Цветины луга

31

Там, где были кошары, у самой макушки Вырла, выросла буровая вышка. В утренней дымке она напоминала мачту корабля.

Орешчане с давних пор привыкли слушать доносящийся с Вырла перезвон медных колокольчиков овечьих отар. С ранней весны весь холм, точно белыми ромашками, покрывался отарами овец, ниже, в лугах, радуя взоры, пестрели на зеленой траве стада коров. Легче было на душе, веселее спорилась работа, когда на полянах мелькали стада кур, цыплят, а от старой мельницы, превращенной в свинарник, доносилось похрюкивание поросят. Эти белые живые потоки, текущие вечерами к фермам, словно рукой снимали усталость с утомленных людей.

Теперь же здесь было голо и пусто, точно после урагана. От овчарен, коровников, свинарников и курятников среди зеленой поляны остались лишь рвы да огромные черные пятна голой земли — гнезда обид и разочарований!..

Один за другим вздымались к небу огромные железные столбы, провода, точно цепи, приковывали их один к другому на вечные времена. Пригнали машины и всю живность скопом перевезли подальше от села, от людских глаз. В старой мельнице разбили машинный парк. Везде сновали, распоряжались чужие люди, которых абсолютно не трогало горе села. Они, точно завоеватели, хозяйничали и в селе. Постоянно тормошили председателя, требуя, чтобы он им показывал, объяснял, подсоблял. Волей-неволей Дянко Георгиев стал их правой рукой. Село словно вымерло. Поле опустело. К тому же чабанов все еще держали в городе под следствием, и это окончательно выбивало орешчан из колеи.

Этой весной учебный год закончился незаметно и буднично. Обычно в этот день все село приходило в школу на торжество, а в этом году учителя на скорую руку выдали свидетельства тем ребятам, которые пришли в школу, а остальные остались лежать в шкафу в учительской.

Яничка, прижимая к груди свидетельство об окончании школы, бежала на завод похвалиться отцу. Только отцу? Да, так она сказала матери, и та разрешила.

Несмотря на все невзгоды и переживания, Яничка окончила школу на «отлично». Это была большая радость для Игны. «Пусть порадует отца», — подумала она.

Но Яничка птицей летела на завод не столько ради отца, сколько ради Ицки. Ей очень хотелось увидеть его, похвалиться ему своей радостью.

Яничка бежала по опустевшему полю, не замечая этой пустоты. Для первой любви нет ни неприглядности, ни уродства — все прекрасно, безоблачно. Яничке было безразлично, что Вырло стало пустыня пустыней: ни овец, ни коров, мирно жующих жвачку, ни птиц — пусто, голо, словно так и было спокон веку.

Сердце ее пело, она не шла, а летела, ноги сами несли ее к вершине холма, где высилась вышка-мачта. Другим, может, эта вышка стала колом поперек горла, а Яничке она, словно всамделишная мачта корабля, обещала веселое путешествие, и Яничка спешит, летит к ней, как на крыльях. Ей уже и вправду кажется, что она плывет на корабле. Вокруг плещут-колышутся зеленые волны, дыбятся синие валы, разверзаются бездонные пучины, ей становится страшно, но вдруг рядом вырастает Ицко, и они стоят на палубе, у мачты, и следят за золотой каймой горизонта, где небо сливается с водой. Куда они плывут? Она не знает, да и зачем ей знать! Туда, куда вынесет корабль, к новой жизни, к счастью. Все, о чем Яничка читала в книгах, раскрылось перед ней, стало явью. Она впервые испытала настоящее счастье.

Яничка поднялась на вершину, перед нею засверкал во всей своей красе стальной гигант с голубовато-зелеными глазами. Она взмахнула рукой и во всю силу легких крикнула:

— Эге-ге-ге-ей!

И будто голос ее долетел до того, кого она так хотела видеть. Не успела она подойти к заводу, как из огромного цеха, который строил ее отец, вынырнул кто-то в белом и, оторвавшись от черного провала ворот, понесся ей навстречу. Это был Ицко, и она, вся сияя, бросилась к нему с криком:

— Наконец-то закончила! Вот — смотри!

Яничка протянула ему свидетельство, и пока он внимательно читал его, она любовалась его вихрами, загорелым лицом.

— Ну, все! Теперь никто ничего не может тебе сказать. Ты уже совершеннолетняя…

— Но я пришла поступать в техникум.

— Еще рано.

— Ицко, давай проверим, что нужно для поступления, примут меня или нет. Ведь, наверное, многие хотят поступить в техникум?

— Ничего, мы все уладим! Я поговорю с главным инженером, он парень свой в доску. Можешь считать себя уже студенткой техникума. Практику будешь проходить у меня, я тебе буду ставить отметки.

— Еще чего!..

— А теперь пойдем, покажу, где я живу, чтобы знала, где меня искать.

— Да нет! Зачем?.. — Яничка смутилась и испуганно выдернула руку из его руки. — Что мы там будем делать?

Яничке очень хотелось посмотреть, как живет Ицко, как он устроился, как застлана постель, что стоит на столе, в порядке ли одежда, обувь. Ей даже захотелось похозяйничать у него в комнате, все прибрать. «Он ведь такой небрежный, — подумала она, — наверное, у него все валяется где попало»… Но что-то сдерживало ее, проснувшийся вместе с любовью женский инстинкт самосохранения заставлял ее упираться, противиться велению сердца.

Голос его так и просился в душу, руки вели за собой. И она шла, готовая на все, ничего не боясь, потому что он подарил ей самые красивые, самые нежные минуты. Чего ей бояться? Разве можно бояться хорошего? Ведь она ждала его всем своим существом, она тосковала по нем в дни разлуки.

Но как бы ни была Яничка ослеплена, околдована, где-то в глубине души шевелилось сомнение и она с тревогой спрашивала:

— А что мы будем там делать?

— Смотреть друг на друга, — отвечал Ицко. — У меня такое чувство, будто мы сто лет не виделись.

Эти слова успокаивали ее, и она шла вперед, но внутренний голос снова не давал ей покоя:

— А потом что будем делать?

В голосе ее слышалась тревога.

— Поговорим. Мы ведь еще ничего друг другу не сказали. Я так много за это время передумал. Знаешь, каких чудес настроим мы на заводе! Ты даже представить себе не можешь, Яничка! Мне кажется, что за эти дни, без тебя, я просто разучился говорить, онемел, и теперь вот заговорил снова.

Он заставлял ее забывать о мерещащейся ей смутной угрозе, и она смело шла за ним.

— Ну, а потом? — спрашивала Яничка словно в забытьи.

— Потом… — счастливо засмеялся Ицко, — потом будем молчать. Мы станем одно целое и будем молчать.

— Что, что? Что ты сказал? — воскликнула Яничка, словно очутившись вдруг над пропастью.

— Ты станешь моей, а я твоим.

— Что это значит? — испуганно спросила Яничка и остановилась. Она, кажется, улавливала значение его слов, но точно не знала, хотя и догадывалась, когда парень и девушка становятся одно целое. Ленче много раз ее спрашивала: «Что значит выйти замуж?». «Спроси нашу учительницу Мару!» — отвечала ей Яничка. А потом сама задумывалась: что делают замужние? Эти мысли вызывали какие-то смутные, мучительные предчувствия и сладостные ощущения. Она не раз пыталась себе представить это и заходила в тупик. Спросить у кого-нибудь она не могла, прочесть об этом из книг или узнать у старших — не удавалось.

Особенно много думала Яничка над тем, что происходит с каждой девушкой, когда она становится взрослой, после того как познакомилась с Ицкой и первого поцелуя.

Поцелуй разбередил девичью душу, и она стала мечтать о счастье, о большой, настоящей любви. Яничка всем сердцем тянулась к ней, хотя представляла себе, что это такое, весьма смутно.

— Это значит… Из двух душ будет одна!.. Из двух сердец — одно.

— А потом? — опросила она, чувствуя, что корабль счастья несет ее по безбрежному океану.

— Потом ты станешь моей половиной…

— А потом?

— Ну и глупышка же ты! У нас будут дети!

— Ой! Мама меня убьет! — забилась Яничка, вырываясь из его объятий, но руки его обвивали ее все крепче, и не было силы, способной вырвать, освободить ее из этих цепких рук.

Ицко притянул ее к себе и начал успокаивать: «Не бойся! Идем, я покажу тебе фотографии, которые я сделал во время пожара», как вдруг, откуда ни возьмись, показался отец Янички, и влюбленные отскочили друг от друга, как ошпаренные.

— Что ты здесь делаешь, Яничка? — удивленно взглянув на дочь, спросил не на шутку встревоженный Сыботин.

— Я… папа… закончила… и вот принесла показать свидетельство!.. Закончила с отличием…

— Это очень хорошо, но почему ты здесь?

— Я… я… просила Ицку, чтобы он позвал тебя. Нужно пойти узнать условия приема в техникум…

Она чувствовала себя виноватой, будто совершила страшное преступление, и отец узнал об этом.

— С твоими отметками — да к тому же отец твой работает на строительстве — прием в техникум обеспечен… — с важностью заявил Ицко.

— А я как раз шел за тобой! — обращаясь к Ицке, мрачно сказал Сыботин.

— Извините, товарищ Сыботин, что вышел без вашего разрешения.

— Слушай, Ицко! — не обращая внимания на извинение, прервал его Сыботин с тревогой. — Скажи, ты ходил поправлять проводку в складе перед пожаром?

— Да я ведь везде это делаю! — ответил Ицко.

— Нет, нет! В складе перед пожаром поправлял или нет?

— А что, разве кто спрашивает?

— Я спрашиваю!

— Поправлял… — пробормотал Ицко.

— И что ты там… поправлял?..

— Да что… — почесавшись за ухом, сказал Ицко. — Я проходил мимо и кто-то, не помню кто именно, окликнул меня: «Эй, техник! Поправь электричество, не горит!» Ну, я и пошел, чего там… просто… соединил и все. — И он стал показывать с помощью рук, как соединял провода.

— Так как ты их соединил? — допытывался Сыботин.

— Очень просто, что тут такого… Там на одной балке порвался провод, вот я его и связал…

— «Просто»!.. Взял и связал, а как — неизвестно… и получилось короткое замыкание.

— Ну и что?

— А то, что идем, будешь давать показания!

— Какие показания? Они попросили, я им и сделал…

— Сделал так, что потом склад загорелся!

Ицко смотрел на него, не мигая. Его словно самого поразило током, и он прирос к месту.

— Выходит, что ты поджег склад!..

— Как же так, бай Сыботин? — спросил Ицко и протянул руки, словно моля пощады.

От заводоуправления подошел милиционер. Ицко стал озираться по сторонам, точно загнанный зверь. Сыботин схватил его за руку.

— Не вздумай бежать, хуже будет!

— Но я… я ведь…

— Берешься за дело, в котором ни черта не смыслишь! — по-отцовски журил его Сыботин, а Яничка смотрела на них остановившимися от страха глазами, и не могла взять в толк, что происходит.

Только когда появился милиционер, Яничка поняла, что́ натворил ее любимый. А он, он даже не мог повернуться к ней и сказать: «Подожди меня, Яничка! Я ни в чем не виноват!». Пошел впереди милиционера, как арестант. И все размахивал руками, стараясь что-то доказать, но милиционер невозмутимо шагал сзади, мешая ему повернуться, посмотреть на нее.

— Мальчишество! — промолвил Сыботин. — Ничему еще толком не научился, а думает, что все может.

Яничка не слушала, что говорил отец. Она не отрываясь, смотрела на удалявшегося Ицку, пока тот совсем не скрылся из глаз. Исчез волшебный корабль ее счастья, утонул в бушующих волнах океана. Завод гудел, грохотал, будто и правда буря разбивала в щепки, вдребезги корабль, и никто ему не мог помочь. Никто не слышал его сигналов бедствия… Корабль потопал, и с ним шла ко дну и она.

— Пусть тебе будет это уроком! — обращаясь к дочери, сказал отец. — Не разевай рта, гляди в оба!

Она не слышала наставлений отца. Стояла, как неживая.

— Пойдем теперь посмотрим, что нам делать. Не знаю, открыт ли уже техникум или нет!

Она все еще не подавала признаков жизни.

— Кто тебе сказал, что принимают заявления? Или сама на радостях придумала?

А Яничка стояла, как окаменевшая.

— Тебе учительница сказала? Она вроде тоже переезжает сюда… Или ты сама?

— Сама, — прошептала Яничка.

Впервые Яничка возненавидела завод. Только теперь ей бросилось в глаза, в какую пустыню превратилось поле, хотя она своими глазами видела, как рушили загоны, как угоняли прочь отары. В ее ушах болезненно отдавались печальные звуки колокольчиков, ее боль слилась с общей болью, в груди тупо засаднило, стало трудно дышать. Слезы полились из глаз, и чем больше она их глотала, тем безудержнее они текли. Разве так, вдруг, сразу, должно было кончиться все, так внезапно должны были растоптать ее первый порыв? Она уже видела Ицко в арестантской одежде, ей мерещилось самое страшное: вдруг его расстреляют за поджог завода. Кто, кто может ему помочь? Никто! Его расстреляют! Что тогда? Что будет с ней? Как она будет жить без него? Не станет Ицко, и ей не жить. И впервые, в страшном отчаянии, девушка подумала о смерти…

«Без него — лучше умереть!» — пронеслось в голове. Она перегнулась через перила железного моста, но, увидев в воде расплывающееся отражение своего лица, испуганно отшатнулась и побежала вперед по дороге, ведущей к селу. Дорогу эту скоро зальют асфальтом, а Ицки нет и не будет, и ее не будет, не гонять им, как мечталось, по асфальту на велосипедах, не носиться ей, прижавшись к Ицкиной спине, на новеньком мотоцикле.

«А может все-таки кто-нибудь поможет Ицко? Он ведь не хотел поджигать! Он добро людям хотел сделать!»

Она замедлила шаги, глядя в высокое, равнодушное небо.

«Может быть, председатель! Дянко Георгиев ведь добрый человек!..»

Но вдруг спасительная нить оборвалась. Хорошо, она пойдет к нему и скажет: «Прошу вас, товарищ председатель, спасите Ицко!» Он ведь сразу спросит: «Кто этот Ицко? Кем он тебе доводится, что ты о нем так тревожишься?» А она что ответит? — «Один товарищ, прекрасный парень» — и только. Разве может она ему сказать, что их связывает… почему ее интересует именно этот парень. Мало разве хороших ребят на свете, так почему же Ицко — лучше всех? А председатель еще чего доброго начнет подтрунивать: «Эй, Яничка, уж не любовь ли это, а? Вот тебе и раз! Тебе бы еще впору в куклы играть, а ты уже любовь крутишь!» Дянко Георгиев — добрый человек, только он не поймет… Нет, ему она ничего не может сказать. Вот учительница Мара — та и без слов все поймет.