Цветины луга

17

Сыботин застал Игну разгневанной, как Баба Марта[13]. Вместе с таянием снегов таяло что-то и у нее в груди, но она упорствовала, сопротивлялась, не хотела признать себя побежденной.

— Вот какова их цель! Дорваться до лакомого куска, а потом показать селу кукиш. Обманули народ. «Вступайте в кооператив! Социализм! Братство! Равенство!». А сами собрали манатки и смылись. Вот тебе и Туча! Сегодня здесь, а назавтра и след простыл! А мы должны расхлебывать всю эту кашу!

Сыботин никогда не мог переспорить жену. А уж если Игна сердилась, то это была настоящая фурия, и в такие минуты лучше было ей не перечить. Сыботин терпеливо подождал, пока улеглась буря, и осторожно повел разговор:

— А тебе кто мешает? Квартиру, если ты решишь переехать, и нам дадут. А так зачем она мне? Туча вот и вчера мне говорил: «Ну что ж ты, Сыботин, отстаешь? Давай переселяйся! Соседями будем». Обещают двухкомнатную, на одной площадке с Тучей.

— Нужна мне их квартира, дальше некуда! — вновь разлютовалась Игна, обдав мужа мартовским холодом.

— И чего упрямишься? Ну, разве можешь ты повернуть назад колесо истории?

Сыботин, поработав на заводе, наловчился вставлять, где надо, сильные, веские слова.

— Чего ты хорохоришься, буксуешь, будто трактор в болоте!

— Уезжайте хоть все! Я и не подумаю. Пойми это и заруби себе на носу!

— Но почему, почему? Вот и Рашко в воскресенье увозит семью. Жена ты мне или нет?

— И как это ты вспомнил, что я твоя жена?

Сыботин только развел руками.

— Там ведь к вам баб понаехало уйма! Зачем тебе я? Живи себе с этими… пьяницами, шлюхами… — и она пошла ругать всех мужчин, работающих на заводе. — Вам это на руку. Вы только для блезира приглашаете жен, зная, что они не поедут. Это не завод, а вертоп!

Она хотела сказать: «вертеп».

— И какая это муха тебя укусила сегодня?

— У меня есть дом, и я буду в нем жить, а ты себе как знаешь. Хочешь — живи один!

— Не болтай глупости! Давай лучше сядем и потолкуем по-человечески! — и Сыботин, схватив жену за руку, усадил ее рядом с собой на стул.

Игна сидела насупленная и молчала, отвернувшись.

— Разве я виноват, что так развернулись события? Вот строим завод. Мы тоже были против, но разве можем мы, маленькая кучка людей, одно небольшое село, диктовать свои законы всей рабоче-крестьянской Болгарии? Есть села, где люди просят, умоляют, чтобы им построили завод, потому что на заводе они будут больше денег получать, чем в кооперативе.

— И строили бы там, где плачут, а не здесь! Село было как картинка, как цветущий сад, а теперь что?

— Удивляюсь я тебе, Игна! У тебя нет горизонта!

— Я тебе такой горизонт покажу, что век не забудешь! Обманывают вас там эти, у которых ни совести, ни чести нет, что спят сегодня с одной, завтра с другой. А бабы сегодня выходят замуж за одного, завтра за другого…

— Ну уж это ты загибаешь. Ничего такого нет. А разве здесь, на селе, не разводятся? Вон братья Горановы, разве не сменили жен?

— Горановых я не считаю за людей! Это же цыгане!

— Пришло время, Игна, не делать разницы между цыганами, болгарами, румынами… Там, на заводе, этого нет. Кто хорошо работает, тому и почет! К братству идем. Через труд — к братству!

— А-а, хорошее братство — там, на кладбище, с турками да с цыганами. Это, что ли, твой горизонт? А?

— Ох! — тяжело вздохнул Сыботин.

Политикой он не занимался, хотя и сочувствовал тем, кто боролся за счастье бедных. Никто не слыхал, чтобы он когда-либо открыто говорил «за» или «против». На собраниях отмалчивался. Знали его как хорошего работника. Однажды, премировав за ударную работу, дали ему слово. Поднесли микрофон, словно рюмку вина, но он отодвинулся подальше и сказал только: «Ну чего тут? Буду работать. И все!». Особенно трудно было ему убеждать кого-нибудь. Он работал, зарабатывал на себя и на семью и думал, что честный труд — лучший способ убеждения. Но жена этого не понимала. Как ей доказать, что не она, а он прав?

— Как ты не можешь понять, что от завода мы будем иметь больше пользы, чем от обработки этих голых каменистых холмов! Так чего же тебе нужно, скажи!

— Чего? — так и подпрыгнула Игна, а глаза ее налились слезами. — Смотрю я на тебя и удивляюсь! Ты ли это?

Сыботина уже не трогали слезы Игны. Ему надоело, придя домой, слушать одни и те же разговоры.

— Рано или поздно все станут рабочим классом, а крестьян можно будет пересчитать на пальцах. Да и те будут работать на машинах. Так-то! Все перейдем на машины. И чем скорее, тем лучше!

— Уж не Солнышко ли тебя просветил? Это его-то горизонт ты мне преподносишь? Я считаю так: завод — это место, где ты зарабатываешь на хлеб, но где бы ты ни шатался, ты должен знать свой дом. Возьми, к примеру, скотину — где бы ни паслась, но вечером идет в свое стойло. Да, пойди-ка выдои буйволицу! Или ты отвык?

Сыботин смутился. Он говорил о вещах, в которые сам не очень верил. Слушая Солнышко, он принимал его речи с недоверием и никогда не допускал, что они загнездятся в его сознании и в один прекрасный день, не спросясь, подадут голос. Как это вышло, он не знал, но сейчас говорил с женой словно какой-нибудь агитатор.

Сыботин взял маленькую треногую скамеечку, белый котелок и пошел доить буйволицу, Молоко струилось в котелок, а он думал о своем:

«Нет, еще не пришло время Игне уезжать из села, надо подождать. Но не просто ждать, а потихоньку, без скандалов, обрывать нить за нитью, которые удерживали ее здесь. Хозяйства у них почти не осталось: небольшой виноградник — десять соток, дом, крохотный огородик с палисадником и буйволица. Виноградник можно оставить — в свободное время он будет туда наведываться. Дом и огород со временем продадут, а буйволицу… буйволицу заберут с собой. Кое-кто привез из деревни кур, поросят и даже коз. Можно променять ее на двух коз. Яничка после школы будет пасти их, да и ему будет приятно, вернувшись с работы, взять их на веревки и вывести в дубраву.

Для Сыботина в этом не было никакой трагедии, потому что он уже избавился от тоски по деревенской жизни. Куда только ни заносили его ветры за эти годы! Сдав в кооператив весь свой инвентарь и землю, Сыботин почувствовал, как что-то оборвалось в его сердце. Была перерезана последняя нить, которая связывала его с деревней. В нем уже тогда все перегорело, и стало безразлично, где и кем работать. Он думал лишь о том, как бы побольше заработать. Одна его нога была на селе, в кооперативе, а другая — в пути. Он не гнушался любой работы, лишь бы платили деньги. Кирпич ли жечь на станции, песок и щебенку грузить — он везде был первым, ему все было нипочем. И вот, наконец, пришло спасение — завод. Завод поставил крест на всех его скитаниях и вечных поисках работы. Ему осточертела эта собачья жизнь: сегодня здесь, завтра — там. Завод был нечто постоянное, надежное, и Сыботин с радостью подчинился его порядкам.

Трудное осталось позади…

Засосало под ложечкой, комок подступил к горлу, когда отчуждали под завод землю села, потому что на этой земле жили его жена, дочь, да и сам он, где бы ни скитался, все равно возвращался к ней. Сыботин любил эту землю, хотя она и была уже не его, а общая.

Но это была последняя боль его сердца.

Потом ему стало казаться, что так и надо. Ведь невозможно, немыслимо было, чтобы завод и кооператив стояли под одной крышей. Все орешчане, которые работали на стройке, как-то сами по себе, без агитации, стали тянуться к заводу. Сыботин хотел их опередить, стать одним из первых жителей заводского поселка, перевезти туда раньше других свою семью и зажить новой, рабочей жизнью. Потому-то он и сказал жене: «Чем раньше, тем лучше». Но о другом, о том, что тревожило его душу, ничего не сказал, зная, что это ничего не даст, а только вызовет ее гнев. Одно не давало ему покоя, грызло его совесть. Он не раз слышал, как рабочие переговаривались между собой, исподтишка посмеиваясь над ним: «И зачем она волокла этот крест на спине до самого дома? А муж-то куда смотрел?» Находились и такие, что говорили ему прямо в глаза: «Как она может так жить, чтобы буквально на пороге торчал этот крест?». Сыботин только пожимал плечами: «Вот и я говорю то же самое. Да разве ей докажешь!» «Это же явная демонстрация против нашего строя! — сказал Солнышко Туче. — Как вы можете допускать подобные религиозные сенсации?» Сыботину казалось, что это обвинение относится и к нему. Как ни уверял его Туча, что он здесь ни при чем, Сыботин не верил и опасался, как бы его не уволили с завода. Скажут: «Тем, чьи жены подрывают устои нашей индустриализации, нет места на заводе!». И будут правы. Если Игну не обуздать, то добра не жди. Придется ему проститься с мечтой о новой квартире, собрать пожитки и топать в Орешец.

Игна лежала рядом и спала крепким сном, а он не мог сомкнуть глаз. Из головы не выходил этот постылый крест. «Эта женщина ненормальная! — слышался ему голос Солнышка. — Выгнать ее и отправить лечиться!».

Крест во дворе! Да если об этом узнают врачи, то сразу скажут: «Нет, это же просто неслыханное дело!». Похоронить близкого человека у порога своего дома и спать всю жизнь рядом с мертвецом! Даже животные сторонятся мертвых, а человек, разумное существо, еще с древних времен, с тех пор, как создан мир, придумал для мертвых кладбища… Сыботин вспомнил о древних царях — фараонах. В детстве он учил по истории, что когда умирал фараон, то с ним зарывали в землю живыми всех его жен. «Да, но там жену хоронили вместе с мужем, она умирала, и в могиле лежало двое мертвецов. А здесь получается так, что всю жизнь живой человек должен лежать рядом с гробом мертвеца. Кому это может понравиться?!»

Сыботин раньше не подозревал, что Игна способна на такое, и дивился, и пытался себе объяснить, что с ней произошло, силился разобраться в том, что другим было не под силу. Он лучше всех знал свою жену и всегда мог объяснить каждый ее поступок. Но здесь он стал в тупик. «Зачем она притащили этот крест во двор? — много раз задавал себе вопрос Сыботин. — Зачем потревожила кости мертвеца? Да разве не все равно, где лежать — на старом или на новом кладбище? Земля везде одинаковая!».

Игна спала, как всегда, свернувшись калачиком. Она спала так везде — даже где-нибудь в поле, в борозде или под снопами. Голова лежала на подушке так, что подбородок весь утонул в выемке шеи. На какое-то мгновение мысли его потекли по другому руслу: Сыботин подумал о том, как спит он сам. Ом спал, не укрываясь, растягивался на кровати во всю длину, как бревно или сноп. Даже если с вечера жена укрывала его одеялом, к утру заставала его раскрытым, а одеяло лежало где-нибудь в ногах: он не любил укрываться, под одеялом ему было душно.

С этими мыслями он задремал. Он видел себя лежащим в саду, под яблоней, только вдруг оказалось, что над головой у него стоит не яблоня, а какой-то крест. «Да что же это такое?» Он хочет встать, но не может. Отворачивается, но крест снова маячит перед глазами. Машет руками, но крест не шелохнется, давит его к земле. «Что это за крест, кто его приволок сюда. И почему я лежу в могиле, ведь я еще живой? Кто меня похоронил живым?» Он всматривается в надпись на кресте и ясно видит, что там написано: «Здесь похоронен… Сыботин».

Он вздрогнул, проснулся, посмотрел на спящую Игну. Она спала все в том же положении, уткнувшись подбородком в шею. Медлить было нельзя. Он потихоньку слез с кровати и вышел во двор. Подошел к кресту, расшатал его и выдернул из земли. Словно вытащил ржавый гвоздь, гноивший его душу. И, взвалив его на плечо, зашагал прочь со двора…

Игна спала долго, а когда проснулась, то увидела, что Сыботин уже ушел на завод. Так бывало не раз, поэтому Игна не удивилась.

Ничего не подозревая, она возилась в доме, пока соседи не начали кричать ей из своих дворов:

— Игна, Игна! Куда это девался твой крест?

Игна выскочила во двор и обомлела.

— Неужели кто украл?

Она стояла онемевшая.

— Да кому он нужен? Был бы золотой или серебряный, поп первым бы стащил. А то ведь деревянный, весь в червоточине! — говорили они.

— Может, власти его убрали?.. Кто же позволит превращать Орешец в погост? Для чего тогда новое кладбище?

Игна, не сказав ни слова, повернулась и пошла в дом. Скоренько оделась и вышла. Люди видели, как она подалась к Пениному оврагу. Подойдя к новому кладбищу, остановилась, не веря своим глазам. Там, рядом с тремя новыми, еще белыми крестами, стоял черный крест с могилы ее отца. Словно, какая-то невидимая сила сорвала ее с места и бросила вперед, но, сделав несколько шагов, она остановилась. Словно что-то толкало ее в грудь, не давая ходу…

Долго стояла Игна неподвижно, низко опустив голову. Она как будто смирилась с тем, что ее отец теперь будет лежать здесь, рядом с безвременно погибшими братьями. Ее не смущало, что мимо проходили люди, удивленно поглядывая на нее. Игна отдавала последнюю почесть тем, кого сразил током все тот же завод…