Цветины луга

29

Только покончили с пожаром на заводе, как вспыхнул новый пожар — в доме Тучи.

Крыстьо Туча никогда не отличался жадностью. Но слух о продаже дома принес ему такую «славу», какой не знал никто в его роду. О Тучах на селе всегда можно было услышать только хорошее. Старый Туча был человеком зажиточным, но никогда не был стяжателем. Он не знал, что такое вражда из-за межи, всегда был готов помочь людям: давал волов, если кому нужно было перевезти снопы, сено, привезти дров или свозить зерно на помол, никогда не зарился на чужое добро. И сыновья пошли в него, и дочери, которых разнесло ветром по окрестным селам, словно белые облака по небу. Все они славились богатством души. И за это все им платили любовью и доверием. Крыстьо, младший из Туч, тоже был человеком честной и широкой души.

И когда по селу разнеслась весть, что он торопится продать свой дом, все село вдруг возненавидело его лютой ненавистью. Туча стал замечать, что люди, которые раньше были готовы идти за ним в огонь и воду, стали смотреть на него косо. Он проходил селом, чувствуя на себе недобрые взгляды орешчан, люди явно избегали его, чуждались. Туче было горько. И хотя в глаза ему никто ничего не говорил, он знал причину такой перемены. Все дело было в том, что он остался таким же, как и раньше, а люди считали его изменником, предателем.

Разве можно было назвать изменой продажу дома, который строил еще его покойный отец, несколько дней не доживший до новоселья? Вначале он был уверен, что это его личное дело. Ведь он не посягает на чужое. Продает свое, да и то лишь потому, что вынужден жить в другом месте. Два дома иметь не годится, а переехал из села он не по своей вине. Он ведь хотел остаться, а его наказали за это и все равно заставили перейти на завод. Разве он не волен поступать так, как захочет? Столько народу уехало из Орешец и все продали свои дома! Переехали в другие села, города, некоторые перебрались аж в Софию, купили себе квартиры, и никто ни слова, хоть бы хны, а на него вдруг все ополчились.

Туча послушался жены и записался в жилищный кооператив, хотя ему это дело было очень не по душе. «Я сама займусь продажей дома. Ты только будешь подписывать документы, потому что дом числится за тобой!..»

Он согласился не из жадности, а по необходимости. И лишь когда все село встало на дыбы, понял, что задел самую больную струнку в сердцах людей и из-за этого загорелся весь этот сыр-бор.

Крыстьо Туча был опорой села Орешец, его знаменем и надеждой.

Орешчане тяжело перенесли его переезд на завод, но, работая на заводе, он все-таки одной ногой был на селе. Каждый вечер мог забежать домой, и все, у кого что наболело, могли с ним поговорить, посоветоваться. Людям иногда казалось, что он вовсе и не переходил на завод, а просто очень занят — по целым дням пропадает где-то в поле, проводит очередную кампанию. Кончится запарка, и он снова вернется в село. Но пусть Туча уже не председатель, все равно на заводе он свой человек, опора, столп. И когда по селу разнеслось, что он продает дом, все встревожились.

— Туча уезжает из Орешец! Навсегда!

А это значило, что и у них уже не будет такой надежной опоры на заводе.

Дом для орешчан значит много. Даже если не живет в нем человек, но раз дом стоит, то и хозяин здесь, с ними. Где бы он ни находился, куда бы ни заносили его ветры — рано или поздно вернется, потому что его ждет дом, очаг. Может, пять, может, десять, может, всего раз в год, но заглянет в родное гнездо. А раз дома нет, тут уж все кончено. Зачем ему приезжать? К кому? К друзьям? Друзья в разлуке забываются.

Там, на новом месте, он найдет новых друзей. Старые друзья уходят с домом вместе. Тот, кто поселится в этом доме, заведет себе новых друзей-приятелей.

Раньше, бывало, при встрече улыбнутся, пошутят:

— Эх, Туча, Туча, где тебя носят буйные ветры?

Пригласят в гости, выпьют по чарке. А теперь вот нос воротят, как от зачумленного. Туча ходил по родному селу, как чужой.

— А знаешь, не продавал бы ты лучше сейчас дом, а? — заметил ему как-то новый председатель, застенчиво переминаясь с ноги на ногу.

— Да я говорил жене, а она свое: «Не могу жить в двух местах сразу! И там дом, и здесь дом».

— Она, конечно, права. Но сейчас не время. Понял? Знаешь, какая молва идет о тебе: «село, мол, гибнет, а он дом продает. Пароход идет ко дну, а капитан… бежит первым».

— Да-а! — протянул Туча и с тяжелым сердцем пошел домой.

— Что случилось? — спросила жена.

— Не буду продавать дом! — отрезал он. — Не хочу себя позорить! До чего докатился — каждый считает меня последним ничтожеством, плюет на меня.

— Чего им от тебя надо? Чтобы ты им подарил свой дом, а они в нем ясли откроют!.. Как бы не так! А тебе они подарили что-нибудь за все эти годы — за то, что горб гнул?

— Никто мне ничего не дарил, да мне и не надо никаких подарков!..

— Тогда что им нужно? Дзипало вон продал землю, и скот еще до вступления в кооператив, положил деньги в карман и удрал в город, а ты отдал все, а получил шиш. Так или нет? Почему Младенчо Дучето продал цыганам дом и купил квартиру в Софии, а тебе нельзя?

— Пойми, я не Дучето! Я Туча!

— Если ты Туча, так это не значит, что ты должен всю жизнь давать, ничего не получая!

— Ничего ты не смыслишь! Одно дело Расо Цыган сбежал, другое дело я. Как ты не можешь понять, что у людей болит сердце не из-за дома, а из-за того, что я бегу из села. Бегу, бросая их на произвол судьбы. Вот они и думают, что у меня никогда за них душа не болела.

— Еще бы! Ты будешь хорошим, если, как глупый пес, будешь сидеть здесь и ждать, пока не сгорит это чертово село и ты с ним вместе. Тогда тебе скажут «браво»!. Ну как можно быть таким бестолковым, Крыстьо? Что же ты за руководитель, если ты не видишь, к чему дело клонится?

— Вижу, но не могу иначе, пойми! Ты из другого села. Тебе от всего этого ни холодно, ни жарко. А мне больно. Не могу! Мне совестно! Я не могу видеть, как люди от меня отворачиваются, будто я кого убил или ограбил. Не умрем, небось, если сейчас не продадим этот дом! Завод дал нам квартиру, будем жить пока в ней.

— А если завтра тебя вытурят с завода?

— Вытурят отсюда, в другом месте примут!

— А я так жить не могу! Точно цыгане — сегодня здесь, завтра там. Раз ты из села вырвался — не останавливайся, иди вверх! В городе построим себе дом. А оттуда во все стороны дорога открыта.

— Не время сейчас, пойми ты!

— А я не могу здесь жить!

— Потом как-нибудь… — урезонивал ее Туча. — Пусть пронесет эту бурю, люди успокоятся…

— Нет, сейчас! — ударилась в слезы Тучиха. — Ты меня обманул! Из-за тебя я бросила свой дом, переехала сюда, а теперь вот сижу у разбитого корыта. Все о честности говоришь, а у самого ее и капли нет!..

— Хватит глупости болтать!

— Глупости? Вот как! Всю жизнь меня за нос водишь. Да ты еще когда женился на мне, обманул меня, затащил в эту проклятую дыру, а теперь бросаешь среди дороги!

— Да ты что болтаешь-то? Опомнись!

— Сайты опомнись! Коммунист, а ведешь себя, как последняя шляпа! Трус. Пошел в деревню, и от первого косого взгляда раскис, душа ушла в пятки, как у зайца. Да какой же ты коммунист после этого?

— Слушай! — надвинулся на нее Туча. — Ты говори, да не заговаривайся!

Он в жизни не поднимал руки ни на жену, ни на сына, но сейчас вскипел и замахнулся.

Тучиха — в крик, побежала, достала со шкафа чемодан, швырнула его на землю и стала заталкивать в него свои вещи.

Сын, которому не раз приходилось быть свидетелем семейных ссор, стоял на пороге в оцепенении. Такого еще не бывало ни разу!

— Никуда ты не уйдешь! Хватит мне позора с продажей дома! — и Туча дернул чемодан к себе.

— Уеду! Все равно уеду, а ты как хочешь!

— Никуда ты не уедешь! Слышишь? — загремел Туча и, загородил ей дорогу.

— Отец! — встав между ними, произнес сын.

Туча беспомощно опустил руки. Гнев его начал остывать.

— Не хочет продавать дом! — плача, стала жаловаться сыну мать. — Отговорили его! Все, о чем мы говорили, пропало! И будущее твое пропало.

Сын еще был не настолько взрослым чтобы судить отца, но перед слезами матери не устоял и, собравшись с духом, проговорил:

— Папа, мы ведь решили, правда? Думаю, что если ты обратишься в парторганизацию, тебе разрешат!

— Партия не против, я против!

— А ты себе будь против! Напиши всем заявления, что ты против, но не мешай мне с сыном устроиться так, как мы решили… Ты себе живи здесь, в этой копоти и дыму, если хочешь, и спи на своем заводе, а мы продадим дом и уедем в город.

— Продавайте! Черт с вами! Делайте, что хотите!

Туча махнул рукой и, хлопнув дверью, вышел.

Тучиха с сыном махнули в деревню. Был знойный день. На улицах села не было ни души. Цветко Влаха в его норе не оказалось, его голопузые крохи сказали, что отец на работе. И они отправились на поиски. Долго ходили от участка к участку, пока не разыскали своего покупателя в долине, на Тонкоструйце.

— Вы насчет дома? — с издевкой спрашивали Тучиху женщины из огородной бригады.

Тучиха бросала с вызовом:

— Да, насчет дома!

И смотрела на них в упор, словно хотела добавить: «Что — завидно? Хоть полопайтесь от злости, а дом мы продадим!».

Цветко Влах, прихрамывая, шел от реки. У него были обвислые, желтые усы, длинные, болтающиеся как плети руки и смуглое сухое лицо.

— Мы пришли, чтобы окончательно договориться, — сказала ему Тучиха.

— Так ведь Крыстьо сказал, что не будете продавать?

Цветко родился и вырос в селе Орешец, но говорил по-болгарски плохо, шепелявил.

— Сказал, потому что некоторые на него набросились… Зависть… Да что же мы стоим? Идем! А то ведь и другие покупатели находятся…

— Не бойся… Деньги недалеко, пойду возьму. Да только вот вдруг вы опять передумаете…

— Не передумаем! Давай задаток, а завтра утром пойдем к нотариусу оформлять документы.

— Да я ничего, только вдруг партия будет против…

— Не будет. Пошли! Это дом наш, и никому до него дела нет!

— Дай-ка я у бригадира отпрошусь.

И он снова поковылял к реке. Тучиха заметила, что он колеблется, и пожалела, что отпустила одного. Там ему могли отсоветовать… А если упустят Влаха, вряд ли скоро найдется другой покупатель. Каждый скажет себе: «И чего я буду лезть в эту историю. Зачем мне связываться с этим начальником! Лучше подальше от греха!»

Они стояли под развесистым вязом. Было нестерпимо душно. Сын склонился над источником, чтобы напиться воды.

— Ты бы лучше пошел с ним, чтобы его не отговорили эти там! — толкнула его локтем в бок мать.

— Да что он — маленький? — огрызнулся сын.

С раскрасневшейся физиономии Тучихи градом струился пот. Чем усерднее она его вытирала, тем гуще он выступал. Даже тень не спасала Тучиху, она просто изнывала от жары.

— Какой чудесный бассейн можно построить здесь, на Тонкоструйце! — сказал сын. — Целый спортивный комплекс…

Мать уже готова была наброситься на него из-за этого «комплекса», но в это время вдруг появился Влах. Тучиха всматривалась в него, стараясь понять, что он решил. Женщины провожали его долгими недовольными взглядами. Тучиха стояла как на иголках, а он еле плелся, истомленный жарой, и сам не знал, как быть. Подошел к источнику и, проглотив слюну, начал:

— Да вот, другие мне тоже продают…

— Где ты найдешь другой такой дом, как наш?

— Так-то оно, так…

— Дом-то ведь какой, и так дешево продаем! Нам до зарезу нужны деньги, вот и приходится спешить.

— Верно, чего там…

Влах покачал головой и зашагал на своих длинных, как жерди, ногах к селу.

Одна Тучиха знала, каково ей было, пока они дошли до села, пока Влах рылся в сундуке, набитом всякой всячиной, в поисках сберегательной книжки. Раньше ей никогда не приходилось бывать в жилищах влахов. Они ютились у дороги, что вела к реке. Это были хибарки из кирпича-сырца с большими навесами, под ними мужчины и женщины обтесывали липовые чурки и чурбаны, из которых мастерили ложки, веретена, берда, кросна, выдалбливали корыта, миски. Здесь они разводили огонь, летом — ели, спали. Жили неряшливо, грязно, отовсюду торчали лохмотья, на жердях висели низки красного перца, черги, рваные одеяла. Дети, босые, грязные, в разодранных до пупков рубашонках, с криком носились по двору, путались под ногами. Тучиха вошла в хибарку Влаха и чуть не задохнулась от спертого воздуха, густо приправленного запахами отнюдь не из приятных. Наконец-то книжка нашлась, и Цветко Влах заковылял на почту за деньгами. Как на зло, кассира на месте не оказалось, и молодой Туча вынужден был сбегать за ним куда-то. Мать же не отходила от Влаха.

— Да ты не беспокойся, все будет в порядке. Сам подумай: ведь трубы проложены в стенах, есть отлив. А сделают водопровод, и вода будет.

— Верно, верно, да вот только дороговато. Пятьдесят тысяч — не шутка!

— И совсем не дорого! Деньги ведь не все сразу, а на выплату. Дом-то двухэтажный. Участок возле дома — двадцать соток, тут тебе и сад, и виноград, и огород, и цветник. Дом, как игрушка, с верандой. Да в городе за такой дом сто пятьдесят тысяч бы заломили. Вон двухкомнатная квартира пятьдесят тысяч стоит…

Подошел кассир.

— На дом, значит? — спросил он с кривой, недоброй усмешкой и, не получив ответа, не удержался и добавил: — Решились все-таки?

— Надо скорее кончать это дело, до каких пор мы будем висеть между небом и землей, — ответила ему Тучиха. Ей казалось, что он выдает деньги Влаху с большой неохотой: по несколько раз пересчитывает пачки, будто нарочно стараясь дать возможность Влаху одуматься.

Но Влах, медленно, поплевывая на непослушные пальцы, привыкшие считать веретена да ложки, сосчитал деньги, взял свою книжку и двинулся в обратный путь, а за ним, точно конвой, последовали Тучиха и ее сын. Вдруг Влах обернулся и крикнул кассиру:

— Знаешь, дай-ка мне расписку на задаток… Они Тучи вроде цестные люди, да ведь дом-то не шутейное дело.

— Гм! — хмыкнул недовольно кассир, но расписку написал.

Влах зашагал бодрее. Тучиха с сыном неотступно шествовали следом.

Перед домом все трое остановились. Тучиха отперла калитку, выкрашенную оранжевой краской, окинула беглым взглядом вымощенную каменными плитами дорожку, двор.

— Ты только взгляни, какой двор! Позавчера я здесь все прибрала, прополола цветы. Один двор чего стоит. А ограда! Птица не перелетит! — щебетала Тучиха. — А виноград-то, смотри, какой! — задрав голову кверху, показала она на переплетающиеся над головой побеги вьющегося винограда. — По двести килограмм каждый год собираем!

— Здесь поставлю станок, в тени, — отозвался Влах.

Тучиха загромыхала ключами, отпирая дом. Она явно нервничала. Ее раздражало, что новые хозяева небось переведут все, что ею было создало с таким трудом. Сердце у нее ныло, болело, она изо всех сил старалась заглушить эту боль, пыталась не думать, что навсегда прощается с домом.

— Вот! — водила она Влаха из комнаты в комнату. — Электрические лампы — видишь?

— Знаю, знаю… Туча мне показывал… Все, все знаю…

— Вот тебе ключи от подвала и от кладовки. Давай деньги — и по рукам.

Влах снова неумело пересчитал деньги, отдал ей в руки, она взяла их, не считая, — и так два раза на ее глазах пересчитывали — подписала расписку и пулей вынеслась на улицу, так что сын еле поспевал за ней. Больше она не могла оставаться здесь ни минуты. В ее душе начинали ворочаться сомнения, а она боялась этого. Прочь, прочь отсюда скорее! Она нарочно выбирала безлюдные улицы, избегая встречаться с людьми. Примчалась домой и с облегчением повалилась на кровать.

А на другой день ни свет ни заря нежданно притащился Цветко Влах. Тучи еще спали.

— Что случилось? Мы же договаривались встретиться в городе? — удивленно спросила его Тучиха.

— Но ты ницего не знаешь! Я пришел… дайте мне деньги…

Только теперь Тучиха заметила, что он чем-то очень встревожен. На нем лица не было.

— Что там стряслось?

— Стряслось такое… не говори!..

— А все-таки?

— Дом разбили…

— Как разбили? Да ты что — в своем уме?! — заревел, выскочив из спальни, разъяренный Туча.

— Окна, окна выбили! Камнями! Цуть меня не того…

Внутри у Тучи все кипело, но он сдержался.

— Ничего! Это ерунда! Вставим новые!

— Нет, нет! Вы мне верните деньги. Я боюсь! Эти бешеные орешчане убьют меня ни за цто, ни про цто.

Тут уже Тучу взорвало.

— Виновников приберем к рукам, будь спокоен!

— Оно, конечно, так, а все-таки…

— Сегодня же позвоню, чтобы всех переловили и отправили куда следует!

И если до этого он и слышать не хотел о продаже дома, и в душе был благодарен каждому, кто вставлял палки в колеса, то сейчас накинул на плечи пиджак, нахлобучил на кудлатую голову кепку и вместе с Влахом вышел из дому.

— Пойдем, я на них найду управу!

— Если ты сам, другое дело… Тебя они боятся… — бормотал Цветко Влах, еле поспевая за Тучей.

Вернулся Туча только вечером. По его виду можно было подумать, что он учинил расправу над злоумышленниками.