Цветины луга

24

Яничка не думала, что мать будет так убиваться. Сначала она плакала вместе с ней, потом стала следить, как бы она чего не натворила. Перед ее глазами возникали одна за другой сцены, о которых до сих пор говорили на селе. Она видела, как ее мать замахивается и швыряет комьями земли в инженера и рабочих, приехавших на закладку завода, как встает во весь рост перед трактором в тот зловещий день, когда тракторы и бульдозеры корчевали кооперативный сад, как в глухую ночь тащит с кладбища крест и вкапывает его в саду, под окнами. Этот крест предвещал нечто страшное. И теперь это сбывалось. Яничке тогда все казалось, что кто-то должен умереть, что смерть кружит над их домом, точно сова, свившая себе гнездо под крышей, и подстерегает свою жертву. Девочка не спала по ночам, думая, кто же будет этой жертвой. А после несчастья с дядями учительницы, она просто места себе не находила. Ей все казалось, что с отцом тоже каждую минуту может случиться несчастье — его может убить током, он может попасть под машину, сорваться с лесов и разбиться.

Отец отнес крест на кладбище, но, как только в доме было что-нибудь неладно, ей слышался крик совы и мерещился крест. Сколько раз она вскакивала с постели по ночам с криком: «Ой, мамочка, крест!».

Креста давно не было. Девочка, как и все дети, быстро забыла об этом событии, успокоилась, но теперь, когда мать, наплакавшись и напричитавшись вволю, стала молчаливой, скрытной, ее снова стали мучить кошмары. Стоило Игне выйти из дома, как Яничке начинало мерещиться, что мать преследует крест, гонится за ней, вот-вот настигнет и накроет. Она тревожилась за мать, не зная, как ей помочь. А что если взять и признаться, что ее поцеловал парень?

«Я даже не знаю, как его звать, мама!» — сказала бы она в оправдание. И вся цепенела от ужаса, представив, что было бы с матерью, — и металась по комнатам, как зверь в клетке. Ей всюду чудился зловещий крест.

«Но я же не хотела, мамочка! Он сам это сделал, когда вытащил меня из ямы!..»

«В яму, в яму!..» — стонет крест, раскинув над ней свои черные крылья.

И дома, и в школе ее неотступно преследовала мысль, что она совершила преступление, опозорила себя. Она щупала руками лицо, терла щеки, губы, словно пытаясь стереть с них отпечаток, след преступления, но это было не так-то просто, и ей казалось, что его видят и учительница, и подружки, которые без конца приставали к ней с расспросами, что с ней случилось, как это вдруг она ни с того, ни с сего схватила двойку. И сколько она ни уверяла их, что ничего особенного с ней не случилось, они не верили, догадываясь о чем-то, лукаво посмеивались. Больше всех досаждала ей Ленче. Эта желтоволосая бледнолицая девчушка с острым подбородком и длинными, как жерди, руками и ногами, не отставала от нее даже дома, стараясь выудить из нее признание.

— Какая ты скрытная! — возмущалась Ленче. — Ну расскажи, что ты делала на заводе?

— И слышать больше не хочу о заводе!

— Вот как! Почему? — навастривала уши Ленче.

— Да ну его!

— А что случилось?

— Что могло случиться? Я же была у отца. Только хорошее, ничего плохого!

— А что хорошее?

— Просто хорошо! Хорошо провела время. Пила пиво.

— А-а-а, ты напилась? Пиво одурманивает…

— А меня не одурманило!

— А сколько бутылок ты выпила?

— Нисколько. Я только попробовала.

— А еще что?

— Танцевала.

— А-а-а! С кем?

— С рабочими, товарищами отца!

— Ишь ты! Вот это здорово — танцевала с рабочими! А как зовут того, с кем ты танцевала?

— Да я откуда знаю!

— Как же ты танцевала, а не знаешь с кем? Разве он не знакомился с тобой?

Ленче подпрыгивала то с одной, то с другой стороны, как обезьянка. Так и льнула к подруге, так и лезла в душу — уж очень ей хотелось выведать все. Она вся раскраснелась, переживания Янички волновали ее, разжигая в ее сердечке смутное чувство радости. А Яничка уже готова была во всем признаться. Она чуть не открылась перед подругой, что дело вовсе не в товарищах отца, что встретилась она там с одним вихрастым пареньком и что случилось то-то и то-то… Вот и вся ее тайна. Она, пожалуй, рассказала бы обо всем, если бы не горе матери, которое комком подступало к горлу, мешало излить душу.

— Какая ты счастливая, что можешь ходить на завод когда тебе вздумается, танцевать и пить пиво, как взрослая. А вот нас не пускают, — жаловалась Ленче, глядя на Яничку с нескрываемой завистью. Поохала, поахала и умчалась, чтобы поскорее растрезвонить девчонкам и мальчишкам о том, что Яничка танцевала на заводе и пила пиво и поэтому не выучила урока.

Яничка зарекалась, что ноги ее больше не будет на заводе. Ей казалось, будто в следующий раз с нею должно случиться нечто страшное — самое страшное на свете, после чего ей уже больше не выбраться из пропасти, над которой будет торчать крест позора и проклятия!

Но как-то раз погожим вечером с улицы донеслось легкое посвистывание:

— Фь-ю-ю, фью-ю-фью, фью, фью-фью-фью!

Что это? Будто вороватый дрозд свистит в винограднике. Яничка прислушалась. Нет, это не дрозд. Звук стал ясным, отчетливым.

— Фью! Фью!

Она подбежала к окну — никого, бросилась к другому. Свист уже напоминал гудок паровоза. Яничка уронила книгу, которую в растерянности прижимала к груди. Там, на улице, перед домом, стоял парень, тот самый — вихрастый, кучерявый. Правда, он немного пригладил спереди свой непокорный чуб, но лицо его показалось Яничке таким страшным, что она в диком испуге отпрянула от окна.

— Ой, мамочка! — запричитала Яничка, но мать была на работе и ничем не могла ей помочь. Яничка перепугалась до смерти, сама толком не зная чего, и не могла сообразить, что ей делать. Стояла посередине комнаты, не спуская глаз с открытой двери во двор. Она могла бы одним духом перемахнуть через широкий двор и скрыться в саду, но вместо этого продолжала стоять, как вкопанная.

— Фью-фиу! — настойчиво свистел юноша и даже негромко позвал: — Яничка!

Голос был звучный, приятный. У нее немного отлегло от сердца. Парнишка еще раз свистнул и снова окликнул ее. Затем вошел во двор. Голос звучал приветливо, в нем не было и тени угрозы. Собаки в доме не было, и парень, подойдя к самой двери, крикнул уже громко:

— Эй! Яничка! Выйди на минутку! Привет тебе от отца!

Яничка приоткрыла дверь и выглянула во двор. Парень стоял у порога. Теперь он показался ей добрым, таким, каким запомнился с первой встречи. Яничка осторожно высунула голову, схватившись дрожащими руками за концы кос, словно в них ища спасения и поддержки.

— Кого тебе надо? — спросила охрипшим от страха, не своим голосом.

— Тебя, Яничка! — обрадованно сказал он и ловко прыгнул на ступеньку крыльца. Яничка в испуге шарахнулась от него и захлопнула дверь.

— Уходи, а то закричу!

— Ты не знаешь, что я хочу сказать тебе, Яничка! Я пришел сказать тебе такую важную, такую мировую вещь!

Стоя за дверью ни жива ни мертва, она слышала удары его сердца.

— Да ты не бойся, слышишь? Знаешь, что случилось? Открой, и я тебе расскажу, что за чудо со мной приключилось.

— Говори так, я слышу!

— Так мы же теперь свои, Яничка!

Сердце Янички колотилось уже у самого горла, дыханье сперло.

— Я теперь работаю у твоего отца! Он большой человек! Мировой человек бай Сыботин! И я работаю с ним!

Лишь сейчас Яничка заметила, что дверь была не заперта — и открылась сама собой. Она глядела на сияющее счастьем лицо парня и позабыла о страхе. Не могла отвести глаз от яркого румянца, живого блеска глаз, буйства кудрей, порывистых движений рук.

— Ха-ха-ха! — засмеялся вдруг парень. — Что ты так вцепилась в свои косы, словно хочешь меня заколоть ими, как кинжалами. Опусти руки.

Яничка, словно загипнотизированная, выпустила косы.

— Вот так бы и давно! Чудачка ты, странная и удивительная девушка! Ну, скажи мне хотя бы «здравствуй!»

И она прошептала:

— Здравствуй!

— Вот и хорошо! Здорово! Дай же руку, Яничка! Мы ведь друзья, да?

Яничка протянула ему свою мягкую, всю в жарком ноту руку.

— Вот так! Теперь видно, что встретились друзья!

Как только он снова произнес слово «друзья», Яничка быстро отдернула руку. Но он заговорил спокойно, ласково, и она слушала его, притихшая, вся в его власти.

— А ты знаешь, зачем я еще пришел?

Яничка вздрогнула и вся сжалась, готовая броситься прочь. Но он молча притянул ее к себе. Глядя ей и глаза, тихо заворковал изменившимся до неузнаваемости, мягким, теплым голосом:

— Ну-ка, вспомни, что ты потеряла…

Яничка не могла вспомнить. Она вся горела.

— Ну, так что же ты потеряла, а? Что-то очень дорогое, цены ему нет!

«О чем это он? Чему это нет цены? — спрашивала себя Яничка и не могла догадаться. Вдруг в голове у нее мелькнула мысль: а не потеряла ли она с первым поцелуем свое детство, покой, беззаботность? Ведь детство — это и есть самое дорогое на свете… Перед ее глазами заколыхались заводские трубы, замелькали дома, заревели моторы машин, залязгали железными зубами экскаваторы…

— Вот, — сказал парень.

И вместе с этим словом, долетевшим до ее слуха, вновь всплыло его лицо, и все встало на свои места.

— Дай сюда твои косы!

Яничка послушно протянула ему их. Он взял косы одной рукой, а другой вытащил из кармана два банта — две белые бабочки, пойманные где-то там, на стройке.

— Вот — ленты, — сказал он.

Она, сияя от радости, смотрела, как он прилаживает банты к косам.

— Одну нашел… знаешь, где? Сам не знаю, как она попала ко мне в карман, — смущенно оправдывался он. — А вторую — в яме… С одной всю ночь спал, а утром пошел и нашел вторую. Выстирал, разгладил и вот — принес… Вот так ты мне нравишься — с бабочками! — и он положил косы ей на грудь.

Яничка наклонила голову и посмотрела на них.

— Ну, а теперь, может, хоть спасибо скажешь?

— Спасибо! — сказала Яничка и подняла на него глаза.

В этот миг завод снова надвинулся на нее, затуманил сознание, и она покорно дала себя поцеловать.

На этот раз поцелуй был долгим, сладким, дурманящим… Он взял ее на руки, как в тот раз, и Яничка не вырвалась, не убежала, как тогда, а сделала то, что делают в таких случаях все влюбленные девушки — обвила его шею руками и поцеловала в губы…

На затихшее село спускались сумерки. За рекой низко стелился белый дым завода, а над этой дымовой завесой гордо высились вершины гор.

— Странная ты девушка, Яничка. Разве все нынешние девушки такие? Нет, ты единственная! Мы вот любим друг друга, а ты даже не знаешь, как меня зовут! Я — Ицко! Все зовут меня Ицкой. И бай Сыботин тоже. Зови и ты меня так! Ну, скажи мне «Ицко»!

— Ицко, — сказала Яничка и засмеялась, и вытерла слезы, отчего-то вдруг набежавшие на глаза. А может, первая любовь всегда приносит слезы?

— Я опять приду! И ты приходи, Яничка! Не плачь! Ну, что же ты?

Она закрыла ладонями глаза, повернулась и убежала в дом. Ей стало нестерпимо грустно, что он ушел. Вот оно — первое горе первой разлуки!

И завод стал для Янички надеждой и смыслом жизни, радостью и бедой!