Цветины луга

21

Всеми фибрами души тянулась к заводу молодежь. Многие из тех, кто после окончания восьмилетки не поступил в гимназию или техникум, пошли работать на завод. Да и те немногие, что остались в кооперативе, рвались туда же.

Раньше, бывало, по воскресеньям молодежь собиралась на гулянку в центре села. До позднего вечера играла музыка, парни и девушки плясали хоро, а вечером веселье переносилось в читалиште[15]. Отцы и матери всегда знали, где искать своих сыновей и дочерей. Если не в клубе, значит на главной улице, — на «скребке»[16]. Село звенело песнями, задорными выкриками и смехом, парни с девчатами, точно околдованные, сновали по улице из конца в конец. Они проделывали этот «маршрут» несметное количество раз, и если бы кто подсчитал, сколько километров им приходилось отмахивать за вечер, то, пожалуй, вышло бы не меньше пятнадцати-двадцати. Попробуй пошли их по какому-нибудь важному делу за десять-пятнадцать километров, они тут же поднимут вой: «Как можно посылать нас в такую даль пешком — рвать обувь, когда есть поезда, автобусы, велосипеды!» На работу в поле и то не ходили пешком, их отвозили и привозили на грузовиках, такие стали капризные да взыскательные. А тут готовы были с сумерек до полуночи шататься по улице. Глядя на них, и школьники-подростки стали запаздывать по вечерам. Сгорая от любопытства, вертелись около старших по темным углам и жадно усваивали запретные уроки любви. Околачивались меж парней и девушек, смотрели, как те танцуют, как заигрывают друг с другом, и сами жаждали такой жизни. Более нетерпеливые, не задумываясь, начинали подражать старшим. Но улица была, словно хорошо изученная река, — неизменная, от начала до конца вся как на ладони. И в любое время матери могли отыскать на ней своих детей, больших и малых. Если даже не находили их в толпе, то всегда оказывалось, что кто-то их только что видел или где-то поблизости раздавались их голоса.

Так было, и родители были спокойны за своих детей. Они знали, что здесь, на этой улице, с ними ничего плохого не может случиться.

А завод перевернул все вверх дном. Он принес тревогу за детей.

Музыки на селе не стало слышно. Музыканты перекинулись на стройку, остались только Дуди-барабанщик да кларнетист Цильо, только какой из них оркестр. Да и танцевать теперь было некому. Молодежь проводила воскресенья на заводе. Там было интереснее. Принарядившись, парни и девушки высыпали на берег реки, поросший зеленой муравой. Новый «скребок» растянулся на несколько километров.

А тут еще вдобавок ко всему — матч. Все побежали на стадион. Только Игна не пускала Яничку.

— Никуда ты не пойдешь! Слышишь, что я сказала?

Но дочка не слушала ее. Она стояла перед зеркалом, тайком покусывая губы, чтоб были ярче. Обдергивала на груди блузку, выпрямляла плечи, поднимала и опускала брови. Улучив момент, когда мать, закрутившись по хозяйству, оставила ее в покое, Яничка вытащила где-то раздобытую ею помаду и намазала щеки. Услышав шаги матери, она, сгорая от стыда, быстро стерла краску ладонью, а потом, поплевав на носовой платок, долго драила им щеки.

— Полей цветы! — приказала ей мать. — Ну, какая из тебя девушка выйдет! Такие хорошие цветы, а ты на них ноль внимания! Ну, что ты за хозяйка будешь… без цветов?

— Зачем мне цветы? А нужны будут, так там есть магазины.

— Где это «там»? — насторожилась Игна.

— Как где? На заводе, в городах…

Игна уже не раз слышала от дочери о заводе, о городе. Она знала, что ее дочь не останется здесь, на селе — она с малолетства тянется к другой жизни. И это вполне понятно. Ее Яничка не знала того, что выпало на долю матери, и поэтому, вполне естественно, ее влекла новая жизнь. Не в силах остановить течение, которое захватило и ее дочь, Игна стремилась задержать Яничку около себя пока подрастет.

— Довольно болтать! Полей цветы, кому сказано! — прикрикнула на нее мать.

— Ладно, полью! А пустишь меня на завод?

— Еще чего? Девчонка, одна… на завод! Ты уже не маленькая! Должна остерегаться…

— Кого остерегаться? Все идут, и я хочу.

— Ты на других не смотри!

— У них тоже есть матери.

— Какое мне дело до других!

— Выходит, ты мать, а другие нет! Пойду проведаю папу.

— Отец на работе, и нечего тебе болтаться по стройке. Где ты его найдешь?

— Найду… на работе. Ты как его нашла?

— Никуда не пойдешь, кому сказала. А уйдешь — домой не приходи!..

— У папы останусь!

— Ему только тебя не хватало. Выбей эту дурь из головы и берись за работу!

— Нет, нет, нет! — стучала кулачками по столу Яничка, и Игна видела в ней себя. В детстве она была такой же упрямой. Да и выйдя замуж, не раз приводила мужа в бешенство своей строптивостью.

— Честное слово, побью.

— Попробуй только ударь, уйду и не вернусь! При теперешней власти родителям не дано права бить детей. Если я заявлю в партийный комитет, тебе несдобровать!

Тут Игна не выдержала и шлепнула дочь по щеке. Не успела Яничка заслониться рукой, как раздалась вторая пощечина. Игна явно переборщила. Яничка заплакала…

— Хватит реветь! Если ты с этих пор начнешь шляться… — Игна вовремя осеклась. Ей стало стыдно своих слов, стыдно, что она могла подумать такое о своей дочери.

Яничка, хлопнув дверью, выскочила из комнаты. Напрасно Игна ждала дочь. Ей сказали, что она ушла с подружками на завод.

Дорогой Яничка позабыла о ссоре с матерью. Боль и обиду развеял по полю ветер. Слезы высохли, щеки покрылись ровным румянцем.

В этом возрасте, когда девочка уже не ребенок, но еще и не девушка, все мимолетно — и радость, и горе, легко меняется настроение, легко забываются обиды. Ее душа, словно цветок, раскрыта навстречу жизни со всеми ее загадками, увлечениями, тайными мечтаниями, летучими тревогами и недолговечными вдохновениями. Никто так и не узнал о первой тревоге Янички, о первой стычке зарождающегося девичества с материнской ревностью. Тайна эта затаилась в глубинах ее души, словно бусина, соскользнувшая с оборвавшейся нити в девичью пазуху. Крохотная, круглая, гладкая… Ее просто перестаешь ощущать.

Легкие ноги быстро несли Яничку вперед. Когда ее глазам открылся завод с причудливыми, угловатыми очертаниями строящихся огромных корпусов, окутанных голубоватой дымкой, придававшей им таинственность, она готова была вспорхнуть и полететь через реку, через луг, туда, где работает отец. Ей казалось, что завод уже готов… Чем ближе подходила она к заводу, тем больше столбы пыли над стройкой напоминали дым, вьющийся из труб цехов.

— А что будет, когда заработает сразу столько машин! — воскликнула Яничка, но подружки, не слушая, потащили ее в другую сторону, туда, где пестрое скопление народа резко очертило на лучу зеленый прямоугольник стадиона.

Должна была состояться встреча заводской и сельской команд. Футболисты, делая разминку, подпрыгивали на зеленом поле. Вдруг они сбились в кучу и о чем-то горячо заспорили. Яничка быстро поняла, в чем дело. Орешчанские парни требовали вернуть им игроков, которые теперь работали на заводе. А заводские не соглашались.

— Они наши! — кричали орешчане.

— Были ваши, теперь наши!

— Тогда не будем играть! — грозились деревенские.

А те, из-за кого разгорелся весь этот сыр-бор, не знали, как быть. Они колебались, считая, что их место — рядом с дружками из сельской команды, и в то же время чувствуя, что завод тоже имеет на них какие-то права.

Спор разрешился вмешательством родителей:

— Беньо! Тончо-о! Если не будете играть за наших, не признаем вас за сыновей! Пусть хоть увольняют, но вы должны играть за своих!

Борьба была острой. Кто победит — завод или село? Белые или красные футболки? Яничка с замирающим сердцем следила за игрой, горячо переживая каждую неудачу белых. Каждый гол, забитый в их ворота, был для нее точно нож в сердце. Только к концу игры орешчанам удалось сквитать один мяч. Это было весьма слабое утешение за пять пропущенных голов.

— Они вас подкупили! — набросились односельчане на Беньо и Тончо. — Предатели вы, вот кто!

— «Пять — один»! — торжествовали заводские и с насмешкой заявляли противнику:

— Да что с вами играть! Больно кишка тонка!

Это была последняя попытка села восстать, воспротивиться великану, надвинувшемуся на село всей своей мощью. Волны орешчан откатились с глухим ропотом.

Яничка с ними не пошла. Она торопилась на завод к отцу. Следом за ней шла целая группа заводских парней, и один из них, тот, который шел впереди, возбужденно ораторствовал:

— Пока все идет как по маслу. Громим противников одного за другим. Посмотрим, как пройдет встреча с округом. Если победим, выйдем в класс «Б».

Яничка больше не слушала, о чем они говорят, и старалась не оглядываться. А они время от времени останавливались и горячо спорили.

Яничка любила ходить на футбол, ей нравилась эта мужественная игра, она смотрела на победителей влюбленными глазами, но поведение болельщиков, которые из-за футбола готовы были лезть в драку, ей казалось просто смешным. Раз она не выдержала и оглянулась. Юноша, который так рьяно спорил, и, казалось, готов был броситься на любого, кто попытается ему возразить, был без фуражки, с вихрастым петушиным чубом. Он не шел, а летел, так много в нем было уверенности в себе и силы. Она видела, как он лихо перескочил через большую лужу вместо того, чтобы ее обойти, сердито махнул дружкам рукой и пошел дальше один. Вечерело. Завод готовился к ночному бдению. Было еще светло, но кое-где уже мелькали огоньки электрических лампочек. Ослепительно вспыхивало голубовато-зеленое сияние электросварки. Яничка щурилась и старалась на него не смотреть. Корпуса дыбились, росли, надвигались на нее со всех сторон, точно великаны из сказки. Сидя на матче, она по-детски мечтала о том, что их ребята победят и что эта радость возродит село. Но теперь она видела, что завод — непобедим, и не спускала влюбленных глаз со снующих по воздуху вагонеток, движущихся то вправо, то влево ковшей и крюков подъемных кранов, подающих наверх кирпичи, балки, бетонные плиты. И ей казалось, что это не завод, а некое волшебное царство. Она шла, не глядя под ноги, не замечая рельсов, ям, словно плыла по волнам света и звуков, взлетая вместе с ковшами подъемных кранов ввысь, туда, где работал отец.

Вдруг Яничка поскользнулась и шлепнулась в воду. Зазевавшись, она угодила в одну из ям, которых обычно не счесть на больших стройках.

— Ха-ха-ха! — засмеялся кто-то за ее спиной. Яничка попробовала выбраться, но не тут-то было.

А к ней уже спешил на помощь тот самый вихрастый паренек, который так рьяно вступался за спортивную честь заводской команды и верил в то, что футболисты завода выйдут на первое место в округе. Он протянул ей руку, но Яничка не взяла и барахталась в воде, пытаясь выкарабкаться. Не успела она опомниться, как парень подхватил ее на руки, точно ребенка, и вынес из ямы.

Она не знала, что делать. Никто еще не носил ее на руках. Глаза парня смеялись у самого ее лица. От него пахло одеколоном и еще чем-то — заводским. Она не знала, что это за запах, но он был ей приятен.

— Как ты попала в это болото? Вся промокла насквозь!

— Пусти меня! — спохватилась Яничка, почувствовав, что парень прижимает ее к себе. На какое-то мгновенье ей показалось, что она плывет по воздуху в гамаке, над ней сверкало, переливалось зелеными, синими, белыми, красными, будто тюльпаны, огнями заводское небо. И тут вдруг парень склонился к ней и поцеловал ее в щеку, а затем пылающими губами зажал ей рот, из которого готов был вырваться крик возмущения. Все закачалось, поплыло, закружилось перед глазами Янички. Она вырвалась наконец из рук парня и стояла ошарашенная, оглушенная.

— Бессовестный! Что ты наделал? — пролепетала Яничка.

— Поцеловал тебя! — сказал парень и протянул руки, как бы собираясь снова схватить ее, но она ловко увернулась. — Встретил заблудившуюся горлинку и поцеловал. Тебя, наверное, еще никто не целовал, я — первый.

Яничка смотрела на него, как потерянная. Первый поцелуй!.. Она чувствовала, как по телу ее разлилась сладкая истома. Неужели это от поцелуя? Ей казалось, что парень все еще несет ее на руках, его дыхание жжет ей лицо, губы. У нее закружилась голова.

— Идем, я тебя провожу… тебе надо обсохнуть, — он опять попытался взять ее на руки, но она рванулась и побежала.

— Не смей! Отцу скажу! — выкрикивала она на бегу. — Отец мой здесь работает. Папа-а! — крикнула Яничка во весь голос. Парень остановился. Яничка, немного успокоившись, перешла на шаг.

— Кто твой отец?

— Сыботин! С самого начала работает здесь! Его все знают. И главный инженер нам знаком, и Туча, начальник стройки!

— Прекрасно! Значит, я попал прямо в точку! Такие люди мне очень нужны! Хочу поступить на заочный, чтобы поскорее закончить и работать здесь инженером.

— Папа-а! — снова позвала Яничка. — Папа, Сыботин!

Парень убедился, что она не обманывает. Откуда-то сверху донеслось:

— Кто меня зовет?

— Папка, это я, Яничка! Пришла проведать тебя!

Сыботин стал спускаться на землю. Парень вдруг исчез, как сквозь землю провалился.

— Что ты здесь делаешь? — удивился Сыботин. Яничка оправляла волосы и отжимала мокрый подол юбки.

— Ничего! Была на матче, а потом решила зайти к тебе.

— Но ведь уже поздно! Как ты пойдешь домой?

— Переночую у тебя, а рано утром пойду…

— Как же тебя мать отпустила одну?

— Она меня не пускала, я сбежала. Как здесь хорошо!

Чувствуя, что губы ее еще горят, оглянулась. Она чувствовала, что парень, который вытащил ее из ямы, где-то рядом и что так просто он от нее теперь не уйдет.

— Я провалилась в яму в водой, — бормотала Яничка. — Пап, почему ты не возьмешь меня к себе?

— Закончишь школу, тогда возьму. Поступишь в техникум. А как переедешь ты, тогда и мать не усидит одна в селе.

— Какая она глупая. Я ей говорю, что нужно скорее переезжать, а она меня побила. А я ей сказала, что пойду к тебе и все расскажу. Не хочу возвращаться в деревню к маме. Здесь так хорошо! — говорила Яничка, а сама все озиралась по сторонам, ища глазами вихрастого паренька.

Вошли в комнату отца. Яничка так и онемела. На койке отца, прямо на одеяле, лежала какая-то женщина в синем комбинезоне с разметавшимися по подушке волосами. Яничка еще больше удивилась, когда узнала в этой женщине Лидию, которая вместе с матерью и отцом садила виноград. Лидия вскочила и, смутившись, стала поправлять прическу. Сыботин тоже смешался, заметив, как рука дочери, выскользнув из его руки, повисла вдоль тела, точно плеть.

— Рановато ты пришла… — вымолвил Сыботин и добавил, будто специально для Янички, — …на собрание.

— Да вот ждала, ждала и задремала…

Яничка стояла у дверей в замешательстве. В голове с лихорадочной быстротой проносились вопросы, от которых сердце готово было разорваться. «Что нужно этой женщине здесь? Разлеглась, как у себя дома! Что это значит?» Она перевела испытующий, полный тревоги и недоумения, взгляд с женщины на отца. Ей показалось, что отец избегает смотреть ей в глаза. Вся его фигура выражала смущение и неловкость, словно его уличили в преступлении. До этого Яничка никогда не задумывалась над тем, что такое измена, неверность, о которых ей приходилось не раз слышать от взрослых. В душе ее творилось невесть что. Ей хотелось крикнуть отцу прямо в лицо: «Так вот ты какой! Как ты мог допустить, чтобы чужая женщина валялась на твоей постели! А как же мама!» Ее детская головка работала лихорадочно, шла кругом, мысли жгли раскаленным железом. Она представляла себе, что могли делать отец и эта женщина. Они не только целовались… Что такое поцелуй, ей уже было известно… Этот первый поцелуй теперь казался ей горьким, как полынь. Яничка даже сплюнула. У нее было такое чувство, что она наглоталась яду. Она не знала, что делать, куда деваться. Ей думалось, что жить дальше нельзя, что это конец, смерть. Ноги ее подкашивались. Хотела бежать, но не могла сдвинуться с места. Нет, она умрет здесь, в этой комнате.

— Яничка! Иди сюда! Садись! — звала девочку Лидия.

Но Яничка не слышала ее. Она была далеко со своими мыслями и ноющей болью в сердце… Голоса доносились до нее, словно сквозь глухую стену.

Отец сел к столу и тоже стал ее звать:

— Вы ведь знакомы. Ну иди же! Поздоровайся с тетей Лидой! Ты ведь тоже хочешь стать такой, как она… машинами управлять. Осенью вот отдадим тебя в техникум…

За окном назойливо фурчала легковая машина, очевидно, не заводился мотор…

— Ну, что ж ты, милая! — Лидия подошла к девчушке, погладила ее по головке и поцеловала. — Какая стала красавица! Иди расскажи, что у вас нового, как мама.

Это уже было слишком. Поступить так подло и после этого спрашивать о матери! В поджатых губах и поблескивающих глазах женщины ей чудилась скрытая насмешка: что, мол, все еще таскает кресты с кладбища? Пусть таскает! Пусть себе сидит безвылазно в деревне да по воскресеньям не забывает присылать жареных курочек, а мы с твоим отцом будем ими лакомиться. Пусть, пусть себе сидит там! Нас это вполне устраивает».

С улицы донеслись голоса. Комната начала заполняться людьми. Яничка, как котенок, сжалась в комок в уголке и, увидев, что вошедшие расселись по два-три человека на койках, стульях и принесенной откуда-то скамейке, начала постепенно приходить в себя.