Бушует дождь на шабаше планеты,
Гремит вулкан, волну в лицо гоня.
И песни — те, что до сих пор не спеты,
Навстречу небу рвутся из меня.
Вот молния взлетает на подмостки,
Взметнув огонь, как шёлковый подол.
Гроза ласкает борзо — против шёрстки!
Не оттого ль на сахарной извёстке
Моей судьбы — нездешний звук зацвел?
Да только сердцу — звона мало, мало…
Влечёт сердца извечно ввысь — и вон!
Я улечу. Мой парус — одеяло,
А мой фрегат — заливненный балкон!
Заливненный, закопанный в минуте,
За кипой лет — закапанный дождём…
Я унесусь — судьба, таким не шутят!
Я унесусь — в несметный город-гром!
Перед глазами гордыми моими
Лиловым вихрем станет воля петь!
Порвалось небесиновое вымя —
Что бесы, древеса кромсают сеть,
И хлещет ведь!
И льётся чудо-медь,
Святой огонь во чьё-то чудо-имя…
Перед глазами дальних рубежей
Бежать, бежать по бежевой кручине,
По скуке, по тоске — всегда отныне
Их панихидя в каждом вираже.
И скуку, и кручину, и тоску —
Отпеть, отмучить, отстрадать. Опорой
Мне — вечность, чинный, волчий хор которой
Подобен лишь змеиному броску.
Тоска меня раскрошит на куски,
Но роскошь душу соберёт единой:
Святая роскошь песни лебединой,
Светящая сквозь «не видать ни зги».
Ни зги — но жги свои высоты светом.
Свергая совесть, ты совсем — кипи…
Не стоит слёзно грезить о неспетом,
Если сидеть остался на цепи!
Ты — на цепи. Я нацеплю корону,
Кудрявых крыльев нацеплю сполна.
И улечу. Я улечу — одна,
И слёзно станет завидно балкону.