Душой наизнанку

Я не люблю, чтоб была превышена мера:

Легче просыпаться ситом, чем выспаться сытым,

Ибо кому-то моя разгульная эра —

Точно выходит боком дефис дефицитом.

Пир у меня? Пояс чей-то стянулся туже.

Бьюсь об заклад: коль нашарить случится клад,

Фатум кого-то в отместку посадит в лужу,

Ложью заманит на ложе прокрустово, гад.

Думает Фатум: «Всех осчастливить не сдюжу;

А раскрошусь по грошу — кто же станет богат?»

Негодованье оскалится бездной вопросов:

Всякому по копейке? Вскипает общество!

Мало! Народу неймётся, а только ропщется:

Каждый второй — суфлёр, каждый третий — философ.

Фатум, не мучься; отметил ещё Ломоносов:

Здесь появилось — значит, вон там закончится.

Фат, Ломоносов-то — был посол полномочный:

Старого века, старой северной вотчины.

Был он посол; мы же слабого, друг, посола:

Даже злословить не каждый умеет соло.

Только из общей бочки — нестройным хором —

Бога покличем Чёртом, дарителя — вором

В пику безмерно-мирным переговорам.

Мера должна быть и морю, и миру, и мареву,

Нищенству нищего, барству борзого барина.

Чтоб не солить ни единому слою социума:

Мера — на систолы сердца, на сладость солнца.

Всем по копеечке — просто чтобы не ссориться!

Чтобы всяк на гроше принцессил, как на горошине!

Всем чтобы поровну — порванной в порции жизни!

…

Слушаете до сих пор? Дело в моей харизме,

Как сообщает каждый третий опрошенный.

Что-то я нынче занозлив, и слог мой низмен,

Что-то я в слишком глубоком, пардон, коммунизме —

Всем насулил-то по крошке всего хорошего!

Так не пойдёт, господа. Начинаю сызнова.

По существу, мне порядок сегодняшний нравится:

Был бы я — Фатум, оставил всё так же бы, в принципе:

Умный родился? К чёрту! Дурак — отравится.

Стерва-судьбина? К чёрту! Зато — красавица!

Всё окупается; главное — не торопиться.

Знаете, я вот всюду ищу положительное:

Даже на злых языках — чтоб они отсохли!

Четверть интервьюированных долгожителей —

Это приверженцы славной моей философии.

Стоит её рассмотреть на конкретном примере:

Измождён в универе, издождён до последней нитки,

Я, поглядите, лишь укрепился в вере:

Кто-то в этот же миг, для меня — бледноватый

                    да жидкий,

Присягает на верность румяной разгульной эре.

Представляю — и пытка утратила прелесть пытки.