Душой наизнанку

Петербург причастился мной, пренебрёг другими;

Утонул в его гаме я: небо пошло кругами.

Ты, столица с лицом врагини, с нутром берегини,

Вкруг меня развернулась причудливым оригами

И, прищурившись, пахнешь годами, какие погибли,

Каждой нотой в моём отцветающем детском гимне:

Пахнешь манной пургою и мамиными пирогами.

Пахнешь кашей детсадовской, пахнешь кошкой

                    дворовой —

Столь же дымчатой, сколь и твои-то, столицыны, очи.

Дышишь в уши мне хором оравы задорно-здоровой,

Как веслом, ностальгиею — мысли, как волны,

                     ворочая,

Ведь вторая семья называлась нашей оравой!

…Мы, ребята, рассеянны, чёртовы семена:

По Руси ребятня, как простуда, разнесена.

Я и сам-то теперь — в белокаменной, в златоглавой.

Приезжаю — как рану, прошлое вскрыть захотев:

Звёзды (те, что на пиках Кремлёвских) —

               сменить на треф,

На хохочущий крест якорей-то — реки да моря…

Приезжаю, верный привычке: отбывшее отымев,

Мы назад повернуть хоть однажды у времени

                    молим.

Только страшно, Петрополь, страшно дышать тобой!..

Ты, конечно, не дым. Ты, приятель, потяжелее…

Я приехал, пожаловал гостем — теперь жалею:

Мне гостить у тебя — это, знаешь, тупая боль.

Как гостить, если ты, Петербург, — мне гранитные

                       кости?

Если ты — мои жилы, служившие, точно часы,

Так исправно, что — стыдно и тошно?.. О судьи,

                      бросьте:

Питер — стан мой и стон мой. Я его… я его сын.

Вновь подстреленный — маюсь, да с миной побитой

                      псины:

Ловит ранушка ртом губастым родимый воздух…

Зажимаю ладонью — но сволочь глубже трясины,

Знай гудит, выпуская наружу остатки силы,

Дарит городу их. А над ним — небо синее,

в звёздах…

Неба взор, как у бабушки ласковой, тёмно-ясен:

Им глядят только сны да портреты пятидесятых…

Отрываюсь от Родины — мыслями, мастью, с мясом —

И блуждать улетаю осенним листиком ясеневым,

Словно страстные письма, не помнящие адресатов.

Пах насквозь продырявлен, а город… он пахнет,

пухнет,

Перенаселён

силуэтами

воспоминаний,

Полутёмными пятнами — каждое путник, путник…

Им забытое детство было заботливой няней.

С завывающим пахом, разинутым нараспашку,

Уезжаю. Сколько ещё будет дурню — дыр?

…Слёзно Питер уткнулся носом в мои следы,

Словно прежде, когда-то… в отцовскую я — рубашку.