Жила в Ташкенте девочка

В ГОСТЯХ У ИВАНА ПЕТРОВИЧА

Мама уехала. Мы проводили ее и Нияза до уголка. Бабушка кончиком черной кружевной косынки вытерла глаза, а я помахала рукой. Вася не остался стоять на углу и смотреть им вслед. Он даже не дал маме поцеловать себя, потому что он считал это глупостями. Он побежал домой, как будто был очень занят.

До вечера мы бегали во дворе, играли в пятнашки, в ашички и в «золотые ворота». Конечно, Полкан все время бегал за мной и пытался укусить за пятку. Потом я стала учить его: «Ложись!» — и он ложился. «Вставай!» — и он вставал и носился взад и вперед по двору. Правда, ложился он неохотно, только если я сама его опрокидывала кверху лапами и придерживала ладонями.

Про ишака мы уже забыли и вспомнили только тогда, когда Иван Петрович вышел во двор. Полкан сейчас же стал лаять на него и рычать. Он еще был маленький, наш Полкан, и рычание у него было очень смешное. Иван Петрович подошел ко мне и вдруг дал мне кусок сахара.

— Тебя Иреночкой зовут? — спросил он.

— Меня зовут Иринкой, — удивилась я. «Неужели, — думаю, — он за все лето не мог запомнить?»

— Ну вот, — говорит Иван Петрович, — а теперь я хочу тебе что-то показать. Не хочешь ли зайти ко мне на минутку?

Володька-Лунатик бросил «чижика» и подбежал к нам. Ему хотелось знать, что Иван Петрович будет мне показывать, но тот Володьке-Лунатику только пальцем погрозил и прогнал его.

В комнате, которая раньше была кухней и где теперь жила семья Лунатика, было чисто-чисто: стены побелены, кровать покрыта голубым пикейным одеялом, плита закрыта красивой вязаной скатертью. Полы, которые раньше были всегда затоптаны, теперь походили на бабушкин кухонный стол. У окошка сидела Володькина мама, и мне показалось, что она плакала, но потом я увидела, что ничего подобного: просто она шила и задумалась. Я поняла: ведь ей было досадно, что пропали ее денежки, которые забрал себе жулик, продавший Ивану Петровичу чужого ишака.

— Сколько тебе лет, Ирен?

— Скоро будет девять.

— Ах так? Ну, вот тебе угощение.

Из баночки Иван Петрович достает еще сахар и дает мне. Я сначала отказываюсь, потом беру и кладу в карман. Я уже забыла вкус сахара: дома-то мы пьем чай иногда с кишмишом, а по праздникам — с бекмесом. Только маме в дорогу бабушка откуда-то достает несколько кусков, мелко-мелко колет их щипцами и насыпает в жестянку.

— Милая барышня, — вежливо-превежливо говорит мне Иван Петрович, и я от смущения шмыгаю носом. — Ваша мама хорошо знает узбекский язык?

— Очень хорошо, — хвастливо отвечаю я, забыв свое смущение. — Только она уехала. Они поехали по кишлакам. Они — агитбригада.

— Да, конечно, я понимаю. А этого молодого человека, узбека, вашего, как я заметил, приятеля, ваша мама так прекрасно обучила русскому языку?

— Нияза? Нет, что вы! Он все время знал. Он же знаете где жил! Он же у помещика жил, его маленьким взяли и учили вместе с буржуйским сыном…

— Да, да, понимаю, — поморщился вдруг Иван Петрович. Что-то ему, наверное, не понравилось в моем рассказе.

— Он теперь ушел от этих буржуев, — гордая тем, что рассказываю такие интересные вещи, продолжала я.

А Полкан в это время изо всех сил царапался в дверь и лаял…

— Ничего, это он всегда так, он хочет со мной, но бабушка не велит приучать его к комнатам. Нияз очень хороший. Он настоящий большевик. Он спас бы Першина, он помог выловить басмача. Этот басмач подговаривал Нияза убить Першина, а Нияз поймал его. А басмача выпустил Осипов. Осипов изменник, он всех предал. Он ограбил банк. Эх! Поймать бы его! А этот барин Череванов спрятал где-то оружие. Нияз не нашел. Но он найдет! Все равно им не увезти оружие.

Захваченная вниманием своего слушателя, я спешила скорее выпалить то, что знала.

И вдруг Иван Петрович улыбнулся и так вежливо и любезно спросил меня:

— А как здоровье вашей бабушки, милая барышня Ирен?

— Хорошее здоровье, — растерялась я.

Он, оказывается, о другом думал, а меня совсем не слушал. И я сразу попятилась к двери. Но Иван Петрович поймал меня за руку, открыл опять баночку с сахаром и сунул мне в карман еще два куска. Обескураженная, я выскочила во двор, и Полкан со всего размаха подпрыгнул и облизал мне лицо. Володька, Валька, Галя, Юрка — все обступили меня.

— Что он тебе показывал?

— Ничего он не показывал! Про бабушкино здоровье спрашивал. Сахару дал. — Я вытащила из кармана три куска сахара.

— Ух ты! — с завистью протянул Володька. — Он никому сахар не дает. Сам только пьет чай внакладку. Ух ты!

— На тебе, — сама не знаю почему, протянула я вдруг Володьке сахар. — Не нужен мне ваш сахар. Не видела я, что ли?

Володька нерешительно протянул руку, а потом отдернул.

— Чего ты мне даешь? Мой, что ли? Он же не родной, а сахар его.

Тут Полкан вдруг как подпрыгнет и как подтолкнет носом мою раскрытую ладонь. Сахар разлетелся. Полкан кинулся к одному куску — хруп, хруп, хруп — и схрупал, потом к другому, третий не успел; его подхватил маленький Юрка и сунул в рот. Сразу же всем стало весело, и мы побежали играть.