Жила в Ташкенте девочка

НЕ НАДО ПРИВЯЗЫВАТЬ ПОЛКАНА

История с тюком, завернутым в голубое одеяло, который Виктор увез, очевидно пользуясь отсутствием Агафьи Семеновны, настроила Глашу на совсем обыденный лад. Она поведала мне, что мать Володьки Дубова ездила в Самару спекулировать мукой, а на вырученные деньги купила граммофон, точь-в-точь как у Лунатика. И к граммофону еще ой какие пластинки: «Клоун Бим-Бом», «Варя Панина» и «Девчоночка Ойра-ойра».

— Хочешь, пойдем завтра — попросим Володьку завести, когда его матери дома не будет?

Как ни странно, меня больше всего успокоило это «завтра». Придет конец этому страшному дню, и будет ночь, когда все хорошие и плохие спят, а потом наступит завтра, конечно, на родной Рядовской улице.

Поэтому я даже весело засмеялась, когда Глаша сплясала тут же на тротуаре, напевая «Ойра-ойра», и почти без всякого перехода станцевала, как она уверяла, узбекский танец «чикар нанай». Когда же ей и это надоело и она стала звать меня посмотреть, что делается у ворот детдома (а может быть, и Васю встретим), я, тоже уставшая от ожидания, молча пошла за ней в сопровождении лениво плетущегося Полкана.

Уже солнце садилось за деревья парка, и пустынная улица была розовой. Розовый дувал и стены домов, розовая пыль на дороге, и Глашино грязное платье стало казаться нарядным, и мое разорванное на подоле тоже.

— Тут, кроме ворот, еще калитка есть, где Агафьины вещи разгружали. А Васька небось, как я и говорила, через арык под дувалом пролез. Хочешь, и мы влезем? Найдем Илюшку и спросим. Может быть, Васька уже все рассказал и девчонку ту давно нашли или она сама вылезла…

— Ну да! — возразила я. — Как же мы влезем туда? Полкан как залает — сразу сторож и Булкин прибегут!

— А чего ему лаять?

— А что с ним сделаешь? Вот возьмет и залает. Он всегда в чужих местах лает.

— А мы давай не возьмем его с собой.

Я даже улыбнулась: не взять Полкана!

— А что? Давай его к топольку привяжем, а сами… — И Глаша вынула из кармана веревочку.

— Он задохнется! — возмутилась я.

— Смотри-ка, наверное, у тетки дома своего нет, — показала мне Глаша на прислонившуюся к дувалу и, казалось, дремавшую в своей парандже узбечку. — Бедняга. Небось тут у дувала и ночевать будет.

Мы прошли мимо. Глаша быстро свернула в переулок и показала мне:

— Вот эта калитка, где Володькин домик. Помнишь, возле нее кизяки сложены. Э-э! Да вон арык. Он сухой, сто лет воду не пускали. Тут только чуть-чуть пригнись и под дувалом пролезешь. Гляди! Ну давай привяжем Полкана.

Я только сказала:

— Не смей за шею, лучше за переднюю лапу.

Полкан принял это за игру. Однако, когда мы пошли вперед, а веревочка не пустила его, он обиженно заскулил.

Как мне не хотелось лезть! Я вцепилась в Глашу и стала ее отговаривать.

— Ну хорошо, — отмахивалась она. — Ты здесь постой, а я одна слазаю, поищу Ваську или Илюшу. Вот еще! Чего бояться? Мы в прошлом году у Несвадьбы в саду все груши обтрясли, а ты боишься!

Она вырвалась из моих рук, залезла в сухой, потрескавшийся арык, на животе подползла под дувал и скрылась. Я медленно пошла к Полкану и уже проходила мимо маленькой калитки. Полкан дергал лапой, привязанной к молодому тополю, дружелюбно и радостно махал мне хвостом, глядя на меня вопросительно: что, мол, вы еще придумали за шутку?

И тут калитка открылась, и вышел Иван Петрович. Я остолбенела, а он озирался по сторонам и тоже показался мне сначала испуганным. Я поняла: он смотрел, кто здесь со мной в этом переулке. Увидев, что я одна, он переводил взгляд то на меня, то на привязанного в нескольких шагах щенка и наконец сердито спросил:

— Ну, что ты шатаешься здесь? Почему до сих пор домой не ушла? Что тебе здесь надо? Володя уже давно ушел.

Я молчала. Будь на моем месте Глаша, у нее бы только пятки засверкали. А я почему-то стояла как вкопанная, опустив голову.

— Как тебе не стыдно! — брюзжал Иван Петрович. — А где твой брат?

Не могла же я сказать, что Вася влез в парк, а я его здесь дожидаюсь.

— Дома, — прошептала я.

— А ты, значит, осталась?

Я молчала.

— А почему же ты осталась? Ну, отвечай!

— Из-за девочки, — посмотрев ему в лицо, сказала я.

— А брат тебе не поверил? Ты убежала от него!

Я пожала плечами и не знала, что говорить.

Мы стояли молча друг против друга: длинный Булкин, со своим шевелящимся журавлиным носом, и я, с ватными от страха ногами и опущенной головой.

— Ты раньше знала эту девочку? — спросил Иван Петрович.

Ага! Он, значит, знает, что девочка-то была на самом деле. Вот и попался врун, а еще взрослый, как только не стыдно! Но он, очевидно, нисколько не смутился и смотрел на меня вопросительно.

— Ее зовут Пана Мосягина. Она из Самары.

— Вот как!

О чем он размышлял, озираясь по сторонам? И вдруг неожиданно он сказал:

— Вытащили мы эту твою Пашку или как ты ее называешь. Успокойся теперь.

От неожиданной радости я даже рот открыла.

— Вытащили, — повторил Булкин. — Хочешь повидать ее?

Я поколебалась, потом шагнула к калитке:

— Э, нет! Она не здесь, — сказал Иван Петрович. — Постой, подожди меня, я сейчас тебя провожу к ней. — Он скрылся во дворе.

Я стояла, с надеждой поглядывая на дыру под дувалом — не появятся ли Глаша с Васей? — и размышляла, пожалуй, я даже успела кое-что обдумать. Если бы он хотел меня побить, он успел бы уже это сделать. Хотя мне и страшно было войти за ним в калитку, но я была готова войти. Там-то он уж и «проглотить» мог свободно. Я поежилась и вспомнила, как Рушинкер сказал мне когда-то: «Ты уже большая, Иринка, и должна знать, что люди людей не глотают»… Как бы то ни было, Булкин сказал «подожди». Значит, хочешь видеть девочку — жди, а нет — иди на все четыре стороны.

И во время этих моих глубокомысленных рассуждений Иван Петрович снова вышел из калитки.

— Ну пойдем, — сказал он. — Я, кстати, сам посмотрю, как она там поживает. Она, видишь ли, ушибла ногу, когда падала. Мы ее в один дом, тут недалеко, отвезли на арбе, там рядом доктор живет.

— В тети Агашином одеяле! — воскликнула я, но он только в недоумении посмотрел на меня и пожал плечами.

Булкин было взял меня за руку, но я отдернула ее и отскочила на край тротуара и сейчас же испугалась, что рассердила его. Может быть, поэтому я, поравнявшись с Полканом, не отвязала его, а прошла мимо с сжимающимся сердцем, глядя сначала на его умильную морду, а потом слыша за спиной его возмущенное повизгивание. «Ну, сейчас Глаша отвяжет», — гнала я от себя муки совести.

Мы миновали пыльный перекресток, когда я услышала за собой шаркающие шаги.

Оглянувшись, я увидела, что старая узбечка медленно плелась по тротуару. Значит, у нее есть дом и она уходит, так и не собрав никакой милостыни. Уж лучше бы сидела у Воскресенского базара. Там всегда люди бросают в тарелки нищим деньги или еду, а тут тихо и прохожих-то мало.

Вот крылечко, на котором мы с Глашей дожидались Васю. А его до сих пор нет. А может, он ищет меня и ругает, что мы не дождались. Но девочка-то нашлась! Обрадуется она, когда увидит меня, или она давно про меня забыла?