Жила в Ташкенте девочка

СНОВА МНЕ СВЕТИТ СОЛНЦЕ

Я свалила с себя свою большую заботу. Хожу по двору и как будто после долгого отсутствия замечаю: как все кругом хорошо! Какое синее, чистое небо над головой! Солнце такое же палящее, как вчера, но сегодня оно не жжет мне кожу — сегодня оно ласкает и светит. А какие веселые, звонкие голоса у ребят! И моя любимая айва, которая раздарила нам уже почти все свои тяжелые плоды, выпрямилась и подняла свои тонкие ветви к небу. Сколько дней я не замечала всего этого, даже игры не увлекали меня, пока в сердце моем таилась тревога!

Сознаюсь, я тогда не подумала, что свалила я тяжесть ни на кого иного, как на собственную свою маму. Может быть, и с другими ребятами так случается — не знаю. Только у меня получилось именно так: рассказала все маме и стала вольной птицей. Даже морщинка, которая как-то сразу пересекла мамин смуглый лоб, меня не огорчила. Наоборот, раз мама согласилась, что мои волнения не были пустяком, значит, я была права. И меня даже немного распирала гордость.

Мама не дождалась, когда вернется бабушка и откроет дверь. Она вымылась, переоделась и вылезла в окно. Наша злющая соседка была тут как тут и насмешливо фыркнула на весь двор.

Я тотчас сунула руку в карман и нащупала свои ругательные стихи. «Смейтесь, — злорадно думала я, — вы очень плохая, вот я и сочинила про вас плохое».

Маме я не показала эти стихи. Правда, она одна не бранила меня за мои рифмы. Ей иной раз казалось, что у меня не очень плохо получается. Однако ругательное слово в моих стихах ей показывать было, конечно, нельзя.

Мама посоветовала мне больше не пользоваться окном вместо двери. Она обещала прийти скоро. Сходит по делам, забежит за Васей в интернат — и домой.

А мы с Полканом отправились к купальне, откуда доносились веселые голоса и плеск воды.

Сегодня мы расстаемся с Лунатиком. Жалко! Зато Ивана Петровича тоже не будет во дворе, а это настоящая радость.

В последнее время я так его боялась, что по вечерам, чуть темнело, сидела все на своем крылечке и старалась не смотреть в сторону кухни. Казалось, вот-вот приподнимется белая занавеска в покосившемся оконце и высунется маленькая, на длинной шее голова. Таинственно шевельнется острый журавлиный нос; желтые глаза Ивана Петровича, пошарив по двору, остановятся на мне. А сегодня, когда начнутся сумерки, я могу носиться по двору, перекликаться с ребятами, поливать вместе с ними двор, стараясь, как бы нечаянно, кого-нибудь облить.

Через час или два семья Лунатика вместе с ненавистным Булкиным покинет наш двор. Но когда я в своих мыслях доходила до того, как они уедут и как нам будет хорошо, какое-то смутное беспокойство опять овладевало мною. Жалко очень Володьку. И его маму тоже, даже совестно радоваться. Глядя на веселое конопатое лицо Володьки, я мысленно повторяла:

«Бедный ты, Лунатик, бедный ты какой, Лунатик!»

И правда, бедный. Володька с матерью, сами того не подозревая, останутся совсем одни с этим страшным Булкиным. (Я уже забыла его настоящую фамилию, которую мне назвал Рушинкер.) И главное, по маминым словам получалось, их никак нельзя предупредить. Если они будут что-то знать, то могут нечаянно проговориться (как, например, я иногда). И тогда он отомстит. Вот как плохо обстоит дело. Совестно, что я, несмотря на все это, испытываю облегчение.

Володька с матерью вытаскивали свои узлы во двор, куда должна была приехать арба. Узлы и все те же уже знакомые нам вещи: граммофон с зеленой трубой, кровать, стулья, самовар, будильник, чайник. Агафья Семеновна только руками разводила: как поместить эту гору вещей на арбу? А мне было так жалко Володькину маму, что, желая сделать ей приятное, я вдруг сказала, как всегда не обдумав свои слова:

— Хотите, я помогу вам нести вещи?

Я тут же спохватилась и умолкла, но было уже поздно. Мое предложение подхватили все. И Вальке, и Фае, и Глаше, и Мите Метелеву, и даже Юрику захотелось провожать Володьку на новую квартиру и тащить его вещи. На весь двор поднялся крик: «И я, и я!..» И Володькина мать вдруг прижала меня к себе и погладила по голове. Наверное, она думала, что я очень подружилась с ее Володькой и поэтому так уговаривала их не уезжать. А на самом деле я просто боялась за них, а дружила я с Валькой.

«Ну ладно, — малодушно думала я, — может, меня мама или бабушка еще и не пустят их провожать».

Мама вернулась вместе с Васей. Уж очень у Васи был расстроенный вид. Он даже не выражал свою радость по случаю маминого приезда. Может, он в чем-нибудь провинился? Может, маме пожаловались на него в интернате и она поругала его? Так тоже иногда случалось. Я не то что Вася, который совсем не поддерживает меня в дни моих огорчений. Я сразу увидела, что ему не по себе, и как будто нечаянно схватила его за руку и прижалась к ней щекой. Вася обычно не допускает нежностей, а сегодня он наклонился ко мне и неловко чмокнул в ухо. Приятная неожиданность!

— Тетя Лена, — подбежал Володька-Лунатик к маме, — Иринка пойдет нас провожать. Все пойдут. Иринка понесет будильник. А я сильный! Я понесу граммофонную трубу. И Валя и Галя — все, все пойдут.

Мама ответила:

— Хорошо бы Иринка осталась дома, а?

Я успокоенно кивнула и повисла на маминой руке. Нет, не хотелось мне идти в дом, где хозяйничал Булкин. И все получалось так, как я и предполагала: мама не пустит.

Вдруг все испортил Вася:

— Мама, отпусти Иринку, и я пойду с ними. Мы проводим и сразу вернемся. Мне нужно проводить, понимаешь? Ведь там такой парк!

Может, мама и поняла, а я нисколько. Почему Васе нужно проводить Лунатика? Они совсем не были друзьями. Из всех моих ровесников Вася замечал, пожалуй, только Глашу, потому что она лучше всех лазила на деревья, крыши и заборы; она сама всех задирала, но уж зато никогда не хныкала. Вася, разумеется, и с ней не разговаривал, но снисходительно поглядывал на ее выходки, ставя мне в пример ее ловкость и твердость. А Лунатик… Он, случалось, ревел на весь двор, да и нос у него часто бывал мокроват… Вася не умел прощать людям такие слабости.

А сегодня вдруг ему надо проводить Лунатика… Странно. И странно еще то, что мама посмотрела на Васю, подумала немного и согласилась.