Ужасный век. Том I

Глава 13

Встать под «ржавые» знамёна — значит уйти в бесконечный поход, и так обстояло всегда. Отряд стоил слишком дорого, чтобы осесть при каком-нибудь правителе, нуждающемся в регулярном войске. И тратил слишком много, чтобы подолгу оставаться без дела. Изредка «ржавые» копили силы по полгода, занимаясь обучением новобранцев — обычно после очень тяжёлых потерь. Но на памяти Ирмы подобное случалось лишь пару раз.

А кто бы что ни говорил — человеку нужен дом. Или хотя бы нечто похожее. За десять лет Ирма отлично научилась наводить уют где угодно — хоть в голом поле или на заснеженном перевале, хоть в полуразрушенной при штурме крепости. Где остановились — там и дом.

Переезд из лагеря в покои Камаль-бея оказался совсем ерундовой задачей. В предыдущем замке Ирма полвечера оттирала комнаты прежнего хозяина от крови — а здесь работы почти не нашлось. Так что женщина взялась привести в порядок саму себя: на это давненько не находилось вдоволь времени.

Более всего здесь Ирму поразило зеркало Исхилы-Камаль — огромное, с дверь размером. В родных краях подобного, может, и вовсе не сыщешь… Хотя так уж сложилась жизнь, что чужие земли Ирме довелось узнать лучше родины. В Лимланде она, кроме родной деревни, видела очень немногое.

Ирма неторопливо вращала головой, рассматривая, как в рыжих волосах переливается золото и вспыхивают грани огромных изумрудов. Жизнь среди наёмников приносит не только тяготы и лишения: украшениями женщина давно избаловалась. Но таких серёг у Ирмы никогда раньше не было.

Поистине королевские! Страшно подумать, сколько стоят такие камни и такая работа ювелира. А ведь это только малая часть добра бывшей хозяйки Фадла, которое Ирма уже успела внимательно изучить. Ещё вчера Исхиле-Камаль могла позавидовать почти любая женщина на свете, но теперь жизнь повернулась иначе. Что поделаешь? Случается.

Однако сцена на пиру лимландке радости не доставила. Только смутила — да и унижение вдовы бея не могло изменить вещи, решённые ещё при рождении. При любых украшениях крестьянка останется крестьянкой. Госпожа никогда не перестанет быть госпожой. Со стороны может иначе показаться, конечно, но внутри…

Приятный процесс любования обновкой прервался внезапно. Дверь покоев распахнул Валфри — один из телохранителей Шеймуса, уже почти старик, однако крепкий и надёжный. За ним вошёл Ангус. Он вроде бы по-дружески приобнял капитана, но Ирме показалось — скорее ненавязчиво помогает идти. Шеймусу явно стало плохо. Появились и ещё два солдата, которых капитан всё время держал при себе: чернокожий аззиниец Айко и Идвиг Дровосек, земляк Ирмы. Тоже из несчастного Лимланда, раздавленного меж могучих соседей в Великую войну, как корабль во льдах.

Сбросив с плеча тяжёлый плащ, Шеймус рухнул в кресло — которое едва это выдержало. На руках капитана Ирма заметила кровь. Почему-то сразу поняла: чужая.

— Я всё-таки могу послать за Крессом. — сказал Ангус.

Пожалуй, стоило…

— Да всё со мной нормально. Дайте выпить.

Ирма как раз металась вокруг, пытаясь понять, чем может помочь и с какой стороны к капитану подступиться — так что распоряжение прозвучало очень вовремя. Шеймус сделал лишь небольшой глоток: потом чуть не запустил кубок в стену. Но едва замахнулся, как Ирма ловко забрала чашу из его руки.

— Дерьмовая какая-то победа.

Шеймус запрокинул голову, закрыв лицо ладонями. Похоже, случилось нечто дурное, о чём Ирма пока не знала… Ангус пожал плечами. Мрачного настроения командира он не разделял.

— Зря ты с ней так. Визирь может обозлиться, а Валид уж точно зубы точит. По-дурацки вышло, конечно, что шкет сразу нашёлся…

— А говорить за него теперь некому.

— Ну а кто знал, с другой стороны? Да никто не знал. Но нехорошо. Нехорошо как-то. Визирь…

Ирма решила, что лучше не станет расспрашивать о подробностях. Всё равно завтра узнает.

— Срать на визиря, Ангус. И на Валида тем более. Война кончается, и нас тут всё равно лишнего дня не потерпят. Нечего больше делать в Шере. А что «зря»… вовсе и не зря. По-моему, я в этом городе единственный, кто старался сделать как лучше! Только вышло — как всегда…

— Может, не нужно стараться?

Ангус, встряхнув завидной шевелюрой и подобрав плащ, присел на край маленького стула и сам наполнил себе кубок. Шеймус пытался полулечь в кресле, но для того оно оказалось маловато. Ему было больно, это Ирма ясно видела.

— Ты помнишь, Ангус, как говаривал Мендоса? Нельзя всё время просто убивать. Не втолкуешь это мальчишкам, но теперь я понимаю, что он имел в виду. Потребовалось убить много людей…

— А мы когда-то занимались чем-то другим?

— Занимались. И сейчас занимаемся. Может, это пока не так заметно… Может, ты пока не понял. Мы с тобой всегда смотрели на вещи по-разному.

Валфри всё не мог решить, куда положить капитанский шлем, на котором перья за день порядком истрепались. В итоге лимландка протянула руки, и солдат наконец избавился от ноши почётной, но явно ему надоевшей. Ирма нащупала платок под кожаным подвесом, вытащила его и незаметно спрятала в рукаве. Идвиг поставил воронёную кирасу на пол, прислонил к ней набедренники, кое-как пристроил сверху латные плечи и горжет. Начищенным доспех Шеймуса был очень красив — но сейчас, под грязью и кровью, заметили бы это немногие.

Ангус довольно долго молчал. Он задумчиво глядел в кубок — будто надеялся обнаружить ответ в вине. Возможно, именно там его и нашёл.

— Ты прав. Насчёт «не понял» и «по-разному». Поэтому я пошёл за тобой когда-то, а не наоборот. Ладно… Идвиг! Ну ты чего доспех вот так бросил?

— Дык это… ну… куда его…

— Я разберусь, не волнуйтесь. — поторопилась вмешаться Ирма. Лейтенант кивнул.

Шеймуса судьба доспеха не волновала. Мутно глядя в потолок, он произнёс:

— Ангус… Ты не задумываешься, что будет дальше?

— В смысле, пойдём ли в столицу? Ясен пень, что…

— Да нет же! Вообще, в целом. Через год, два. Через пять или десять, если доживём.

— Опять не пойму, к чему ты.

— Да так… — Ржавый Капитан вяло отмахнулся. — Ни к чему. Забудь.

— Ну и пёс с ним. — Ангус хлопнул себя по коленям. — Как говорится, пора мне и честь знать. А то совсем нажрусь и упаду до утра, а я ещё бабу хочу, между прочим. Вы, трое! На двери! Порешайте с порядком дежурства, учить вас не надо. Видите: командир устал, ему не до приказов. Давайте-давайте, не тупите. И не пускать никого! Даже меня. Так, на дорожку…

Лейтенант налил себе ещё. Вьющийся медовый локон попал в кубок: Ангус выругался, после чего незамедлительно выпил. Телохранители направились к дверям. Их и правда учить не надо…

— Всё, пойду. А то Шеймус совсем смурной. Ты его развесели, что ли!

Ангус подмигнул женщине. Та ответила улыбкой.

— Я постараюсь.

На полпути к выходу лейтенант обернулся, намереваясь ещё что-то сказать, но Шеймус вновь махнул рукой: уже довольно раздражённо. Двери закрылись. Ирма и Шеймус наконец-то остались вдвоём.

Ирма только об этом и думала с момента, как её забрали во дворец. На людях всегда держалась кротко, но теперь женщину уже ничто не смущало. Сию же секунду Ирма обхватила ладонями лицо капитана и прильнула к его губам.

Совершенно не важно, что сегодня случилось и что будет дальше. Сейчас было хорошо — именно в том, о чём Ирма простодушно молилась перед рассветом. Она забралась к Шеймусу на колени. Целовались долго.

— Ну всё, всё…

Шеймус погладил её по щеке. Ирма довольно мурлыкнула — нежности от него нечасто можно было дождаться. Обыкновенно всё происходило… по-другому.

— Воняю я хуже верблюда. У них тут есть ванна?

— Конечно. Вон там, комната справа. Я всё приготовила. Помочь?

Ирма взялась пальцами за застёжку дублета.

— Ну-ну, я не настолько немощный.

Вопреки этим словам, от одежды Шеймус избавлялся с трудом — но лимландка не решилась настаивать. Она опустилась на пол, к брошенному капитаном плащу. Да уж… слишком много крови и пыли даже для «ржавых» цветов.

— Совсем испорчен, да?

— Сошью тебе новый, ещё лучше. Завтра же начну. Этот всё равно уже старый…

Ирма вдруг так увлеклась мыслями о предстоящей работе, что вытащила кинжальчик и начала аккуратно отпарывать тигриный мех. Тот, к счастью, особо не пострадал. Но скоро обозная жена спохватилась и решила оставить это занятие до завтра: только подняла плащ с пола, переложив в кресло.

Было дело гораздо важнее. Капитан кое-как разместился в позолоченной ванне, рассчитанной скорее на Исхилу-Камаль: теперь Ирма наконец увидела рану. Ничего в ней хорошего, а главное…

— Ну что это за повязка! Кто её вообще сделал?

— Да я не помню. Кто-то. Всё равно заживёт как на собаке. Куда оно денется…

Ирма недовольно цокнула язычком.

— Я сейчас переделаю.

В вопросе ухода за ранами Ирма проявляла твёрдость — поскольку сам капитан к ним относился пренебрежительно и Кресса частенько не слушал. Некому тут больше настоять! Неудивительно, впрочем: шрамов на теле Шеймуса скопилось преизрядно.

По ним Ирма легко могла освежать воспоминания. Да, она помнила каждый шрам, что появился за десять лет — и знала историю некоторых более старых. Вот дыра от рыцарского копья, пробившего доспех, но застрявшего в рёбрах. Вот две отметины от муангских стрел — они оказались чем-то смазаны, и капитан три недели мучился лихорадкой. Старые ожоги от кипящего масла, уже больше заметные наощупь, чем глазами. Длинный рубец поперёк живота — на память о Тагенштайне, знаменитом сражении Великой войны. В тот год Ирма ещё была ребёнком.

И много, много других. Двадцать шесть лет на войне никого не пощадят — особенно если начать с низов и нескоро справить себе хорошую броню.

Пришлось сходить за лекарскими принадлежностями, в работе с которыми Ирма руку набила давно. Худо-бедно набила: даже подмастерья Кресса справились бы лучше, только поди уговори Шеймуса их к себе подпустить. Ирме же он не возражал.

Из раны снова пошла кровь, запачкав ладони женщины и подкрасив воду в ванне. Увы, зашивать такое нельзя, это Ирма помнила твёрдо. Пусть лучше кровь течёт наружу, чем внутрь.

— Кресс всё-таки должен посмотреть. Хотя бы завтра…

— Для Кресса у парней много ран посерьёзнее. Моя уж точно подождёт.

— Твоя тоже не пустяшная!

— Сам чувствую, что не пустяшная… Не молодею. Дерусь как прежде, но после боя всё тяжелее. С каждым годом. Да с каждым боем, если честно.

Эмоции редко пробивались из-под ржавой оболочки, но эти слова прозвучали с горечью. Ирма не знала, что ответить, дабы это не показалось жалостью. Обнять? Уже лучше, но тоже не к месту. Вместо этого Ирма решила сделать нечто полезное, но тотчас забыла, что именно. Стоило шагнуть назад, как капитан ухватил её за запястье.

Хотя Шеймус пальцы толком и не сжал, силы в них было довольно, чтобы Ирма ощутила: ещё чуть-чуть, и её тонкие косточки хрустнут. А от такого чувства лимландка делалась сама не своя. О да… на её бледной коже вечно оставались синяки, ну и пусть.

— Послушай… а платья госпожи тебе по размеру?

Разумеется, уж это Ирма проверила в первую свободную минуту.

— Вполне.

— Вот и поди-ка, надень самое красивое. Только не красное, я тебя прошу. Тошнит меня уже сегодня от красного…

— Сейчас!

Она тотчас упорхнула в соседнюю комнату, уже точно зная, что именно наденет. У Ирмы было куда более конкретное представление о «самое красивое», чем у капитана.

Наряды Исхилы-Камаль оказались не менее удивительными, чем украшения. Даже сама ткань — совсем не такая, как привычные Ирме, пусть и самые дорогие. Их наверняка привезли из земель, где Ржавый Отряд никогда не бывал. Увлекшись необычным ощущением на коже, лимландка даже решила избавиться от нижней камизы, надев платье прямо на тело — и совсем не пожалела о таком решении.

Ирма прежде не носила мураддинских нарядов. Глядя в зеркало, не могла понять: выглядит сочетание северной внешности с южным покроем выгодно или немного нелепо. Зато зелёный цвет платья к коже, глазам и волосам подходил прекрасно.

Судя по звуку, Шеймус уже перебирался в спальню — и делал это очень медленно. Сначала возникла мысль помочь, но потом Ирма решила: капитан будет не очень-то рад, если даже она увидит, как он еле-еле идёт. Трудно вообразить, каким усилием Шеймус до сих пор заставлял себя выглядеть более-менее бодро при солдатах и офицерах.

Поэтому женщина потратила ещё немного времени, вновь перепробовав запахи из бесчисленного множества флакончиков на невысоком столе. В итоге выбрала самый интересный, стряхнув на пальцы маслянистую каплю и проведя за ухом.

Капитана она застала сидящим на очень низком, но зато чрезвычайно широком ложе под балдахином. Надевать он ничего не стал, зато успел отыскать длинную коробочку из чёрного дерева, которую никак нельзя было забыть в лагере. Оттуда капитан извлёк трубку, а также коричневатый шарик размером с крупное зерно.

Ирма покачала головой.

— Кресс говорит, что от маковой смолы очень много вреда.

— Без сомнений. Но думаю, она не вреднее сабли подмышку… Зато болеть не будет. Жизнь — вообще занятие вредное, знаешь ли. Все в итоге мрут.

Конечно же, ему было больно. И конечно, Ирме хотелось, чтобы боль утихла — но не таким способом. Увлечение Шеймуса шерскими снадобьями её давно беспокоило. Если уж выбирать меж этих сомнительных средств, то…

— Бханг тоже помогает. Я сейчас сделаю.

— Да, он облегчает жизнь… но не так сильно.

— Ну… — Ирма игриво намотала на пальчик рыжий локон. — Я тоже постараюсь помочь. Уж на что-нибудь сгожусь?..

Шеймус негромко рассмеялся — уже неплохо. Шарик маковой эссенции вернулся в коробку.

— Ладно-ладно. Сказать по правде, та ещё гадость. Ну давай, забей бханга. Только побыстрее.

Нехитрые принадлежности помещались в другом ларце, стоящем на столике в углу. Ирма достала трубку покороче, но объёмнее — лакированную, расписанную цветными узорами. Поворошила рассыпчатое содержимое бархатного мешочка, зачерпнула серебряной ложкой измельчённый сухой лист. Женщина чувствовала, что капитан не сводит с неё взгляда — и слегка подыгрывала, поворачиваясь так и этак.

— Наконец-то смотрю на что-то красивое… — капитан жестом остановил её на полпути и указал пройтись туда-сюда. — Весь день одна только кровь. Кровь и дерьмо.

Ирма, повинуясь плавным движениям руки, описала пару кругов по комнате. А потом передала Шеймусу трубку и запалила содержимое от тлеющей ароматической палочки. Капитан затянулся, опустив веки и прикрыв чашу пальцем — на жар из неё внимания вовсе не обратил. Надолго задержал дыхание, затем выпустил мягко пахнущий дым. Тот запах ни с чем было не спутать.

— Давай-ка, теперь ты.

Ирма предпочла бы этого не делать, но повиновалась — правда, дыма вдохнула гораздо меньше.

Кого ни спроси, дым этого растения каждый находил приятным. Нечто похожее росло и у Ирмы на родине, да и практически везде, кроме совсем холодных краёв — но те растения шли только на пеньку. Использовать их иначе ульмисийцам в голову никогда не приходило.

Поначалу никаких ощущений не случилось, но так бывало всегда. Капитан докурил оставшееся.

— Не знаю, как тебе, а мне уже получше.

Это было заметно. Ирма помогла Шеймусу осторожно лечь на спину, а сама села рядом.

— Ты ведь убил сына бея в поединке, да?..

— Я убил сегодня кучу народа. В том числе и глупого мальчишку, которому это было ни к чему.

— Всё равно. Поединки — это красиво. И выходит, многие остались живы благодаря тебе. Жаль, я не видела.

Ирма, конечно, слукавила. Уж о чём она никогда в жизни не жалела — так это если не доводилось увидеть бой.

— Ничего красивого не было: как клопа раздавил. Хорошо, что ты не видела.

Она положила ладони на грудь Шеймуса. Медленно повела одну к плечу здоровой руки, а другую — широкими кругами. Женщина чувствовала, как совсем не похожее на хмель опьянение медленно накрывает и её. Расслабление в теле и голове сочеталось с усилением чувств. Запах благовоний стал насыщеннее, а столь любимое ею ощущение твёрдых мышц под ладонями — острее.

Это в одежде Шеймус казался болезненно худым. На деле в нём просто не было ни капли жира, вообще ничего мягкого — словно кости обмотали канатами. Россыпь разноцветных точек и пятен покрывала не только лицо: практически всё тело. Почти не похожее на плоть, если потрогать.

Всё верно, ведь так Шеймус и говорил: под ржавчиной всегда железо.

— Даже про некрасивые поединки пишут песни. Менестрели — те ещё наглые льстецы.

— Ну! Про меня разве только наши солдаты напишут. И споют они же… Менестрели любят рыцарей да лордов, сама знаешь. Наёмников никто не любит.

Ирма остановилась, услышав это, а затем легла рядом.

— Это неправда. Я люблю тебя.

Капитан, лениво играя пальцами с её волосами, ответил обыкновенно:

— Я знаю.

Ничего другого Ирма услышать не ожидала.

Иной раз её это расстраивало, но не теперь. Нынче действие бханга полностью лишало волнений о чём угодно: курящие эти листья способны только любить мир вокруг. Обилие работы не позволяло отрастить красивые длинные ногти, но маленькие коготки были достаточны для того, чтобы вдавить их в кожу на груди капитана и с усилием протащить.

Ирма вдруг вспомнила слова Ангуса — и всё-таки решилась спросить.

— А ту женщину ты тоже убил?..

— Да, убил.

Судя по голосу, и Шеймус уже видел всё вокруг в прекрасных красках.

— Не хотел, но так уж вышло. Было нужно: для неё самой это оказалось лучше. А мальчишку всё равно не уберегла… Но тут уж не я виноват.

— Значит, ты всё сделал правильно. — Ирме сделалось обидно за капитана, решение которого не оценил даже ближайший соратник. — Какая тут может быть вина? Горе побеждённым.

Ирма знала значение этих слов лучше многих. Шеймус промолчал.

Женщина приподнялась и начала освобождаться от платья — она вовсе не была настроена просто уснуть. Особенно после того, как бханг снял и усталость, и всякие тревоги этого дня.

— Оставь. Голой я тебя вижу постоянно, а в таком — нет. К тому же, уж прости — но до утра даже не пошевелюсь. Я пир-то этот в гробу видал… но куда деваться, так надо. Иначе не поймут. Не-не-не, даже не пошевелюсь.

Ирма озорно закусила губу.

— А тебе и не нужно.

Мураддинское платье так и осталось полуспущенным с плеч, когда женщина, прижавшись губами к рябой коже, скользнула вниз. Поначалу неторопливо — но ладонь, что легла на макушку, заставила сделать это быстрее.

Подёрнутые дымом бханга чувства обрели интригующе отличные от обыкновенных оттенки: и запах тела, и прикосновения, и собственное возбуждение… Они вычерчивались по отдельности, не смешиваясь. Тяжёлое дыхание, зарывшиеся в волосы лимландки пальцы, её ощущения от каждого совершаемого движения и звуки от них же — которые Ирма зачем-то постаралась сделать как можно более пошлыми.

Ирме не слишком скоро удалось довести дело до конца — хотя сам момент, пожалуй, стал от этого только лучше. Она провела пальцем по уголку рта, облизнула его и, стараясь прижаться всем телом как можно плотнее, проскользнула наверх.

— Я, конечно, не маковая смола, но так ведь лучше?.. — промурчала Ирма, потеревшись щекой о шершавую от шрамов кожу.

Грудь капитана пару раз дёрнулась в почти не прозвучавшем смехе. Он обнял Ирму здоровой рукой.

— И куда мы пойдём из халифата?.. — вдруг спросила она не к месту и не ко времени.

— Пока не знаю.

Шеймус гладил Ирму по спине, и хоть это было приятно, но всё-таки немного странно. Кажется, никакого действительно нежного движения у капитана вовсе получиться не могло, даже если он старался. Эти руки способны только ломать людей.

— Ну и неважно, куда: ты везде будешь побеждать.

— Есть люди, которые рождены, чтобы победить.

Ирма не очень поняла его фразу. Кого победить? Где? Наверное, слова уже путаются… Она тихонько говорила ещё о чём-то, но едва ли Шеймус слушал; да Ирма и сама себя не слушала. Её глаза потихоньку слипались.

Лимландка устроилась поуютнее, стараясь не потревожить рану капитана. Она вспомнила пир в главном зале — и те слова о случившемся в Рачтонге. О том, что в тёмном лесу, которым капитан видел весь мир, он — самая злобная, свирепая и страшная тварь.

Ирме нередко вспоминалась одна сказка, услышанная в детстве: о маленькой девочке, которая заблудилась в диком лесу, населённом чудовищами. Страшнее всех был Большой Волк. Его до смерти боялись и люди, и звери — только девочка почему-то совсем не испугалась. Подружившись с Большим Волком, она выжила в лесу и смогла вернуться домой.

Ирма давно чувствовала себя той маленькой девочкой, укрывшейся под боком самого страшного зверя из всех, что рыщут вокруг. Даже Ангус, наверное, немного побаивался капитана. Хотя бы иногда. Но она — нет, хотя так сложилось далеко не сразу. Разница между жизнью и сказкой для Ирмы была небольшой. Заключалась в концовке: возвращаться домой не хотелось.

Хотя ей уже и некуда было возвращаться.

Фадл окончательно погрузился в ночь: прохладную, как всегда в пустыне, но всё равно приятную. Ветерок больше не доносил запахов боя — он пах лишь жасмином и лаймом. Стихли звуки и последних схваток на окраинах, и празднования победы во дворце.

В жизни шагающих под «ржавыми» знамёнами война заканчивалась только в такие моменты. И лишь до утра.