Ужасный век. Том I

Глава 8

В Марисолеме было море, но не имелось большой реки. Зато столица могла похвастаться рукотворными каналами, вырытыми ещё во времена Старой Империи. Пожалуй, каналы являлись единственным, что напоминало Класу ван Вейту о родном Лимланде.

И то отчасти. В некоторых лимландских городах каналы были, можно сказать, главными улицами. В Марисолеме же их вырыли ради красоты и увеселения горожан. Приличный житель столицы у самого моря бывал редко: за Морскую стену ходят купцы, военные, чиновники да всякий сброд. Что аристократу делать среди складов, верфей и кабаков? Высший свет Балеарии на море взирал из окон особняков — а естественное желание водных прогулок утолял как раз благодаря каналам.

Таковую водную прогулку нынче совершал и лимландский художник. Но, признаться, без особого удовольствия: обстоятельства смущали.

Ведь в гондолу Класа ван Вейта усадили насильно. Художник расслабленно шагал по набережной, направляясь к Полуденной площади, когда двое детин подхватили его под руки, буркнув что-то о «важной встрече». Клас ван Вейт мало что возразить не успел: даже не заметил, как очутился в лодке, потеряв трость.

— За мастером ван Вейтом не следили?

— Нет, мы уверены.

Говорили не совсем по-балеарски. Учёные мужи спорили, является ли бытующее на юго-востоке Ульмиса наречие отдельным языком — или это лишь диалект балераского. Ван Вейт не вникал в тонкости языкознания. Он просто знал: именно так говорят в Тремоне.

Гондольер работал веслом неумело: вряд ли такового его истинное ремесло. Зато этот человек был вооружён. Имели оружие и двое других мрачных мужчин на борту. Да что там «имели» — они были вооружены до зубов. Длинные, тонкие мечи с изящными эфесами, большие кинжалы и колесцовые пистолеты. Наверняка все трое давно сложили о фехтовании и стрельбе куда лучшее представление, чем об управлении речными лодками.

Приятно иметь таких телохранителей самому — но нежданная встреча с человеком, которого столь тщательно охраняют, может смутить.

Тот человек скрывался под краем тента на носу гондолы, и сначала ван Вейт его даже не заметил.

— Мастер ван Вейт! Прошу прощения за мою, скажем так, неучтивость. Нам непременно нужно поговорить, а вы столь долго уклонялись от встречи… Наверняка из-за сильной занятости работой над портретом канцлера?

Хрипловатый голос, густая чёрная борода, почти квадратная фигура и такое же квадратное лицо. Клас ван Вейт узнал собеседника: Винченцо Кантуччи. Большой человек в местной торговой миссии Тремоны.

Представили их на одном из великосветских приёмов, коих художник за пару месяцев посетил немало. Ван Вейт ещё тогда твёрдо решил: от Кантуччи стоит держаться подальше. Причин тому было две.

Во-первых, учитывая убийство брата тремонского герцога и слова канцлера Балеарии на эту тему, лимландец заключил: между двух огней становиться не следует. Сейчас ему щедро платил Сантьяго Гонсалес де Армандо-и-Марка, думать стоило лишь о его портрете. И о последующих заказах — которых ван Вейт в Марисолеме должен был получить теперь великое множество. Он и прежде был в моде, а после столь важной картины… Сближение с тремонцами может помешать всему этому.

Во-вторых, Винченцо Кантуччи слишком быстро и слишком настойчиво заговорил о работе художника с канцлером. Чересчур рьяно уговаривал побеседовать в приватной обстановке, которую сам организует. Ван Вейт не вчера родился и свет знал хорошо. Он понимал — торговые эмиссары часто занимаются далеко не только торговлей.

Что же: теперь встреча состоялась, пускай помимо желания художника. Оставалось вновь быть учтивым и осторожным, как при общении с самим канцлером.

— Я не в обиде на вас и ваших людей, сеньор Кантуччи. Но вы ставите меня в неудобное положение. Хуже того: в опасное.

Тремонец вяло махнул рукой.

— Бросьте, мастер. Я не отниму у вас много времени. Будьте уверены: никто не заметил, как вы сели в эту гондолу. Мои люди своё дело знают. А здесь… Я люблю лодки за то, что на воде проще всего беседовать без лишних ушей. «Немой как рыба», знаете выражение?

Ввязавшись в такие дела, недолго стать немым как могила. Но об этом лимландец промолчал.

— И о чём вы, сеньор, желали поговорить?

— Всё о том же, мастер ван Вейт. О том, как близки вы стали с Его Светлостью герцогом Тормалесо. То есть с канцлером Балеарии. Для меня были бы очень полезны многие сведения и детали, даже самые мелкие, каковые вы наверняка приметили за время работы. Для вас, в свою очередь, было бы очень полезно оказать мне услугу.

— И в чём же моя польза? — ван Вейт не планировал торговаться, но задать такой вопрос следовало.

— Мы оба знаем: после проигранной войны влияние Балеарии в Лимланде крайне слабо. А вот влияние герцогства Тремонского… о! В наших силах сильно изменить жизнь любого лимландца. Мы маленькая страна, однако предприимчивая и амбициозная. Тот, кто взойдёт на борт нашей лодки вовремя, в накладе не останется. А кто предпочтёт остаться за бортом…

Кантуччи если и лукавил, то только отчасти. Королевство Лимланд и Тремону, несмотря на географическую удалённость, связывало многое. Во-первых, они были союзниками в Великой войне, пускай формальными. Во-вторых, конечно, морская торговля. Однако слова Винченцо всё равно не понравились художнику — особенно последние его слова.

— Вы мне угрожаете?

— Нет, что вы! Никаких угроз!

Винченцо Кантуччи улыбнулся вроде бы искренне, но у его телохранителей улыбки вышли весьма зловещими. Художник почувствовал себя совсем неуютно. Уже стемнело, каменная набережная высока — под тентом не разглядишь ничего. При случае полоснут по горлу, сбросят за борт — до утра никто не заметит. Тем более что Марисолема шумна после заката: тут и на пушечный выстрел не каждый внимание обратит.

— Я, мастер ван Вейт, скорее предупреждаю. Сами видите: балеарцы не очень-то пекутся о вашей персоне. Вас даже никто не охранял! А у меня в Марисолеме надёжные люди, которые защитят от всего. В любой ситуации.

— Охотно верю… Но не пойму, какой с меня прок? Ужели вы думаете, что канцлер ведёт при мне, а тем паче — со мной, какие-то государственные беседы?

— Не знаю, мастер ван Вейт! Вот и расскажите, ведёт ли? К примеру, о той ужасной трагедии, что постигла наше герцогство?

Ну конечно. Так и говорил канцлер: тремонцы будут искать красные пятна на балеарских манжетах самым тщательным образом. Художник рассудил, что часть той речи вполне можно воспроизвести.

— Я только знаю, что Его Светлость крайне обеспокоен этим убийством. Он исполнен сомнений о том, может ли сам спать спокойно.

— Нашим общим интересам пошло бы на пользу, узнай вы больше.

— Не понимаю, чего вы от меня хотите. Я не шпион, а художник.

— Я и не прошу вас становиться шпионом. Мне не нужны сокровенные тайны балеарского двора. Поверьте, я высоко оценю самые малозначимые детали. Это даже кстати, что вы художник: живописцу ведь полагается примечать детали?

Да, канцлер сказал ему то же самое. Возможно, глупец и внял бы словам Кантуччи, но Клас ван Вейт глупцом не являлся.

Сведения, которые он мог раздобыть, оказались бы скудны: столь же дёшево стоила для тремонского торгового эмиссара жизнь художника. Едва ли шпионы и информаторы долго задерживались подле Сантьяго де Армандо-и-Марка. Тремонцы будут рады получить хоть крупицу информации, а после — пусть что угодно станется с их источником.

За что купили, за то и продадут.

Но понимал Клас ван Вейт и другое. Он знал, что Винченцо Кантуччи в Балеарии недавно. И очень может быть, что задержится ненадолго. Если он вот так запросто раскрыл себя перед художником, то решительный отказ сотрудничать может отправить лимландца на корм рыбам прямо сейчас. Следовало сначала сойти с гондолы, а уж после думать: бежать из Марисолемы или рассказать обо всём канцлеру.

Бежать, с одной стороны, крайне вредно для репутации и кошелька. С другой — как знать, не увидят ли в нём балеарцы двойного агента? Такое может кончиться очень дурно. А что, если всё это — просто спектакль, изощрённая проверка королевской Тайной канцелярии? Нет, едва ли… Ведь эти люди и правда из Тремонского герцогства.

Впрочем, кто сказал, что на Балеарию работает мало тремонцев?

Клас ван Вейт быстро понял, что гадать бессмысленно. Сейчас надо лишь подыгрывать.

— Мне потребуются гарантии, сеньор. И ещё… Я хотел бы подробнее узнать о той выгоде, на которую могу рассчитывать.

— Ну вот. Это уже деловой разговор. Я — купец, я ценю подобный подход. Прежде всего, мастер…

— Дон Винченцо! Дон Винченцо! — вдруг оборвал тремонца радостный и пьяный голос.

Голос этот донёсся с другой гондолы: чуть поменьше и без тента.

Шла она встречным курсом, по правому борту от судна Кантуччи. При том двое всадников, которые сопровождали гондолу тремонца с самого начала, ехали по противоположному берегу. Сейчас они приблизились к перилам набережной, навострились.

Кроме гребца, во встречной лодке сидели двое мужчин и две женщины. Явно молодые великосветские повесы в обществе куртизанок: одеты все были броско и дорого. Ван Вейта это наблюдение разочаровало. На миг он понадеялся, что встретил людей, у которых можно просить помощи.

Но нет, что толку от них? Всего лишь пьяные молодые дворяне, пусть при положенных по статусу эспадах. К тому же весьма субтильные. Их спутницы манерно обмахивались веерами и бесстыже хохотали. Художник, привычный выхватывать детали сцены, обратил внимание на светлые волосы одной из женщин. Редкость для Балеарии, но на северянку она вовсе не походила.

Вторая девушка, напротив, была очень смуглой. Но столь же красивой и фривольно одетой, как первая. Предложи кто-то ван Вейту выбрать между ними — выбор оказался бы непрост.

Винченцо Кантуччи нахмурился.

— Я вас не знаю, сеньоры. Да благословит вас святая Белла: следуйте своей дорогой! Я очень занят.

— Да как же не знаете, сеньор! Мы виделись третьего дня, на приёме у графини Томпанельо! Неужто не помните? Я как раз рассказывал дамам об этой чудесной встрече!

Однако же зоркий глаз должен быть у этого балеарца: ночью, пьяным, сидя меж двух прекрасных и весьма доступных женщин, он умудрился разглядеть Кантуччи под тентом. Тремонец молодых дворян не признал даже теперь — зато заметил девушек, соблазнительно улыбающихся и машущих руками.

Это, конечно, немного смягчило Кантуччи. Тем временем балеарский дворянин взял быка за рога.

— Эй, лодочник! Давай поближе, ну! Не видишь, что ли: мы встретили большого человека! Зря я тебе серебряный реал дал?

Гондольер немедленно повиновался. Ещё бы: при такой-то щедрости пассажиров!

Клас ван Вейт сжал зубы: эти повесы запросто могли знать в лицо и его. Бедняги даже не представляли, какой опасности себя подвергают, становясь свидетелями разговора!

— Сеньоры, мы правда… — начал было Винченцо.

— Дон Винченцо, прошу: одно мгновение вашего внимания! Я обещал передать вам кое-что!

Девушки тоже лепетали нечто приветственное, пока пьяный идальго перебирался через них к борту — медленно и весьма неловко. Лодки сблизились. Теперь Клас ван Вейт мог различить светлые глаза блондинки и кокетливую родинку на щеке смуглянки.

Художнику оставалось только надеяться на благоразумие Винченцо. Тремонец казался вполне рассудительным человеком, но ситуация сложилась очень нехорошая. Не для того лимландца практически выкрали и усадили в лодку, чтобы кто-то увидел его вместе с эмиссаром! Кантуччи запросто отправит в воду разом все концы этой небольшой шпионской истории…

— Хорошо. — тяжело выдохнул Кантуччи. — Что вы хотели мне передать, сеньор?

Балеарский дворянин широко улыбнулся. Художник заметил: его улыбка подпорчена отсутствием переднего зуба.

— Привет от Тайной канцелярии, пидорасы!

Эти слова успели дойти только до ушей Класа ван Вейта — не до мозга. Он ничего не сообразил прежде, чем события стали развиваться стремительно.

Обе девушки сей же миг спрятались за бортом. По-прежнему сидевший позади них балеарец выхватил два пистолета быстрее, чем стих последний звук бранного слова товарища. Первый выстрел он сделал навскидку — поразив гондольера, судя по плеску за спиной ван Вейта. Из второго пистолета балеарец стрелял уже во всадников на берегу: то же самое делал и его лодочник.

Однако в центре сцены, мгновенно захватившей ван Вейта динамикой и кровавостью, оказался другой человек. Тот, что говорил с Кантуччи и передал своеобразное послание.

Выхватив эспаду и кинжал, он лихо перепрыгнул на борт тремонской гондолы. Опора шаткая, до крайности неудобная, однако балеарец был ловчее самого Нечистого. Клинок телохранителя, атаковавшего первым, он парировал лезвием кинжала. От почти одновременного укола второго противника уклонился, развернув корпус — и в этом же движении, прямо навстречу, поразил его эспадой. Ещё укол от тремонца — опять безуспешно. Кинжал вновь подхватил вражеский клинок, отвёл в сторону — и тем открыл телохранителя для удара. Кончик эспады, насквозь пронзившей тело, блеснул в лунном свете.

Винченцо Кантуччи был отнюдь не так проворен. Он вытащил меч только теперь, слишком поздно. Балеарец заметил это, метнулся вперёд, весь вытянулся — и уколол тремонского эмиссара в вооружённую руку. Меч Винченцо выпал за борт.

Художник ожидал, что сейчас увидит и смерть Кантуччи, однако этого не случилось. Тремонцу хватило ума не дёргаться, когда клинок противника коснулся его щеки. Ван Вейт снова увидел улыбку, испорченную отсутствующим зубом.

— В Марисолеме всегда было полно шпионов. Понятное дело: это столица, это порт. Крысы так и ломятся. Я видел много шпионов: иногда наглых, иногда тупых. Но вот таких, тупых и наглых… Это редкость.

— Я Винченцо Кантуччи! — выпалил тремонец, словно было не очевидно, что его имя все здесь знают. — Собаки, вы меня покалечили!

Клинок угодил точно в локтевой сгиб: ниже него рука Винченцо повисла. Он зажимал рану, хотя крови текло немного.

— Научись подтираться левой: боюсь, правую лекари могут отрезать. И не ори: велено сохранить твою жизнь, однако о хере в приказе ни слова. Сеньор ван Вейт! Вы в порядке?

Художник кивнул, хотя отнюдь не чувствовал себя в порядке.

— Славно. Парни! Вытащите того дурака из воды. Всадники не ушли?

— Положил обоих. — ответил гребец, тоже перебравшийся с лодки на лодку. — А наш красавчик вторую пулю в белый свет пустил. Нехер стрелять быстрее, чем целишься!

— Ну давай, поучи…

— Цыц! После поболтаете. Тела с берега сюда же… Один живой, что ли? Это он орёт?

— Он.

— Ну так прирежьте скорее! И без него нашумели. Живо!

Ван Вейт и не хотел смотреть на тела в лодке — и хотел одновременно. Профессиональное любопытство. Среди художников обычно посещать мертвецкие, а уж тем более анатомические театры, с недавних пор изобилующие в Лимланде. Но такое видели немногие коллеги.

Один из телохранителей получил укол в сердце — он уже потерял сознание, а может, и умер. Другой точно был жив: кровь тонким фонтанчиком била из шеи. Он пытался кричать, но выходили лишь хрип и свист, ещё более жуткий. Лицо, перекошенное криком, который почти бесшумен — это Клас ван Вейт нашёл страшным, но интересным. Получится ли когда-нибудь воплотить на холсте? Так, чтобы зритель не просто видел, но и слышал сцену?

— Да подохни уже… — пробормотал щербатый балеарец, тыкая умирающего кинжалом.

Но умирать раненый не торопился и теперь. Только дёргался при каждом уколе. Балеарец был невысок: продолжая контролировать Винченцо, до умирающего он еле-еле дотянулся. Мучения прервали только подручные щербатого, когда наконец втащили на борт тело гребца.

— Вот, спасибо. А голова-то этого где?

— Что от головы осталось, всё здесь.

— Разнесло, сука, как арбуз!

— Мда… ладно. Давайте, живее! Свалите всех сюда — и уплываем. Тьфу, блядь, гадость… простите мои грубые выражения, сеньор ван Вейт. Будете смеяться: не терплю вида крови.

Класу ван Вейту вовсе не было смешно. Если за коротким боем он следил с восхищением, да и его последствия нашёл любопытными, то сами служащие Тайной канцелярии вызывали лишь ужас.

Учась писать человеческую анатомию, трупов ван Вейт повидал достаточно. В том числе несвежих, изрубленных, обезображенных. К этому художники привыкали, но привычка — одно. За привычкой к чему-то страшному сохраняется понимание, на что именно смотришь: просто уходят лишние эмоции. Однако то, как балеарцы добивали умирающих и грузили тела в гондолу… это нечто немного другое. Клас ван Вейт написал немало портретов знаменитых воинов, у которых руки были в крови по самые плечи. Но убивали они на войне — среди грома и пламени сражений, ведя солдат в лихие атаки, из последних сил удерживая последние рубежи.

Люди, которых художник видел теперь, были совсем другими. Тоже своего рода воинами, однако сражающимися совершенно иначе. На совсем другой войне.

— Я Винченцо Кантуччи!.. — снова подал голос эмиссар, когда клинок случайно оторвался от его лица.

— Ты… тьфу, ты обоссался, что ли? — увы, это было именно так. — Ну дела: понабирают кого попало в шпионы! Глупец и трус. Ладно, к делу...

Щербатый вытер пот со лба, расположился поудобнее. Только теперь Клас ван Вейт хорошо рассмотрел его лицо. Мужчина ещё молодой и, если бы не все обстоятельства, его наружность лимландец мог назвать приятной. Только уж очень скучной. Удивительно обыкновенный на вид человек.

— Никакой ты не Винченцо Кантуччи. На настоящего Винченцо похож только одним: тот лишился разума от старости, нынче точно так же гадит под себя. А тебя зовут Лоренцо Монтоливо. Тебе сорок семь лет, ты родом из Белуччо. Мы знаем, как ты попал на эту службу. Знаем, где живёт твоя семья — включая, кстати, бастардов. Джованни и Катерину, я правильно помню? Да: где живут твои любовницы — нам тоже известно. Сведения собирались ещё до того, как ты сошёл на балеарский берег, пидорасина тремонская. Думаешь, ты хоть шаг по этой благословенной земле сделал без нашего ведома? Шпионы суть необходимое зло: режешь одних, сюда присылают новых. Но некоторые… вроде тебя, Лоренцо, теряют берега. Например, начинают тянуть лапы к канцлеру и его добрым друзьям. Таких терпеть уже невозможно. Сам видишь, чем это кончается.

Балеарец воткнул кинжал в борт лодки, освободив руку, и подтащил лишившееся головы тело ближе. Винченцо — или Лоренцо, пытался отвернуться. Собеседник не позволил ему развернуть голову: удержал на месте клинком эспады.

Балеарец говорил быстро и чётко, явно зная каждое следующее слово наизусть.

— Видишь? Вот так кончают оборзевшие глупцы вроде тебя. И поверь: это лучшее, что может их ждать. Итак, Джованни и Катерина живут с матерью в Тремо. Их матушку зовут Изольдой, она брюнетка, голубоглазая, невысокого роста, худощавая, пока всё верно? Её дом возле рыбного рынка, она ходит туда каждый день, так? Не стану пересказывать, где найти прочих дорогих тебе людей и как их опознать. Думаю, ты уже понял: Балеария держит тебя за яйца. Которые в любой момент может отрезать.

— Я понял.

— Умница. Не знаю, почему тебя велено не убивать. Наверное, ты знаешь что-то важное. Или нужен для чего-то важного. Это не моё дело, моё состоит в ином. Знаешь, в чём именно?

— Я догадываюсь.

— Надеюсь. Я человек простой: делаю то, что приказывают. На благо Балеарии и Её Величества королевы Анхелики. Я не задаю вопросов и сам не задаюсь вопросами. Меня не купить, не запугать и не разжалобить. Любой, кто идёт против Балеарии, рано или поздно встретится с людьми вроде меня — и тогда ни Творец Небесный, ни Нечистый ему не помогут. Если кому-то из нас, Лоренцо, прикажут посетить дом у рыбного рынка в Тремо, мы сделаем это. И поверь: никто из нас не увидит лиц твоих детей в кошмарных снах. Мы спим очень крепко.

О да. Они совсем не выглядели людьми, знакомыми с угрызениями совести.

— Что будет дальше?

— А вот этого не знаю. Тебе всё объяснят. Позже.

Разум и взор Класа ван Вейта никогда не были так чисты. Оцепенев физически, художник обрёл невиданную ясность сознания. Он впитывал каждую деталь так легко, как бывает только в детстве.

Капельки пота на лбу эмиссара — и падающие с борта в воду капельки крови. Луна на небе, её отражение в ряби канала и лунный свет на клинке эспады. Чёрное ночное небо с безразличными к мирскому звёздами — и чёрные глаза балеарского убийцы, безразличного к жертвам.

А потом как-то отпустило, расслабило. Художник даже не понял, куда подевался его тремонский знакомый — и не запомнил, как его пересадили из одной лодки в другую. Он словно двигался в воде, и мысли текли так же. Слишком большое напряжение. Слишком стремительные события.

— Что скажете, сеньор ван Вейт? Воспользуйтесь случаем: последняя возможность обсудить сегодняшнее. Далее вам предстоит молчать об увиденном всю жизнь. Признаюсь: всё это могло выглядеть гораздо менее эффектно. Но я ведь тоже… не художник, нет, но своего рода человек искусства. И кстати, впутывать вас тоже было необязательно. Но вы заслужили.

— Чем же?..

Взгляд собеседника выразил укоризну.

— Тем, что не рассказали канцлеру о настойчивом интересе подозрительных лиц. Думаю, вас ни в чём не подозревали и не подозревают, нет… Но урок вам полагался. Надеюсь, он полезен для творчества: вы видели сегодня интересную сторону Балеарии. Не ту, которую превозносят в стихах.

Наверное, справедливо. Был бы полным образ этой страны, сложившийся у живописца, без такого опыта? Можно ли предаваться настоящему искусству, не увидев настоящей жизни? А настоящая жизнь состоит не только из светских приёмов.

— Полно вам трястись. Мы сделали хорошее дело: да-да, именно мы, можно сказать — сообща. А я человек простой. Работаю не кистью, но клинком, а после всегда иду в кабак. Хорошая традиция, верно? А сегодня у нас ещё и приятное дамское общество!

Художник отчего-то настолько осмелел, что даже дерзнул в ответ:

— Если желаете выпить вместе, сеньор, нам полагается быть представленными.

— Ах, это… легко! Из уважения к другу канцлера я даже назову настоящее имя. Меня зовут Фидель.

— Я польщён: настоящее имя?

Сарказма в словах художника не прозвучало, он действительно был удивлён.

— Самое настоящее, уж можете поверить. Вы, мастер ван Вейт, только портрета моего не рисуйте. Не надо.