Ужасный век. Том I

Глава 6

Молодые люди живут будущим, а барон Гаскойн давно вошёл в ту пору, когда человек начинает жить прошлым. Ничего плохого в этом лорд не видел. Отец много лет назад сказал: единственный способ жить — это стареть.

Лорд Клемент любил рассказывать о былом — а ему было что рассказать. Особенно барон ценил такую возможность в последнее время: благодарных слушателей в лице подрастающих Робина и принца Бернарда под рукой больше не было. Один покинул Фиршилд, другой просто вырос.

Теперь-то слушатели появились. С тех пор, как Тиберий выехал в Колуэй, занятий у паладинов было два: молитвы и рассказы старого рыцаря. А паладины, что ни говори, настоящие воины. Истории Клемента были им очень интересны.

— Надо сказать, этот сир Себастьян оказался воплощением всех пороков Балеарии. Сначала я счёл, что его жалкая попытка преодолеть ворота в женском платье была военной хитростью. Но позже выяснилось, что Себастьян тяготел к ношению женских нарядов… и один Творец Небесный ведает, к чему ещё. Глупец упорно доказывал, что я не вправе его задерживать. Дескать, не имею полномочий. Ссылался на короля Балдуина, поставившего меня комендантом! Славно посмеялись…

Беседа в чертоге Фиршилда вышла долгой. Утро сменилось днём, день клонился к вечеру. На столе менялось убранство — от скромного обеда к сытному ужину. Клемент днём отдал предпочтение элю, рассказывая о первых своих военных походах. Перешёл на крыжовниковую наливку, ведя речь о битве при Тагенштайне — прямо под огромной картиной, изображающей её. А теперь пил уже крепкий ишке: янтарного цвета напиток с ароматом дубовых бочек, что гнали из ячменя и ржи.

— В общем, попытка всех переиграть у сира Себастьяна провалилась. Статуса почётного пленника этого паяца не лишили, но я уважил его вкусы: далее Себастьян ходил по замку исключительно в женских платьях из своего, кхым, тайного гардероба. Потеха была несусветная!

День шёл к концу. К концу шла и война в рассказе старого барона — разгар которой он вспоминал с юношеским трепетом. Будто ненадолго молодел. Нет, Клемент прекрасно помнил все ужасы войны. Однако с годами воспоминания имеют обычай становится хорошими — даже когда вспоминаешь поистине ужасный век.

Вот только приближался неприятный момент: неизбежный вопрос, на который барону Гаскойну не хотелось отвечать.

— Благочестивые сиры, вот тут прошу извинить старика: у меня ещё много, очень много военных историй… Но о конце Великой войны я рассказывать не хочу.

— Почему же?

Сидя вокруг старого рыцаря, паладины слушали с такими же восторженно горящими глазами, как когда-то его сын и принц. Прекрасная аудитория.

— Потому что… — барон искренне хотел сменить тему, но тут уж выпитое начинало говорить за него. — Потому что в конце время подводить итог. А итог войны, вы знаете, горек.

Клемент Гаскойн понимал, почему сейчас на него посмотрели с таким недоумением. Конечно: Стирлинг двадцать лет жил памятью о Великой войне, в которой одержал победу.

О войне говорили постоянно: и лорды, и духовенство, и сам король. В столице пышно отмечалась любая её значительная дата. Каждый мальчик, коему суждено было судьбой взять в руки оружие, сызмальства только и слушал, что рассказы о Великой войне. Да и прочие мальчики тоже слушали. И паладины исключением не были: даже в особенности не были, хоть орден не сыграл значимой роли на полях сражений. Он учреждён-то был лишь под конец войны, когда многое изменилось в положении Церкви.

Только об этом сегодня предпочитали не вспоминать. Делали вид, будто собственное войско у архиепископа имелось всегда.

— Понимаю, отчего вы в недоумении. Да: мы сокрушили Балеарскую империю, разрушив все её бесчестные планы. Стирлинг расширил границы и защитил слабых норштатских соседей от узурпаторов. Да-да, всё это правда. Но вы, милорды, не задумывались ли…

Его слушали, не перебивая. Барон осёкся лишь потому, что в прошлый раз сказал паладинам много лишних слов. Он ещё раздумывал: стоит ли продолжать? Ишке, обволакивая вкусом рот и разливаясь теплом по старому телу, уверенно шепнул: стоит.

— …о том, что утратили победители и что обрели проигравшие?

— Но ведь…

— Нет-нет, поймите правильно. Слава оружия Стирлинга несомненна. Слава мужей, что сражались сорок лет, великая миссия нашего королевства во славу Творца Небесного, память… это важно. Я только об этом и думал, когда был в вашем возрасте. Сейчас думаю о другом. В Балеарии, которая нынче уже королевство, а не империя… Там ведь всё хорошо, насколько мне известно. Сам не видел, но сужу по рассказам людей уважаемых. Иногда можно проиграть так, что вскоре окажешься победителем.

— Его Величество таких речей никогда не ведёт. — неожиданно дерзко возразили барону.

— Конечно не ведёт! Ему не пристало, во-первых: он король. Обязан говорить то, что подданные должны услышать. Во-вторых, старик Балдуин… Как бы это сказать… Я знаю его лучше многих. Он смелый и справедливый король, но вечно восторженный. Полагаю, Балдуин может о подобном и не задумываться. Тем более — что окружает его в Кортланке? Военные трофеи да память о славной молодости? Разумеется. Королю не приходится ступать по грязи: на то он и венценосец. Мне же приходится, потому как я всего лишь барон. Если хотите послушать, что я думаю об итогах войны, я расскажу.

— Хотим, конечно же. — паладины отвечали быстро, но не очень уверенно.

Лорд Клемент поудобнее устроился в кресле, вытянув больные ноги.

— Ну, слушайте старика… хотя… один момент. Ида! Ида, куда ускакала? Налей-ка мне ещё. Давай-давай, до краёв. И закусочки, будь любезна. Ну так вот…

Рыцари в белых одеждах терпеливо ждали, пока барон принимал от служанки новую посуду. Едва ли паладины одобряли пьянство, а набрался Клемент уже порядочно — выпить он всегда любил. Но воины Церкви или относились к барону с пониманием, или просто не подавали вида из вежливости.

Ишке мягко согрел изнутри. Даже колени ныть почти перестали. Барон почувствовал себя чудесно — и наконец-то начал развивать прискорбную мысль.

— Вот судить по моему краю. До войны — а я-то немного помню довоенное время, пусть и был мальцом совсем… Всё было иначе. Нет, Вудленд никогда не мог похвастаться богатством. Но что вышло? Сорок лет подвигов в далёких землях выпили все наши соки. Провинции побогаче это, возможно, не так остро почувствовали. Но и они до сих пор не оправились от войны, хоть прошло двадцать лет! Вудленд, я боюсь, не оправится никогда. Я уводил на войну тысячи славных мужей, а возвратился лишь каждый пятый, и то не во всякую деревню. Покаюсь во грехе: я велел местному духовенству закрывать глаза на многожёнство. Да-да: некоторые, кому посчастливилось вернуться с войны, брали себе не одну жену. Двух, а иногда и трёх, пусть Творец Небесный строго возбраняет подобное. А что было делать? Без мужиков-то бабы нам новых солдат не нарожают. И пока я ходил с войском на юг, гвендлы безнаказанно орудовали здесь — те из них, кто не пошёл в наёмники. Опустошили всё, на что хватило аппетита.

И этот рассказ увлёк паладинов. Возможно, даже сильнее прежних.

— А ведь сама война до нас не дошла, если не считать набегов гвендлов. Каково же Бомонтам или Скофелам? По их землям ударило жестоко. Я и думать не хочу, как тяжело пришлось их людям, да и как тяжело теперь — если выглянуть из замка, конечно. Внутри стен-то всегда и воздух другой. Все беды моего края тянутся от Великой войны. Все беды Стирлинга тянутся оттуда же. Понимаю: можно застилать глаза роскошью и размахом празднований старых побед. И не замечать, что победители ослабли, а проигравшие окрепли. Но у меня…

Барон снова велел Иде налить ему.

— …но у меня, благочестивые сиры, не получается.

Тяжёлой была пауза, повисшая после этих слов. Барон Гаскойн отвёл взгляд: смотрел в камин, на тихо потрескивающее пламя. Много горьких мыслей зароилось в голове. Славно травить байки о великих победах! На войне и помирать не так уж страшно. Послевоенное время — совсем другая история…

Один из паладинов решил разорвать мрачную тишину, сменив тему. Однако сменил он её страшно неудачно:

— Расскажите о победе над Волком Мелиньи.

— Я ведь уже рассказал о битве при Тагенштайне…

— Да, но тогда Гонсало Мендоса не был окончательно разбит: вы с королём уничтожили Волчий Легион только в последний год войны. И вот об этом в столице говорят редко… Признаюсь сам и выражу общее мнение: непонятно, почему так.

— Могу рассказать и об этом. Но знаете… мне не очень хочется.

Славные собеседники барона смутились. Историю окончательного разгрома Волчьего Легиона, знаменитого войска командора Мендосы, действительно предпочитали замалчивать. Вернее — предпочитали те, кто видел всё своими глазами. Включая самого короля Балдуина. Зато те, кто на Великой войне не побывал, языками чесали охотно.

Понятно, отчего паладинам так хотелось услышать ответ.

— Мы просим вас. Расскажите.

— Особенно нечего рассказывать. Гонсало Мендоса, Волк Мелиньи, был великим полководцем и достойнейшим врагом. Всяких кондотьеров с наёмными армиями водилось тогда — что гвендлов в лесу, но он был не чета прочим. Я много раз бился с Волчьим Легионом и знаю, о чём говорю. Война в землях Скофелов, марш по Лимланду, осада Вюнтенбаха, Перепелиный ручей, битва при Тагенштайне и многое, многое ещё… это славные дни. Славные победы и славные поражения. Мы с королём не любим говорить об окончательной победе, о Бахадосском поле, по очень простой причине: оба немного славы видим в победе над стаей без вожака.

— В каком смысле? Разве Мендоса не погиб на Бахадосском поле?

Барон усмехнула. Да-да, эту сказку влили в уши многим… Она звучала куда красивее правды.

— Можно сказать, да: он погиб там… только от рук своих нанимателей. Не спрашивайте, я не знаю подробностей. Знаю лишь, что нас встретила на поле, дай Творец Небесный, четверть его войска. Остальные разбежались после подлого убийства командора. А те люди — коих было всемеро меньше, чем воинов нашего славного короля, сражались достойно. Я до сих пор спрашиваю себя, за что: им уже никто не заплатил бы. И предводитель их лежал в земле, и поражение виделось неминуемым. Прихожу к выводу: Волк Мелиньи внушил некоторым своим бойцам, пусть они являлись простолюдинами, своеобразные понятия о чести. Трусы, бандиты и подлецы сбежали. Однако настоящие волки остались — и дрались отчаянно.

— Вы полагаете, Мендоса был человеком чести?

— Безусловно. Разве это не очевидно из прежних моих слов? Немного иной чести, что мы с вами, но… был.

— И поэтому король Балдуин поступил так?

— А как ещё он мог поступить? Вы плохо знаете нашего короля? Я горячо поддерживал это решение, хотя не все полководцы были согласны. Конечно: после дня битвы мы могли атаковать снова. Могли перерезать, аки скот, остатки самого достойного своего противника. Втоптать их трупы в землю, разорвать их стяги, а пленных приковать к вёслам на галерах. Я думаю, проклятые балеарцы так бы и поступили, но мы — не балеарцы. В Стирлинге знают, что такое честь. Поэтому мы позволили им уйти: в строю и с оружием. Взяли только волчьи знамёна, больше ничего.

— Если бы не обеты, я бы выпил за этих людей.

— Я помолюсь за них сегодня.

— И правда. В этом есть что-то рыцарское.

— А что с ними стало потом?

Тут барону оставалось лишь пожать могучими плечами. После войны у него стало много хлопот: о судьбе разбитого врага беспокоиться не приходилось.

— Не знаю. Может, нанялись к кому-то на службу. Может, сами стали кондотьерами. Возможно, просто начали разбойничать. Думаю, всё вместе: кто как рассудил. Лишь истинно благородные люди благородны одинаково. А прочие… они бывают очень разными.

Барон Гаскойн разглядывал молодых паладинов. Сложные эмоции отражались на их лицах, что отнюдь не удивительно: наверняка взглянули на многое по-новому. Это прекрасные рыцари, без сомнений, однако рыцари мирного времени. Разница огромна.

Клемент понимал: его рассказ для этих людей картину мира в корне не изменит. Паладины на то и паладины — чтобы быть прямыми, как древко. Монахи с оружием в руках. Состязаться за их умы с архиепископом, святыми книгами и самим Творцом Небесным — бессмысленно.

Но тем солдатам под чёрными стягами тоже бессмысленно было сражаться на Бахадосском поле. Однако они не отступили, хоть почти поголовно были безродной чернью. С чего Клемент, рыцарь и лорд, должен вести себя иначе?

— Побери меня Нечистый: скверно, благочестивые сиры, что вы не пьёте хмельного. Потому что сейчас именно тот момент, когда выпить нужно.

Ответить паладины не успели: в этот миг с грохотом распахнулись двери.

Шателян Селвин, сопровождаемый вооружёнными рыцарями, буквально ворвался в чертог — так резко, что паладины невольно потянулись к кинжалам. Лорд Вудленда, полулежавший в кресле, приподнялся.

— Что случилось, Селвин? Говори скорее, пока меня удар не хватил!

— Тревожные вести, милорд! Даглус со своей бандой опять объявился. Причём в самом сердце ваших владений. Он разорил Вулмен!

— Вулмен?..

От удивления привставший было барон непроизвольно плюхнулся обратно. Такой дерзости он не мог ожидать. Даже от Даглуса, который умел преподнести неприятный сюрприз.

— Гвендлы? Вулмен? Что это место? Где оно? — оживились защитники веры.

— Это деревня, и она совсем неподалёку. Недалече от места, куда отправился паладин-магистр.

— Значит, магистр в опасности. Мы должны немедленно ехать к нему!

Ну конечно же, паладины думали о своём магистре. Барон же думал о собственных людях — что не менее естественно. Если серьёзный отряд гвендлов нападает на деревни, до которых просто-напросто дойти не должен — то речь о ситуации, требующей самых решительных действий.

В конце концов, Клементу не улыбалась перспектива когда-нибудь встретить Даглуса или кого-то ещё из лихих язычников, охотясь в угодьях возле Фиршилда. А как отреагирует простой люд? Эх, ведь едва всё успокоилось… и опять!

— Магистр, конечно, в опасности. — начал барон, от которого все ждали каких-то слов. — Но я предупреждал его, что здесь никогда нельзя расслабляться: надеюсь, мои слова запомнились хорошо. В первую очередь важно иное. За такую наглость должна последовать расплата: сколь быстрая, столь и суровая. Селвин! Вели собирать сотню. Нет, две сотни! Сейчас же!

— Да, милорд. — шателян кивнул, но с места не сдвинулся: понял, что это не все распоряжения.

Селвин Умбер не слыл бойцом, рыцарей с солдатами не водил. Однако это был сообразительный и верный человек, а также обладающий немалым духом. Сейчас вид у шателяна был не менее воинственный, чем у крепких латников за спиной и паладинов возле лорда.

— Разослать гонцов во все окрестные замки и деревни. Самого шустрого — к Логану: пусть тотчас выступает, чтобы отрезать мерзавцам путь к Восточному Лесу. Могу ли я рассчитывать на помощь паладинов? Опытные рыцари пригодятся, а это ведь точно по вашим обетам: карать безбожников. Так вы вернее всего поможете магистру, который давно может быть не в Колуэе, а где-нибудь в лесу. Или в Лостере… или Творец Небесный ведает, где ещё.

— Конечно, барон! Мы готовы тотчас выступить вместе с вашими людьми!

— С моими людьми? Шутить изволите, сир? Со мной самим!

Шателян раскрыл рот, чтобы возразить, но не успел. Барон вскочил так резво, будто ноги вовсе не болели — и не было за этот день так много выпито.

— Молчать! Раз Робин снова где-то пропадает… и, кстати — хорошо бы подальше от гвендлов… значит, я сам буду командовать. Принести мои доспехи! Седлать коня!

Хмель как ветром сдуло. Лорд Клемент давно садился в седло только для охоты на зверя — не на разбойников. Однако и разбойники давно не забирались так глубоко в его земли, да ещё в отсутствии Робина. Или хоть представления о том, куда за ним посылать. Барон не собирался сидеть в замке, доверяя такую важную погоню кому-либо, кроме сына.

— Но милорд… — всё-таки проговорил Селвин.

Лорд Клемент с размаху врезал пудовым кулаком по столу. Чарка на нём подпрыгнула, ишке выплескался на баронский камзол.

— Я сказал, доспехи и коня!!! Где оруженосцы? Сие же мгновение ко мне! Выполнять!

Поставленный командирский голос барона уже лет пять не разносился по Фиршилду так гулко. Тотчас простыл след шателяна и латников. По всей крепости затопали, всюду зазвучали возбуждённые голоса. Скоро донеслись и трубные сигналы с башен. Побелевшая Ида осенила себя крестным знамением.

— А ты, Ида, успокой женщин. Особенно мою сестру! Но и прочих тоже. Объясни: Фиршилду ничто не грозит, и Робину тоже. С остальным же я разберусь лично. Бегом! Брысь!..

Насчёт сына барон, конечно, кривил душой. Он понятия не имел, где сейчас Робин, чем занят и угрожает ли ему что-нибудь. Мальчик, конечно, умел о себе позаботиться: слишком большого волнения за него Клемент не испытывал. А вот женщины… Ну что с них взять? Женщины и есть. Им только дай повод для истерики…

Увы: женщин в роду Гаскойнов сейчас хватало, а вот с мужчинами не задалось. Но уж эту мысль барон не стал развивать — абсолютно не ко времени.

Слыша, как вновь гремят в его замке оружие и доспехи, как ржут во дворе кони, как зычно кричат командиры гарнизона, барон весь исполнился сил. От подобного молодел ещё вернее, чем от воспоминаний о прошлом.

Паладины покинули чертог — направились вооружаться. Сквайры суетились вокруг: один уже приволок шлем, но почему-то не находилась кираса. Броню лорд Вудленда давненько не надевал. Что висела на манекенах — сто лет не по размеру, а новая пылится где-то… Зато ему протянули меч.

— Что?! Мне — с этим, новомодным? Для Робина ковали? Чушь! Седрик, тащи из покоев мой старый меч!

Пока приказ исполняли, барон Гаскойн отвлёкся от боевой суеты. Выпрямившись, расправив плечи и приглаживая посеребрённую сединой бороду, он стоял перед любимой картиной. Стоял, глядя на фигуру, изображённую подле короля Стирлинга.

Возможно, ситуация не требовала его личного командования. Сколько может быть этих гвендлов — двадцать, тридцать? Это даже не бой: действительно больше похоже на охоту. Но кто знает, представится ли ещё случай покомандовать? Хотя бы так?

На картине рыцарь в расцвете сил смотрел вдаль, на боевые порядки балеарцев. Старый рыцарь напротив картины смотрел на него.

Лорд Вудленда сжал кулаки.

— Ничего! Ещё повоюем!