Ужасный век. Том I

Глава 19

Тёплые волны накатывали на берег — широкий пляж из ослепительно белого, похожего на снег песка. Ветер слегка раскачивал кроны пальм. За пляжем начинался пологий подъём, переходящий в большие площадки из камня: одна на другой, они образовывали подобие лестницы. И вели к прекрасному дворцу, стоящему в глубине острова. Солнце уже опускалось в море, так что во дворце зажгли огни. Там звучало множество голосов, музыка — готовился праздник.

Однако на пляже настроение было не праздничное, конечно.

Ангус построил на песке всех ходячих, отрядные женщины тоже были здесь — кто поодиночке, кто небольшими компаниями тут и там.

Шеймус встал перед строем, спиной к закату. Мураддинского халата на нём теперь не было: капитан облачился в яркие аззинийские одежды, поверх которых набросил «ржавый» плащ. Плащ был новый, но к удивлению Ангуса — как и прежде, украшенный тигровой шкурой. Кто её в Альма-Азраке умудрился спереть, где и в какой момент, лейтенант понятия не имел.

Однако это был, если подумать, символ: утрачено многое из нажитого за последние годы, но не всё.

Барабанщики отбили дробь, предвещающую речь командира.

— Люлью любили не все. — начал он. — И причины тому понятны. Не осуждаю таких, хотя лично мне были безразличны вкусы человека, стоявшего у истоков отряда. Люлья был среди тех, с кого всё началось: полусотни оборванных недобитков в ржавой броне. Тогда нас спросили, кто теперь главный, и многие считали, что главный — именно Люлья. Но он не вышел вперёд, не сказал этого. Я же вышел и сказал. Немного осталось тех, кто это видел. Некоторых их них мы тоже потеряли в Альма-Азраке.

Голос Шеймуса звучал превосходно: чётко, легко заглушая прибой и противостоя ветру. Хотя сам капитан пока выглядел, признаться, не очень хорошо.

— Да, наши потери велики. Но что скажешь? Кто-то должен умирать, а кто-то должен идти дальше. Лучшие бойцы покидают наши ряды, но молодые надевают плащи и встают на их места. Под нашим знаменем нет незаменимых людей, однако нет и таких, кого мы не ценим. Каждый из нас — заменимая, но неотъемлемая часть. Никакие потери не остановят Ржавый Отряд, однако все они будут оплаканы, потому что никто под этим знаменем — не чужой любому другому.

Наёмники слушали в полном молчании.

— Все вы слышали от меня о главном: каждый здесь может рассчитывать, что когда ослабнет — товарищ подставит ему плечо, когда окажется ранен — его прикроют щитом, а когда погибнет — тело вынесут с поля боя и совершат над ним милый мёртвому обряд. Увы, в этот раз мы смогли забрать немногих из наших мертвецов. И даже тех не смогли похоронить иначе, как в море. Это печально, но ничто не помешает нам помянуть друзей как следует. Сейчас мы пойдём ко дворцу любезного царя Олуджими. Мы будем пить, будем есть и будем славить всех, кто не добрался до этих прекрасных островов. А после наш путь ляжет на север: как и обещал, я верну вас на берега Ульмиса. Уверен, что новая война на пороге — и мы славно сразимся в этой войне!

— Ржавеет железное! —подытожил Ангус.

— РЖАВЕЕТ ЖЕЛЕЗНОЕ!!! — раскатилось по пляжу.

Кто как, а Ангус не очень-то грустил, если честно — похоронил уже больно многих. Предстоящие яства и вино на столах аззийниского царя — а особенно, конечно, столь полюбившиеся гвендлу аззинийки, уже поднимали настроение.

***

Ирма последний раз посмотрела в зеркало — немного поправила волосы и украшения.

Всё, что не было на ней в тот ужасный вечер, осталось в Альма-Азраке — ценности из дворца растащили нападавшие. Пёс с ними: как пришло, так и ушло. Но лимландке даже не пришлось рыться в трофеях из мураддинской столицы.

Олуджими Великий, аззинийский правитель, души не чаял в Шеймусе. Правда, он что тогда, что теперь очень чётко обозначал пределы этой любви: бесконечно рад видеть наёмников в гостях, но ненадолго. Это означало, что перед дорогой в Балеарию выйдет лишь короткая передышка, однако насчёт нарядов и побрякушек… Едва Ирма заикнулась, что ей не в чем прийти на праздник, как её буквально завалили платьями и драгоценностями. Наряды, конечно, опять не ульмисийские — скроенные по местой моде, которую в Лимланде нашли бы очень странной. Но к подобному Ирма уже привыкла.

В этом-то плане всё было хорошо. Да и раны почти зажили: рёбра больше не болели, только колено иногда заставляло хромать.

Не нравилось женщине другое. До сих пор она толком и не поговорила с капитаном. С конца той ночи в Альма-Азраке и на несколько первых дней морского пути Ирма просто ничего не помнила — полное забытье из-за маковых снадобий. Шеймус приходил в себя почти неделю, в это время категорически не желая видеть никого, кроме Кресса. Да и врачу-то не был особенно рад. Потом капитан по каким-то делам отряда перебрался с «Дочери морей» на «Гнев королевы Анхелики», который в непогоду ещё и отстал от остальной эскадры. По сути увиделись они только здесь, на островах — спустя около двух недель. И то мельком.

А надо было хоть что-то сказать — и уж явно не на пиру у Олуджими, а…

Размышляя на эту тему, Ирма вышла из покоев и буквально врезалась в Шеймуса, коего совсем не ожидала встретить прямо за дверью.

— О, ты прекрасно выглядишь. Не то что я, правда?

Шеймус и прежде, что кривить душой, красавцем не был. Нынче его рябое лицо оставалось ещё и до крайности бледным повсюду, где его не покрывали пятна и веснушки. И совсем осунулось: будто кожа на голом черепе. Да ещё вместо брови и половины лба — один большой рубец, а через другую сторону лица протянулся пока даже не шрам — лишь недавно избавленная от швов рана, пересекающая рот. Ирма осторожно коснулась её пальцами.

— Глупости. Я люблю все твои шрамы.

— О, это многое объясняет. Пойдём: Олуджими недавно нанял учителя балеарского. Наверняка так и ждёт возможности осыпать тебя комплиментами.

— Очень кстати, что я сама-то по-балеарски…

— Тебе так только кажется. Приедем в Марисолему — увидишь: там многие говорят хуже тебя.

Они прошли по длинному коридору к помпезной полукруглой лестнице, спускающейся во двор: Олуджими предпочитал пировать на свежем воздухе, пользуясь благами климата этих райских островов.

Дворец царя аззинийцев был, конечно, не настолько великолепен, как мураддинские. Зато он стоял не в городе, а был окаймлён экзотическими лесом и выходил фасадом прямо к океану.

Во дворе уже всё было готово. Столы тянулись колонной отсюда и прямо до воды: здесь — главные, для царя, его свиты, командиров наёмников и Вальверде, дальше — для всех остальных. Простым солдатам и морякам предстояло пировать на пляже, однако ни о ком из них не забыли. Внизу сновали чёрные слуги, разносящие вино и блюда, важно восседали великолепно одетые чёрные вельможи и их ухоженные чёрные женщины.

Рядом были лейтенанты — теперь их всего трое. Ангус и Бенедикт успели набраться и были веселы, а вот Регендорф только смотрел на закат. Он не пил и ни с кем не разговаривал.

— Жаль, аззинийцы давно не воюют. Нужно было и дальше работать на них.

— Вот уж правда.

Во главе самого широкого стола возвышался Олуджими. Он даже по меркам аззинийцев был огромного роста — единственный на памяти Ирмы человек, уступавший Шеймусу менее чем на голову. А ещё царь отличался неприлично тучной фигурой: не столь уж меньше в ширину, чем в высоту. Драгоценностей из золота, серебра, жемчуга и камней владыка Аззинийских островов носил столь много, что они могли сойти за доспех.

Капитан уже хотел спускаться, но Ирма удержала его, приобняв.

— Послушай, я хотела сказать… про Фархану и прочее. Я такая дура, я…

— Брось это всё. — капитан прижал Ирму к себе: настолько мягко, насколько у него вообще получалось. — Я тебя не виню, да в конечном счёте за всё отвечаю сам. И раз уж ты нашла столь, кхым, подходящий момент для объяснений… Словом, мне не следовало так с тобой поступать. Это неправильно и больше не повторится.

Это не «извини», конечно, но чего ещё ожидать? Даже прозвучавшее было для капитана, мягко говоря, необычно.

— Я давно простила. — ответила Ирма, сама не будучи точно уверена, что конкретно имеет в виду. — Я люблю тебя.

— Я знаю.

Оставалось только догадываться, имеет ли Шеймус в виду оба пункта.

Тем временем Олуджими заметил пару наверху. Он растянул огромный рот в улыбке, поистине ослепительной обисидианово-чёрной коже, и энергично замахал руками — идите сюда! Ну что ж, пора.

***

Веселились вовсю ещё на закате, но настоящая жара началась ночью. Дворец сиял вдалеке, но света хватало и на пляже: чернокожие слуги развели костры, притащили жаровни, а неподалёку аззинийцы и вовсе устроили что-то вроде выступления мураддинских факиров — только на свой лад. Пляски у них были, честно говоря, какие-то обезьяньи — зато местные танцовщицы носили так мало одежды, что её считай и не было. Кеннет следил за чёрными красавицами пристально: что едва жратву с вином мимо рта не проносил.

Карл, разумеется, ровно в той же степени интересовался именно едой. Он поглощал всё, до чего дотягивался, с таким рвением, что кабы Ржавый Отряд воевал против рыб и других тварей морских, от коих ломился стол — Карлу прямая дорога сразу в сержанты, если не выше.

Игги задумался: может ли он вообще сказать о Карле что-то, кроме «он отлично стреляет» и «он много жрёт»? Некоторые люди настолько бесхитростны, что описать их — та ещё задачка. Даже Хуан, при своей-то роже обзаведясь на удивление завидной подружкой, оказался куда менее прост.

— У меня есть, ик, план. — шепнул десятнику Кеннет.

— Какой?

Юный командир сам был уже очень нетрезв. И останавливаться не собирался.

— Речь идёт о вине. Вот смотри: мы, значится, солдаты. Так?

— Ооопределённо.

— Ну вот, и ставят нам чего попроще. Но плащи при нас, правильно? Пойдём туды. Сержанты всякие и прочие в пляс пустились с чёрненькими. Баб, я думаю, нам хватит и так, а вот что вино к дворцу ближе получше — это я прям уверен. У-у-у… уведём.

— План, я скажу, достойный.

— Ну тогда веди. Ты ж командир.

Пошатываясь, солдаты двинулись вдоль столов — прочь от берега, к дворцу.

Надо признать, пир являл собой очаровательную картину единения. Наёмники повсюду сидели вперемешку с пиратами — все пили вместе, братались и хором распевали то строевые, то морские песни. Общий язык люди Шеймуса и Вальверде нашли легко: как отметил один парень с «Гнева королевы Анхелики», объясняя феномен своим — «эти вроде как мы, только на суше». Вполне справедливо.

Игги с Кеннетом почти достигли цели, но тут юноша заметил Гретель.

Он уже слышал, конечно: жива. Однако встретиться не удалось — Игги плыл на «Гневе королевы Анхелики», а норштатка оказалась на одном из тех судёнышек, которые пираты позаимствовали у мураддинов. Здесь же, на островах — поди найди кого-нибудь! Полное столпотворение с самой высадки и до сих пор.

Если честно, Игги даже чуть-чуть позабыл о Гретель. Самую капельку. Но стоило увидеть теперь…

Гретель по обыкновению сидела на краю стола, закинув ногу за ногу. В одной руке она держала здоровенный серебрянный кубок, явно прихваченный во дворце, а на пальцы другой игриво наматывала свои прекрасные светлые волосы. О да, конечно, Гретель была в центре внимания — как всегда. Желающих пообщаться с ней или хотя бы поглазеть собралось с десяток. В основном это были пираты.

Норштатка надела нынче местное платье — белое, повсюду расшитое красными цветами, и такой показалась Игги ещё красивее, чем обычно. Хотя в юноше могло говорить выпитое и пережитое, как знать…

Кеннет толкнул его локтем.

— Ну чавось? Иди к ней, раз такое дело. А этих водоплавающих мы, если чо…

— Ну…

Игги смутился. Почему-то он совсем не представлял, что скажет Гретель. Мол, помнишь, мы тогда — перед боем в Альма-Азраке, когда напились… так, что ли? Или: знаешь, Фархану-то твоя подруга всё равно порешила, так что я на эту тему больше не беспокоюсь, зато…

— Иди, говорю. Горе-командир…

Игги шагнул к столу, вытащил из-под чьего-то носа кружку, как следует хлебнул. И наконец принял решение.

***

Уже далеко за полночь, когда где-то веселье приобрело совсем буйный и разнузданный характер, а где-то перетекло в протяжные песни и философские беседы, Ирма осталась за столом одна.

Шеймус поднялся по той самой лестнице: наверху он беседовал с царём, по инициативе владыки островов. Серьёзный, надо полагать, разговор. Настолько серьёзный, что время для него настало именно в подобный момент.

Ирма не собиралась вникать в такие дела — недавно уже попробовала, и чем всё обернулось? Гретель, хорошенько напившись, куда-то ускакала, да и лейтенантам было не до Ирмы. Она думала было поговорить с Регендорфом, попробовать осторожно утешить его — но не решилась.

Только один человек неотрывно следил за ней. Айко, как положено при его должности, держался чуть в стороне, но оставался внимателен и не пил. Он быстро оправился от раны, нанесённой Валидом: это Лось до сих пор не встал на ноги. Но и не умер — в отличие от Валфри и Идвига.

Идвиг, кстати, просил его почаще вспоминать. Хорошо, всё по-честному: вот, вспомнила.

Ирма была уже на волосок от того, чтобы пуститься в ненужные размышления, но тут кто-то плюхнулся в свободное плетёное кресло рядом с ней.

— Хей, кто тут у нас скучает…

Вальверде была одета подобающе пиру, но как мужчина — и женщину в ней не каждый бы сразу узнал.

— Я… нет, не скучаю.

— Как же не скучаешь: вон, твой милок дела решает… А я хотел получше тебя рассмотреть. Вот ты, значит, какая… ром будешь? Винище не по мне.

И правда: в руке у Вальверде была бутылка, наполненная явно не вином.

— Нет, благодарю.

— Будешь-будешь.

Пиратка беспардонно приобняла Ирму и плеснула ей в бокал рома. Сама пила прямо из бутылки, о приличиях не заботясь.

— Пей, кому говорю! Вот уж не бойся, не отрава.

Пришлось выпить. Ром Ирме совсем не понравился, но она сделала вид, будто всё наоборот. Вальверде одобрительно кивнула и налила ещё, не забыв глотнуть сама.

— И давно ты с ним?

Ирма уже поняла, что уклониться от разговора будет крайне сложно. Можно даже не пытаться.

— Десять лет.

— Хей, десять лет! Это немало. Хорошо… Но я его знаю вдвое дольше. И вот как раз потому хотел кое в чём убедиться, скажем так…

— В чём?

— Ну, я был удивлён, что он женился и…

— Я ему не жена.

— Ага-ага. Ну да, конечно, я так и понял. Как скажешь, как скажешь. Не жена — так не жена. Мне-то насрать на венчания всякие.

— Вы не верите ни в каких богов?

— Я верю, что они все гнусные мудаки.

По крайней мере, Отец Пустыни не показался Ирме мудаком — а что бы там ни было насчёт Творца Небесного, но загадочный юноша определённо являлся богом или чем-то вроде того. Ладно…

— И в чём вы хотели убедиться?

— А вот в чём.

Вальверде выпила ещё рома, но Ирме больше не предложила.

— Я хотел убедиться, милочка, что ты не какая-то вонючая вертихвостка, что прилепилась к нему цацек и платьиц ради. А как ветер в другую сторону подует, так агась — сама знаешь, как такие дела делаются. Так что ответь-ка мне, рыжик, начистоту. Врать не советую: я блядей всяких насквозь вижу. Любишь его?

Пиратка вроде бы не агрессивным жестом, но весьма жёстко прихватила Ирму за щеку, вынудив смотреть себе прямо в глаза. А глаза-то у этой женщины в мужском платье были, признаться, пугающие. Это даже не омуты, это два океана: глубокие чёрные моря.

— Люблю.

— Очень на это надеюсь. Потому что, душечка, если ты его подведёшь — ооо… знаешь, даже будь я к тому времени на дне, обглоданным до костей рыбами и облепленным ракушками, и будь моя душа заключена в тёмных чертогах любого склизкого морского бога на сотню замков… О, клянусь, тогда я всё равно восстал бы из пучины мстительным духом глубин, сверкая глазами во тьме и изрыгая дым из носа, как из пушек. И я нашёл бы тебя, пусть даже ты давно забралась на самую высокую гору или в самый тёмный лес. Забил бы твою глотку, лгавшую насчёт любви, тиной морскою, выпустил бы тебе потроха, как селёдке, а потом перерезал бы горло от уха до уха, прямо вдоль этого прекрасного ожерелья. Смекаешь?..

У Ирмы пересохло во рту. Она вроде и попыталась ответить, но язык не ворочался. Вальверде вдруг хлопнула лимландку по плечу — и во весь голос, громогласно и звонко, рассмеялась.

— Шучу! Хотя… в каждой шутке есть доля шутки, милая. Выпей-ка со мной ещё.

Бокал Ирмы звякнул об горлышко бутылки. Вальверде улыбнулась, как-то не совсем по-человечески — словно правда была частью таинственных морских сил.

— Ты хорошая баба, Ирма. — заключила она. — Ты ему подходишь.

***

Праздник оставил Алима ар-Малави, получившего почётное место рядом с аззинийским царём, почти равнодушным. Он любезничал со всеми, конечно, охотно выпивал, даже станцевал пару раз: то ли с одной и той же, то ли с разными девушкам — поди разбери аззиниек, все на одно лицо. Не то дочки, не то внучки Олуджими. Красивые, конечно…

Но было не до них.

Отец своё распоряжение отдал не лично: запиской. Её Алим, прежде чем бросить за борт, прочёл раз сто — и теперь помнил наизусть, постоянно повторял в голове.

«Сын, ты славно потрудился на благо семьи, доказав верность и прекрасные способности. На какое-то время тебе придётся покинуть мураддинские земли: это нужно, чтобы отвести ряд подозрений и возможных обвинений от твоих братьев и меня самого. Скоро, не сомневайся, имя Алима ар-Малави в халифате будет полностью защищено от всяких хулителей. А пока тебе следует держаться поближе к Висельнику. Моим друзьям в Балеарии ты, занимая подобное положение, окажешься очень полезен. Когда прибудешь в Марисолему, с тобой свяжутся»

Вот такой отеческий наказ. Ну что же… общество Шеймуса и его офицеров Алиму нравилось, а побывать в Балеарии и прочих землях Ульмиса он мечтал большую часть жизни. Это гораздо интереснее свадьбы! Тем более — если ожидается волнующее задание на благо друзей отца и, следовательно, самих ар-Малави.

Алим жестом попросил слугу освежить кубок. Чуть-чуть пригубил терпкое вино. Окинул взглядом соседей по столу: гогочущего в обнимку с чернокожей женщиной Ангуса, тихо беседующего о чём-то со смурным норштатским рыцарем Бенедикта.

Похоже, он сам стал наёмником.