Ужасный век. Том I

Глава 3

Франсиску появление больного в доме не обрадовало. Дону Карлосу пришлось вновь объяснять, что цинга — тяжёлая, но не заразная болезнь, так что опасности нет никакой. Что касается детей — их событие, нарушившее привычный уклад жизни, привело в восторг.

Всё это мешало дону Карлосу работать.

Поначалу загадочный человек в основном пребывал без сознания. Сеньор Каронеро знал, что хоть все необходимые действия врача очевидны — благоприятный исход не гарантирован, раз болезнь зашла так далеко. Может выжить, может умереть: от врача это не вполне зависело. Как повезёт.

Ещё после первых процедур, пользуясь беспамятством незнакомца, дон Карлос очень внимательно его осмотрел. Стоило узнать о неожиданном госте побольше, пока тот ещё не оправился. Старый офицер заперся в комнате больного, зажёг побольше свечей.

Пожалуй, возраст он изначально оценил правильно: не больше тридцати лет, не меньше двадцати пяти. Несмотря на природную худощавость и пущее истощение от морских приключений, ясно видно: крепкие мускулы, отличное физическое развитие. Никаких видимых патологий, серьёзных шрамов тоже не видно. А что до прочих особых примет?

Никакого клейма: значит, это не каторжанин и не галерный гребец. А вот обычный заключённый — возможно, это просто так не проверишь. Характерных морских татуировок не обнаружилось. И хотя мужчина был весьма силён, на посвятившего жизнь тяжкому простонародному труду он совсем не походил. Возможно, аристократ. Или просто какой-нибудь купец, священник, служащий — любой, кто не работает руками?

О постоянном пребывании в седле телосложение незнакомца тоже не говорило. Даже если благороден, то не всадник. Что касается внешности — сошёл бы и за балеарца, и за тремонца. Может, даже за самого-самого южного норштатца… случаются среди них довольно смуглые. Поверхностный осмотр больше ничего не дал.

Дон Карлос вздохнул, плеснул себе вина, посмотрел в окно. По лёгкой ряби тянулась дорожка призрачного света луны. Только что замолкли цикады. Заняться бы в такую великолепную ночь чем поприятнее… Однако дело есть дело.

— Ну что ж, продолжим… — пробормотал сеньор Каронеро себе под нос.

Руки. Руки многое говорят о человеке. Да, ладони не были совсем уж стёрты тяжёлым трудом — но осмотрев их более тщательно, судовой врач заметил небольшие мозоли под самыми пальцами. На правой руке они были выражены гораздо сильнее, чем на левой. Чтобы подтвердить догадку, дон Карлос хорошенько присмотрелся к суставам, особенно к большому пальцу.

— Да ты, сынок, не так-то прост…

Это рука фехтовальщика, без сомнений. Очень опытного. Теперь сеньор Каронеро внимательнее отнёсся к мелким рубцам — поначалу не придал им значения, сочтя за обычные бытовые травмы. Ну да: весьма похожи на следы как тренировочных, так и заточенных клинков. Абсолютно характерное расположение по правой стороне тела. На голени, предплечье, рёбрах — значит, этот человек доспехом не пользовался. Оружие он носил с обычной одеждой.

Впервые поговорить удалось только на следующий день.

К тому времени сеньор Каронеро успел порыться в бумагах, разыскивая старые наброски — когда-то он зарисовывал буквально всё подряд. Убил пару часов, однако нашёл требуемое. Находка освежила память: лодка, которую врач видел на берегу, наверняка тремонская. Типичное судно тамошних ловцов креветок и крабов.

Герцогство Тремонское никогда де-юре не являлось частью Балеарии. Но будучи государством не слишком большим, граничащим с могучей Балеарской империей — всегда в известной степени от неё зависело. Обе стороны не испытывали радости от такого положения вещей. Поколениями тремонские герцоги грезили стать королями. А каждый император Балеарии желал когда-нибудь наконец услышать вассальную клятву некрупного, но очень богатого соседа.

Такие же мысли роились в императорских головах и насчёт норштатских государств. Лимланд тоже соблазнял правителей Балеарии. Императоры сменялись — и всё более крепла идея восстановить величие Старой Империи. Хотя бы частично. Балеарцы считали себя законными наследниками великой державы прошлого.

Когда-то, во глубине веков, одно государство занимало весь запад Ульмиса. От Южного океана до северных гор, за которыми лежит мёртвая тундра. От лимландских прибрежных скал до хребтов Ург и Восточного Леса, уходящего за пределы известного мира. Увы: с тех пор, как Старая Империя рухнула под собственной тяжестью, у новых государств Ульмиса не находилось времени и сил на изучение далёких земель. Вдумчивое исследование мира виделось задачей поколений, которым выпадет жизнь поспокойнее.

На руинах Старой Империи сложилось немало государств, но лишь Балеарская империя на юго-западе и королевство Стирлинг на северо-востоке стали по-настоящему могучими. Остальные старались держаться кого-то из доминантов или лавировать между ними.

Рано или поздно большая война обязана была случиться. Вопрос состоял лишь в том, кому достанет смелости или глупости нанести первый удар. Шестьдесят лет назад на балеарский престол взошёл Педро Фелипе — и немедленно начал войну, к которой все давно готовились.

Неудивительно, что едва Балеария сцепилась с равным по силе противником — тремонцы выступили против своего грозного соседа. Герцоги так и не короновались, но послевоенные договоры освободили их от былого влияния Балеарии. Стирлинг подмять Тремону под себя тоже не смог: слишком далеко. Баланс остался шатким.

Все понимали, что Тремона хочет быть настоящим королевством. Более того: недалёк день, когда она сама возжелает начать экспансию. Возможно, станет подчинять небольшие норштатские графства, герцогства и княжества. Возможно — даже начнёт войну с Ургвином. Рано или поздно.

Конечно, многих балеарцев подобное не устраивало. Сдержать усиление Тремоны, в идеале — и вовсе вернуться к прежнему положению вещей… Вот о чём мечтали люди старой закалки. Истинные патриоты.

Но воевать открыто никто уже не собирался. Борьба теперь разворачивалась на бумаге, в переговорных залах да по тёмным углам, где вершились тёмные дела. Это — война уже не для таких людей, как дон Карлос.

Совсем для других.

Например — для тех, которые владеют клинком, но не носят доспеха. Для тех, кто не покрывает тело сталью, а прячет сталь под плащом. Дон Карлос размышлял об этом, глядя на обессиленного незнакомца.

Итак, первая беседа состоялась отнюдь не сразу. Время от времени больной начинал бредить, но затем впервые по-настоящему заговорил.

— Я умираю, да?..

— Пока, сынок, трудно судить.

На лице незнакомца, еле освещаемом свечами, промелькнуло нечто вроде усмешки.

— Не… не жалейте… моих чувств. Если умираю, так и скажите. Смерти я не боюсь, а умереть в постели вовсе не чаял. Пусть даже в чужой.

Сентиментальность в таких вопросах сеньору Каронеро и не была свойственна — как любому врачу. Если слишком сопереживать каждому пациенту, быстро рассудком повредишься. Особенно на войне.

— Я правда не знаю. Известно лечение от твоего недуга, но я не могу уверенно сказать, что оно поможет. Либо умрёшь, либо нет.

— Мне нужно знать точно. А то как же умирать без исповеди? Не годится, сеньор…

— Для исповеди тебе потребен священник, так что это не по адресу. Я спасаю тела, а не души.

— Нет… Моя исповедь не для священника. Падре меня не поймёт. Многовато грехов. Вот знаете, статуя святой Беллы в церкви… будто корит: как ты, грешник, вообще посмел явиться сюда? Жил с Нечистым, так с ним и умирай, почто молитвы вспомнил?..

Дальнейшие слова утратили связность. Дон Карлос надеялся разобрать в этом бормотании нечто важное, но бред и был бредом. Затем мужчина опять пришёл в себя.

— Вы ведь военный, я вижу.

— Военный. Карлос Мигель Каронеро, лейтенант имперского флота. Судовой врач «Белла Светлейшая»… если ты слышал о флагмане адмирала де Сонгре, конечно.

— Как не слышать… Да вы большой человек. Только такому исповедь и доверю… А также доверю последнюю просьбу, коли выйдет, что умираю. Вы же славный воин Балеарии. Вы не откажете.

— Из меня плохой проводник на Небеса.

— Зато вниз… хороший. Как крестили, я с Творцом Небесным мало дел имел… Больше ждал, пока снизу заговорят. Дескать: сменяй душу на удачу, не видала Преисподняя убийцы лучше. Ну нет… При мне душонка-то пока. Да и удача, раз оказался здесь… Не отдал я душу Творцу Небесному, а Нечистому подавно не видать её при моей жизни. Но если подумать… Невелика ценность в моей душе. Её не отмыть. Я не уважал ни мирские, ни высшие законы. Что мне крест да хоругви… хрень собачья. Перекрестие эспады и флаг. Вот в это я верил, сеньор…

— Имей в виду, сынок: я не священник, тайну исповеди соблюдать не стану. Сейчас я исполняю свой долг и только. Мне ни к чему знать, убийца ты или нет. Потом будет иначе, если выживешь.

— Оттого и любопытно, выживу ли. Мне много лет не с кем было о жизни поговорить: такая уж вышла жизнь. Перед смертью должно поделиться с… С тем, кто выслушает самую суть, а не станет призывать покаяться.

— Ты лучше выпей вот это, чем тратить силы на болтовню.

Полубредящий незнакомец пил, сильно морщась. Глотал с большим трудом. Дон Карлос не пожалел на снадобье лимонов — пусть они были значительно дороже, чем лаймы. Морской опыт давно убедил его, что лимон несравнимо эффективнее.

— Я ни о чём не жалею… так и запомните. — пробормотал больной.

И более в тот вечер ничего связного уже не произносил.

Подозрения сеньора Каронеро лишь укрепились. Следующим утром он навестил альгвасила Кристобаля, рассказав обо всём. Альгвасил — типичный полувоенный из числа не нюхавших крови и пороха, отнёсся к донесению с чрезмерным энтузиазмом. Горячо убеждал дона Карлоса немедленно отдать подозрительного человека ему. Врач предложение отверг: ведь для начала незнакомца предстояло спасти.

Однако осторожность не помешает, в этом дон Карлос убедился. Так что под конец недели, когда загадочный мужчина окончательно пришёл в себя, его правая рука была прикована к мощному каркасу кровати. Никакой возможности освободиться. Во-первых, больной был ещё достаточно слаб, а во-вторых — один из сыновей врача нехитрую работу выполнил на совесть.

Он же сторожил пациента большую часть времени, причём отец строго запретил юноше вести с ним какие-либо разговоры. В исполнительности сына дон Карлос не сомневался. Что до лечения, то ничего хитрого в нём по-прежнему не было: давать снадобья против цинги и пищу, когда имелась возможность это делать. И ждать.

Удостоверившись, что пациент уже в ясном сознании, старый моряк решил побеседовать с ним всерьёз.

Больной, похоже, почти не помнил последних дней — и едва ли сейчас твёрдо знал, что говорил хозяину дома накануне. Однако сделался вполне бодрым: в теле стало больше жизни, с лица не сходила кажущаяся немного зловещей улыбка. Из-за отросшей бороды трудно было рассмотреть лицо. Выглядела она ужасно нелепо, совсем мужчине не шла. Наверняка в обычной ситуации он брился начисто.

— Рикардо, оставь-ка нас вдвоём. Займись каким-нибудь делом.

Юноша был рад найти занятие поинтереснее. Сеньор Каронеро запер дверь и присел напротив незнакомца, многозначительно выложив на стол пистолет. Незнакомец следил за врачом с живым интересом. Глаза так и блестели в полумраке.

— Помнишь ты или нет, представлюсь ещё раз: Карлос Мигель Каронеро. Теперь, сынок, самое время тебе назвать своё имя.

Характерное движение глаз в сторону, миг промедления.

— Иньиго.

— Что-то не быстро ты имя вспомнил…

С кровати послышался смех.

— Вы проницательны, сеньор Каронеро. Я его выдумал только что. Обыкновенно продумываю все детали заранее, но нынче немного не в форме.

— Ну… Видимо, настоящего имени ты по доброй воле не скажешь. Не суть важно: пусть и Иньиго. Расскажи-ка, Иньиго, откуда ты пришёл к этому берегу? Как тебя занесло в море?

Иньиго, как бы его ни звали на самом деле, устроился на кровати поудобнее — насколько это позволяла цепь. Теперь дон Карлос понял, что по-балеарски его собеседник говорит абсолютно чисто. Даже без какого-нибудь провинциального, пограничного акцента: как настоящий марисолемец. Но это ещё ничего не значило.

— Я никогда не любил море, вот оно мне и ответило тем же. Думаю, вы уже догадались: я совсем не моряк. Мало имел надежды пройти большой путь по воде в одиночку, без опыта, да ещё на этой жалкой посудине. Но так сложились обстоятельства... Меня долго мотало по морю, по каким-то безжизненным островам. Сам не знаю, сколько: потерял счёт дням после месяца. Едва припасов хватило, да попалось по пути кое-что.

— Увлекательная история, но я знаю морские байки получше. Ты не сказал того, о чём я спрашивал.

— А я на допросе?

— Пока нет, но я рассчитываю на ответы. Хоть бы из благодарности: я спас твою жизнь. В камере ты бы недолго протянул.

— Что скажешь… Я благодарен, конечно. Но как знать: может, вам не стоило меня спасать?

— Позволь-ка, сынок, мне задавать вопросы.

Иньиго кивнул.

— Вот и молодец. Оставим пока вопрос, откуда ты чудесным образом взялся в море: пусть хоть ангелы Творца Небесного спустили тебя на тремонскую лодку. Чем ты занимаешься, Иньиго?

На этот раз ответ прозвучал без малейшего промедления — и чётко. Назвавшийся выдуманным именем явно говорил о том не впервые. Привык к такому вопросу.

— Я, сеньор, занимаюсь делами государственными.

— Это как раз ясно. — врач нахмурился, наклонился вперёд. — Делами какого именно государства?

Теперь Иньиго ответил далеко не сразу. Однако он не отводил глаз. Ничто в позе и взгляде Иньиго не позволяло заподозрить, будто он подбирает слова, пытается что-то разгадать в доне Карлосе, как-то его перехитрить. Пациент просто сознательно держал паузу. Словно был… немного обижен, что ли?

— Вот, выходит, как обстоит дело… Коль скоро я в Балеарии, а вы — офицер имперского флота, то суть подозрений ясна. Вы полагаете, я служу врагам этой благословенной страны? Тремоне, скажем — раз опознали посудину?

— Подозреваю, сынок. Люди вроде тебя не появляются на балеарском берегу просто так. Под чужим именем, на лодке из другой страны, со странной историей без подробностей.

— А вы желаете подробностей? Их много… Устанете слушать. Лодка тремонская, это верно. И я думаю, очевидно: вряд ли на ней оказалось бы довольно припасов на месяцы, кабы снаряжали судно для одного человека. Но… Сами видите, досталось оно одному.

— Ты снова уклоняешься от вопроса. А я ведь хочу говорить по-хорошему.

— Ох, ну только не угрожайте мне, сеньор! — Иньиго саркастически захихикал. — Вот уж правда, пуганого пугаете. Я не ответил на вопрос, потому что вы всё равно не поверите мне на слово. Ну хорошо, скажу так: я служу Балеарии. Вас это в чём-то убедило?

Дона Карлоса это, конечно, не убедило ни в чём. Скорее наоборот: теперь он полностью уверился, что имеет дело с личностью крайне тёмной. Такой омут, где водиться может что угодно. Это явно выходит за пределы долга и компетенций судового врача. Не лыком шит парень — кем бы ни являлся. Опытен не только в обращении с клинком.

Вопрос Иньиго явно был риторическим, впрочем. Дону Карлосу стоило сказать совсем о другом.

— Сынок, я врачебный долг исполню: сделаю всё, чтобы ты выжил. А прочим станут заниматься люди, дававшие иные присяги. Утром же с ними поговорю на эту тему… Пока ограничусь простым предупреждением: если ты думаешь, что набрался сил для какой-нибудь глупости, то напрасно. Прикован ты надёжно. И должен был заметить — в этом доме мужчины начеку.

— Ваш сын упорно неразговорчив. Правда, знаете… временами неосмотрителен.

Сеньора Каронеро эти слова слегка рассердили. Он потянулся к пистолету — однако этот жест не возымел никакого действия на подозрительного человека.

— Имей в виду, сынок: ноги мои шевелятся еле-еле, зато со скоростью и твёрдостью руки полный порядок. Если что — пристрелю тебя без малейших сомнений и горевать не стану! Я твою жизнь спас, я и заберу.

— Да вы, сеньор, прямо Творец Небесный.

— Плохой предмет для иронии, поверь мне.

— Верю-верю. Жаль, вы не согласитесь освободить меня от цепи, чтобы по-дружески помериться быстротой и твёрдостью рук. Я чувствую себя паршиво, но… сильно сомневаюсь, что уступлю вам.

— Именно поэтому ты на цепи.

— Я догадался: похвальная осмотрительность. Вы, сеньор Каронеро, несомненно достойнейший муж Балеарии. Великая страна наша поднялась на плечах таких, как вы. На них всегда и будет опираться. Отрадно, отрадно быть сведённым судьбой именно с вами! Вот что… Вы, так сказать, желаете дать положенный ход ситуации, которая у нас сложилась?

— Верно подмечено.

Иньиго снова поёрзал, пытаясь сесть более прямо. Либо у него имелись самые веские основания для спокойствия, либо хладнокровию этого человека стоило всерьёз позавидовать. Возможно — верно было и то, и другое.

— Надеюсь, вы сочтёте достаточно безопасным дать мне перо и бумагу. Я полагаю, здесь какой-то маленький городок? Значит, прямо на месте вы не передадите мой вопрос человеку, способному взять его на себя. Что тут обыкновенно происходит: пьяные драки? Раз подозреваете во мне тремонского шпиона — дело серьёзное. Такое необходимо донести до… компетентных людей.

Дон Карлос не прерывал Иньиго. Тот развивал интересную мысль.

— Так вот. Я напишу кое-что: буквально пару слов. Небольшого клочка бумаги довольно. Желаете отдать меня в руки властей? Пускай эта бумажка непременно к ним попадёт. Всё одно, к кому именно. Я не прошу нести её по определённому адресу, дабы не вызвать обоснованных подозрений. Главное, чтобы бумагу передали любому, кто в вашей местности занимается делами Тайной королевской канцелярии. Это совершенно естественное действие: кому ещё доносить о тремонском шпионе?..

От бумаги и пера действительно опасности не ожидалось. К тому же поведение Иньиго стало более загадочным — но зато менее подозрительным. Его совсем не страшила перспектива встречи с Тайной канцелярией. А эта организация в Балеарии пугала кого угодно.

Мужчине и правда хватило нескольких слов — накарябанных, из-за цепи и необходимости писать полулёжа, с большим трудом. Лист он сложил вчетверо. Бумага полетела с кровати на стол. Дон Карлос потянулся к ней: Иньиго вновь заговорил именно в этот момент.

— Хочу вас предупредить, сеньор Каронеро… Куда лучше для вас просто убить меня и бросить в море, чем прочитать это. Или, тем паче, поднять вокруг моей скромной персоны какой-нибудь шум… А шум неизбежен, если вы отправите меня в тюрьму. Слишком большое событие: шпионов ловят не каждый день. Передайте бумагу прямо в руки человеку уполномоченному. Любому. Иначе, я боюсь, вся эта история может быть… принудительно предана бесповоротному забвению. Что не в ваших интересах, верно?

Дон Карлос даже утра не стал дожидаться. Сын сторожил Иньиго, пребывавшего в полной расслабленности, пока морской офицер наносил ночной визит сеньору Кристобалю. На не в меру впечатлительного альгвасила рассказ врача возымел действие большее, чем следовало. Он сначала порывался изучить бумагу, затем — бросить её в огонь. Только настойчивость дона Карлоса убедила Кристобаля дать обещание: он завтра же направится в соседний город. И подозрительный вопрос, возникший в Касорло, передаст специалистам по подозрительным вопросам.

Почти неделю после этого не происходило ничего. Иньиго оставался под присмотром, продолжал набираться сил. Ухаживали за больным сыновья сеньора Каронеро, наследующие профессию отца — но теперь уже частенько при его вооружённом присутствии.

К вящему неудовольствию Франсиски, альгвасил Кристобаль навязал пребывание в доме совершенно бестолкового солдата. Тот раздражал чету Каронеро заигрываниями с их старшей дочерью, но едва ли мог принести какую-то пользу.

Иньиго, с которого почти сошла сыпь, убеждал хозяев, что абсолютно не собирается бежать — хотя, якобы, способен сделать это легко. От прочих бесед уклонялся, хотя пару раз хозяин дома пытался выведать у загадочного гостя что-то ещё. Без толку.

За эти недели семейство Каронеро даже успело немного привыкнуть к Иньиго. Размеренная жизнь маленького прибрежного города быстро поглощает всё, что волны выносят на берег. Какое бы изменение ни произошло, оглянуться не успеешь — и оно делается частью обыкновенного течения событий.

За это старый моряк и любил беззаботный Касорло.

В городке не подозревали о тревожных деталях: жители лишь знали, что странного незнакомца выхаживают в доме Каронеро и нет никакого повода для беспокойства. Солдат Кристобаля оказался пускай бестолковым, но не болтливым.

Хватило пары дней, чтобы сплетни перестали вращаться вокруг морского происшествия и вернулись к темам обыденным: вроде морального облика чей-то дочери или мрачных жизненных перспектив чьего-нибудь сына. А также улова креветок, подорожания оливкового масла, планирующейся через месяц свадьбы — и других важнейших для этого крохотного мирка вопросов.

В середине недели отец одной из местных скороспелых девиц накостылял Пепе — тому самому повесе, который обнаружил лодку Иньиго. И тогда фокус общественного внимания сместился окончательно.

А в последний день той недели, едва забрезжил рассвет, в Касорло въехал большой закрытый экипаж.

Дон Карлос заметил его издалека по случайности, потому как в ту ночь ему не спалось. Отличная карета на рессорах, и лошади были запряжены холёные. Ко всему прочему, позади экипажа ехали двое всадников: в гражданском платье, но вооружённые короткими аркебузами.

Ясное дело — прибыл непростой человек. Как и следовало ожидать, экипаж направлялся к дому сеньора Каронеро. Провожатые гостям города не потребовались, альгвасила Кристобаля видно не было.

Всадники перед домом спешиваться не стали. Из кареты вышли двое — но, учитывая солидные размеры экипажа, нельзя было увериться, что внутри нет других людей. Велев Франсиске сидеть наверху вместе с детьми, дон Карлос отправился встречать гостей — долгожданных и неожиданных в равной степени.

Двое мужчин, появившиеся в дверях, производили тяжёлое впечатление.

Один, одновременно изысканно и неброско одетый, мягко улыбался и очень пристально глядел. Говорящий контраст: вот такие и занимаются в Балеарии «делами государственными». Второй же был одет простонародно. Полный, с сальной кожей, залысинами и проседью. На первый взгляд — простой забулдыга, но то на первый. От толстяка веяло могильным холодком.

Да, вот так дон Карлос и сказал бы о гостях: это люди с запахом могилы.

— Лопе де Гамбоа. — представился хорошо одетый незнакомец.

И протянул дону Карлосу несколько бумаг. Документы имели такие подписи и печати, что словно весили не меньше хорошего кирпича. Лопе де Гамбоа приехал не из большого города неподалёку — из самой Марисолемы. Бумаги, которые он привёз, могли открыть любые двери в Балеарии не хуже тарана.

Его спутник не представился.

— Сеньоры, прошу за мной.

Иньиго сначала разворчался: был недоволен, что его разбудили так рано. Однако, едва завидел гостей из столицы — сразу оживился и даже обрадовался. Было легко заметить: больной и неопрятный толстяк узнали друг друга.

— Какая прелесть… — Иньиго сонно потёр глаза. — Едва вернулся в Балеарию, как уже вижу твою толстую рожу. Как же я по ней скучал!

— Это он? — спросил Лопе толстяка.

— Он самый. Оброс только…

— Прекрасно. Сеньор Каронеро! Обладая на то полномочиями, я забираю этого человека с собой. Не беспокойтесь об альгвасиле… Кристобале, верно? Он будет уведомлён надлежащим образом. Этот человек сможет самостоятельно спуститься вниз? Я могу пригласить людей, оставшихся на улице…

— Как только меня избавят от цепи, ещё как смогу! — опередил врача Иньиго.

— Он не вполне здоров, но поездку перенесёт. И ходить может. Должен лишь отметить то, что касается медицинских вопросов: он нуждается в…

Лопе де Гамбоа поднял ладонь, и хозяин дома сразу замолчал.

— Не беспокойтесь, сеньор: о здоровье этого человека есть кому позаботиться. Однако же мы спешим, потому прошу освободить нашего общего друга как можно скорее. А ты… — Гамбоа обратился к толстяку. — …ты больше здесь не нужен. Спускайся, будь добр.

Пока старший сын сеньора Каронеро возился с цепью, создавая тем немало шума, Лопе де Гамбоа кивнул в сторону: дал хозяину понять, что желает поговорить наедине. Дон Карлос провёл его в кабинет.

Общаться с людьми из Тайной канцелярии ему прежде доводилось лишь пару раз — причём то были служащие невысокого чина. Да и сколько лет прошло… Людей вроде Лопе де Гамбоа врач всегда представлял именно такими: неприметными, очень спокойными, абсолютно уверенными в себе. Голос столичного гостя звучал приторно мягко, но за этой сладостью ощущалась и твёрдость. Будто металл мёдом помазали.

— Дон Карлос! В первую очередь я обязан… Ах, даже не просто обязан, но также почту честью и немалым удовольствием поблагодарить вас. За исполнение простого, но такого важного в наше время долга. Долга бдительного гражданина Балеарии и медика королевского флота.

— Имперского флота, сеньор. Я служил империи.

Лопе де Гамбоа не скрыл, что ему очень понравились эти слова.

— Как и все мы, сеньор. Как и все мы… Во всём, от и до, вы поступили верно — полностью подтвердив свою безупречную репутацию.

— Моя репутация так известна в столице?

— Мне, сеньор, по долгу службы известно многое. Я знаю всё важное обо всех людях, которых государству необходимо знать. Однако я здесь не только ради благодарностей. Уполномочен лично передать вам скромную награду за верность короне. Она же — компенсация за все нечаянно возникшие неудобства.

Тяжёлый звук, с которым кожаный мешочек опустился на стол, не оставлял сомнений: наполнен кошель золотом. Даже не серебром. Это огромные деньги… Старый офицер покачал головой.

— Награду я не приму. Речь об исполнении долга верного подданного Балеарии, как вы верно заметили. Таковой долг не требует оплаты.

Гамбоа вздохнул: мягко, но с явным неудовольствием. Так ребёнка уговаривают есть кашу.

— Сеньор Каронеро, я всё-таки вынужден настаивать: примите. Это не только награда и компенсация. Это… своего рода плата за одну простую услугу.

— За какую же?

— Речь об услуге забвения. Вы каждый день забываете какие-то мелочи, правда? Пусть же всё, что случилось здесь, окажется одной из таких мелочей. Понимаете… В бреду болезни люди иногда несут всякую околесицу. Опытный врач, каковым вы являетесь, не придаёт подобным вещам никакого значения, верно? А мудрые люди не склонны совершать глупости.

— И вы, конечно же, ничего мне не объясните.

— Конечно. Вы, дон Карлос, умудрённый жизненным опытом человек. Совершенно очевидно, что вы осознаёте: не следует задавать вопросы, на которые лучше не получать ответов. Поймите правильно! Я не пытаюсь вас купить. Подобное было бы оскорбительно, причём для нас обоих. Эти деньги — прежде всего жест благодарности со стороны королевства. Вроде содержания, которое полагается ветерану за подвиги в Великую войну. Вы, можно сказать, вновь совершили небольшой подвиг.

— О моих прежних подвигах не велели забывать.

— Конечно. В военное время всякий подвиг должен быть воспет! А вот настоящие герои мирного времени — это… скажем так, очень тихие люди.

Спорить было бесполезно. Да и неуместность своего естественного любопытства дон Карлос осознавал прекрасно. Он не столь уж многое понял из путаных слов Иньиго — которого, конечно, в действительности звали иначе. Но даже из того малого можно было сделать серьёзные выводы. Можно было… но явно не стоило. Лопе де Гамбоа был прав: ответы на некоторые вопросы знать ни к чему. Особенно семейному человеку, которому повезло пережить столь много опасностей. Не следует лишний раз искушать судьбу.

Дону Карлосу осталось лишь сопроводить гостей к выходу. Иньиго шагал нетвёрдо, зато выглядел радостным. Во дворе оказался ещё один человек, вышедший из кареты: столь же обыкновенный, как все остальные столичные гости Касорло. Он покрыл плечи освобождённого плащом.

— Всего доброго, сеньор Иньиго! Как знать: может, мы ещё свидимся.

Иньиго, не без труда забирающийся в экипаж, обернулся через плечо.

— Я не из тех людей, с которыми ищут встречи. Будьте счастливы и благоразумны, дон Карлос.