Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии

Глава III Угнетенное большинство

На выборах в Национальное собрание 19 января 1919 г. социал-демократы большинства получили 37,9 % голосов и стали самой представительной партией с существенным отрывом от остальных. Однако даже вместе с НСДПГ, получившей 7,6 %, они не обеспечили себе большинства мандатов. По сравнению с последними выборами в рейхстаг, прошедшими в 1912 г., когда социал-демократы получили 34,8 % голосов, СДПГ большинства могла записать себе в актив существенный, но отнюдь не решающий прирост числа сторонников. Впечатление большого скачка вперед могло возникнуть, только приплюсовав к ее голосам также голоса, поданные за НСДПГ.

Самой успешной буржуазной партией стала ДДП, получившая 18,5 % голосов, т. е. на 6,2 % голосов больше, чем ее предшественница — Прогрессивная народная партия, в 1912 г. В выигрыше оказались также обе католические партии, Центр и БФП, вместе они сумели получить 19,7 %, тем самым превысив на 3,3 % долю голосов, отданных в 1912 г. за партию Центра. Проигравшей стороной стали немецкие националисты, получившие 10,3 % голосов, что было существенно хуже результатов консервативных, аграрных и антисемитских партий, которые на последних выборах в рейхстаг получили в целом 15,1 %. Показательным стало также снижение количества проголосовавших за праволиберальные силы: если в 1912 г. Национал-либеральная партия получила 13,6 %, то Немецкая народная партия Штреземана в 1919 г. набрала лишь 4,4 %.

Социал-демократы большинства были обязаны приростом голосов в первую очередь сельским областям Остэльбии, завоевав здесь прежде всего симпатии сельских наемных работников — группы, к которой социал-демократы и профсоюзы эпохи вильгельмианской империи едва ли могли получить доступ. Независимые социал-демократы располагали менее выраженными зонами поддержки, находившимися к северу от Майна, большей частью в центральной Германии. НСДПГ была сильна в промышленных городах со старыми социал-демократическими традициями, где во время войны местное партийное руководство и газеты поддерживали левую оппозицию. В двух избирательных округах с такими характерными чертами независимым удалось даже опередить социал-демократов большинства: в Лейпциге и Мерзебурге. В административном округе Мерзебург, где НСДПГ достигла своего лучшего по всей стране результата в 44,1 %, находилось одно из важнейших германских оборонных предприятий — недавно построенные заводы Лейна. Наряду с фактором «левой традиции» свою роль при распределении голосов в пользу НСДПГ также сыграла концентрация рабочих на новом огромном предприятии.

Высокий процент голосов, полученных Партией Центра, невозможно объяснить, не принимая во внимание непроизвольную услугу, оказанную католической партии прусским министром по делам культов Адольфом Гофманом: католическое сообщество, которому уже давно угрожали центробежные тенденции, сплотилось, отвечая на его антицерковную политику. Немецкая национальная народная партия также имела повод быть благодарной Гофману. Потери консервативного лагеря, без сомнения, были бы более существенными, если бы множество прусских избирателей евангелического вероисповедания не были вынуждены повернуть вправо из-за прусской школьной и церковной политики. Прирост голосов, полученный Немецкой демократической партией, отчасти также объяснялся тем, что ее праволиберальный конкурент, ДФП, была основана лишь в середине декабря 1918 г. и не располагала к моменту выборов надежными местными организациями в большинстве регионов Германии. Еще большую роль сыграло то, что многие избиратели серьезно рассчитывали на коалицию СДПГ и ДДП и, голосуя за леволиберальную партию, стремились усилить буржуазный элемент в будущем правительстве. ДДП действовала с тем же расчетом, приписав СДПГ в ходе избирательной борьбы намерение передать в общественную собственность все средства производства, а сама набирала голоса в качестве защитницы частной собственности. Эта тактика имела особый успех среди самостоятельных предпринимателей, ремесленников и торговцев, однако также оказалась притягательной для «нового среднего класса» чиновников и служащих, которые дорожили разграничением с рабочими, занятыми физическим трудом.

Число пришедших на выборы — 83 % было несколько ниже, чем на выборах в рейхстаг в 1912 г., в которых участвовало 84,9 %. Однако одновременно выросло и количество тех, кто имел право голоса. После введения избирательного права для женщин и снижения возрастного избирательного ценза с 25 до 20 лет число избирателей увеличилось почти на 20 миллионов человек, т. е. на 167 %. Самая решительная сторонница избирательных женских прав, социал-демократия, не получила от этого особого выигрыша: в тех округах, где голосование проводилось раздельно в зависимости от пола, за СДПГ голосовало гораздо больше мужчин, чем женщин. Например, в Кельне за СДПГ проголосовало 46,1 % мужчин и только 32,3 % женщин. В преимущественно католических областях в 1919 г. выигрыш от женских голосов получили прежде всего Центр и БФП, в евангелических — ДДП и ДНФП^{59}.

6 февраля 1919 г. в Веймаре Национальное собрание собралось на свое учредительное заседание. Выбор места проведения стал прежде всего вотумом недоверия сотрясаемому кризисами Берлину, где, по мнению народных уполномоченных, пока не было возможности вести бесперебойную парламентскую деятельность. Однако в пользу выбора этого тюрингского города были и позитивные причины. Веймар располагался в центре Германии, и Эберт надеялся этим укрепить идею немецкого единства. Кроме того, как он заявил на заседании кабинета 14 января, «во всем мире будет положительно воспринято, если мы свяжем строительство новой Германии с духом Веймара»^{60}.

По результатам выборов перспективным мог быть только один вариант правительственной коалиции: возобновление сотрудничества трех партий, имевших большинство в старом рейхстаге, которые уже в октябре 1918 г. образовали первый коалиционный кабинет — правительство принца Макса Баденского. Теоретически существовали еще две возможности: правительство меньшинства из двух социал-демократических партий и «социал-либеральная» коалиция СДПГ и ДДП. Первому варианту мешали серьезные противоречия между социал-демократами большинства и независимыми, а также неготовность буржуазного центра поддержать чисто социалистическое правительство. Во втором случае социал-демократы имели бы очень серьезный перевес над левыми либералами. Именно поэтому ДДП уже 1 февраля, в ходе первых консультаций с СДПГ, предложила в качестве еще одного партнера по коалиции партию католического Центра. 8 февраля Партия Центра, создавшая единую фракцию вместе с Баварской народной партией, приняла решение войти в правительство вместе с СДПГ и ДДП.

Для социал-демократов большинства решение в пользу «Веймарской коалиции» с левыми либералами и Центром означало подтверждение того курса, который они выбрали в июле 1917 г., вынеся решение в поддержку мирной резолюции рейхстага. Поскольку они добивались парламентской демократии, то теперь пришло время сотрудничать с умеренными силами буржуазии. Борьба с «буржуазией» по всем фронтам, которую НСДПГ поставила условием своего участия в правительстве, была несовместима ни с демократическими устремлениями социал-демократии большинства, ни с требованиями парламентской демократии. Никто не понимал этого лучше, чем Эдуард Бернштейн, который в начале 1919 г. вновь вступил в свою старую партию, а потом в течение нескольких недель состоял в обеих социал-демократических партиях, чтобы дать сигнал к воссоединению партии большинства и НСДПГ. «Республика, — писал он в своей книге о немецкой революции, вышедшей в 1921 г., — может вести борьбу с определенными буржуазными партиями и классами, но не со всеми, иначе ее положение окажется шатким. Она может вынести выпавшее ей бремя, только лишь заинтересовав в своем существовании и в своем успешном развитии значительную часть буржуазии. Даже если бы социал-демократы получили численное большинство на выборах в Национальное собрание, привлечение буржуазно-республиканских партий в правительство стало бы требованием самосохранения республики. Одновременно это было жизненной необходимостью для Германии как нации»^{61}.

Первым важным решением Национального собрания стало принятие 10 февраля 1919 г. проекта закона, предложенного на рассмотрение статс-секретарем министерства внутренних дел Гуго Пройссом, о временной власти в рейхе, т. е. о временной конституции. На следующий день подавляющим большинством голосов парламентарии избрали временным рейхспрезидентом Фридриха Эберта. Глава социал-демократов большинства, будучи председателем Совета народных уполномоченных, заслужил уважение и в буржуазных кругах. В свою очередь, Эберт надеялся, что, занимая высший пост в республике, он сможет олицетворять ведущую государственную роль социал-демократии и одновременно обеспечить необходимое, по его мнению, сотрудничество умеренных сил рабочего движения и буржуазии. Эберт не был человеком смелого ума, не говоря уже о харизме, его публичные речи были скорее прямодушными, чем зажигательными. Но его отличала трезвость мыслей, трудолюбие и упорство — «буржуазные» добродетели, облегчавшие центристским партиям возможность отдать ему свои голоса и положиться на то, что он будет на своем посту беспристрастен в отношении партийных симпатий и антипатий. Однако многие консервативные граждане воспринимали как наглость то, что преемником кайзера стал бывший подмастерье шорника, учившийся только в начальной школе. Широкие знания и самообразование, которым всю жизнь занимались Эберт и другие ведущие социал-демократы, не брались в расчет: с самого начала президентства ему пришлось мириться с чванством тех, кто категорически отрицал способность людей «из народа» занимать высокие государственные посты.

Уже 11 февраля, в первый день своего пребывания в новой должности, Эберт дал поручение сформировать правительство бывшему народному уполномоченному Филиппу Шейдеману. В отличие от Эберта Шейдеман был блестящим оратором, умевшим вдохновлять и впечатлять как огромные массы, так и небольшие собрания. Опытный парламентарий, Шейдеман предпочитал избегать конфликтов, как правило, он выступал в поддержку начинания только тогда, когда был уверен в успехе. В качестве премьер-министра рейха, как гласил его титул, он был скорее модератором, чем руководителем. Подобный стиль работы Шейдемана импонировал партнерам по коалиции: первый глава правительства, сформированного парламентским путем, практически не давал им поводов для недовольства^{62}.

Важнейшим внутриполитическим вызовом для кабинета Шейдемана стало забастовочное движение, сотрясавшее Германию в первые месяцы 1919 г. Для подавляющего большинства рабочих война стала причиной резкого сокращения реальных доходов. Рабочие считали само собой разумеющимся, что социальные завоевания, связанные с соглашением Штиннеса — Легина, прежде всего восьмичасовой рабочий день, были лишь первым шагом к дальнейшему улучшению их положения. Первоочередным для них было ощутимое увеличение оплаты труда — требование, по поводу которого профсоюзы и предприниматели, как правило, быстро приходили к соглашению, поскольку и те и другие видели в этом средство сдерживания социального недовольства. Поскольку повышение зарплат сопровождалось постоянным ростом цен, работодатели вполне мирились со своими уступками. Инфляционное действие спирали «зарплаты — цены» осознавали все участники процесса. В апреле 1919 г. один референт из демобилизационного ведомства, в компетенции которого находилось повышение цен, отмечал, что текущий высокий уровень зарплат сам по себе не несет никакого риска: «Повышение выплат само себя корректирует, поскольку таким же образом понижается покупная цена денег»^{63}.

И все же, чем бы ни заканчивались переговоры о росте зарплат и сокращении рабочего времени между сторонами коллективного договора, результаты оставались, как правило, значительно ниже ожиданий работников. Особенно высоким был уровень недовольства среди шахтеров, которые, как занятые на особо трудных работах, сравнительно мало выиграли от введения восьмичасового рабочего дня. Зимой 1918–1919 гг. они стали первыми знаменосцами «социализации», которая однако трактовалась ими в высшей степени по-разному в зависимости от политической ориентации. Синдикалистское направление, базировавшееся в Хамборне, выступало за то, чтобы рабочие непосредственно руководили шахтами, в то время как для сформированной 9 января в Эссене «Комиссии девяти» на первом месте стоял контроль над шахтами — неважно, частными или государственными — выборными советами рабочих.

С требования введения советской системы в сфере экономики, т. е. всеобъемлющего контроля над промышленностью со стороны производственных советов, в январе 1919 г. началась вторая фаза революции. На первой фазе речь шла прежде всего о политической демократизации — цели, приверженность которой наряду с рабочими выражали также широкие слои буржуазии. На второй фазе революции ее базис сузился до промышленного пролетариата, требования стали более материальными и радикальными. Движение за советскую систему в экономике отстаивало цели, не нашедшие поддержки большинства на выборах в Национальное собрание. Там, где решающее слово принадлежало синдикалистам и коммунистам, забастовки в поддержку социализации протекали зачастую с применением крайнего насилия. Таким образом, конфликт рабочих с коалиционным кабинетом Шейдемана был неизбежен.

Правительство ответило на беспорядки и «дикие» забастовки введением фрайкоров — новых добровольческих корпусов, возглавляемых молодыми офицерами. Они формировались зачастую из участвовавших в войне студентов и представляли собой в политическом отношении крайне правые подразделения для борьбы с «большевизмом». Так, 14 февраля по приказу командующего VII армейским корпусом в Мюнстере генерала Ваттера фрайкор Лихтшлаг занял после кровопролитных боев Хервест-Дорстен, где за четыре дня до этого левыми радикалами был убит консервативно настроенный начальник канцелярии. Всеобщая стачка, начавшая затем по призыву коммунистов и левых радикалов, достигла своего апогея 20 февраля, когда в ней участвовало уже более половины рурских горняков. Лишь несколько дней спустя акция стала сходить на нет.

Намного больший масштаб приобрела следующая всеобщая стачка в Рурской области, прошедшая в апреле. Незадолго до этого между профессиональными союзами горняков и работодателями было заключено соглашение о постепенном сокращении рабочих смен: сначала с 8 до 7,5 часов, ас 1921 г. — до 6 часов. Однако надежды профсоюзов на умиротворяющее воздействие достигнутых договоренностей не сбылись. 24 и 25 марта произошли кровавые столкновения рабочих и полиции в Виттене, 11 человек было убито и множество ранено. Виттенские беспорядки инициировали волну забастовок на территории между Бохумом и Дортмундом. Бастующие требовали признания советов рабочих и солдатских депутатов, немедленного исполнения военно-политических решений Съезда советов, незамедлительного введения шестичасовой рабочей смены и разоружения полиции как в Рурской области, так и по всей Германии. 30 марта в Эссене была созвана конференция шахтерских делегатов, полностью контролировавшаяся НСДПГ и КПГ. Подавляющим большинством голосов делегаты постановили выйти из профсоюзов и основать «Всеобщий союз шахтеров», основанный на системе советов. Место эссенской «Комиссии девяти» занял Центральный совет шахт. Кроме того, единогласно было принято решение провести бессрочную всеобщую забастовку. 1 апреля бастовали более трети, а 10 апреля — уже три четверти всех рабочих коллективов.

Для правительства Шейдемана складывалась крайне опасная ситуация. Угольная промышленность была ключевым сектором германской экономики; длительная всеобщая забастовка шахтеров привела бы к экономическому коллапсу всего рейха. 31 марта кабинет ввел в Рурской области военное положение и объявил о введении войск. Затем правительство постановило, что бастующие рабочие не будут получать никаких прибавок за счет продуктового импорта; тем же, кто согласится на действующие рабочие смены продолжительностью 7,5 часа, напротив, надбавка на питание увеличивалась. 7 апреля правительство рейха и правительство Пруссии направили в Рурскую область в качестве государственного комиссара Карла Северинга, редактора социал-демократической газеты «Фольксвахт» в Билефельде, депутата рейхстага с 1907 г. и члена Национального собрания. Мастерство, с которым квалифицированный слесарь, а затем секретарь профсоюза выполнил свою задачу, во многом способствовало тому, что всеобщая забастовка закончилась в конце апреля. Со 2 мая 1919 г. добыча угля в Рурской области вновь шла в обычном режиме.

Рейнско-вестфальский индустриальный район весной 1919 г. был лишь одной из многих неспокойных территорий рейха. Другим очагом напряженности стал средненемецкий горнодобывающий регион вокруг Галле и Мерзебурга. В отличие от Рурской области здесь движущей силой борьбы за социализацию с самого начала стали социалисты, а именно левое крыло НСДПГ. На деле требования местных организаторов были ближе к позиции «Комиссии девяти»: выборные производственные советы должны были иметь равное с руководством предприятий влияние в вопросах оплаты труда и увольнений. Помимо этого, они требовали предоставить советам неограниченный доступ ко всем производственным, хозяйственным и торговым операциям предприятия. Спорные дела между производственными советами и администрацией предприятий подлежали компетенции региональных советов рабочих депутатов. Социализация, о которой мечтало левое крыло НСДПГ, означала по меньшей мере сначала не изъятие собственности у предпринимателей, а лишение их власти.

В середине февраля в Веймаре состоялись переговоры между шахтерами центральной Германии и правительством рейха. Их результаты, по мнению Вильгельма Коенена, неформального главы движения за введение производственных советов, оказались настолько неудовлетворительными, что Коенен заявил о провале переговорного процесса. 23 февраля конгресс горняков в Галле, половина участников которого были членами НСДПГ, и по одной четверти — СДПГ и КПГ, принял решение о проведении всеобщей забастовки. На следующий день в Саксонии, Тюрингии и Анхальте началась стачка. К рабочим с угольных и калиевых шахт присоединились трудовые коллективы больших химических фабрик и электростанций, а также железнодорожники. 27 февраля на пике движения бастовали три четверти рабочих центрального региона.

После этого кабинет Шейдемана отдал правительственным войскам приказ занять Галле. Не удовлетворившись этой военной акцией, правительство одновременно начало пропагандистское наступление. Были приготовлены два обращения к бастующим под заголовками «Социализация на марше» и «Социализация началась!». В них правительство обещало в первые мартовские дни предпринять быстрые и радикальные шаги на пути к демократизации экономики, в том числе законодательное введение производственных советов и социализацию угольных и калиевых синдикатов. Тем самым кабинет также отреагировал на отчет созданной в ноябре 1918 г. комиссии по социализации, высказавшейся в середине февраля 1919 г. большинством голосов за социализацию угольной промышленности.

3 марта начались переговоры с бастующими. Правительство пошло на уступки, более существенные, чем обещания, данные горнякам в середине февраля: принципиально уже одобренные производственные советы должны были быть законодательно закреплены в конституции, их сфера деятельности не ограничивалась лишь горной промышленностью и им предоставлялись более широкие права на получение информации. В качестве компенсации предпринимателям, участвовавшим в переговорах, было гарантировано исключительное право на руководство предприятиями. Производственный совет, по мнению правительства, должен был иметь доступ ко всем хозяйственным делам предприятия, но только до тех пор, пока от этого не страдала производственная и коммерческая тайна. Что касается приема на работу и увольнений, то профсоюзы и союзы работодателей должны были договориться о принципах, которых затем были обязаны придерживаться как руководство предприятий, так и производственные советы. Собрание делегатов забастовщиков приняло это предложение с незначительным перевесом голосов. Всеобщая забастовка в центральной Германии завершилась 8 марта^{64}.

В Берлине, где всеобщая забастовка началась 4 марта, противостояние, напротив, только усиливалось. От забастовок в Рурской области и в центральном регионе ситуация здесь отличалась в двух отношениях. Во-первых, в Берлине забастовки проходили скорее под политическими, чем под экономическими лозунгами, во-вторых, социал-демократы большинства здесь были в большей мере, чем где бы то ни было, задействованы в забастовке, направленной против политики правительства, во главе которого стояли их товарищи по партии. Но в немецкой столице речь о «социализации» не могла идти уже потому, что здесь не было промышленности, считавшейся «созревшей» для этого шага. Требования берлинских забастовщиков были направлены на признание советов рабочих и солдатских депутатов, незамедлительное проведение в жизнь «Гамбургских пунктов», т. е. военно-политических решений Съезда советов, создание революционной рабочей самообороны и установление политических и экономических отношений с Советской Россией.

После переговоров 7 марта с правительством в Веймаре из единого фронта забастовщиков вышли социал-демократы большинства и Свободные профсоюзы. Они обосновали свое решение тем, что за день до этого общее собрание советов рабочих и солдатских депутатов постановило распространить забастовку на жизненно важные предприятия, на которых 3 марта был введен категорический запрет на забастовку. 8 марта из руководства стачки вышли также представители НСДПГ.

«Всеобщая стачка», по сути таковой теперь не являвшаяся, оказалась полностью в руках коммунистов и все больше приобретала черты локальной гражданской войны. 3 марта прусское коалиционное правительство под руководством социал-демократов ввело военное положение в полицейском округе Берлина, городском районе Шпандау и в округах Телтов и Нидербарним. Министр рейхсвера Густав Носке был наделен исключительно властными полномочиями в отношении этой территории. 9 марта он издал пресловутый приказ, не подкрепленный действующим законодательством: «Каждый, кто будет задержан с оружием в руках, сражаясь против правительственных войск, подлежит расстрелу на месте». Основанием для него стало сообщение о том, что в Лихтенберге «спартаковцами» были убиты 60 полицейских. Хотя эта информация была сразу же опровергнута, указание министра рейхсвера оставалось в силе до 16 марта. Всего жертвам берлинских мартовских боев стали около тысячи человек, в том числе 26 невооруженных матросов и бесчисленные невиновные граждане. Погиб также председатель КПГ и редактор газеты «Роте Фане» Лео Иогихес, который не принимал участия в боях, однако был арестован, а потом расстрелян одним из полицейских^{65}.

Помимо Рурской области, центральной Германии и Берлина, массовые забастовки прошли в первые месяцы 1919 г. в Верхней Силезии, Вюртемберге и Магдебурге. В Мангейме и Брауншвейге были даже провозглашены советские республики, в обоих случаях продержавшиеся у власти не более суток. Более серьезный след как в сознании современников, так и в памяти потомков оставили обе Мюнхенские советские республики, которые, как ни один другой эпизод немецкой революции, вызвали страх того, что теперь и в Германии наступят «русские порядки» и ввергнут сначала Баварию, а потом и всю страну в кровавую мясорубку гражданской войны.

Вторая фаза баварской революции началась с политического убийства. 21 февраля 1919 г. студент-юрист и уволенный в отпуск лейтенант граф Антон Арко-Валлей застрелил министра-президента Курта Эйснера. Председатель баварской НСДПГ как раз направлялся в ландтаг, где собирался сделать заявление о своей отставке с поста главы правительства. Этот шаг давно назревал после сокрушительного поражения независимых социал-демократов на выборах в ландтаг 12 января. Однако правые круги, к которым принадлежал граф Арко, ненавидели Эйснера не только потому, что тот несколько недель занимал свой пост вопреки воле большинства избирателей, но и за то, что он был евреем-литератором из Берлина и пацифистом. Но самый большой вызов он бросил «национальной» Германии, когда опубликовал в выдержках баварские документы о развязывании мировой войны, где руководство рейха представало в самом невыгодном свете. Однако при этом Эйснер опустил важные пассажи, что вызвало подозрение в манипуляции также и у трезвомыслящих людей и в значительной степени лишило публикацию документов ее общественного значения.

Покушение на Эйснера сразу же повлекло за собой еще одно преступление. Мясник Алоиз Линднер, коммунист и член совета рабочих депутатов, в отместку за убийство выстрелил в ландтаге в Эрхарда Ауэра, председателя баварского отделения СДПГ большинства, тяжело ранив его, а также нанес смертельное ранение одному из секретарей военного министерства, попытавшемуся остановить убийцу. В развязавшейся далее перестрелке, вероятно, также от пули Линднера погиб депутат от БФП.

В тот же день, 21 февраля, Исполнительный комитет Мюнхенского совета рабочих депутатов объявил о введении военного положения и решил провести трехдневную всеобщую стачку. На 22 февраля было созвано всеобщее Мюнхенское собрание советов. Оно, в свою очередь, избрало Центральный совет Баварской республики, состоявший из представителей СДПГ большинства, НСДПГ, КПГ и крестьянских советов. Председателем Центрального совета стал аугсбургский учитель и левый социал-демократ Эрнст Никиш. Несмотря на острое противодействие со стороны крайне левых, Центральный совет решительно заявил о признании прав ландтага и гарантировал его новый созыв. Когда 28 февраля Съезд баварских советов, созванный Центральным советом, большинством голосов отклонил провозглашение социалистической республики, некоторые левые радикалы, среди них коммунист Макс Левиен, вышли из Центрального совета.

Однако Съезд столкнулся также с сопротивлением со стороны социал-демократов большинства. Крупнейшая рабочая партия отказалась участвовать в работе временного правительства, назначенного Съездом советов, настаивая на том, что дееспособный кабинет может быть сформирован только свободно избранным народным представительством, т. е. ландтагом. В конце концов Съезд советов был вынужден смириться с этим решением. 17 марта на основании договоренностей между партиями ландтаг избрал бывшего министра по делам культов Йоханнеса Гофмана из СДПГ новым министром-президентом. Гофман сформировал кабинет из политиков обеих социал-демократических партий, Баварского крестьянского союза, а также из беспартийных специалистов, который мог рассчитывать на поддержку БФП и ДДП. 18 марта ландтаг принял закон о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий, а деятельность самого ландтага была отсрочена на неопределенное время.

Несколько дней казалось, что внутренний кризис, начавшийся убийством Эйснера, преодолен. Однако договоренности, которые руководство НСДПГ заключило с СДПГ, не нашли никакой поддержки среди основной партийной массы, не говоря уже о самой баварский столице, где у независимых было наибольшее число приверженцев. Неожиданные морозы, грянувшие в Мюнхене 22 марта, усилили бедствия безработных и добавили аргументов агитаторам от крайне левых. Одновременно пришла новость из Будапешта, ободрившая радикалов: коммунисты под руководством Белы Куна вместе с социалистами учредили в Венгрии советскую республику, полностью порвавшую с буржуазным парламентаризмом и нацеленную на построение социалистического общества.

3 апреля в присутствии Эрнста Никиша аугсбургские советы первыми высказались за советскую республику Баварию, которая должна была вступить в союз с Советской Россией и Венгрией и начать «полную социализацию». На следующий день Центральный совет в Мюнхене выступил против созыва ландтага, уже запланированного на 8 апреля, и пригрозил всеобщей забастовкой во всей Баварии. В отсутствие министра-президента Гофмана, уехавшего в Берлин, кабинет поддался натиску советов. 4 апреля на собрании членов мюнхенской СДПГ выяснилось, что и среди социал-демократов большинства уже есть сторонники лозунга «Советской республики». Даже два члена кабинета, министр внутренних дел Зегитц и военный министр Шнеппенхорст, выступили за компромисс с левыми радикалами. На переговорах с НСДПГ и КПГ поздним вечером 4 апреля Шнеппенхорст, дабы избежать изоляции СДПГ, высказался даже за учреждение Советской республики и совместные действия трех рабочих партий.

Самыми решительными сторонниками провозглашения Баварской Советской республики были не коммунисты, а независимые социал-демократы и анархисты. Мюнхенское отделение КПГ, возглавлявшееся с начала марта 1919 г. выходцем из России Евгением Левине, отклонило создание Советской республики рука об руку с СДПГ. Сами социал-демократы большинства не смогли прийти к единому мнению. Чрезвычайный окружной партийный съезд, прошедший 5–6 апреля, заявил о согласии с образованием Советской республикой в том случае, если ее поддержат все три рабочие партии. Земельная конференция СДПГ 6 апреля в Нюрнберге, напротив, отклонила 47 голосами против 6 учреждение Советской республик как по политическим, так и экономическим причинам.

В консультациях находившихся в баварской столице членов Центрального совета в ночь с 6 на 7 апреля видные функционеры СДПГ уже не участвовали. Собрание членов Центрального совета постановило провозгласить Советскую республику и назначило одиннадцать временных «народных уполномоченных». В воззвании, подписанном Никишем, объявлялось о роспуске ландтага — «бесплодного порождения уже устаревшей буржуазно-капиталистической эпохи» — и сообщалось об отставке правительства Гофмана. Для защиты Баварской Советской республики от контрреволюционных посягательств извне и изнутри должна была сразу же быть создана Красная армия: «Баварская Советская республика следует примеру русского и венгерского народов. Она немедленно вступает в братские отношения с этими народами. Напротив, она отклоняет любое сотрудничество с достойным презрения правительством Эберта — Шейдемана— Носке — Эрцбергера, которое под знаменем социалистической республики продолжает вершить империалистические, капиталистические и милитаристские делишки позорно провалившейся кайзеровской империи. Баварская советская республика призывает все братские немецкие народы пойти тем же путем!»

Первая Мюнхенская Советская республика, продержавшаяся всего одну неделю, стала трагикомическим фарсом. Она с самого начала была обречена на поражение, поскольку находилась в преимущественно консервативном окружении, а соотношение сил как в Баварии, так и во всей Германии было не в ее пользу. Создание республики стало возможным из-за перегрева политического климата в Мюнхене после убийства Эйснера благодаря скорее интеллектуальной, чем пролетарской радикальности, царившей в мюнхенской НСДПГ и среди анархистов, и, наконец, из-за оппортунизма видных баварских социал-демократов. Благодаря сделанным ими заявлениям и воззваниям, Советская республика в течение нескольких дней сама превратилась в предмет всеобщих насмешек. Так, анархист Сильвио Гезель, ставший народным уполномоченным по финансам, пообещал преодоление капитализма посредством введения «свободных денег»[7]; ответственный за внешнюю политику член НСДПГ д-р Франц Липп объявил о разрыве дипломатических отношений с рейхом и отправил Ленину телеграмму с выражением солидарности пролетариата Верхней Баварии.

Сколь бы комичным ни казался режим швабингских[8] литераторов, он вырос из путча против избранных государственных органов, и потому должен был быть ликвидирован. Правительство Гофмана, перебравшись в Бамберг, поначалу попыталось вернуть себе власть собственными, баварскими силами. На вербное воскресенье 13 апреля части Республиканской солдатской самообороны по договоренности с правительством предприняли попытку свергнуть режим советов. В ходе боев были убиты двадцать человек и ранены более сотни. Сражение закончилось победой имевшей численное преимущество Красной армии.

Казалось, Советская республика была спасена. Однако уже вечером 13 апреля власть в Мюнхене захватили коммунисты, в первые дни не поддержавшие «иллюзорную» Советскую республику и ставшие ее «советниками» только с 11 апреля. Они приписали себе главную роль в разгроме «путча» правительственных войск и истолковали этот частный успех как доказательство того, что контрреволюция повержена и Бавария может стать оплотом центральноевропейской и даже мировой революции. «Сегодня, наконец, в Баварии утверждена диктатура пролетариата!» — было сказано в воззвании нового Исполнительного совета производственных и солдатских советов Мюнхена под руководством Евгения Левине. «Солнце мировой революции взошло! Да здравствует мировая революция! Да здравствует Баварская Советская республика! Да здравствует пролетариат!.. Да здравствует коммунизм!»

Мюнхенские коммунисты во главе с Левине действовали на свой страх и риск, без указаний из Берлина или Москвы. Центральный комитет КПГ выступил против ультрарадикальных элементов в собственных рядах еще 11 апреля, заявив, что спасение германского пролетариата может прийти только благодаря Германской, а не баварской, вюртембергской или брауншвейгской Советской республике. Начав действовать, Левине получил благословение Ленина. В телеграмме, направленной в Мюнхен 27 апреля, вождь большевиков всем сердцем приветствовал советскую республику в Баварии. Ленин также хотел знать подробности некоторых деталей захвата власти. Особенно его интересовало, «уплотнили ли буржуазию в Мюнхене для немедленного вселения рабочих в богатые квартиры», «взяли ли заложников буржуазии» и все ли банки захвачены.

Бамбергское «правительство в изгнании» после событий 13 апреля осознало, что собственно баварских сил для ликвидации Советской республики недостаточно. Правительство Гофмана получило поддержку от министра рейхсвера Носке и от вюртембергского фрайкора. Всего формирования, выступившие против баварской Красной армии, насчитывали более 35 000 бойцов. Против таких сил защитники Советской республики не имели никаких шансов. Кроме того, экономическое положение в Мюнхене день ото дня ухудшалось. Баварская столица была практически полностью отрезана от внешнего мира военной блокадой; десятидневная всеобщая забастовка, к которой 14 апреля призвало новое советское правительство, парализовала промышленное производство. 25 апреля пришлось запретить потребление молока, запасы продовольствия были практически исчерпаны. Чтобы подтвердить свою платежеспособность, Исполнительный совет приказал открыть все денежные сейфы и банковские ячейки. Когда и этого отказалось недостаточно, бумажная фабрика в Дахау получила заказ напечатать банкноты Баварского государственного банка в сумме нескольких миллионов марок.

Дахау был отбит у «белых» подразделением Красной армии под командованием писателя Эрнста Толлера 16 апреля. Эта победа в значительной степени способствовала поддержанию иллюзий у коммунистических руководителей относительно фактической расстановки сил. Но когда два дня спустя австрийский фольксвер подавил коммунистическое восстание в Вене, разрушив надежды на построение революционной оси Мюнхен — Вена — Будапешт, в правительстве второй советской республики произошел раскол. Умеренные, среди них — независимые социал-демократы Эрнст Толлер, Эмиль Меннер и Густав Клингель-хофер, теперь настаивали на переговорах с правительством Гофмана. Они добились также того, что 27 апреля собрание мюнхенских производственных и солдатских советов выразило недоверие Исполнительному комитету и принудило его уйти в отставку. В ответ коммунисты вышли из Комитета действия, «парламента» Советской республики. Его возглавил Толлер, сразу же попытавшийся установить контакт с правительством в Бамберге. Однако по указанию Носке, правительство отказалось идти на какие-либо уступки и настаивало на безоговорочной капитуляции Советской республики. Столь же непреклонным был «комендант» Мюнхена и главнокомандующий Красной армией, двадцатишестилетний матрос Рудольф Эгельхофер. Заручившись поддержкой КПГ, он объявил, что командование Красной армии будет защищать пролетариат от «белой гвардии», чего бы то ни стоило.

Последовавшая развязка была ужасной. 30 апреля, вероятно, по приказу Эгельхофера в здании гимназии имени принца Луитпольда красноармейцами были расстреляны десять заложников, члены немецкого народнического[9] Общества Туле. Бойцы фрайкора, вступившие в Мюнхен вскоре после этого, получили сведения об этом преступлении в преувеличенном искаженном виде и учинили акцию кровавого возмездия. Мужчин, застигнутых с оружием в руках, зачастую расстреливали на месте без какого-либо допроса. Были убиты также 53 русских военнопленных, несших караульную службу в Красной армии, 12 жителей Перлаха, в большинстве члены социал-демократической партии, на которых донесли их политические противники, 21 член католического Союза подмастерий Св. Иосифа, которых по ошибке приняли за «спартаковцев». Когда 3 мая Мюнхен был полностью «освобожден», выяснилось, что в ходе боевых действий всего было убито 606 человек, из них 38 со стороны правительственных войск и 335 гражданских лиц.

Из вождей советов бежать удалось только Максу Левиену. Эгельхофер и писатель-анархист Густав Ландауэр, народный уполномоченный по народному просвещению первой Советской республики, были убиты солдатами фрайкора. Евгений Левине был обвинен в государственной измене и, несмотря на впечатляющую защитную речь, приговорен к смерти. Казнь Левине 5 июня 1919 г. вызвала бурю протестов и двадцатичетырехчасовую всеобщую забастовку в Берлине. Толлер был приговорен к пяти годам, писатель-анархист Эрих Мюзам, вместе с Ландауэром составлявший текст провозглашения первой советской республики — к пятнадцати годам заключения. Эрнст Никиш отделался двумя годами^{66}.

Обе Мюнхенские Советские республики стали для большей части населения Германии своеобразным зловещим предзнаменованием. Впервые левым радикалам удалось подчинить своей власти, диктатуре небольшого меньшинства, крупный немецкий город в течение нескольких недель. Вполне закономерно, что широкие слои населения и особенно буржуазия приветствовали вступившие в Мюнхен добровольческие корпуса как освободителей, а случаи насилия восприняли равнодушно, а иногда и с одобрением. Ненависть к марксизму и большевизму приняла в Мюнхене начиная с весны 1919 г. необычайно фанатичные формы, которые нельзя было встретить ни в одном другом крупном немецком городе. Еврейское происхождение Эйснера, Толлера, Мюзама и Ландауэра, и тот факт, что оба вождя коммунистов — Левиен и Левине — были эмигрировавшими из России евреями, дали мощный толчок и без того сильному антисемитизму.

Даже правительство Гофмана в своем обращении от 9 мая охарактеризовало свергнутых правителей как «бессовестных чужеземцев». Самый талантливый антисемитский агитатор, Адольф Гитлер, начинавший свою политическую карьеру летом 1919 г. как доверенное лицо командования Баварской группы рейхсвера, нашел в послереволюционном Мюнхене идеальную почву для распространения своих политических идей^{67}.

Поражением второй Баварской Советской республики закончилась вторая фаза революции 1918–1919 гг. Ее начало ознаменовалось недовольством результатами первого этапа. Многие рабочие не желали удовлетвориться тем, что принесли им политические изменения ноября 1918 г.: некоторыми социальными завоеваниями на почве капиталистического общественного устройства и перспективами парламентской демократии. Призыв к социализации ключевых отраслей промышленности и к широкому участию рабочих в решении производственных и внепроизводственных вопросов стал общим знаменателем советского движения, о котором в узком смысле слова можно говорить лишь начиная с января 1919 г. Требование «чистой советской системы», политического порядка на основе принципа «Вся власть советам!» даже весной 1919 г. поддерживало меньшинство рабочих. И лишь меньшинство внутри этого меньшинства считало, что рабочий класс уже достаточно радикально настроен и что пробил час пролетарской революции. Поражение второй Мюнхенской Советской республики было прежде всего крушением этих крайне левых сил, но еще ни в коем случае не концом движения за производственные советы или пролетарского радикализма. Левые коммунистические, синдикалистские и анархистские тенденции в некоторых слоях немецкого рабочего класса были все еще сильны. Поэтому мюнхенское поражение означало лишь временное прекращение попыток насильственного свержения власти со стороны левых, начало которым положило январское восстание в Берлине.

Центральное руководство КПГ имело теперь возможность оправдывать свое негативное отношение к локальным и региональным советским республикам, обращаясь к опыту мюнхенских событий. После убийства Лео Йогихеса все больший вес в руководстве партии приобретал Пауль Леви, считавший себя душеприказчиком Розы Люксембург. Адвокат из состоятельной буржуазной еврейской семьи, блестящий аналитик и вдохновенный оратор, он видел в левых радикалах, склонных к путчизму, самую большую проблему КПГ. Размежевание с этими элементами он считал единственным шансом сделать КПГ массовой революционной партией и оставить позади НСДПГ, которая до сих пор была единственной партией, извлекавшей для себя пользу из растущего недовольства рабочих. Своего первого успеха Леви добился на нелегальной всегерманской конференции, состоявшейся в Берлине в середине июня 1919 г.: КПГ резко размежевалась с синдикализмом, поскольку тот не признавал необходимости строительства строго централизованной пролетарской партии и стремился к организации локальных путчей, что было неприемлемо для компартии^{68}.

НСДПГ, бывшая по сравнению с КПГ политическим гигантом, тем не менее испытывала несравнимо большие внутренние противоречия, чем коммунистическая партия. Наиболее серьезную роль в поляризации мнений весной 1919 г. сыграли споры вокруг советской системы. На Берлинском «революционном съезде партии» в марте Эрнст Доймиг, решительный сторонник «чистой советской системы», добился включения в «Программный манифест» пункта, в котором система советов как боевая организация пролетарской революции и диктатуры пролетариата называлась необходимым условием осуществления социализма. Зато в своих актуальных партийных требованиях, написанных рукой умеренного председателя партии Гуго Гаазе, НСДПГ настаивала лишь на «включении системы советов в Конституцию» с целью гарантировать им «полноправное участие» в законодательной деятельности, государственном и муниципальном управлении, а также в работе предприятий. Противоречие между этими двумя толкованиями системы советов были столь очевидны, что делегат Клара Цеткин, недавно примкнувшая к КПГ и все еще не вышедшая из НСДПГ из тактических соображений, иронически заметила, что «сосуществование системы советов и парламента» похоже на бракосочетание кролика с карпом^{69}.

Менее противоречивыми выглядели попытки примирить систему советов и парламентскую демократию, предпринятые социал-демократами большинства и Свободными профсоюзами. Обе организации весной 1919 г. пришли к пониманию того, что определенные уступки идее советов неизбежны, если требуется сдержать процесс радикализации рабочего движения. В апреле к руководству Свободных профсоюзов пришла группа молодых функционеров во главе с председателем профсоюза работников деревообрабатывающей промышленности Теодором Лейпартом, считавших вредной прежнюю конфронтацию между профсоюзами и советами. Они стремились предложить новую идею: интегрировать производственные советы в профсоюзы и создать общими усилиями «производственную демократию». Социал-демократы большинства на своем первом послевоенном партийном съезде в июне 1919 г. в Веймаре выработали руководящие принципы, предусматривавшие создание экономических советов наряду с политическим парламентом. Экономические советы должны были иметь право законодательной инициативы и экспертной деятельности, но не право вето на решения парламента. Таким образом гарантировался абсолютный приоритет всенародного представительства, а отказ от «чистой советской системы» не мог быть сформулирован более однозначно.

Поэтому если для производственных и экономических советов вырисовывалось некое будущее, имеющее подсобой правовую основу, то дни местных советов рабочих и солдатских депутатов были сочтены. Эти советы, созданные на заре революции, рассматривались сначала лишь как эрзац будущего народного представительства. Однако и после формирования парламентов земель все еще не была решена одна из главных задач, которую ставили перед собой советы, а именно: демократизации армии и гражданского управления. Ради решения этой задачи, очевидно, полагая, что у народных представителей не хватит необходимой энергии, даже умеренные рабочие и солдатские советы потребовали весной 1919 г. долгосрочных гарантий своих прав конституцией. Подобное двоевластие местных рабочих и солдатских советов, с одной стороны, и демократически избранных общинных и окружных советов — с другой, исключалось уже по финансовым соображениям. В Пруссии уже вскоре после выборов в законодательное земельное собрание 26 января 1919 г. многие органы общинного самоуправления и городские собрания депутатов отказались финансировать расходы местных советов. В свою очередь, министр внутренних дел социал-демократ Гейне регулярно отклонял их жалобы по этому поводу. Контрольные функции советов Гейне терпел лишь до середины июня 1919 г. и только в округах. Только к этому времени, через восемь месяцев после Ноябрьской революции, окружные комитеты, созданные на основе старой избирательной системы, были легитимно заменены на новые, демократические.

Центральный совет Германской социалистической республики, еще в феврале 1919 г. заявлявший о необходимости сохранения советов рабочих депутатов до тех пор, пока не произойдет демократизация власти, уже осенью смирился с неизбежным. После того как министр финансов Пруссии сообщил, что в бюджете на 1920 г. не предусматриваются средства для советов, Центральный совет отказался от давно запланированных новых выборов депутатов — теперь уже навсегда. Осенью и зимой 1919 г. почти все еще оставшиеся советы распались. «Чистые» солдатские советы исчезли уже весной 1919 г., в ходе демонтажа кайзеровской военной машины. Между тем во многих местах утвердились возникшие в конце 1918 г. так называемые «гражданские советы»: совместные комитеты буржуазных союзов, часто отвечавшие на забастовки рабочих «контрзабастовками» — закрытием предприятий, магазинов и медицинских практик^{70}.

Дело социализации, ради которого рабочие массы бастовали весной 1919 г., не преуспело при правительстве Шейдемана. Рейхсминистр экономики социал-демократ Рудольф Виссель перенял у своего статс-секретаря Вихарда фон Меллендорфа представления о «коллективной экономике», носившие резко консервативные, даже авторитарные черты. Меллендорф стремился к «народному хозяйству, которое планомерно ведется на благо народа и контролируется обществом». В этой системе принципиально сохраняется частная собственность на средства производства, однако ее должна была ограничивать система корпоративного самоуправления и публичного контроля. Меллендорф и Виссель собирались также «ограничить» рабочих важнейших секторов экономики, которые де-факто должны были быть лишены права на забастовку, поначалу сроком на один год.

Идея «коллективной экономики» в трактовке Висселя и Меллендорфа вызвала в коалиционном кабинете сопротивление как со стороны социалистов, так и со стороны либералов. Министр продовольствия социал-демократ Роберт Шмидт заявил, что социализм в смысле Эрфуртской программы СДПГ 1891 г. означает не только контроль над производством, но и переход владения из частной собственности в общественную. Совершенно другого плана были возражения представителя ДДП рейхсминистра финансов Георга Готейна. Для него «регулируемая плановая экономика» Висселя сводилась к «увековечиванию принудительной экономики в капиталистическо-цеховых формах».

Определенную конкретизацию проект «коллективной экономики» получил после принятия в марте и апреле 1919 г. Национальным собранием двух законов, подготовленных имперским министерством экономики — об угольной и калийной промышленности. Оба закона не затрагивали прав частной собственности, а превращали эти отрасли, уже в высокой степени картелированные, в принудительные синдикаты. Как в Угольном, так и в Калийном имперском советах предприниматели были представлены существенно сильнее, чем рабочие. При такой конструкции было маловероятно, что в сфере ценовой политики будут приняты какие-либо решения не в пользу предпринимателей. Оба закона в любом случае не уменьшали политической власти горнопромышленников. Столь же мало мог что-либо изменить в общественном соотношении сил предложенный СДПГ закон о социализации, принятый Национальным собранием 13 марта 1919 г., несмотря на голоса против со стороны правых партий. В соответствии с его положениями рейх имел право за соответствующую компенсацию переводить в «общественное хозяйствование» определенные годные для этого предприятия. Однако закон не предусматривал обязательного обобществления какой-либо отрасли.

Доклад Комиссии по социализации угольной отрасли, представленный в середине февраля 1919 г. и являющийся одним из самых проработанных документов, порожденных дебатами по проблеме социализации, правительство Шейдемана направило в Национальное собрание лишь после того, как оно уже одобрило оба законопроекта Висселя, т. е. когда вопрос о социализации был уже фактически решен. В этом документе большинство экспертов обосновывало свою поддержку идеи обобществления угледобывающей отрасли не только тем, что уголь составляет основу всей промышленной жизни, но и тем, что благодаря своему монопольному положению угольная промышленность обладает властью, уже давно требующей общественного вмешательства. Однако Комиссия трактовала «социализацию» не как огосударствление, скорее, она планировала сделать собственником предприятий угольной отрасли самостоятельное хозяйствующее образование — Германское угольное общество. В контрольный орган, Угольный совет, должны были, по предложению комиссии, входить в равных пропорциях представители руководства предприятий, рабочих, рейха и «потребителей», к последним относились промышленные покупатели угля. Из 25 представителей рейха 10 предполагалось избирать парламентом, причем чиновников не могло быть более 5 человек. Комиссия считала, что статус Угольного общества как самостоятельного юридического лица будет иметь для Германии особое преимущество: в этом случае в отличие от государственной собственности угольное общество не могло считаться «общественным имуществом», которое Антанта, согласно договору о перемирии, рассматривала в качестве гарантий по своим репарационным требованиям. Посредством такой конструкции эксперты надеялись лишить силы один из стандартных аргументов противников социализации.

Обобществление угольной промышленности в том виде, к которому стремилась Комиссия по социализации, могло бы существенно изменить соотношение сил в немецком обществе. Модель, предложенная экспертами, отличалась в положительную сторону от синдикалистских и бюрократических решений; она обеспечивала общественный контроль над важнейшим сектором немецкой экономики, не угрожала его производительности и учитывала претензии работников на участие в управлении предприятиями. Если бы эта модель была воплощена, то одна из властных элит, отрицательно настроенная по отношению к новому демократическому государству, потеряла бы свое влияние. Менее вероятно то, что таким решением, не имеющим ничего общего с рабочим самоуправлением, удовлетворилась бы радикальная часть пролетариата. Однако все свидетельствовало о том, что республика могла увеличить поддержку в рабочей среде, лишив главных врагов рабочих хотя бы части власти^{71}.

Провал социализации угольной промышленности произошел в первую очередь не оттого, что эта идея не нашла поддержки большинства в Национальном собрании. Коалиция СДПГ с умеренными буржуазными партиями вряд ли распалась, если бы социал-демократы выступили с предложениями Комиссии по социализации как со своими собственными. Важнее было то, что социал-демократы и Свободные профсоюзы не считали, что время изменений в отношениях собственности уже пришло. Сначала восстановление экономики, потом социализация: такой последовательности придерживалась крупнейшая политическая партия в Германии даже тогда, когда стало очевидно, что время работает против социализации угольной промышленности. Укрепление власти собственников шахт усилило правый фланг промышленного лагеря, а это, в свою очередь, способствовало усилению крена влево в рабочем движении. В проигравших оказались умеренные силы как среди буржуазии, так и внутри рабочего класса, на сотрудничестве которых основывалась не только Веймарская коалиция, но и республика в целом.