Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии

Глава XVIII Капитуляция государства

Кабинет фон Шлейхера, приступивший к работе 3 декабря 1932 г., по персональному составу мало чем отличался от своего предшественника. В него не вошли только два министра из правительства Папена — министр внутренних дел фон Гайл, которого заменил бывший заместитель рейхскомиссара Пруссии и имперский министр без портфеля Франц Брахт, а также министр труда Гуго Шеффер, чьим преемником стал Фридрих Зюруп, президент Имперского учреждения по посредничеству в сфере занятости и страхованию безработных. Министром обороны остался Курт фон Шлейхер, несмотря на серьезные сомнения Гинденбурга по поводу сосредоточения такого объема власти в одних руках. Новым стал пост имперского комиссара по вопросам рабочей занятости, на который был назначен президент Немецкого съезда сельских общин Гюнтер Тереке.

Известие о создании кабинета фон Шлейхера вызвало в высшей степени различные реакции. Самый позитивный отклик оно нашло у центристов. Либеральная «Фоссише Цайтунг» подчеркивала, что правительство Шлейхера располагает большей общественной поддержкой, чем кабинет Папена. Не менее либеральная «Берлинер Тагеблатт» пришла к заключению, что отказ от экспериментов с конституцией является частью внутриполитической программы, которую должен проводить новый канцлер, «чтобы ликвидировать наследие своего предшественника и дополнительно увеличить хотя и более обширную, но все еще недостаточную парламентскую базу своего правительства». Ведущая газета Центра «Германиа» выразила надежду, что новое правительство «продемонстрирует решительную волю, направленную на политическое успокоение народа». Если ему это удастся, то накопившееся в обществе недоверие будет устранено, а государство и экономика, в свою очередь, смогут вновь завоевать народное доверие.

Правые отреагировали комментариями, спектр которых простирался от холодных до отрицательных. Контролируемая Гуго Штиннесом-младшим «Дейче Альгемайне Цайтунг», которая еще в середине ноября выступала за правительство парламентского меньшинства, возглавляемое Гитлером, теперь полагала, что для успеха нового кабинета решающее значение будет иметь вопрос — «удастся ли ему привлечь на свою сторону многомиллионное движение немецких правых, для начала хотя бы в форме рыцарской оппозиции. После передышки размером в два-три месяца можно будет еще раз вернуться к вопросам 13 августа и минувшего ноября». Похоже высказалась «Рейниш-Вестфалише Цайтунг», также близко стоявшая к тяжелой промышленности. По мнению газеты, существовала только одна возможность преодолеть кризис и конфликты: «Сплочение активного национализма, выбор единой цели для всего национального движения, преодоление парламентской политики партийных интересов и освобождение живых сил народа». «Берлинер Локаль-Анцайгер» немецких националистов видела в кабинете фон Шлейхера «шаг в русле парламентской рутины, причем каждому на его собственное усмотрение предоставляется решать — регресс это или прогресс». НСДАП лапидарно заявила, что она отклоняет любой вид поддержки кабинета Шлейхера, поскольку он ясно и недвусмысленно противоречит воле народа.

На противоположном конце политического спектра были даны самые враждебные отзывы на новое правительство. КПГ назвала кабинет Шлейхера «новой обостренной фазой фашистского режима». Партийный официоз «Интернационале Прессекорреспонденц» обвинял социал-демократию в том, что она под прикрытием «борьбы против Папена» подготовила путь правительству Шлейхера «как меньшему злу» и поддерживала его, скрываясь за оппозиционной маской. «КПГ является единственной партией, объявившей бескомпромиссную борьбу диктаторскому правительству Шлейхера и поднявшей на нее народные массы».

Что же касается СДПГ, то казалось, что она первоначально не определилась в своем отношении к правительству Шлейхера. 1 декабря, за два дня до смены канцлера, Рудольф Гильфердинг писал Карлу Каутскому, что если на смену окончательно устраненному Папену придет Шлейхер, то «по меньшей мере сначала можно будет рассчитывать на некоторое успокоение ситуации». Рудольф Брейтшейд высказал 3 декабря на страницах «Форвартс» предположение, что новый канцлер, возможно, будет более искусен и осмотрителен, чем его предшественник. Вероятно, он будет больше, чем Папен считаться с реальностью, и это может подвигнуть его прислушаться к определенным требованиям рабочего класса и отказаться от «диких конституционных планов». Но в любом случае его политику будет отделять от социал-демократов целая пропасть: «Только создав фронт против президентского движения, мы можем с надеждой на успех добиваться оживления демократической воли в рабочих массах, павших ныне жертвой болтовни о диктатуре».

Бывший президент рейхстага Пауль Лёбе высказался на следующий день куда как более остро. «Социал-демократическая партия желает заявить перед лицом всего народа, что она не может предложить правительству Шлейхера перемирия, равно как и не могла этого сделать в отношении правительства Папена. Ведь кабинет Шлейхера представляет собой не что иное, как реорганизованное правительство Папена, которое объявило войну немецкому рабочему классу во всех сферах жизни… Нам не нужно иного союзника, кроме пробудившегося пролетариата, мы знаем, что вместе с ним мы отвоюем назад утраченные позиции».

5 декабря 1932 г. социал-демократы приняли официальное решение. Партийный печатный орган СДПГ объявил «самую острую оппозицию» кабинету Шлейхера, состоявшему почти исключительно из членов старого правительства. Социал-демократическая фракция в рейхстаге после бурных дебатов приняла решение вынести вотум недоверия правительству, обосновывая свое решение тем, что «персональный состав нового правительства не дает никакой гарантии, что его политика будет существенно отличаться от политики предшествующего кабинета». К меньшинству фракции в составе около 20 депутатов, которые настоятельно рекомендовали отказаться от подобного шага, относились также два бывших рейхсминистра: депутаты Северинг и Гильфердинг.

Своим решением выразить недоверие правительству Шлейхера СДПГ стремилась дезавуировать впечатление, что она представляет в отношении нового кабинета только мнимую оппозицию. В действительности же социал-демократы отнюдь не стремились к скорому падению кабинета Шлейхера и к очередным выборам в рейхстаг. Как и прежде, руководство СДПГ в большей степени страшилось того, что новые выборы в начале 1933 г. могут легко обернуться для партии политической катастрофой, а именно превышением голосов, поданных за КПГ, над электоратом СДПГ. Уже поэтому для СДПГ был весьма важен шанс представить себя в рейхстаге на некоторое время в качестве энергичной оппозиции. Предложением о вынесении вотума недоверия правительству социал-демократы стремились лишь не отстать от коммунистов, которые также объявили о своем намерении выступить с аналогичной инициативой. Втайне же руководство СДПГ сделало ставку на то, что НСДАП и Центр заблокируют голосование о вынесении вотума недоверия. Что касается партии Центра, то это ожидание было вполне обосновано. В остальном же социал-демократы могли только надеяться на то, что страх национал-социалистов перед новыми выборами превышает их собственный^{590}.

6 декабря 1932 г. новоиспеченный рейхстаг собрался на свое организационное собрание. После агитационной речи старейшины, национал-социалиста и генерала в отставке Литцмана, депутаты вновь выбрали президентом рейхстага Германа Геринга вопреки голосам фракций социал-демократов и коммунистов. Предложение КПГ, включить в повестку заседания следующего дня рассмотрение запроса коммунистической фракции о вынесении вотума недоверия правительству было отклонено подавляющим большинством голосов. Голосами НСДАП был также отклонен запрос СДПГ, начать очередное заседание с выступления правительства.

Вместо этого на втором заседании рейхстага 7 декабря депутаты занимались обсуждением выдвинутого национал-социалистами законопроекта о замещении рейхспрезидента, зафиксированного в повестке дня первым пунктом. В соответствии со статьей 51 Веймарской конституции в случае «недееспособности» или «досрочного сложения президентских полномочий» рейхспрезидент должен был быть замещен рейхсканцлером. Гинденбург отпраздновал 2 октября 1932 г. свое 85-летие. Если бы во время канцлерства Шлейхера он умер или настолько тяжело заболел, что больше не смог бы отправлять свои обязанности, то полномочия рейхспрезидента, рейхсканцлера и министра рейхсвера оказались бы временно сосредоточены в одних руках, а именно в руках генерала фон Шлейхера. Этому хотели воспрепятствовать национал-социалисты своим предложением, согласно которому полномочия рейхспрезидента подлежали передаче президенту Имперского верховного суда. В этом начинании они заручились поддержкой большинства буржуазных партий, а также социал-демократов, которым также казалась опасной дальнейшая концентрация власти у Шлейхера. Таким образом, в ходе третьего чтения 9 декабря законопроект НСДАП без труда получил поддержку большинства, необходимого для внесения изменений в конституцию: за него проголосовали 403 депутата, в то время как 126 депутатов от КПГ и ДНФП голосовали против.

Преобладающее большинство депутатов также высказалось за отмену социально-политической части декрета от 4 сентября 1932 г., на основании которой правительство рейха было в том числе наделено полномочиями для принятия особенно спорного декрета о тарифной политике от 5 сентября 1932 г. Поддержку парламентского большинства также получил законопроект об амнистии лиц, осужденных за определенные политические правонарушения. Амнистия стала результатом интенсивных переговоров, которые три фракции — НСДАП, КПГ и СДПГ — вели в комитете рейхстага с министром юстиции Гюртнером. Запросы об организации «зимней помощи» для безработных и полной отмене декрета от 4 сентября были переданы на рассмотрение компетентных комитетов вопреки голосам социал-демократов и коммунистов. 9 декабря 1932 г. рейхстаг принял решение о переносе своих заседаний на неопределенное время. Против снова вместе голосовали коммунисты и социал-демократы, в поддержку этого решения выступила НСДАП. Одновременно президент рейхстага был уполномочен, по согласованию с Советом старейшин, созвать следующее заседание парламента.

В конечном счете от такой короткой сессии рейхстага выиграло правительство Шлейхера. Оно не подчинилось народному представительству и при этом не потерпело серьезного поражения. Социал-демократы также полагали, что они могут говорить об успехе своей политики. Они продемонстрировали свое оппозиционное отношение, одновременно избежав падения правительства, чего они так не хотели. И даже более, им удалось приписать национал-социалистам репутацию партии, фактически выступающей проводником «политики толерантности» в отношении правительства. Утверждение «Форвартс» о том, что «этот рейхстаг с его антипарламентским большинством сумел за три коротких дня заседаний засвидетельствовать свое понимание ценности и значения работоспособного парламента», было все же чистой воды подменой действительного желаемым. На самом деле рейхстагу удавалось от случая к случаю достигать тактического парламентского большинства для решения отдельных правовых и социальных вопросов, но не конструктивного большинства, которое могло бы взять на себя всю совокупную ответственность. Поэтому декабрьская сессия рейхстага 1932 г. не была началом выхода из немецкого государственного кризиса. Социал-демократы и буржуазные политические силы существовали на «голодном пайке», «проедая» остатки былых дивидендов, да и это они могли делать только до той поры, пока национал-социалисты вели себя подгнетом обстоятельств аналогичным образом^{591}.

Национал-социалисты должны были придерживаться осторожной, нацеленной на завоевание времени, тактики поведения на сессии рейхстага еще и потому, что единство партии временно оказалось под серьезной угрозой. На муниципальных выборах в Тюрингии 4 декабря они понесли тяжелые потери: в сравнении с выборами в рейхстаг 6 ноября НСДАП потеряла четверть голосов, а в сравнении с выборами 31 июля — даже около 40 % голосов избирателей.

Для руководителя политической организации НСДАП Грегора Штрассера, который весьма пессимистично оценивал положение партии, выводы не оставляли сомнений: НСДАП была должна, если не хотела потерять свои последние шансы, отказаться от политики «все или ничего» и войти в правительство Шлейхера. Когда новый канцлер вечером 4 декабря 1932 г. предложил ему занять пост вице-канцлера, Штрассер не сказал «нет».

На следующий день на конференции руководства национал-социалистов, состоявшейся в Берлине в отеле «Кдйзерхоф», он предпринял попытку склонить Гитлера поддержать Шлейхера, но потерпел неудачу точно так же, как и 30 ноября в Веймаре. 8 декабря Штрассер принял решение подать в отставку со всех своих партийных постов. «Теглихе Рундшау», которая 9 декабря первой среди газет обнародовала сенсационную новость, оценивала поступок руководителя политической организации НСДАП как предвестника громких политических событий: если Штрассер станет вместо Гитлера вождем движения, только тогда возникнет возможность вывести НСДАП из болота ужасных упущений и промахов.

Это сообщение «Теглихе Рундшау» повергло Гитлера в состояние глубокой депрессии. «Если партия распадется, то один лишь выстрел — и через три минуты все будет кончено», — отметил он в ночном разговоре с самыми доверенными приближенными, в том числе с Геббельсом. Однако Штрассер так и не нанес удара, которого так опасались Гитлер и компания. Бывший глава политической организации НСДАП отправился 9 декабря в Мюнхен к семье, а потом устроил себе двухнедельный отпуск в Южном Тироле. Своим отказом от партийных постов Штрассер не стремился дать сигнал к свержению Гитлера и расколу НСДАП. Он просто не был готов и далее нести ответственность за политику, которая, по его мнению, должна была привести партию к краху. «Дворцовая революция провалилась», — записал 10 декабря в своем дневнике Геббельс. Еще вечером 9 декабря Гитлеру удалось в результате двух произнесенных речей, одной перед гаулейтерами и инспекторами, и второй — перед депутатами рейхстага от НСДАП, заново добиться от партии клятвы верности. Для внешнего мира все разногласия между фюрером и подавшим в отставку Штрассером были кое-как сокрыты. Что касается Грегора Штрассера, то впредь он был, во всяком случае, по мнению его личного врага Йозефа Геббельса, изолирован и стал политическим «покойником»^{592}.

Шлейхер расценивал ситуацию иначе. 13 декабря в речи, произнесенной перед командующими войск и военных округов, он упорно отстаивал свое мнение, что следует и далее стремиться «к сотрудничеству с нацистами под руководством Штрассера, с благословения Гитлера». Шлейхер даже заверил своих слушателей в том, что Гитлер сам «в глубине своего сердца» совсем не желает занять пост рейхсканцлера. В январе, заявил канцлер, выяснится, имеется ли в рейхстаге прочное большинство. Как только рейхстаг будет созван, перед национал-социалистами будет поставлен вопрос, хотят ли они участвовать в формировании большинства. Если ответ будет отрицательным, то придет черед борьбы и времени роспуска рейхстага и прусского ландтага. Чтобы победить в такой борьбе, закон и право должны быть на стороне правительства. Поэтому никто не должен удивляться тому, что будут предприняты все новые попытки привлечь национал-социалистов к власти и возложить на них ответственность за судьбу государства. Крах НСДАП не отвечает государственным интересам Германии.

В середине декабря 1932 г. Шлейхер считал все еще возможным прийти к соглашению с Гитлером и Штрассером. Только в случае провала еще одной попытки привлечь национал-социалистов к участию в имперском правительстве канцлер был готов объявить им борьбу «не на жизнь, а на смерть». В обоих случаях было необходимо, по возможности, избегать конфронтации с рабочими, организованными в профсоюзы. В этом отношении у Шлейхера был поводдля скрытого оптимизма. 8 декабря 1932 г. председатель Объединенной федерации христианских профсоюзов Генрих Имбуш заверил рейхспрезидента в том, что его организация испытывает «большое доверие к имперскому правительству и его главе, господину рейхсканцлеру фон Шлейхеру». К досаде многих партийных товарищей, похожие высказывания Теодора Лейпарта, председателя АДГБ, процитировала 5 декабря парижская газета «Эксцельсиор», которая, в свою очередь, отметила, что в отношении нового канцлера наблюдается большая доброжелательность со стороны профсоюзов. Тем самым «поперечный фронт» еще не был образован, но и о политической изоляции правительства в середине декабря 1932 г. уже нельзя было больше говорить^{593}.

Когда рейхсканцлер представил 15 декабря по радио программу действий своего правительства, он сделал это с ярко выраженным чувством собственного достоинства. Для начала он попросил слушателей видеть в нем «не только солдата, но и стоящего над партиями защитника интересов всех слоев населения, возглавившего правительство, надеюсь, лишь на короткое время, видеть человека, принесшего не меч, но мир». Его мнение в отношении военной диктатуры, вероятно, известно всем, заявил Шлейхер, однако он повторил его еще раз: «На кончике штыка сидеть неудобно, а это значит, что невозможно править длительное время, не имея широкой народной поддержки». В настоящий момент он был бы весьма удовлетворен, если бы народное представительство, за которым он признавал право на здоровую дозу недоверия к правительству, дало бы ему последнему возможность осуществить свою программу, которая, по сути, состоит из одного пункта: «Создавать рабочие места!»

Рейхсканцлер также придал большое значение «еретическому» утверждению, что он не является ни сторонником капитализма, ни сторонником социализма и что такие понятия, как частная или плановая экономика, перестали вызывать у него ужас. Необходимо было оживить как внутренний рынок, так и экспорт, поощрять наряду с частной инвестиционной деятельностью увеличение рабочей занятости государством, а также обратить внимание на тесную связь между трудоустройством, организацией поселений[70] и обеспечением безопасности границы на востоке Германии. Все это требовало «дружеского сотрудничества всех слоев населения», чего можно достичь только в том случае, если в ходе обустройства страны не будет также забыта социальная точка зрения. «Итак, социальный генерал — я уже слышу, как некоторые мои слушатели произносят эти слова, недоверчиво или даже с насмешкой пожимая плечами. Да, мои дамы и господа, на самом деле нет ничего более социального чем армия, формируемая по принципу всеобщей воинской обязанности, в которой бедный и богатый, офицер и рядовой вместе стояли в одном строю и доказали беззаветными подвигами в годы мировой войны существование такого товарищества и такого чувства солидарности, которого не знала история».

По ряду социально-политических вопросов Шлейхер высказался более конкретно. Он приветствовал решение рейхстага аннулировать социально-политическую часть декрета от 4 сентября и сообщил, что его кабинет днем ранее признал утратившим силу основывавшийся на ней декрет от 5 сентября. Дальнейшее понижение доходов рабочих рейхсканцлер характеризовал как то, что «нельзя далее переносить в социальном плане и что не является целесообразным с экономической точки зрения». Его правительство, отмечал Шлейхер, выступает сторонником социального страхования и сделает все, чтобы поддерживать страховщиков в работоспособном состоянии. Одобрив одно из требований социал-демократов, рейхсканцлер объявил об организации особой «Зимней помощи» для безработных, которая должна была сопровождаться удешевлением свежего мяса и бытового угля. Во внешнеполитической части своей речи Шлейхер выделил претензии Германии на равноправие, а в ее военно-политическом разделе он повторно заявил о своем намерении ввести всеобщую воинскую повинность в рамках милиции.

В заключение рейхсканцлер обратился с призывом к союзам, группам и партиям не отворачиваться от сотрудничества с правительством. Сам же он будет неустанно трудиться во имя «объединения всех сил доброй воли», которые и должны обеспечить президентскому правительству поддержку и отклик в народе. Последние слова можно было понимать только как отказ Шлейхера от стиля правления его предшественника Франца фон Папена, которого он в начале своей речи величал своим другом и «рыцарем без страха и упрека». «Однако я хотел бы возразить всем тем, кто полагает, что авторитарное правление государством может обойтись без поддержки народа, тем, кто, помимо этого, отклоняет любой вид сотрудничества с парламентом. Им я заявляю, что одного мужества и воли недостаточно для правления, к этому необходимо добавить понимание народного восприятия и умение распознать благоприятный психологический момент. Поэтому возглавляемое мной правительство избрало путеводной нитью своей деятельности лучшее из изречений Мольтке: “Сначала взвешивай, потом рискуй”»[71].

Правительственная декларация Шлейхера была образчиком «балансирования на канате»: он что-то дал и «левым», и «правым», а также заявил о многом, с чем могло бы согласиться большинство населения. Однако противоречия между политическими интересами нельзя сгладить за счет элегантных формул. Это же можно было с полным правом утверждать в отношении конфликта между промышленностью и сельским хозяйством по вопросу таможенной политики, который уже однажды стал причиной серьезных разногласий в кабинете Папена. По этому поводу Шлейхер грубовато заявил, что он применит метод, суть которого состоит в том, чтобы «запереть министра экономики и министра продовольствия как кардиналов конклава, пока они не найдут правильную среднюю линию». Но успешным этот рецепт не был. Решение, которое правительство приняло 21 декабря, скорее выглядело как капитуляция перед Ландбундом, чем компромисс между требованиями сельского хозяйства и интересами всего остального общества. Чрезвычайное постановление, последовавшее 23 декабря, уполномочивало правительство отдать распоряжение о принудительном добавлении масла в маргарин. Это мероприятие, которое обосновывалось падением цен на масло и задумывалось как помощь крестьянскому сельскому хозяйству, вызвало бурные протесты, начиная от профсоюзов и союзов промышленников и заканчивая почти всеми партиями. Имперский союз немецкой промышленности предупреждал, что ему не составит труда заручиться поддержкой избирателей для проведения процедуры народной инициативы против нового декрета. Свободные профсоюзы протестовали против подорожания маргарина — «важнейшего средства народного питания», а газета «Дойче», орган христианско-национальных профсоюзов, писала о «побочном правительстве крупных аграриев», влияние которого на рейхспрезидента становится очевидным при любом удобном случае.

Но и аграрии были, в свою очередь, недовольны новым декретом. 29 декабря председатель Ландбунда граф Калкрейт потребовал полного запрета на ввоз масла, что означало торговую войну с Голландией и Данией. Для помещиков массивная поддержка требований молочного хозяйства была частью политики объединения всех сил отрасли. Таким образом перерабатывающая сельскохозяйственная промышленность должна была быть вовлечена во фронт противников Шлейхера, который остэльбское юнкерство намеревалось на самом деле образовать совершенно подругой причине: канцлер в своей правительственной речи заявил о приверженности идеи поселений, тем самым бросив вызов старо-прусским латифундистам, как это сделало семь месяцев назад, в мае 1932 г., правительство Брюнинга своим постановлением о поселениях^{594}.

Рейхсканцлера, для которого так много значила поддержка основных социальных групп населения, должно было сильно беспокоить, что в конце 1932 г. против него оказались настроены почти все профессиональные союзы. И хотя камнем преткновения был только один вопрос, но этот единственный вопрос был чрезвычайно важен для широких масс. Скромная «Зимняя помощь» безработным, решение об организации которой кабинет также принял 21 декабря 1932 г., не могла смягчить возмущение, вызванное «маргариновым» декретом. Правительство генерала Шлейхера подвергалось опасности стать столь же непопулярным, как и правительство его предшественника.

Но у правительства Шлейхера были тем не менее и успехи, которые оно на рубеже нового года могло занести в свой актив. К ним относился указ рейхспрезидента от 19 декабря, который, ссылаясь на «зримо наступившее сегодня политическое успокоение», отменил целый ряд особых уголовно-правовых санкций за политические правонарушения и распустил особые суды, образованные в августе. Поводом для удовлетворения правительства также послужило недопущение потенциального «рождественского кризиса». 19 декабря Совет старейшин рейхстага отклонил запросы СДПГ и КПГ о созыве парламента, после того как статс-секретарь Планк предварительно заявил, что проведение сессии рейхстага до Рождества будет воспринято правительством как конфликтный прецедент. Как и в случае с переносом заседаний рейхстага 9 декабря, правительство Шлейхера вновь выиграло бесценное время.

Как свой успех правительство также расценивало план по увеличению рабочей занятости, который рейхскомиссар Гюнтер Тереке смог предложить на общественное обсуждение 21 декабря после тяжелых дебатов в кабинете и в рейхсбанке. Это была программа проведения неотложных мероприятий, согласно которой организаторы общественных работ получали первоначальный заем на сумму до 500 млн рейхсмарок, причем большую часть расходов на выплату процентов брало на себя государство. Однако общественная реакция на программу не оправдала ожиданий правительства. СДПГ и профсоюзы опротестовали сохранение для частных предпринимателей государственных долговых обязательств, принимаемых в счет уплаты налогов, выдвинув аргумент, что эта мера правительства фон Папена до сих пор не способствовала оживлению рынка труда, зато ограничила кредитную маржу рейхсбанка. Многие предприниматели, наоборот, ставили в вину Шлейхеру и Тереке одностороннюю поддержку государственного сектора экономики. В многочисленных прошениях и резолюциях они требовали от имперского правительства незамедлительно вернуться к «Мюнстерскому курсу» — к проведению частнокапиталистической конъюнктурной политики кабинета Папена в чистом виде^{595}.

Зато большее одобрение встретило решение рейхсканцлера прекратить бойкот конференции по разоружению в Женеве, который Германия проводила с 12 сентября. Этот шаг стал возможным в результате компромиссной формулы, к которой в результате продолжительных торгов пришли США, Великобритания, Франция, Италия и Германия. Соответствующее соглашение было подписано 11 декабря. С одной стороны, оно признавало справедливым притязание Германии на равноправие в военном отношении, с другой — оно также учитывало французские интересы, требуя создания системы коллективной безопасности для всех наций. Министр иностранных дел фон Нейрат ставил себе в заслугу то, что, несмотря на ожесточенное сопротивление Франции, из проекта соглашения пяти держав был вычеркнут пункт, согласно которому Германии отказывалось в праве на вооружение. Шлейхер также полагал, что достигнутый результат превзошел все самые смелые ожидания. Однако Франция продолжала настаивать на приоритете Версальского мирного договора над всеми более поздними особыми договоренностями. Таким образом, в конце 1932 г. еще было совершенно неясно, в какой степени формула 11 декабря будет иметь действительные последствия для достижения равноправия Германии в военной области^{596}.

Зато несомненным был прогресс в другой сфере внешней политики. За две недели до Нового года Шлейхер мог констатировать, что за время его канцлерства существенно улучшились отношения с Советским Союзом. Падение франкофила Папена, враждебно настроенного по отношению к СССР, было воспринято в Москве с большим облегчением. Что же касается нового канцлера, то про него было известно, что он намерен продолжать традиционно хорошее сотрудничество между рейхсвером и Красной армией. Кремль и Коминтерн даже были склонны к существенной переоценке позиции Шлейхера. Так как Шлейхер сосредоточил в своих руках пост канцлера, рейхсвер и всю исполнительную власть в Пруссии, то его считали самым могущественным канцлером за всю историю Веймарской республики.

19 декабря 1932 г. Шлейхер принял народного комиссара по иностранным делам СССР М. М. Литвинова. Последний подтвердил, что канцлер, очевидно, знал уже и так: «В свое время советское правительство с недоверием относилось к фон Папену, но этого не будет в отношении правительства Шлейхера». Литвинов ни в малейшей степени не был возмущен, когда Шлейхер перевел разговор на немецких коммунистов, подчеркнув в этой связи следующее противоречие: «С одной стороны, коммунисты утверждают, что они якобы борются с Версальским миром, с другой — они рьяно выступают против любого усиления военной мощи Германии и доносят об этом иностранным державам. Россия за счет своего сурового законодательства гораздо лучше, чем Германия защищена от таких внутриполитических возмутителей спокойствия». Реакция советского дипломата была обезоруживающей. Он заявил, что расценивал бы «вполне естественным, если бы с коммунистами в Германии обращались таким же образом, как в России имеют обыкновение обращаться с врагами народа».

Не менее успокаивающим было для Шлейхера и другое заявление Литвинова. Пакты о ненападении, которые Советский Союз заключил в июле 1932 г. с Польшей и в конце ноября — с Францией ни в коей мере не направлены против Германии, заверил нарком. «Их цель заключается только в том, чтобы способствовать успокоению ситуации, а также лишить весь мир, и в первую очередь Францию, возможности выставлять Россию как угрозу миру во всем мире». Шлейхер, в свою очередь, заявил, что он отнюдь не воспринимает эти пакты трагически. «Когда пойдет борьба не на жизнь а на смерть, то жизненная необходимость окажется сильнее, чем все эти пакты. Жизненные интересы неизбежно приведут Россию на сторону Германии», — констатировал канцлер, с чем Литвинов безоговорочно согласился.

Но одно конкретное пожелание советской стороны не мог исполнить даже Шлейхер. С июня 1931 г. своей ратификации в рейхстаге ожидал подписанный обеими сторонами протокол о пролонгации Берлинского договора 1926 г., в свое время заключенного на пятилетний срок. Брюнинг, исходя как из внешне-, так и внутриполитических причин: тактичности по отношению к Франции, боязни конфронтации с национал-социалистами, а также глубокой личной антипатии в отношении Советского Союза, — всеми возможными способами тормозил эту ратификацию. С момента же выборов 31 июля 1932 г. вообще не было никакой надежды получить в рейхстаге поддержку большинства, необходимую для ратификации протокола. Шлейхер пообещал Литвинову, что он предпримет проверку на предмет того, можно ли будет в чрезвычайном случае утвердить протокол без участия рейхстага. Но так как при подобном развитии событий он вероятно вызвал бы конституционный конфликт, то ради второстепенного по большому счету вопроса Шлейхер не хотел идти на такой риск.

Встреча между Шлейхером и Литвиновым наглядно подтвердила, что Советский Союз проводил в отношении Германии, как и всех остальных капиталистических государств, двойственную политику. На ближайшую перспективу самым важным для Москвы был вопрос собственной безопасности. Но долгосрочный прогноз отношений между СССР и Германией выглядел иначе. 6 декабря 1932 г. «Правда» предсказала, что правительство Шлейхера, очевидно, попытается смягчить противоречия между тяжелой индустрией и обрабатывающими отраслями за счет инфляционных мероприятий: «Но этот путь приведет к еще более серьезному обострению противоречий внутри немецкой буржуазии, к небывалому расстройству экономической и политической системы Германии и к быстрому вызреванию революционного кризиса».

«Роте Фане» оценивала ближайшую перспективу в своей новогодней статье в том же ключе. 1932 г., говорилось в ней, стал «годом коммунистического триумфа». Но немецкие коммунисты должны понять, что они движутся навстречу «периоду исторических свершений». «Продолжение борьбы против Шлейхера, усиление пролетарского наступления на посягательства капиталистов, нацеленные на сами основы существования широких масс и их организаций. Агитировать, маршировать, сражаться до тех пор, пока не будет расчищен путь для социализма — вот наш прогноз на 1933 г. Миллионы живут в Германии с твердым как железо намерением разорвать немецкое звено в цепи мирового капитализма. Миллионы пойдут по пути, на котором в очистительном огне ада капиталистического кризиса они станут закаленными коммунистами, готовыми на все, чтобы рабочая и крестьянская республика стала явью, чтобы произошло социальное и национальное освобождение Германии. “Мы можем выдержать еще более суровые испытания, — сказал Карл Маркс, — но эти испытания неминуемо станут преддверием революции”»^{597}.

Заявления, сделанные накануне нового года Гитлером, были выдержаны в гораздо менее агрессивном тоне. В своей новогодней статье, опубликованной в «Национал-социалистише Корреспонденц», он в очередной раз выступил в защиту позиции, занятой им 13 августа и 25 ноября 1932 г. Гитлер отклонил тогда компромиссы, поскольку они несли в себе зародыш уничтожения партии, а тем самым и всего будущего Германии: «Но я принимал эти решения также в надежде на то, что мои товарищи по партии поймут, что для меня лично как для человека, а также для большинства руководства моей партии было бы гораздо проще сыграть роль министра без реальной власти, чем снова ринуться в борьбу за власть. Сегодня как никогда я полон решимости не продавать право первородства национал-социалистического движения за чечевичную похлебку участия в бессильном правительстве. Самой большой задачей грядущего года будет донести до каждого национал-социалистического борца, члена партии или ее сторонника, что НСДАП не является самоцелью, а лишь средством достижения цели».

4 января 1933 г. Гитлер встретился в Кёльне в доме банкира фон Шрёдера с человеком, которого он считал в первую очередь ответственным за свое поражение 13 августа 1932 г., — Францем фон Паленом. Непосредственным толчком к этой встрече стала речь Папена в «Херренклуб» в Берлине, произнесенная 16 декабря, в которой бывший канцлер еще раз настойчиво выступил за участие НСДАП в правительстве. Посредником между сторонами стал один из слушателей Папена, Курт фон Шрёдер. По окончанию речи он переговорил с отставным канцлером, после чего мог посчитать себя уполномоченным установить контакт с Гитлером. Вопреки всем более поздним заверениям Папена целью, которую он преследовал в ходе «кёльнской встречи», отнюдь не было достижения соглашения между Гитлером и Шлейхером. Задачей Папена было навести мосты между Гитлером и Гинденбургом. Если кто и мог преодолеть недоверие рейхспрезидента в отношении «богемского ефрейтора», то только Папен. Это делало его для Гитлера весьма интересным собеседником. В свою очередь, для бывшего канцлера альянс с Гитлером был шансом снова вернуться к власти.

Казалось, что в ходе встречи в Кёльне Папен и Гитлер пришли к соглашению о неком виде «дуумвирата», хотя оставалось неясным, кто же должен встать во главе нового правительства. Можно быть уверенным, что Гитлер повторил свое требование занять место канцлера. Папен исходя из всего того, что мы знаем о его позиции в августе и в ноябре 1932 г., очевидно, не настаивал на том, чтобы пост главы кабинета «национальной концентрации» достался ему. Но он также не мог не упомянуть 4 января о стойком предубеждении Гинденбурга в отношении рейхсканцлерства Гитлера. Очевидно, по ходу беседы Гитлер не исключал полностью того, что непродолжительное время может существовать альтернатива его канцлерству. 10 января Геббельс сделал запись в дневнике о своем разговоре с фюрером, который состоялся днем ранее: «Гитлер сообщил мне. Папен категорически против Шлейхера, хочет его свергнуть и полностью устранить. Еще имеет доступ к уху Старика. Живет также у него. Готовит соглашение с нами. Либо канцлерство, либо силовые министерства. Обороны и внутренних дел. Это приемлемо».

В пользу предположения того, что Гитлер 4 января не отклонил наотрез промежуточное решение в виде номинального канцлерства Папена, свидетельствует также то, что именно бывший глава правительства доверительно поведал об этой встрече в следующие дни. Когда Папен встретился 7 января в Дортмунде с ведущими промышленниками Крупом, Рейшем, Шпрингорумом и Фёглером и сообщая им о кёльнской встрече, он создал впечатление, что Гитлер готов ограничиться ролью «младшего партнера» в кабинете, возглавляемом консервативными силами. Подобная договоренность полностью соответствовала бы устремлениям правого крыла тяжелой промышленности. Если Папен действовал во имя такого решения проблемы, то он мог быть отныне уверен в поддержке ряда авторитетных промышленников. Однако к ним не относился Крупп и возглавляемый им Имперский союз немецкой промышленности. Несмотря на некоторое предубеждение в отношении Шлейхера, головной союз промышленности не видел повода для замены действующего правительства кабинетом, которого следовало опасаться, поскольку тот был способен разжечь в народе политические страсти.

Намерение обеих сторон держать кёльнскую встречу в тайне полностью провалилось. Берлинский зубной врач Гельмут Эльбрехтер, поддерживавший хорошие отношения с известными политиками и журналистами, в том числе Шлейхером, Брюнингом, Тревиранусом, Штрассером и Церером, заранее узнал о встрече и отправил фотографа к дому банкира фон Шрёдера. 5 января «Теглихе Рундшау» известила немецкую общественность в сенсационно поданном и снабженном фотографиями очерке не только о факте встречи Папена и Гитлера, но и о предположительном содержании их беседы. Согласно газете, участники встречи взвешивали возможность создания правительства с Гитлером во главе, задействовав хорошие связи Папена с Гинденбургом. Бывший рейхсканцлер тут же выступил с опровержением: разговор ни в коем случае не был направлен против Шлейхера и действующего правительства, речь шла только о включении НСДАП в движение национальной концентрации. Немного позднее последовало также совместное заявление, подписанное Гитлером и Папеном, выдержанное в аналогичном тоне^{598}.

Шлейхер, который не питал ни малейшего сомнения в отношении главного мотива кёльнской встречи, попытался сохранить хорошую мину при плохой игре. После беседы с Папеном, состоявшейся 9 декабря, он также выпустил официальное коммюнике, в котором утверждалось, что все утверждения о каких-либо противоречиях между ним и его предшественником полностью надуманы.

Гинденбург, которому Папен непосредственно вслед за встречей со Шлейхером рассказал один на один о своих переговорах с Гитлером, поверил бывшему канцлеру. Рейхспрезидент заметил, разговаривая со статс-секретарем Мейснером, что Гитлер больше не настаивает на передаче ему всей полноты власти и готов принять участие в коалиционном правительстве вместе с правыми партиями. Он, Гинденбург, в свою очередь, дал согласие на то, чтобы Папен втайне на этих условиях поддерживал контакт с Гитлером. Так как нельзя предположить, что Гитлер окажет поддержку нынешнему правительству Шлейхера или по меньшей мере займет в его отношении толерантную позицию, то теперь встает вопрос о формировании нового правительства под руководством Папена, заявил Гинденбург^{599}.

Первое следствие контактов между Гитлером и Папеном осталось незамеченным широкой публикой: Шлейхер не отважился назначить Грегора Штрассера, вернувшегося незадолго до Рождества из отпуска, своим вице-канцлером и министром труда. Гинденбург, который принял у себя 6 января бывшего руководителя Политической организации НСДАП и сохранил о нем очень хорошее впечатление, не имел ничего против этого намерения канцлера. Но позиция Гитлера, начиная с 4 января, вновь расценивалась настолько сильной, что Шлейхер едва ли мог рассчитывать на то, что у Штрассера есть шанс переманить существенную часть НСДАП в правительственный лагерь. Хотя канцлер и не отказался полностью от своего намерения, но сначала он хотел выждать, пока не прояснится политическая ситуация.

В тот же день, когда Гинденбург встречался со Штрассером, Шлейхер принял прусского министра-президента Отто Брауна. О встрече стало известно только то, что оба обсуждали подспудно тлеющий конфликт между правительством Брауна и «правительством комиссаров», а также то, что Браун потребовал отмены декрета от 20 июля 1932 г. Но это была только полуправда. Если следовать мемуарам Брауна, то он предложил Шлейхеру 6 января 1933 г. смелый план разрешения немецкого государственного кризиса. Канцлер должен был аннулировать декрет о назначении рейхскомиссара, вслед за тем он, Браун, невзирая на свое здоровье, вновь прочно возьмет в свои руки руководство Пруссией.

Далее Браун якобы предложил канцлеру: «Вы распускаете рейхстаг, я добиваюсь роспуска ландтага. Потом мы отодвигаем новые выборы до весны, правим с помощью чрезвычайных декретов и вместе ведем энергичную борьбу против притязаний национал-социалистов на власть. Они уже потеряли во время ноябрьских выборов два миллиона голосов, давно достигли своего политического пика и сейчас находятся на спаде. Нам нужно только подтолкнуть их, чтобы на выборах весной нанести им решающее поражение… после этого у нас будет работоспособный парламент и мы сможем стать хозяевами этого тяжелого положения, тем более принимая во внимание, что экономический кризис, очевидно, уже достиг своего пика и есть надежда на улучшение экономической ситуации».

Тем самым один из ведущих социал-демократов впервые высказался за нарушение конституции в форме переноса очередных выборов для того, чтобы удержать антиконституционное движение национал-социализма на дистанции от власти. Готова ли была социал-демократия поддержать своего партийного товарища на этом пути, остается в высшей степени сомнительным. Но до проверки на практике дело не дошло. Шлейхер не мог пойти на соглашение с Брауном, не потеряв при этом власть. Отмена декрета от 20 июля 1932 г. была бы воспринята не только правыми силами как капитуляция перед левыми. Немыслимо было представить, чтобы с таким требованием согласился Гинденбург. Таким образом, умозрительная игра Брауна была полностью лишена малейшего чувства реальности, которым министр-президент Пруссии был когда-то знаменит^{600}.

Спустя неделю после кёльнской встречи Папена и Гитлера рейхсканцлер должен был принять к сведению, что делом свержения его правительства систематически занимается также мощная организация, являющаяся представителем интересов сельского хозяйства. 11 января 1933 г. в ходе совещания с рейхсканцлером и министрами фон Брауном и Вармбольдом, проходившего под председательством Гинденбурга, Ландбунд вновь потребовал незамедлительного проведения в жизнь решения о принудительном добавлении масла в маргарин, а также широкого введения протекционистских пошлин и защиты сельского хозяйства от судебных взысканий. Непосредственно после встречи правительству стало известно, что несколькими часами ранее правление Ландбунда передало прессе свое заявление, в котором самый крупный сельскохозяйственный союз нападал на правительство, что можно было трактовать только как объявление войны. «Обнищание немецкого сельского хозяйства, в особенности крестьянской перерабатывающей промышленности, при халатном попущении нынешнего кабинета приняло размеры, немыслимые даже для чисто марксистского правительства», — говорилось в обращении Ландбунда. «Ограбление сельского хозяйства в пользу всесильных корыстных интересов интернационально ориентированной экспортной индустрии и ее приспешников продолжается… Вся прежняя деятельность имперского правительства поэтому не была организована соответствующим образом, в том числе в отношении выполнения поручений, данных господином рейхспрезидентом».

Что говорил Ландбунд и как он это делал, едва ли хоть как-то отличалось от содержания и методов национал-социалистической агитации. Это созвучие отнюдь не было случайным. Уже с декабря 1931 г. в президиум Ландбунда, состоявший из четырех человек, входил ведущий член «Аграрно-политического аппарата» НСДАП, депутат рейхстага Вернер Билликене, что уже само по себе отчасти предвосхищало «унификацию»[72]. Акция 11 января 1933 г. являла собой на тот момент высшую точку игры, которую вместе вели крупные аграрии из лагеря немецких националистов и национал-социалистические функционеры от сельского хозяйства.

Спустя два дня дополнительный удар по правительству нанес Рихард Вальтер Дарре, глава «Аграрно-политического аппарата» НСДАП. В открытом письме Шлейхеру он потребовал «решительного поворота руля государственной политики в направлении внутреннего рынка», на что, однако, способно только «правительство мужчин», а не «правительство, которое от охвативших его сомнений не знает, в какую сторону оно должно обратиться». И если президент Ландбунда граф Калкрейт во время своего приема у рейхспрезидента и рейхсканцлера предостерегал от растущих успехов «коммунистической травли» в деревне, то Дарре 13 января заклинал ополчиться против «чудовищного роста большевизации немецкого народа». Его письмо заканчивалось намеком на дружественную экспортерам политику преемника Бисмарка на посту канцлера: «Вместе с “генералом” Каприви началось время страданий немецкого сельского хозяйства. Дай бог, чтобы “генерал” фон Шлейхер был последним представителем этой злосчастной и враждебной сельскому хозяйству исторической и экономической эпохи».

Канцлер мог бы положить письмо Дарре под сукно, но на объявление войны со стороны Ландбунда необходимо было реагировать. Еще 11 января Шлейхер дал распоряжение обнародовать официальное сообщение, в котором Ландбунд обвинялся в демагогических и беспочвенных нападках на правительство рейха. Вслед за порицанием последовали санкции: правительство констатировало, что ввиду нелояльного образа действий правления Ландбунда оно вынуждено, «начиная с сегодняшнего дня, отклонить переговоры с членами правления союза». Но рейхспрезидент не примкнул к бойкоту. 17 января в своем письме президиуму Ландбунда он выразил надежду, что подписанный им в тот же день декрет об усилении гарантий в отношении судебных взысканий внесет свой вклад в успокоение сельского хозяйства^{601}.

Кампания аграриев против Шлейхера сильно напоминала ту беспардонную агитацию, с помощью которой Ландбунд в мае 1932 г. ускорил падение правительства Брюнинга. Но тогда на последнем этапе борьбы на первый план выдвинулась партия, которая сейчас заняла подчеркнуто выжидательную позицию. 11 января 1933 г. депутат рейхстага отДНФП Гергт заявил, выступая в бюджетном комитете, что правительству Шлейхера по справедливости также должен быть предоставлен «испытательный срок». Два дня спустя Гугенберг в беседе с канцлером даже выразил готовность со стороны своей партии войти в правительство. Но условия, которыми Гутенберг обставлял это предложение, Шлейхер не мог исполнить, если только он не хотел, чтобы против него ополчились промышленность и профсоюзы, средний класс и потребители. Председатель ДНФП хотел преодолеть ставший тем временем хроническим разлад между министерствами труда и продовольствия за счет объединения обоих ведомств в одних руках, а именно в своих собственных. Помимо этого, Гугенберг потребовал, согласно хорошо информированному источнику, чтобы преобразованный кабинет смог проработать без помех по крайней мере полгода — требование, которое можно было выполнить, лишь нарушив конституцию в результате принудительной отсрочки заседаний рейхстага или переноса новых выборов.

Более удобным партнером для Шлейхера был Эдуард Дингельдей, председатель Немецкой народной партии. С ним рейхсканцлер встретился 11 января. За два дня до этого ДФП открыто заявила о своем намерении и впредь поддерживать правительство Шлейхера. Это намерение полностью соответствовало официальной линии Имперского союза немецкой промышленности, который 12 января выступил с заявлением, в котором с беспримерной дотоле резкостью обрушился на позицию Ландбунда. От других либеральных партий Шлейхер также получил поддержку: 6 января председатель Немецкой государственной партии Герман Дитрих высказался на традиционной встрече вюртембергских демократов на праздник Богоявления за сохранение действующего кабинета.

Но два парламентария от Государственной партии и одиннадцать депутатов рейхстага от Народной партии могли внести лишь весьма скромный вклад в решение стоявшей перед Шлейхером задачи: заручиться убедительной поддержкой в парламенте. В начале 1933 г. было в высшей степени сомнительно, сможет ли кабинет пережить очередную сессию, если ему будет вынесен вотум недоверия. Но Шлейхер больше не хотел делать ставку на выигрыш времени, он хотел разрубить гордиев узел одним ударом. 4 января рейхсканцлер через статс-секретаря Планка известил Совет старейшин, что правительство готово в любой момент выступить перед рейхстагом со своей программой. Правительство, разумеется, также придает большее значение тому, что вслед за этим наступит прояснение ситуации. Кабинет, таким образом, не рассчитывал на то, что рейхстаг после оглашения правительственной декларации перенесет свою сессию или повременит с запросом о вынесении вотума недоверия. Национал-социалисты, в свою очередь, потребовали, чтобы назначение срока созыва рейхстага было поручено отсутствовавшему президенту рейхстага Герману Герингу. В результате голосования, в ходе которого национал-социалисты воздержались, Совет старейшин вопреки голосам СДПГ и КПГ, требовавшим собрать рейхстаг уже 10 января, принял решение о созыве заседания 24 января. Рудольф Брейтшейд комментировал позицию НСДАП, согласно «Форвартсу», следующими словами: дело сводится «практически к политике «толерантности» в отношении правительства Шлейхера»^{602}.

На самом деле национал-социалисты в отличие от Шлейхера делали, как и ранее, ставку на выигрыш времени. В ночь с 10 на 11 января Гитлер вновь встретился с Папеном — на этот раз в доме политизированного торговца шампанским Иоахима фон Риббентропа, недавно вступившего в НСДАП и проживавшего в Далеме, аристократическом квартале вилл в Берлине. В ходе встречи Гитлер узнал, что Гинденбург в разговоре с Папеном, состоявшемся днем ранее, снова высказался против канцлерства фюрера НСДАП. Вслед за этим Гитлер на некоторое время прервал свои контакты с Папеном. 15 января в одной из двух самых мелких федеральных земель Германии, Липпе-Детмольде, должны были состояться выборы в ландтаг. За их счет Гитлер намеревался сгладить впечатления от неудачи партии на последних выборах в рейхстаг и на муниципальных выборах в Тюрингии. Если бы ему удалось на примере Липпе доказать, что массы снова стремятся поддержать НСДАП, он мог бы вновь выступить перед консервативными силами с позиции силы и потребовать то, что, согласно его мнению, причиталось ему по праву — руководство новым правительством.

В первой половине января национал-социалистические митинги буквально прокатились по маленькому государству на севере Германии. Гитлер сам выступал на 16 крупных мероприятиях, кампанию ему в качестве ораторов составили все прочие авторитетные деятели НСДАП, в том числе Геринг, Геббельс, Фрик и прусский принц Август Вильгельм по кличке «Айви», один из высших фюреров СА. Такой натиск принес свои результаты. По сравнению с выборами в рейхстаг 6 ноября 1932 г. за национал-социалистов было подано дополнительно около шести тысяч голосов. В выигрыше оказалась также СДПГ — партия ландеспрезидента Генриха Драке, находившегося на своем посту с 1920 г. Увеличение числа ее избирателей по сравнению с ноябрем составило около четырех тысяч голосов. К проигравшим относились немецкие националисты, за которых было подано на четыре тысячи голосов меньше, а также коммунисты, потерявшие около трех с половиной тысяч избирателей.

НСДАП восславляла результаты выборов как свою великую победу. Региональный орган партии «Липпише куриер» озаглавил свою передовицу следующим образом: «Господин фон Шлейхер, подать в отставку! — Гитлер побеждает в Липпе! — Бурный рост голосов, поданных за НСДАП — с 34,7 % до 39,6 % по сравнению с последними выборами в рейхстаг». Геббельс записал в дневнике: «Партия снова на коне. Игра все же стоила свеч».

В действительности успех национал-социалистов был гораздо скромнее, чем это представляла нацистская пропаганда. По сравнению с выборами от 31 июля 1932 г. национал-социалисты, напротив, потеряли три с половиной тысячи голов, а на уровне рейха в целом партия никогда бы не смогла с такой интенсивностью провести избирательную кампанию, как она это сделала в маленькой земле, население которой едва достигало 160 000 жителей. Но в тот момент главное значение имело психологическое воздействие: казалось, что НСДАП снова на подъеме. Это укрепляло позиции Гитлера перед буржуазными правыми — немецкими националистами, у которых его партия отобрала большинство голосов. Гитлер теперь также мог отважиться нанести решающий удар по Штрассеру. На конференции гауляйтеров, состоявшейся в Веймаре 16 января, он поквитался с бывшим руководителем Политической организации НСДАП. Ее результат был однозначным: Штрассер больше не находил поддержки, а положение Гитлера внутри партии стало прочнее, чем когда-либо ранее^{603}.

Спустя день после выборов в Липпе правительство рейха собралось первый раз в новом году, чтобы обсудить политическую ситуацию. В прологе встречи Шлейхер отметил, «что в целом речь идет о двух вопросах: удастся ли привлечь национал-социалистов к сотрудничеству или они стремятся к борьбе с имперским правительством. Сотрудничество допустимо, конечно же, в различных формах: можно подумать об активной совместной работе в рамках правительства или о проведении линии толерантности в отношении кабинета или о чем-то похожем». Канцлер заявил, что он не намерен оттягивать решение. В случае если рейхстаг на предстоящем заседании поставит первым пунктом повестки дня рассмотрение запроса о вынесении вотума недоверия правительству, то он пошлет ему в письменной форме декрет о роспуске.

После этого Шлейхер вернулся к вопросу, который расколол правительство накануне его канцлерства, а именно — должны ли или нет через 60 дней после роспуска парламента в соответствии с конституцией состояться новые выборы. В частности, рейхсканцлер заявил: «Экономика отклоняет саму мысль о скорых новых выборах. Среди рабочего класса подобное настроение также получило весьма широкое распространение. При таком положении дел я расцениваю вполне возможным перенос новых выборов на осень. В любом случае, дойдет ли дело до новых выборов или нет, необходимо добиться поддержки правительства народными массами».

В отличие от последнего дня канцлерства Папена теперь ни один из министров не высказался против нарушающей конституцию отсрочки новых выборов, а тем самым — и против объявления чрезвычайного государственного положения. Лишь рейхскомиссар Тереке выразил осторожные сомнения и выступил за попытку «добиться от рейхстага дальнейшего продолжения линии толерантности». Министр внутренних дел Брахт подчеркнул, что «в любом случае достигнуто одно: больше не существует единого фронта против правительства». Министр финансов граф Шверин фон Крозиг, который в ноябре — начале декабря 1932 г. был самым решительным противником нарушения конституции, теперь безоговорочно поддержал перенос новых выборов.

Зато споры вызвал вопрос, действительно ли необходимо добиваться расширения опоры правительства? Министр продовольствия фон Браун сомневался в том, что если Штрассер войдет в правительство, то ему удастся привести с собой из НСДАП большое количество сторонников. Министр иностранных дел фон Нейрат выразил опасение, что в результате привлечения представителей партий «идея президентского кабинета будет предана забвению, на ее место придет идея кабинета партий». Статс-секретарь Мейснер выразил свое согласие с фон Нейратом, сделав упор на том, что «забвение идеи президентского кабинета таит в себе опасность для позиции, представленной господином рейхспрезидентом».

Но рейхсканцлер был полностью уверен в своем политическом курсе. С рейхспрезидентом он все уже подробно оговорил, заявил Шлейхер. Беседа с Гитлером еще предстояла, но он, Шлейхер, выражал прочную уверенность в том, что тот больше не стремится к власти. Последнее время Гитлер добивался для НСДАП только поста министра рейхсвера, но Гинденбург тем не менее выступил против предоставления ему этого портфеля. Правительство остро нуждается в широкой опоре, «возможно от Штрассера до Центра». Гугенберга он также считал необходимым привлечь на свою сторону, поскольку без него нельзя было рассчитывать на немецких националистов. То, что кабинет не получит парламентского большинства без Гитлера, Шлейхер вполне осознавал: «Все же надо надеяться на постепенный перелом в настроениях народа в пользу правительства. Но этого можно достигнуть только в результате успехов имперского правительства в сфере конструктивной деятельности».

Самым принципиальным высказыванием Шлейхера был тезис о том, что «нельзя заниматься политикой в безвоздушном пространстве». В ходе дальнейшего обмена мнениями он еще раз вернулся к этой идее, давая ответ на предостережение фон Нейрата по поводу партийного кабинета: «На долгий срок никто не сможет править в Германии, если не завоюет расположения масс».

Брахт предложил назначить сроком новых выборов 22 октября или 12 ноября 1933 г. Попитц в ответ выразил сомнение, разумно ли уже сейчас назначать точную дату выборов, но натолкнулся на жесткую оппозицию министра внутренних дел. Дату новых выборов необходимо огласить незамедлительно, утверждал Брахт, т. к. в противном случае оппозиция будет постоянно требовать определения точного срока и заявит о своей победе, когда правительство будет вынуждено отступить. Министр юстиции Гюртнер полагал, что Вюртемберг и, возможно, также Бавария дадут свое согласие на перенос выборов. Однако он был настроен скептически и считал, что осенью ситуация вряд ли будет сильно отличаться от сложившейся на данный момент.

Возможные правовые и политические последствия переноса очередных выборов в рейхстаг, если верить протоколу заседания от 16 января 1933 г., остались вне рамок обсуждения правительства. Та же судьба постигла еще одно альтернативное предложение выхода из кризиса, очевидно, разработанное отделом вермахта в министерстве рейхсвера и приложенное к протоколу заседания: «Отказ от признания вотума недоверия, вынесенного рейхстагом, и подтверждение полномочий правительства рейхспрезидентом». В тексте утверждалось, что вотум недоверия является лишь выражением негативной воли рейхстага, не указывая при этом созидательного пути выхода из ситуации: «Но так как власть безусловно должна отправляться, один лишь вотум недоверия, вынесенный негативным большинством рейхстага, не должен служить причиной падения правительства. Напротив, полномочия правительства будут подтверждаться рейхспрезидентом до тех пор, пока парламент не вынесет другое, позитивное предложение».

Недостаток этого варианта, заключавшийся в том, что рейхстаг сможет «апеллировать к широкой публике и принимать решения, имеющие пропагандистский эффект», авторы документа не считали внушающим опасения: «Рейхстаг уже произведет к тому времени свой самый мощный залп, проголосовав за вотум недоверия… Деятельность парламента может оказаться действенной только в том случае, если он на самом деле начнет принимать правомерные законодательные акты. В этом, собственно, и заключается его задача, к исполнению которой народное представительство должно вернуться вновь. Если же конфликт рейхстага с правительством все же приведет к серьезным трудностям, то всегда в запасе остается вариант с роспуском парламента». Такое решение кризиса соответствовало принципам, согласно которым, по всей вероятности, консерваторы намеревались провести конституционную реформу: «Ограничение функций рейхстага преимущественно законодательством. Вотум недоверия имеет юридическую силу только в том случае, если за ним стоит позитивная воля большинства, направленная на придание политике других очертаний».

Предложение игнорировать вотум недоверия, вынесенный «негативным большинством», представляло собой, по мнению авторов документа, «сравнительно меньший конфликт с конституцией», чем перенос очередных выборов или принудительная отсрочка сессии рейхстага. На самом деле статья 54 конституции, ставившая рейхсканцлера и министров имперского правительства в зависимость от доверия рейхстага, не исключала того, что после вынесения вотума недоверия подавшее в отставку правительство может и далее оставаться на своем посту в качестве исполняющего обязанности. Конституция также не предусматривала каких-либо ограничений по времени существования такого правительства после его «парламентской смерти».

Один из самых известных немецких правоведов, Карл Шмитт, уже в конце 1928 г. в своем «Учении о конституции» назвал решение о вынесении вотума недоверия, принятое большинством парламента, неспособным сформировать правительство, «актом голой обструкции», из чего следовало, что при подобном развитии событий правительство не обязано подавать в отставку: «В любом случае правительстводолжно остаться, если одновременно принят указ о роспуске рейхстага». В декабре 1932 г. юрист и социал-демократ Эрнст Френкель пришел к выводу (который до него также сделали Карл Шмитт и Иоганн Хекель, на которых он прямо ссылается), что рейхстаг в качестве центрального органа Веймарской конституции столь долго будет неспособен к исполнению своих обязанностей, пока коммунисты и национал-социалисты будут сохранять парламентское большинство. Чтобы воспрепятствовать «деструктивному парламенту» в его намерении застопорить государственную машину, дав тем самым врагам конституции столь желаемый ими повод к путчу, Френкель предлагал изменить ее путем плебисцита. Согласно его предложению, вотум недоверия, вынесенный парламентом в отношении канцлера или министров, будет иметь своим правовым следствием отставку только в том случае, «если народное представительство сопроводит вотум недоверия позитивным предложением президенту назначить министром на место подавшего в отставку государственного функционера персонально поименованную кандидатуру».

Практики от политики на рубеже 1932–1933 гг. делали рейхсканцлеру предложения, также сводившиеся к фактическому введению конструктивного вотума недоверия, т. е. к преобразованию конституции без ее изменения. Уполномоченный представитель Баварии при рейхе, министериальдиректор Шперр, заявил в разговоре со Шлейхером 1 декабря 1932 г.: «Вынесение вотума недоверия не является решающим фактором. После этого можно также продолжать руководить страной в качестве кабинета, управляющего делами, т. е. пойти тем путем, который Папен отвергал как принижающий его авторитет». Депутат рейхстага и председатель Христианско-социальной народной партии Вильгельм Зимпфендорфер дал рейхсканцлеру аналогичный совет во время их беседы 19 января 1933 г.

Спустя пять дней парламентарий обосновал свою рекомендацию в письменной форме. Негативное парламентское большинство не имеет права жаловаться на несоблюдение принятых им решений, писал 24 января Зимпфендорфер канцлеру. Согласно статье 53 правительство назначалось и распускалось рейсхпрезидентом; оно должно было следовать решениям негативного большинства только в той степени, в какой могло нести ответственность за их проведение. «Вынесение вотума недоверия чисто негативным большинством в случае разумного и ответственного применения парламентско-демократической системы и конституции рейха может означает лишь демонстрацию ни к чему не способного недовольства… Если же такое состояние не удовлетворяет негативное большинство, то тогда оно всего лишь должно приложить усилия и преобразоваться в большинство позитивное. Но у негативного большинства нет права на то, чтобы своей шутовской игрой загонять государство в пропасть».

Но Шлейхер не вдавался в подробности тех предложений, которые были направлены на разрешение кризиса, не достигая порога введения чрезвычайного положения в стране. Очевидно, отсрочка очередных выборов была связана, по его мнению, с менее серьезным падением авторитета правительства, чем вотум недоверия рейхстага. Зависимость от парламента, неспособного к конструктивной работе, казалась Шлейхеру настолько непереносимой, что в начале 1933 г. он настаивал на быстром решении проблемы: если парламент своим поведением даст понять, что он не склонен к сотрудничеству с правительством, то он должен быть незамедлительно распущен. Хотя Шлейхер мог сослаться на то, что его правительство менее изолировано, чем кабинет Папена, было совершенно неясно, предоставит ли ему теперь Гинденбург на деле то, что он обещал Папену: роспуск рейхстага и антиконституционный перенос очередных выборов. Так как ни в первом, ни во втором не было уверенности, план по введению в стране чрезвычайного положения от 16 января 1933 г. основывался на в высшей степени хрупкой основе^{604}.

Через несколько дней после заседания правительства пресса была полна спекуляций о возможности предстоящего в скором времени введения чрезвычайного положения. 19 января Рудольф Брейтшейд обнародовал на собрании представителей СДПГ в Берлин-Фридрихсхайне то, что Шлейхер поведал ему 28 ноября 1932 г. о возможной отсрочке очередных выборов. Председатель фракции социал-демократов в рейхстаге также воспроизвел свой ответ рейхсминистру: для рабочего класса в целом такой шаг будет поводом выступить, используя все имевшиеся в его распоряжении законные средства, против такого рода нарушения конституции: «Подобная провокация без сомнения вызовет сильнейшую бурю протестов».

20 января 1933 г. газета «Форвартс» полагала, что ей уже был известен повод, который искало правительство для введения чрезвычайного положения: начальник берлинской полиции Мельхер дал разрешение на проведение 22 января, в воскресение, шествия национал-социалистов на Бюлов-Платц «строем против Карл-Либкнехт-Хауса», здания Центрального комитета КПГ. Контрдемонстрация коммунистов, также на Бюлов-Платц, была запрещена. Социал-демократическая газета полагала, что все это выльется в кровавые столкновения, которые будут использованы правительством как предлог, чтобы объявить проведение выборов невозможным. Но эскалации насилия не случилось. После того как правительство подтвердило запрет на проведение коммунистической демонстрации, несмотря на личные демарши депутатов рейхстага Торглера и Каспера в адрес Шлейхера, руководство КПГ призвало своих сторонников к дисциплине и осмотрительности, и массы последовали этому воззванию. Коммунистическая демонстрация была перенесена на 25 января^{605}.

Но темой, которая в это время больше всего занимала широкую общественность Германии, были отнюдь не демонстрации национал-социалистов и коммунистов или введение чрезвычайного государственного положения. На первом плане оказался скандал с финансовой помощью Восточной Германии. 19 января депутат от Центра Йозеф Эрзинг, секретарь Христианских профсоюзов, разоблачил в бюджетном комитете рейхстага подробности злоупотребления общественными средствами, выделенными для санации обремененных долгами дворянских поместий в Восточной Пруссии. В частности, Эрзинг заявил следующее: если круги, стоящие за Ландбундом, которые все время получали из общенародного кармана огромные суммы, выступают с нападками на имперское правительство, то этим делом должен заняться рейхстаг. И если субсидированные рейхом денежные средства пошли не на покрытие долгов, а на покупку шикарных авто, ставки на бегах и поездки на Ривьеру, тогда государство должно потребовать возврата денег. Круги латифундистов, утверждал Эрзинг, прилагают все усилия к тому, чтобы прекратить дальнейшее слушание вопроса о Восточной помощи в рейхстаге. Поэтому развивается такая бурная закулисная деятельность, нацеленная на немедленный роспуск рейхстага.

Речь Эрзинга в бюджетном комитете обратила на себя большое внимание еще и потому, что незадолго до этого в газетных сообщениях в связи с восточной помощью всплыло имя личного друга рейхспрезидента: Эларду фон Ольденбург-Янушау при распределении государственных средств, очевидно, было оказано особое предпочтение. В это же время стали известны обстоятельства, при которых Гинденбург в 1927 г. вступил во владение своим поместьем Нейдек. Усадьба, полученная им в подарок на 80-летие от немецких предпринимателей, была записана на имя его сына Оскара, чтобы позволить сэкономить тому на налоге на наследство. Это не было формальным нарушением действующего законодательства, но все же представляло манипуляцию, вредившую авторитету главы государства^{606}.

Спустя день после сенсационной речи Эрзинга Совет старейшин принял решение о переносе пленума рейхстага с 24 января на 31 января, сам же Совет старейшин для подстраховки должен был еще раз собраться 27 января. Инициатива переноса заседаний исходила от национал-социалистов, которые обосновывали свою позицию тем, что правительство еще не представило на рассмотрение рейхстага проект бюджета. Центр, обеспокоенный планами введения чрезвычайного положения, вынашиваемых кабинетом, также сделал ставку на выигрыш времени, все еще надеясь добиться парламентского решения кризиса с участием НСДАП. В то время как национал-социалисты охотнее всего вручили бы вопрос о дате созыва рейхстага в руки его президента Германа Геринга, Центр высказался всего лишь за недельную отсрочку заседаний. Так как СДПГ и КПГ настаивали на первоначальном сроке созыва — 24 января, предложение Центра стало промежуточным решением, которое в итоге было поддержано большинством. Статс-секретарь Планк подчинился ему, но от имени правительства еще раз подчеркнул, что оно, как и прежде, считает совершенно необходимым в интересах политического успокоения страны и ее экономического оздоровления как можно скорее недвусмысленно прояснить политическую ситуацию^{607}.

У национал-социалистов были весомые причины избегать созыва заседания рейхстага. Ничто не должно было помешать продолжению политических переговоров, которые Гитлер вновь начал вести вскоре после завершения выборов в Липпе. 17 января он провел беседу с Гугенбергом, которая, однако, не привела к конкретным результатам: лидер немецких националистов отказался в случае совместного образования правительства передать национал-социалистам прусское министерство внутренних дел, а вместе с ним и контроль над прусской полицией. На следующий день Гитлер встретился, снова на вилле Риббентропа в Далеме, с Папеном. Ссылаясь на успех партии на выборах в Липпе, Гитлер решительнее, чем 4 января в Кёльне, потребовал для себя пост рейхсканцлера. Но если сам Папен и был убежден в необходимости такого решения проблемы, то к этому моменту по-прежнему отсутствовали какие-либо признаки изменения позиции Гинденбурга: рейхспрезидент вновь отклонил предложение вручить Гитлеру канцлерские полномочия.

Тем временем положение рейхсканцлера становилось все более шатким. 21 января фракция немецких националистов в рейхстаге объявила о том, что она переходит в открытую оппозицию к кабинету Шлейхера. Нерешительная политика кабинета поставила под вопрос все предпосылки к улучшению, говорилось в решении фракции, которое тотчас же было передано рейхсканцлеру, но в печати появилось только 24 января. Главный упрек ДНФП гласил: экономическая политика правительства все больше и больше скатывается в «социалистически-интернациональную идейную колею». «Становится весьма опасным, когда возникает антагонизм между сильными и слабыми, особенно в сельском хозяйстве, что приводит к возникновению заразы большевизма в деревне. Повсеместно возникает подозрение, что нынешнее правительство рейха представляет собой не что иное, как ликвидацию авторитарной идеи, которую господин рейхспрезидент выдвинул вместе с формированием правительства Папена. Это означает возврат немецкой политики в русло, которое мы, как казалось, покинули благодаря усилению национального движения». В заключительном предложении своей резолюции немецкие националисты вновь заявили о приверженности убеждению, согласно которому «государственный и экономический кризис может быть преодолен только сильным государственным руководством».

Утверждение о том, что Шлейхер готовил почву для распространения «большевизма в деревне», было таким же демагогическим и абсурдным, как и обвинения, выдвинутые фракцией немецких националистов в рейхстаге восемью месяцами ранее против правительства Брюнинга, что его программа поселений является «законченным большевизмом». Но лозунг, который был успешно использован в мае 1932 г., вновь имел хорошие шансы произвести впечатление на Гинденбурга. Своим решением от 21 января немецкие националисты повернули в ту же сторону, что и Ландбунд десятью днями ранее. Фронт противников Шлейхера стал шире и сильнее, и они могли надеяться, что рейхспрезидент скоро открыто примкнет к ним^{608}.

22 января 1933 г. — через день после того, как ДНФП приняла решение выступить против Шлейхера — в доме Риббентропа состоялась очередная встреча между Гитлером и Папеном. Она приобрела особый вес и значение, т. к. в ней также приняли участие статс-секретарь Мейснер и Оскар фон Гинденбург, а со стороны национал-социалистов — Геринг и Фрик. Гитлер заверил, что в возглавляемом им президентском правительстве буржуазные министры смогут получить самое широкое представительство, если только они не будут нести ответственность перед своими партиями. Геринг заявил то же самое Мейснеру. Исходя из высказываний Папена можно было сделать вывод, что он отныне был готов удовлетвориться постом вице-канцлера в кабинете Гитлера. Самой важной частью встречи стала длинная беседа тет-а-тет между Гитлером и сыном рейхспрезидента. Во время совместного возвращения на Вильгельмштрассе Оскар фон Гинденбург дал понять Мейснеру, что его впечатлили аргументы Гитлера. Таким образом, фюрер НСДАП оставил позади себя еще один отрезок пути, значительно приблизившись к своей цели^{609}.

Когда рейхспрезидент на следующий день, 23 января, принял у себя рейхсканцлера для беседы, он уже был проинформирован своим сыном и статс-секретарем Мейснером о результатах состоявшейся накануне «далемской» встречи. Шлейхер доложил о выводах, к которым правительство пришло неделей ранее. Надо ожидать, заявил канцлер, что на заседании рейхстага, которое, очевидно, должно было теперь состояться 31 января, имперскому правительству будет вынесен вотум недоверия: «Поэтому он предлагает распустить рейхстаг. Но так как новые парламентские выборы, по всей видимости, не изменят положение, а напротив, будут означать складывание для государства чрезвычайной ситуации, не остается ничего другого, как отсрочить очередные выборы на несколько месяцев».

Гинденбург, согласно официальному протоколу, заявил в ответ, «что вопрос о роспуске рейхстага он еще хочет обдумать, что же касается переноса очередных выборов на срок, больший предусмотренного конституцией, то он не может в настоящее время взять на себя такую ответственность. Подобный шаг был бы истолкован в его отношении всеми сторонами как нарушение конституции. Прежде чем решиться на подобный поступок, нужно убедиться путем опроса лидеров партий, что они признают введение чрезвычайного положения и не будут выдвигать обвинения в нарушении основного закона».

Таким образом, план введения чрезвычайного положения практически потерпел крах. С уверенностью можно утверждать, что не только сомнения в правомерности нарушения конституции дали повод рейхспрезиденту отказать Шлейхеру в том, что дважды — в конце августа и в начале декабря 1932 г. — было обещано его предшественнику: отклонение от статьи 25 конституции, регулировавшей срок назначения очередных выборов в рейхстаг. В таком решении Гинденбурга свою роль, конечно же, сыграло то, что Шлейхер сам 2 декабря 1932 г. «штабной игрой Отта» предоставил наглядные доказательства того, насколько легко объявление о введении чрезвычайного положения может привести к развязыванию гражданской войны. К этому добавились также другие, на этот раз личные, мотивы. В бюджетном комитете рейхстага продолжались разоблачения, связанные со скандалом вокруг Восточной помощи, в связи с чем все снова и снова публично упоминалось имя Гинденбурга, а рейхсканцлер не поспешил встать на защиту рейхспрезидента. Соседи-помещики, такие как «старый Янушауец», поэтому прежде всего требовали свержения Шлейхера и назначения на пост канцлера Гитлера. Исходя из этих же соображений на рейхспрезидента воздействовал командующий военным округом в Восточной Пруссии генерал фон Бломберг.

Но свергнуть Шлейхера и назначить канцлером Гитлера — это были два разныхдела. Когда 23 января 1933 г. Папен вслед за Шлейхером был принят рейхспрезидентом, чтобы поведать ему о вчерашней встрече в доме Риббентропа, Гинденбург вновь отклонил канцлерство Гитлера. Преемником Шлейхера должен был стать, по мнению рейхспрезидента, не кто иной, как Папен. Сам Папен ни в коей мере не был убежден в разумности такого шага и пытался отговорить президента. Но 23 января он тем не менее не заявил Гинденбургу о своем окончательном отказе от места канцлера.

24 января пресса была полна сообщениями о планах правительства по введению чрезвычайного положения. Шлейхер отдал распоряжение незамедлительно заявить от его имени, что он никогда не был сторонником теории «государственного чрезвычайного положения», и его правительство стремится к тому, чтобы сделать все от него зависящее для сохранения конституции. Но этому опровержению не поверили. Правление СДПГ и руководство фракции социал-демократов выступили 25 января с «резкими протестами против плана провозглашения так называемого “государственного чрезвычайного положения”». Они заявили, что его осуществление выльется в государственный переворот, что, в свою очередь, приведет к возникновению состояния анархии, «любое сопротивление которой будет разрешено и оправдано».

Когда оба заместителя председателя АДГБ, Грассман и Эггерт, были приняты Шлейхером 26 января 1933 г., то они вместе заговорили о циркулирующих слухах, согласно которым правительство готовилось распустить рейхстаг и отсрочить новые выборы, не считаясь со сроками, определенными в конституции. Канцлер, в свою очередь, подтвердил то, что он публично оспаривал двумя днями ранее. Да, он предложил рейхспрезиденту опросить «вождей экономики», т. е. руководителей рабочих организаций и союзов предпринимателей, «не считают ли они, что целесообразнее перенести новые выборы на октябрь или ноябрь текущего года, чем проводить их в настоящее время. И если “вожди экономики” дадут свое согласие, поскольку выборы сейчас ничего не изменят в общем соотношении партий и не приведут к созданию работоспособного парламента, то тогда рейхспрезидент и правительство, поддержанные экономикой, на плечи которой ложатся расходы по проведению предвыборной борьбы, могут спокойно перенести выборы. Такой перенос представляет собой нечто совершенно иное, чем нарушение конституции». Ответ Эггерта едва ли мог ободрить Шлейхера. Он гласил: «Мы не желаем введения чрезвычайного положения в рейхе в какой бы то ни было форме».

Отказ Партии католического Центра поддержать план провозглашения чрезвычайного положения был не менее однозначным. 26 января председатель партии, прелат Каас, предостерег канцлера в подробном письме от переноса срока очередных выборов. Уже во время своей последней беседы со Шлейхером 16 января Каас настоятельно высказался «против основных тенденций учения Карла Шмитта и его эпигонов, ставящих под сомнение государственное право в целом». «Перенос выборов на более поздний срок был бы несомненным нарушением конституции со всеми вытекающими отсюда последствиями правового и политического свойства. Тот, кто проследит историю внутриполитического развития с момента падения кабинета Брюнинга и даст ей компетентные оценки, должен прийти к выводу, что не может идти и речи о якобы наступившем в государстве состоянии чрезвычайного положения. В лучшем случае можно говорить о чрезвычайном положении правительственной системы, которая в результате собственных ошибок и терпимого отношения или даже поощрения чужих оплошностей во все увеличивающемся темпе докатилась до сегодняшнего тяжелого состояния».

Выход из этого стеснительного положения, как уверял далее теолог и юрист Каас, лежит не в направлении нарушения конституции, а в направлении серьезного и планомерного возврата к методам «разумного использования имеющихся в конституции возможности для достижения ответственных правительственных комбинаций». Если же забыть о юридической стороне и оценивать положение только с политической и моральной точек зрения, то и тогда следует охарактеризовать антиконституционную отсрочку новых выборов как «скатывание в ситуацию, чреватую безответственными возможностями». «Отсутствие легитимности наверху даст толчок таким незаконным действиям снизу, последствия которых невозможно предугадать. Поэтому мои политические соратники, если вопрос будет предоставлен на их рассмотрение и решение, без всякого сомнения отклонят и осудят такой путь». О таком видении ситуации Центром был извещен не только рейхсканцлер. По инициативе Брюнинга и с согласия фракции рейхстага Каас отправил копию письма рейхспрезиденту.

Две самые большие демократические партии вели себя в конце января 1933 г. таким образом, как будто наибольшая опасность республике грозила со стороны Шлейхера, а не Гитлера. Не тотальная ликвидация Веймарской конституции, а лишь нарушение одной из ее статей воспринималось ими как серьезнейшая опасность. Партия Центра уже достаточно давно заявляла, что будет рассматривать канцлерство Гитлера, если он сможет опереться на парламентское большинство и даст клятву верности конституции как демократически корректное, хотя и не единственно легитимное решение кризиса. СДПГ не примкнула к этой точке зрения. Но когда депутат рейхстага Зигфрид Ауфхойзер требовал 25 января в «Форвартс», чтобы рейхстаг «не был ограничен в своем праве заседать и действовать, выражая недовольство всего народа существующей государственной властью», он тем самым фактически агитировал в поддержку национал-социалистов, ополчившихся против Шлейхера. На деле кампания против переноса очередных выборов в рейхстаг допускала только один вывод: для социал-демократов пришедшее к власти легальным путем правительство Гитлера также представляло собой меньшее зло, чем временная диктатура Шлейхера^{610}.

27 января по Берлину носились слухи о диктатуре совсем иного рода: «боевом кабинете» под руководством Франца фон Папена. «Итак, или карнавальный канцлер Гитлер или возвращение кавалериста фон Папена, чей курс вызвал в народе бурю возмущения и негодования», — по мнению «Форвартс», это были две наиболее вероятные альтернативы Шлейхеру, падение которого пресса ожидала со дня на день. Газета «Дер Дейче», орган Христианских профсоюзов, недвусмысленно заявила, что для нее является самым худшим из всех мыслимых вариантов: «Не было бы ничего губительнее, чем возвращение к проведению курса Папена». По ее мнению, главным мотивом сил, стоявших за планами возвращения Папена, являлось стремление воспрепятствовать дальнейшим разоблачениям в рамках скандала вокруг Восточной помощи. В свою очередь, окружение Гугенберга, писала газета, прилагает все усилия, чтобы заполучить рейхспрезидента на сторону приверженцев государственного переворота, что означает не менее, чем «попытку подстрекательства к государственной измене».

В действительности Гугенберг27 января поставил все переговоры о «легальном» пути выхода из кризиса на грань срыва. В ходе встречи с Гитлером он вновь ответил отказом на намерение фюрера зарезервировать пост премьер-министра Пруссии для члена НСДАП, а также отклонил еще одно требование, которому фюрер национал-социалистов также придавал большое значение, а именно — роспуск рейхстага и проведение новых выборов. Столкновение между двумя партийными лидерами было настолько бурным, что Гитлер отменил встречу с Папеном, назначенную на тот же день.

Тем не менее Гитлер мог отнести к своим достижениям, что Франц Зельдте, первый бундесфюрер «Стального шлема», тем временем встал на его сторону. Еще важнее было то, что Папен близко к сердцу воспринял заявление НСДАП, что она всеми силами будет бороться против правительства диктатуры, возглавляемого бывшим рейхсканцлером. В результате Папен вечером 27 января более четко, чем когда-либо ранее, заявил Риббентропу о своем решении поддержать Гитлера в качестве главы кабинета. «Папену становится совершенно ясно, что он теперь при любых обстоятельствах должен добиться назначения Гитлера канцлером и прекратить носиться, как раньше, с идеей, что он сам на всякий случай должен находиться под рукой у Гинденбурга, — констатировал Риббентроп. — Это понимание, сложившееся у Папена, по моему мнению, является решающим поворотным пунктом вопроса в целом. В субботу (28 января. — Г. В.) в 10 часов утра Папену назначено у Гинденбурга».

Пресса также уделила большое внимание другому событию, случившемуся 27 января: Совет старейшин, рейхстага принял решение оставить без изменений дату созыва пленума рейхстага — 31 января. При этом было совершенно ясно, что рейхстаг вынесет на этом заседании вотум недоверия правительству Шлейхера, если только оно еще к этому моменту останется у власти: коммунисты и социал-демократы подготовили соответствующие запросы, а национал-социалисты заявили о своей готовности поддержать их.

Заголовки утренних газет 28 января снова были посвящены главным образом слухам о готовящемся государственном перевороте, в большинстве из которых вновь фигурировало имя Папена. Издания немецких националистов настолько откровенно требовали нарушения конституции, что Отто Браун принял решение обратиться с публичным призывом к рейхсканцлеру. Министр-президент Пруссии, который еще в начале января сам рекомендовал Шлейхеру отсрочить при определенных обстоятельствах очередные выборы в рейхстаг, писал теперь в открытом письме канцлеру, что ссылка на чрезвычайное государственное положение юридически недопустима, а правительство рейха, как обладатель верховной власти в Пруссии, обязано преследовать открытые выступления в поддержку таких действий, квалифицировав их как подготовку государственной измены^{611}.

Поздним утром 28 января, около 11.30, на заседание собралось правительство. Сначала выступил Шлейхер, который заявил, что, по его мнению, 31 января правительство может представить рейхстагу свою декларацию только в том случае, если рейхспрезидент выдаст ему, рейхсканцлеру, ордер на роспуск парламента. «Насколько я знаю положение вещей, господин рейхспрезидент не готов к этому. Предположительно господин рейхспрезидент предоставит ему, рейхсканцлеру, выступать перед рейхстагом, не имея на руках указа о роспуске последнего. Но согласно его твердому убеждению, в настоящей ситуации это будет совершенно бессмысленным актом. Имперское правительство не располагает поддержкой парламентского большинства. Таким образом, перед лицом неизбежного поражения кабинет будет заниматься бесполезной игрой на публику. Борьба с рейхстагом, которую он, рейхсканцлер, полностью готов вести, в теперешней ситуации невозможна».

Ближайшее будущее Шлейхер расценивал весьма мрачно: «Возможно, трудности будут не столь большими, если господин рейхспрезидент готов назначить Гитлера рейхсканцлером. Но, насколько ему известно, господин рейхспрезидент, как и прежде, не готов принять такое решение. Поэтому остается только назначение по-другому скомпонованного президентского кабинета, в который должны войти, по дошедшим до него сведениям, Папен и Гугенберг. Следствием назначения такого кабинета, поскольку широкие массы будут настроены решительно против него, может стать в ближайшем будущем как государственный кризис, так и кризис рейхспрезидента. Он, Шлейхер, намеревается незамедлительно совершенно открыто высказать свое мнение господину рейхспрезиденту. Если он, рейхсканцлер, не получит от господина рейхспрезидента, как это и ожидается, указа о роспуске рейхстага, то он намеревается незамедлительно предложить господину рейхспрезиденту как свою отставку, так и прошение об отставке всего правительства».

Убедившись в полной поддержке членов своего правительства, Шлейхер прервал в 12.10 заседание, чтобы встретиться с рейхспрезидентом. Канцлер изложил ему три возможных пути преодоления кризиса: «1) правительство большинства Гитлера — это было бы очевидное решение, но он не верит в такую возможность; 2) правительство меньшинства Гитлера, но это не соответствует прежней позиции господина рейхспрезидента; 3) сохранение сегодняшнего президентского правительства, которое, однако, сможет работать только в том случае, если оно будет иметь в своем арсенале поддержку и полномочия господина рейхспрезидента». Еще одно решение Шлейхер решительно исключил: «⁹⁄₁₀ немецкого народа будет против правительства, сформированного на узкой базе немецких националистов и т. п. без национал-социалистов. Это, в свою очередь, приведет к революционным эксцессам и к государственному кризису».

Гинденбург не стал обсуждать обрисованные Шлейхером возможности. На просьбу канцлера о предоставлении ему полномочий распустить рейхстаг президент лаконично ответил: «Этого в сложившейся ситуации я сделать не могу. Я благодарен Вам за Ваши попытки привлечь национал-социалистов на сторону правительства и добиться формирования парламентского большинства. К сожалению, этого сделать не удалось, и теперь должны быть опробованы другие возможности».

Шлейхер настаивал, чтобы Гинденбург заслушал других членов кабинета, но президент ничего не хотел знать. Он только заверил канцлера, что пост главы министерства рейхсвера не будет занят одним из сторонников Гитлера. После этого в присутствии Шлейхера было сформулировано официальное заявление об отставке всего кабинета. В заключение Гинденбург выразил рейхсканцлеру свою благодарность, которая прозвучала, если верить тому, что позднее Шлейхер рассказывал Брюнингу, следующим образом: «Я благодарю Вас, господин генерал, за все, что Вы сделали для отечества. Теперь посмотрим, как, с Божьей помощью, карты лягут».

Около 12.35 Шлейхер вернулся к ожидавшим его членам кабинета, отчитался о встрече с Гинденбургом и зачитал протокол, согласно которому отставка правительства была принята. У рейхсканцлера во время разговора с Гинденбургом было такое чувство, как записал в своем дневнике министр финансов фон Крозиг, «что он говорил со стеной. Старый Господин совершенно не воспринимал его аргументы, монотонно следуя раз и навсегда заученной процедуре. Мы все были глубоко потрясены этим сообщением. Кабинет Шлейхера прекратил свое существование спустя всего два месяца, лишившись доверия рейхспрезидента».

Непосредственно вслед за отставкой кабинета Шлейхера рейхспрезидент дал поручение бывшему рейхсканцлеру фон Папену «прояснить политическое положение путем переговоров с партиями и установить имеющиеся возможности». Поясняя свое поручение, Гинденбург высказал Папену пожелание, что тот должен найти решение «в рамках конституции и в согласии с рейхстагом». Как стало известно немного позднее, Папен в тот же день, после обеда, вступил в контакт с вождем партии национал-социалистов.

Хотя пресса уже довольно давно ожидала падения Шлейхера, официальные заявления 28 января были повсеместно восприняты как сенсация. Свое чрезвычайное беспокойство по этому поводу в тот же день выразили в письме на имя статс-секретаря Мейснера оба управляющих делами члена президиума Имперского союза немецкой промышленности и Немецкого съезда представителей промышленности и торговли, Людвиг Кастл и Эдуард Гамм. Оздоровление промышленности ни от чего не зависит в такой степени, как от надежды на политический мир и стабильность, говорилось в письме. «Пролонгация тревожных ожиданий в связи с политическим кризисом губит в зародыше экономическое оздоровление и делает невозможным заключение рабочих подрядов на будущее. Преодолеть политические трудности этого времени с минимальным возмущением нашего народа — вот что мы расцениваем как наиглавнейшую заповедь политики, направленной на рост рабочей занятости и диктующей политическому руководству ясное направление генеральной линии развития экономики».

Председатель Имперского союза немецкой промышленности, Густав Крупп фон Болен унд Гальбах, проводивший свой отпуск в Швейцарии, в тот же день по телефону просил Кастла настоятельно заверить Мейснера в том, «что он полностью разделяет мою (Кастла. — Г. В.) точку зрения и что он рассматривает беспрерывные политические кризисы, и в особенности текущий, как в высшей степени губительные для спокойного развития экономики. По его мнению, необходимо избегать всего, что вновь может внести беспокойство в хозяйственную жизнь». Смысл обоих посланий был ясен: ведущие союзы немецкой промышленности не одобряли падение правительства Шлейхера и считали, что другие пути выхода из кризиса были связаны для экономики с большими рисками, чем сохранение прежнего кабинета.

К рейхспрезиденту 28 января также обратилось большинство ведущих профессиональных союзов, «обуреваемых глубокой заботой по поводу политических опасностей, грозящих нашему народу». «Формирование социально-реакционного и враждебного по отношению к трудящимся правительства» было бы воспринято всеми рабочими и служащими Германии как брошенный им вызов, говорилось в телеграмме, отправленной Гинденбургу и подписанной АДГБ, АфА-Бундом, Объединенным союзом христианских профсоюзов, либеральным Профсоюзным объединением союзов немецких рабочих, служащих и чиновников и входившим в состав свободных профсоюзов Всеобщим немецким союзом государственных служащих. «Профсоюзы ожидают, что Вы, господин рейхспрезидент, решительно выступите против всех подводных течений, нацеленных на совершение путча и настоите на конституционном пути выхода из кризиса».

Тем самым профильные профсоюзы четче, чем союзы предпринимателей, дали понять, что именно они рассматривают как самое худшее из зол — создание антипарламентского «боевого правительства», в котором ведущую скрипку играли бы немецкие националисты. Телеграмма не говорила об этом напрямую, но можно было прочесть между строк следующее: конституционное решение кризиса в союзе с Гитлером вызвало бы у организованного рабочего класса куда менее единодушное осуждение, чем комбинация Папен-Гугенберг.

«Форвартс» вечером 28 января заняла позицию, которая не отличалась существенно от линии объединенных профсоюзов. По ее мнению, правление Шлейхера хотя и не означало прекращение реакционного курса, но по меньшей мере с ним завершился период «буйного помешательства» реакции. «Падение Шлейхера является сигналом тревоги чрезвычайного порядка. Оно показывает, что путь к нейтральному правительству должностных лиц, которое в настоящий момент, пожалуй, было бы единственной конституционной возможностью, не снискал популярности. Другой же путь, даже при условии, если конституция будет соблюдена, представляет собой путь безрассудно рискованного эксперимента, опаснейшее приключение. Но и на этом пути конституционный строй может быть сохранен только в том случае, если в поддержку Гитлера будет создано парламентское большинство и если будет дана гарантия того, что Гитлер исчезнет, как только он утратит это большинство. Это означает, что правительство Гитлера — Гугенберга будет конституционным только в том случае, если свое благословение ему даст Партия Центра».

Согласно этой логике, имперское правительство во главе с Гитлером не было самым большим злом при любых обстоятельствах. Пока такое правительство располагало поддержкой парламентского большинства и не нарушало конституцию, социал-демократия могла ограничиться радикальной парламентской оппозицией. Но если подобное правительство не получит достаточную поддержку в рейхстаге, то ситуация будет расцениваться иначе. «Гарцбургское правительство без парламентского большинства означает путч и гражданскую войну. Его назначение стало бы покушением на безопасность государства… Тот момент, когда рейхспрезидент наделит так называемых “правых националистов“ особыми полномочиями, будет означать для всего рейха наступление состояния вне рамок конституционности и законности».

Вероятно, содержание этой статьи вызвало значительную оппозицию в самой редакции партийного органа или в руководстве СДПГ, т. к. уже в следующем выпуске «Форвартс» расставила акценты совсем иначе. Газета назвала Гитлера «фюрером банды, нацеленной против немецкого рабочего движения», «главой кровавого фашизма, чьей целью является разгром демократии и сооружение фашистской диктатуры». После этого газета взвесила все риски кабинета Папена в сравнение с рисками кабинета Гитлера и пришла к выводу: «Правительство Гитлера, даже если Центр своей политикой толерантности создаст ему базис в парламенте, будет самым настоящим правительством провокации'… Правительство Гитлера — в этом и заключается замысел Гитлера — должно стать трамплином для фашистской диктатуры'.» Первым требованием окружения Папена и Гитлера станет запрет КПГ и аннулирование ее полномочий: «Против такой увертюры нарушения законности правительством реакции рабочий класс выступит как один человек, и на его стороне будет закон, вступивший в борьбу с открытым беззаконием!»

Известие об объявлении войны Гитлеру и Папену со стороны социал-демократов было опубликовано утром в воскресение 29 января. СДПГ также призвала провести сразу же после обеда в Люстгартене массовый митинг подлозунгом «Берлин остается красным!». Таким образом партия хотела дать свой ответ на демонстрации нацистов и коммунистов, состоявшиеся несколькими днями ранее. Призыву СДПГ последовало, согласно подсчетам «Форвартс», около 100 тыс. человек. Когда демонстранты стали расходиться по домам, поджидавшие на многих перекрестках коммунисты стали выкрикивать оскорбления в их адрес. В тот же день коммунистическая «Роте Фане» потребовала от членов СДПГ и Свободных профсоюзов образовать «единый фронт борьбы против фашистского генерального наступления». Этот призыв не был адресован руководству социал-демократических организаций. Функционеров СДПГ коммунисты обвинили в том, что они занимаются тем же, чем и 20 июля 1932 г., — «классовым предательством».

Из буржуазного центра после падения Шлейхера в адрес рейхспрезидента неоднократно направлялись предостережения ни в коем случае не идти на нарушение конституции. Премьер-министр Баварии Генрих Хельд, политик от БФП, назвал долгом совести своего правительства настоятельно предостеречь главу государства от проведения экспериментов, противоречащих конституции, «т. к. они ведут в пропасть, давая дополнительный импульс радикализму революционных масс, а также флер оправдания их беззаконий». «Германиа» от имени партии Центра указала «еще раз со всей возможной серьезностью на моральную, конституционно-юридическую и политическую невозможность нарушения конституции и провозглашения “чрезвычайной диктатуры” небольшого слоя, ограниченного приверженцами “Стального шлема” и немецкими националистами». «Кёльнише Фольксцайтунг» видела теперь только один выход, который могла бы поддержать партия Центра: попытку Гитлера «сформировать правительство, имеющее парламентскую поддержу»^{612}.

Правый «боевой кабинет», не имевший поддержки в массах — такой сценарий был самым худшим из всех возможных также и для высшего генералитета. Если бы дело дошло до путча и назначения правительства Папена — Гугенберга, то рейхсвер опасался развития ситуации по сценарию «учения на картах Отта», т. е. гражданской войны. Авторитетные военные считали формирование правительства Папена возможным уже потому, что Гинденбург 26 января в присутствии командующего сухопутных войск генерала фон Хаммерштейна и начальника ведомства личного состава вооруженных сил генерала фон дем Бусше-Иппенбурга вновь категорически исключил саму возможность канцлерства Гитлера, на этот раз со словами, что «он даже и не думал о том, чтобы сделать австрийского ефрейтора министром обороны или рейхсканцлером». Но правительство Гитлера также расценивалось офицерами министерства рейхсвера как рискованное предприятие. Однако Шлейхер выражал не только свое личное, но и совокупное мнение всего руководства рейхсвера, когда 28 января 1933 г., выступая в правительстве, а также в последнем разговоре с рейхспрезидентом провозгласил лозунг, согласно которому рейхсканцлер Папен представлял собой в сравнении с рейхсканцлером Гитлером гораздо большую опасность.

На самом деле в этот момент все еще было неясно, какой из двух политиков сформирует новое правительство. Папен продолжал рассчитывать на «авторитарное» решение проблемы под своим собственным руководством на случай, если главный вариант под руководством Гитлера потерпит неудачу. Во второй половине дня 28 января бывший рейхсканцлер встречался с Гитлером и Гугенбергом, а вечером — с председателем БФП Фрицем Шеффером. Последний отклонил возможность своего участия в кабинете фон Папена и вновь выступил, вероятно также от имени Центра, за правительство парламентского большинства под руководством Гитлера — решение, в котором теперь уже не были заинтересованы ни Папен, ни Гитлер.

По телефону Папен также связался с графом Лутцем Шверином фон Крозигом. Бывшему министру финансов был задан вопрос, готов ли он принять участие в кабинете Гитлера с Папеном в качестве вице-канцлера или в боевом кабинете Папена — Гугенберга. Крозиг ответил, что он готов предоставить себя в распоряжение рейха только в первом случае. В том же смысле высказались еще два члена правительства Шлейхера: Нейрат и Эльтц-Рюбенах. Когда Папен вечером сообщил Гинденбургу, что облик правительства Гитлера готовы определять испытанные консервативные политики, рейхспрезидент был весьма впечатлен. В результате он впервые продемонстрировал готовность забыть о своих сомнениях в отношении канцлерства Гитлера.

Вечером 28 января Гинденбург принял еще одно важное персональное решение: главнокомандующий I военным округом (Восточная Пруссия) генерал фон Бломберг, который в то время пребывал в качестве технического советника немецкой делегации на конференции по разоружениям в Женеве, должен был стать преемником Шлейхера на посту министра рейхсвера независимо оттого, кто будет следующим рейхсканцлером. На следующее утро рейхспрезидент дал указание своему статс-секретарю Мейснеру, отдать Бломбергу по телеграфу распоряжение прибыть в Берлин.

Около полудня 29 января у Папена появились Гитлер и Геринг и провели с ним длинную беседу. В ее ходе Гитлер назвал кандидатуру Вильгельма Фрика на пост рейхсминистра внутренних дел — ведомства, имевшего стратегическое значение для осуществления властных притязаний национал-социалистов. Гитлер, в свою очередь, отказался от поста рейхскомиссара Пруссии в пользу будущего вице-канцлера Папена, после того как тот выразил свое согласие на назначение Геринга заместителем рейхскомиссара Пруссии по вопросам внутренних дел, в результате чего тот получал контроль над полицией самого большого из немецких федеральных государств. Открытым в ходе этой встречи остался только вопрос о том, как рейхспрезидент отнесется к требованию национал-социалистов о роспуске рейхстага и назначении новых парламентских выборов.

После обеда Папен встретился с Гугенбергом и обоими лидерами «Стального шлема», Зельдте и Дюстербергом. Гугенберг, в свою очередь, находился под сильным влиянием политиков от ДНФП — Эвальда фон Кляйста-Шменцина и Отто Шмидта-Ганновера, выступавших за авторитарное решение кризиса и настаивавших на энергичной борьбе против Гитлера. Сам Гугенберг испытывал сильные предубеждения в отношении требования национал-социалистов о проведении новых выборов в рейхстаг, здесь у него соединялись принципиальный антипарламентаризм и боязнь ослабления позиций своей партии. Однако, с другой стороны, Гугенберг находил предложение Гинденбурга о передаче ему как имперского, так и прусского «кризисных министерств» экономики и сельского хозяйства таким привлекательным, что он заявил о своей принципиальной готовности войти в кабинет Гитлера. Зельдте поддержал идею создания кабинета Гитлера, в котором ему было предназначено имперское министерство труда. Но окончательное решение «Стальной шлем» мог принять только в том случае, если бы от своих сомнений в отношении канцлерства Гитлера освободился Дюстерберг. Предпосылкой этого послужило бы извинение национал-социалистов за нападки, которым они подвергали Дюстерберга из-за его еврейского деда.

На протяжении второй половины дня Геринг еще раз заглянул в гости к Папену. У президента рейхстага сложилось впечатление, что отныне «все будет прекрасно», и в таком духе он представил отчет Гитлеру, ожидавшему его в отеле «Кайзерхоф». Запись Геббельса в дневнике позволяет сделать вывод, что позитивная оценка ситуации Герингом касалась также возможности очередных выборов. И какие бы договоренности в этом отношении не были достигнуты между Па-пеном и Гинденбургом, но национал-социалисты 29 января уже больше не считались с возможным вето рейхспрезидента против проведения новых выборов в рейхстаг. Для Гитлера этот фактор играл решающее значение: для завоевания власти ему был нужен закон о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий, а его принятие он мог ожидать только от нового рейхстага, в котором НСДАП была бы представлена гораздо сильнее, чем в нынешнем парламенте.

Что же касается формирования нового кабинета, то Гитлер и Па-пен также могли быть до некоторой степени уверены в успехе своего дела. Все свидетельствует в пользу того, что Папен проинформировал рейхспрезидента должным образом еще во второй половине дня 29 января 1933 г. Список министров наряду с Гитлером предусматривал назначение только двух министров — национал-социалистов: Фрика — в качестве министра внутренних дел и Геринга — в качестве имперского министра без портфеля, исполняющего обязанности министра внутренних дел Пруссии, а также имперского комиссара по вопросам воздушных сообщений. Все остальные министерские посты должны были занять политики и профессионалы из буржуазного правого лагеря, в том числе трое бывших членов кабинета фон Шлейхера: Нейрат, Крозиг и Эльтц-Рюбенах. На долю Папена приходились посты вице-канцлера и рейхскомиссара Пруссии. Открытым оставался вопрос о кандидатуре министра юстиции.

Тем не менее в Берлине продолжали циркулировать упорные слухи о том, что в итоге будет образовано правительство Папена — Гугенберга без какого-либо участия НСДАП. Шлейхер и Хаммерштейн также разделяли эти оценки и попытались в последний момент воспрепятствовать тому, что они считали самым опасным вариантом выхода из сложившейся ситуации. Командующий сухопутными войсками нанес вечером визит Гитлеру, чтобы выяснить, действительно ли Гинденбург ведет с ним переговоры или только делает вид. Хаммерштейн предложил Гитлеру сделать попытку повлиять на ход событий в нужном направлении и осведомился у Гитлера, нет ли у него возражений против того, чтобы Шлейхер в кабинете Гитлера продолжал занимать пост министра рейхсвера, на что Гитлер дал отрицательный ответ.

Вечером в квартире Геббельса на Рейхсканцлер-платц, где остановился Гитлер, появился Вернер фон Альвенслебен, посредник между Шлейхером и Гитлером. Поздний посетитель сделал несколько заявлений, которые звучали таким образом, что можно с часу на час ожидать начала военного путча: Гинденбург якобы намеревался на следующий день назначить правительство меньшинства Папена, чего рейхсвер, однако, не намерен допустить. Эти утверждения были лишены какой-либо реальной основы, но Гитлер тотчас же проинформировал о них Папена и Мейснера. Еще ночью распространился слух, что Шлейхер и Хаммерштейн хотят отдать приказ гарнизону Потсдама о выдвижении с целью арестовать отца и сына Гинденбургов, а также статс-секретаря Мейснера.

Ложное известие ускорило формирование кабинета Гитлера. Когда генерал фон Бломберг утром 30 января прибыл на вокзал Анхальт, его там ожидал адъютант Хаммерштейна с приказом доставить генерала в министерство рейхсвера на Бендлерштрассе. Этому в последний момент помешал Оскар фон Гинденбург, который также поспешил приехать на вокзал. Он отдал распоряжение Бломбергу немедленно отправиться вместе с ним в резиденцию рейхспрезидента на Вильгельмштрассе. Там генерала проинформировали о якобы имевшихся планах путча Шлейхера и Хаммерштейна и в заключение привели к присяге в качестве нового министра рейхсвера. Так как рейхспрезидент имел право назначать имперских министров только по предложению рейхсканцлера, этот поступок был не чем иным, как беспардонным нарушением конституции.

Тем временем Папен тоже не сидел сложа руки. Утром 30 января в своем бюро он вновь встретился с Гугенбергом, Шмидт-Ганновером, Зельдте и Дюстербергом. Папен заявил, что если новый кабинет не будет приведен к присяге до 11 часов утра, то всем грозит военная диктатура. Тем не менее Гугенберг недвусмысленно подтвердил, что он, каки прежде, отклоняет требование нацистов о проведении новых выборов в рейхстаг, таким образом вступление немецких националистов в правительство отнюдь не является свершившимся фактом. Зато в ходе этой встречи в бюро Папена на Вильгельмштрассе, участие в которой позднее также приняли Гитлер и Геринг, было устранено другое препятствие к образованию кабинета Гитлера: фюрер НСДАП заверил Дюстерберга в своем сожалении по поводу злобных оскорблений, которым второй бундесфюрер «Стального шлема» подвергался в нацистской прессе, и дал ему свое честное слово, что он не отдавал распоряжения начать эту травлю.

В 10.45, за четверть часа до оговоренного между Папеном и Гинденбургом времени приведения к присяге нового кабинета, группа политиков, к которой также присоединился Бломберг, отправилась через Министерский сад в дом по адресу Вильгельмштрассе, 77. Там начиная с лета 1932 г., пока ремонтировался президентский дворец по адресу Вильгельмштрассе, 73, находилась резиденция Гинденбурга. Но приведение к присяге не могло состояться, т. к. все еще не было достигнуто единство по спорному вопросу о новых выборах в рейхстаг. В рабочей комнате Мейснера, где собрались будущие министры, Гитлер и Гутенберг так бурно схватились друг с другом по этому вопросу, что правительственная коалиция угрожала распасться в последний момент. В конце концов Гитлер был вынужден дать обещание, что состав кабинета не изменится и после новых выборов в рейхстаг, но это не произвело особого впечатления на вождя немецких националистов.

После этого к спору подключился Папен. По его словам, Гугенберг должен был доверять слову, данному немцем, и забыть о своих сомнениях; помимо этого, в ходе выборов мог быть образован мощный избирательный блок, объединяющий все консервативные элементы. В конце концов после того как Мейснер неоднократно призвал не заставлять Гинденбурга ждать дольше, было принято решение просить рейхспрезидента издать указ о роспуске рейхстага. Папен также добился от Гитлера еще одного обещания, в котором Гугенберг вовсе не был заинтересован: будущий рейхсканцлер обязался незамедлительно вступить в переговоры с Центром и БФП с целью расширения правительственного лагеря. После этого все члены будущего правительства Гитлера — за исключением заболевшего Эльтц-Рюбенаха и еще не назначенного министра юстиции — наконец-то переступили порог рабочего кабинета Гинденбурга, чтобы принести клятву на верность конституции. После этого Гитлер обратился к рейхспрезиденту с кратким обращением, в котором он просил Гинденбурга о доверии к нему лично и возглавляемому им правительству. Короткая церемония была завершена словами Гинденбурга: «А теперь, господа, вперед и с Богом!»^{613}

В то время как на Вильгельмштрассе был брошен жребий, определивший судьбу Германии, в расположенном поблизости здании рейхстага заседало партийное руководство СДПГ совместно с представителями социал-демократической фракции рейхстага и руководством АДГБ. Исполняя обязанности заболевшего Отто Велса, Рудольф Брейтшейд предостерег от каких-либо общих действий с коммунистами и рекомендовал «засвидетельствовать свою решимость». Другие ораторы, среди которых были Пауль Лёбе и Фридрих Штампфер, напротив, потребовали проведения массовых акций против ставшего реальностью правительства Гитлера — Папена. Позицию Брейтшейда поддержали Отто Браун, Рудольф Гильфер-динг и заместитель председателя АДГБ Вильгельм Эггерт. Большинство, очевидно, склонялось к точке зрения, которую Эггерт обрисовал следующим образом: «Если Гитлер и Папен вначале возглавят правительство конституционным путем, то против этого нельзя будет ничего поделать».

На известие о формировании кабинета Гитлера руководство СДПГ и партийная фракция рейхстага отреагировали призывом, в котором предостерегали «от недисциплинированных действий отдельных организаций и групп, предпринятых на собственный страх и риск» и называли требованием дня «хладнокровность и решительность». На следующий день Брейтшейд вновь решительно отклонил в комитете партии все внепарламентские акции сопротивления, снискав горячее одобрение присутствующих, в том числе представителей парламентской фракции и «Железного фронта»: «Если Гитлер поначалу будет оставаться на конституционной почве, и пусть это будет хоть стократным притворством, было бы неправильно, если бы мы дали ему повод нарушить конституцию… Если Гитлер вступит на путь конституции, то он будет стоять во главе правительства рейха, с которым мы можем и должны бороться, и бороться еще сильнее, чем ранее, но тем не менее это будет полноправное конституционное правительство».

ЦК КПГ, напротив, посчитал, что 30 января 1933 г. пробил час для нападения, и впервые с момента «удара по Пруссии» 20 июля 1932 г. снова напрямую обратился к руководству СДПГ и профсоюзов. К АД ГБ, АфА-Бунду, СДПГ и Христианским профсоюзам был направлен призыв «провести вместе с коммунистами всеобщую забастовку, направленную против фашистской диктатуры Гитлера, Гугенберга и Папена, против разгрома рабочих организаций, за свободу рабочего класса».

Но единый пролетарский фронт был 30 января 1933 г. предприятием еще более бесперспективным, чем 20 июля 1932 г. Принимая во внимание свыше 6 млн официально зарегистрированных безработных, нечего было даже думать о том, чтобы выдержать длительную всеобщую стачку, что же касается ограниченной по срокам забастовки, то она скорее была бы воспринята новым правительством как признак слабости, а не демонстрация силы. Помимо этого, оставалось в высшей степени неясным, готовы ли были коммунисты своевременно последовать призыву к завершению забастовки. После того как «Роте Фане» еще 26 января отвергла предложение «Форвартс», согласно которому СДПГ и КПГ должны были заключить между собой «пакт о ненападении», охарактеризовав его как «бесчестную насмешку над красным антифашистским Берлином», коммунистическому призыву к совместной оборонительной борьбе не хватало элементарной предпосылки — правдоподобности. СДПГ и профсоюзы должны были считаться с тем, что коммунисты тотчас же прибегнут к революционному насилию, чего только и ждали национал-социалисты, чтобы придать своему террору видимость законности. Но гражданская война могла закончиться только кровавым поражением рабочих организаций: у расколотых левых не было ни единого шанса, т. к. они не могли ничего противопоставить полувоенным союзам правых, полиции и рейхсверу.

Вечером 30 января 1933 г. улицы не только Берлина, но многих мест и местечек в Германии оказались в руках «коричневых батальонов». На следующий день новый рейхсканцлер вступил в переговоры с Центром, выполняя данное Папену обещание. Но Гитлер вел переговоры только для видимости: он стремился доказать, что с рейхстагом, выбранным 6 ноября 1932 г., управлять страной невозможно. Центр же, напротив, как и прежде был искренне заинтересован в настоящей коалиции с НСДАП и больше негодовал из-за «реакционного состава» нового кабинета, чем по поводу канцлерства Гитлера. Но Каас тем не менее отклонил требование Гитлера отложить очередной созыв рейхстага на целый год. Тем самым он предоставил канцлеру повод уже 31 января объявить переговоры потерпевшими неудачу и добиться принятия первого важного решения своего правительства: ходатайства к Гинденбургу о роспуске рейхстага. 1 февраля был издан соответствующий декрет, а также постановление президента, согласно которому очередные выборы назначались на 5 марта 1933 г.

В своем намерении уничтожить Веймарскую демократию Гитлер до конца исчерпал все те возможности, которые предоставила ему Веймарская конституция. Тактика легальности, которой он подчинил свою партию, оказалась несравненно плодотворней, чем открытое признание себя сторонником революционного насилия, верным приверженцем которого Гитлер был за десять лет до этого, и которое, как и прежде, исповедовала другая тоталитарная партия — КПГ. Своей тактикой легальности Гитлер разоружил демократические партии и само правовое государство. Чтобы защитить и сохранить правовое государство, его сторонники должны были в ходе последней фазы кризиса Веймара выступить против буквы конституции, которая была нейтральна в отношении ее духа. Но этому противоречила позиция, которую Эрнст Френкель заклеймил уже в конце 1932 г. как «конституционный фетишизм». Неспособность пойти на такой шаг не привела напрямую к капитуляции республики и сдаче государства в руки Гитлеру, но она сделала это возможным^{614}.