Глава II Обузданная революция
Когда Филипп Шейдеман днем 9 ноября 1918 г. провозгласил с балкона рейхстага «Германскую республику», он не был уполномочен на это Фридрихом Эбертом. Только что назначенный «рейхсканцлер» предпочел бы передать вопрос выбора между республикой и монархией конституционному Национальному собранию. Однако Шейдеман был твердо уверен в том, что те капли монархического мира, которыми принц Макс Баденский «помазал» партийного лидера социал-демократов, могли впечатлить разве что военных и высший слой чиновничества, но никак не широкие народные массы. Революционно настроенные солдаты и рабочие ожидали от вождей социал-демократии демонстративного разрыва с ненавистным «прусским милитаризмом». Провозглашение республики стало для них сигналом к действию. Эффект был настолько сильным, что даже Карл Либкнехт не смог его ослабить, провозгласив с балкона Берлинского замка, через два часа после Шейдемана, «свободную социалистическую республику Германия»{26}.
Своим отъездом в Спа, воспринятым большинством как побег, Вильгельм II нанес тяжелый, даже смертельный удар по монархическим чувствам немцев. За пределами Пруссии мало кто испытывал преданность последнему Гогенцоллерну, и даже в старопрусских областях лишь консервативное меньшинство воцерковленных лютеран продолжали хранить верность своему сюзерену, несмотря на его падение. В остальных немецких землях расставание с монархией также давалось верующим протестантам труднее, чем католикам, поскольку бывший государь одновременно являлся «зиттиэ ер1зсори5» — главой евангелической церкви. Однако поначалу еще остававшиеся поборники монархии, как лютеране, так и католики, были ошарашены. Военное поражение Германии ранило их сильнее, чем провозглашение республики, а отречение династии не оставляло им другого выбора, как смириться с новым государственным строем до лучших времен{27}.
Для огромного большинства немцев надежды на справедливый мир и внутриполитическое обновление были связаны с республикой. Слова Шейдемана — «Вся эта старинная прогнившая рухлядь рассыпалась в прах, милитаризм повержен!» — адекватно отражали ощущения 9 ноября. Князья и генералы проиграли по всем статьям, они отвечали за разочарования и лишения проигранной войны, они воплощали собой общество, разделенное на тех, кто «сверху», и тех, кто «снизу», и давно уже трещавшее по швам. Очевидно было, что наконец пришло время перестать повиноваться прежним властителям и сделать народ хозяином собственной судьбы. И чем бы на самом деле ни была демократия, она постепенно брала верх над авторитарным государством, и, что в данном случае было самое важное, она могла послужить мостом к демократическим нациям Запада, с которыми теперь предстояло вести переговоры об условиях мира.
Все, что было справедливо для страны, было справедливо также для фронта и тыла: монархия и здесь лишилась своих активных сторонников. Офицеры, планировавшие 9 ноября возвращение на родину во главе с кайзером для усмирения революции, или, как они говорили, для усмирения «большевизма», были в безнадежном меньшинстве. Подавляющее большинство поддерживало Грёнера, сумевшего убедить Гинденбурга, что план «выступления против отечества» означает не только начало гражданской войны, но и продолжение войны с Антантой, а следовательно, является абсолютно бесперспективным. Грёнер был также тем, кто утром 9 ноября сказал правду, глядя в лицо Вильгельму II: «Войска вернутся на родину в спокойствии и порядке под руководством своих командиров и генералов, но не по приказу Вашего Величества, поскольку они больше не поддерживают Ваше Величество!»
В своем неприятии гражданской войны Грёнер был един с Эбертом, который во время своего «рейхсканцлерства» заверял чиновников и все учреждения, что новое правительство взяло на себя ведение дел, «чтобы защитить немецкий народ от гражданской войны и голода, и чтобы добиться выполнения его справедливых притязаний на самоопределение». Обращение Эберта к чиновникам с призывом оставаться на занимаемых ими должностях убедительно свидетельствовало о его главном приоритете в ситуации распада старого государственного устройства и военного поражения: «Сбой системы порядка и организации в эти тяжелые часы превратит Германию в жертву анархии и ужаснейших бедствий». Таким образом, для Эберта было важно прежде всего сохранить рабочий режим публичных учреждений, или, говоря словами предшественника Эберта на посту рейхсканцлера, принца Макса фон Баденского, «при любых обстоятельствах предотвратить распад правительственной машины» и «спасти ту часть законности и преемственности, которую еще можно спасти»{28}.
Объединенные общей задачей предотвратить хаос и гражданскую войну, социал-демократические лидеры и трезвомыслящие представители старой военной и гражданской власти в целом пришли к консенсусу. Однако решить эту задачу можно было, лишь защитив сотрудничество новых властителей и старой элиты от угрозы слева. Массовой поддержки, которой располагали социал-демократы большинства, было явно недостаточно, чтобы избежать схода с рельсов паровоза революции, как это, по мнению СДПГ, произошло годом ранее в России. Было совершенно не ясно, поможет ли воспрепятствовать такой возможности даже пакт с НСДПГ. Ясно было только то, что у попытки договориться с НСДПГ не было никакой разумной альтернативы. На поддержку со стороны профсоюзов новое правительство могло надеяться лишь в том случае, если оно продемонстрирует свою готовность прекратить борьбу между двумя течениями социал — демократии.
Противоречие между оппозиционными и «правительственными» социалистами в последние месяцы войны только усиливалось и стало тем временем причинять вред уже чисто человеческим отношениям: депутаты от независимых даже прекратили здороваться с членами правления социал-демократической партии. Однако 9 ноября 1918 г. стало не до личных обид. После того как ранним утром, еще до решающего заседания социал-демократической фракции рейхстага, влиятельные представители обеих партий провели первые переговоры о создании общего правительства, Эберт после полудня предложил независимым «создать кабинет, состоящий в равных долях из представителей большинства и независимых, в котором члены буржуазных партий могли бы оказывать содействие социал-демократам в качестве отраслевых министров». Это означало участие в правительстве буржуазных партий парламентского большинства, однако не могло быть и речи об их равноправии с обеими социал-демократическими партиями, которым предназначалась руководящая политическая роль в государстве и которые со своей стороны должны были отправлять власть на паритетных началах{29}.
Партия социал-демократии большинства не выставляла никаких персональных условий, Эберт не собирался препятствовать вхождению в кабинет даже Карла Либкнехта. У независимых, напротив, обнаружились сильные предубеждения против трех политиков — кандидатов в правительство от партии большинства: Эберта, Шейдемана и депутата рейхстага Отто Ландсберга. Из важных условий, которые выдвигали независимые в связи со своим вхождением в правительство, для партии большинства было неприемлемо в первую очередь только одно: Либкнехт и «революционные старосты» требовали, чтобы вся исполнительная, законодательная и судебная власть была сосредоточена исключительно в руках уполномоченных, избранных от всего трудящегося населения и солдат. На это СДПГ ответила заявлением, которое может рассматриваться как ее политическое кредо: «Если под этим требованием подразумевается диктатура части одного класса, за которой не стоит народное большинство, то мы вынуждены отклонить такое требование, поскольку оно противоречит нашим демократическим принципам». Столь же однозначно отреагировала партия большинства на требования независимых о неучастии в правительстве представителей буржуазии в качестве отраслевых министров. СДПГ отклонила это унизительное требование, указав на то, что в противном случае могут возникнуть существенные, если не катастрофические, проблемы с продовольственным обеспечением населения.
Согласие было достигнуто только в середине дня 10 ноября, после возвращения из Киля председателя НСДПГ Гуго Гаазе. Под его сдерживающим влиянием независимые отозвали условия, неприемлемые для социал-демократов большинства. Они согласились с тем, что представители буржуазных партий могут получить ряд министерств, при условии, что те станут лишь техническими сотрудниками чисто социалистического кабинета, и к каждому из них в качестве контролера будет приставлено по представителю от обеих социал-демократических партий. Что касается вопроса о конституционном собрании, созыва которого требовали социал-демократы большинства, НСДПГ собиралась принять решение позже, после «стабилизации созданных революцией обстоятельств». Наиболее проблемным для СДПГ был следующий пункт требований независимых: «Политическая власть передается в руки советов рабочих и солдатских депутатов, которые следует как можно скорее созвать со всей страны на всеобщий съезд». Несмотря на радикальность тезиса и его «русское» звучание, социал-демократы большинства могли надеяться, что получат большинство на всегерманском съезде советов, и смогут, таким образом, по крайней мере удерживать в жестких рамках конфликты между правительством и временным эрзацем парламента. Решающее значение имело то, что независимые, в принципе, не отвергали идею конституанты и уже не требовали ничего, что сводилось бы исключительно к «диктатуре пролетариата». В результате руководители СДПГ посчитали оправданным и необходимым пойти навстречу смягченным требованиям НСДПГ.
Еще до того как было формально провозглашено создание нового кабинета, так называемого «Совета народных уполномоченных», членам правительства от НСДПГ уже пришлось принять свое первое политическое решение. Они согласились на условия перемирия, предложенные Антантой, обсуждавшиеся 10 ноября в 12 часов на общем заседании, на котором присутствовали трое вошедших в правительство социал-демократов и статс-секретари прежнего правительства. На следующий день германская делегация во главе с Матиасом Эрцбергером подписала перемирие в Компьенском лесу. Первая мировая война закончилась в 11 часов утра 11 ноября 1918 г.
«Совет народных уполномоченных» (предложенный независимыми термин «народные комиссары», заимствованный у большевиков, был онемечен по предложению Ландсберга) состоял из шести членов. От партии социал-демократов большинства в него вошли Фридрих Эберт (родился в 1871 г. в Гейдельберге, квалифицированный шорник, с 1893 г. редактор бременской партийной газеты, а с 1913 г. — преемник Августа Бебеля на посту председателя СДПГ), председатель фракции в рейхстаге Филипп Шейдеман (родился в 1865 г. в Касселе, по профессии печатник, затем редактор) и адвокат Отто Ландсберг (родился в 1869 г. в верхнесилезском Рыбнике, депутат рейхстага с 1912 г.). НСДПГ представляли Гуго Гаазе, адвокат из Кенигсберга (родился в 1863 г. в Восточной Пруссии, в Алленштейне, с 1911 г. сопредседатель СДПГ вместе с Бебелем, затем, с 1913 по 1916 г., — вместе с Эбертом), Вильгельм Диттман из Ойтина (родился в 1874 г., столяр, позже секретарь партии, после берлинской стачки металлистов в январе 1918 г. приговорен к 5 годам заключения) и, наконец, в качестве доверенного лица «революционных старост», Эмиль Барт (родился в 1879 г. в Гейдельберге, по профессии рабочий-металлист). Двое из народных уполномоченных, Гаазе и Ландсберг, происходили из еврейских семей.
Все народные уполномоченные, кроме Гаазе, иудея по вероисповеданию, считали себя диссидентами, т. е. не принадлежали ни к одной религиозной конфессии. Эберт и Гаазе были номинально равноправными председателями Совета народных уполномоченных, однако реальное руководство с самого начала было сосредоточено в руках Эберта.
Политические решения 9 и 10 ноября принимались руководством обеих социал-демократических партий. «Революционные старосты», левый авангард металлистов столицы, поначалу были совершенно деморализованы происходившими событиями. Только в ночь на 10 ноября двум лидерам «старост», Эмилю Барту и Рихарду Мюллеру, на собрании спонтанно созданных берлинских солдатских советов удалось провести решение, согласно которому на следующий день на всех фабриках и во всех казармах столицы назначались выборы в новые советы солдатских и рабочих депутатов, которые 10 ноября в 17.00 должны были провести общее собрание в цирке Буша и избрать там временное правительство. За столь короткое время было невозможно провести выборы надлежащим образом, к тому же 10 ноября пришлось на воскресенье. И снова это был Отто Веле, кто своими решительными действиями обеспечил партии фору. Он распорядился напечатать листовки, призывавшие берлинских солдат принять участие в выборах солдатских советов. После этого Велсу удалось убедить 148 избранных солдатских представителей поддержать политическую линию социал-демократов большинства, что прежде всего означило формирование правительства на паритетной основе. Газета «Форвартс» обратилась к берлинским рабочим 10 ноября с лозунгом, выражавшим общее настроение. Заголовок партийного органа СДПГ гласил: «Недопустим братоубийственной борьбы!»
В цирке Буша, где собралось около 3000 солдатских и рабочих депутатов, радикалы не обладали большинством. Собравшиеся поддержали Эберта, объявившего о создании Совета народных уполномоченных. Напротив, выступление Либкнехта, содержавшее острые выпады в сторону Эберта, вызвало сильные протесты, особенно со стороны солдат, которые пришли на собрание по призыву Велса. Скандал разразился, когда Барт призвал избрать Комитет действия и предложил список его членов, составленный «революционными старостами». Эберт заявил, что такой комитет будет излишним, а если его все же изберут, то его состав должен формироваться только на паритетных основаниях, как и правительство. Когда вслед за этим сторонники Союза «Спартак» выступили с личными угрозами в адрес Эберта, последний покинул собрание, а затем заручился в рейхсканцелярии поддержкой прусского военного министра Шойха, пообещавшего при необходимости защитить новое правительство.
Серьезная угроза для свежеиспеченного Совета народных уполномоченных возникла, когда Гаазе, взбешенный атакой радикалов, сообщил в цирке Буша, что не может в сложившихся обстоятельствах войти в правительство. Чтобы заставить отступить «революционных старост», солдатские представители предъявили им ультиматум, угрожая, что в случае если паритетный принцип не будет соблюден, они сами создадут правительство. Подавляющим большинством собрание избрало, наконец, Комитет действия Совета рабочих депутатов, состоявший из 14 членов: по семь представителей от социал-демократии большинства и от независимых. Большинство членов Комитета действия Совета солдатских депутатов, также состоявшего из 14 человек, были беспартийными. Оба комитета вместе образовали «Исполнительный совет рабочих и солдатских советов Большого Берлина», который конституировался на следующий день под председательством Рихарда Мюллера из числа «революционных старост». В свою очередь, по предложению Мюллера, Совет народных уполномоченных был утвержден Исполнительным советом в составе, согласованном вскоре после полудня. По окончании собрания в цирке Буша обе социал-демократические партии еще раз недвусмысленно подтвердили все предварительные договоренности, достигнутые ими несколькими часами ранее.
Руководители социал-демократов большинства вечером 10 ноября имели все основания быть удовлетворены ходом дел. Все говорило в пользу того, что в спорных случаях правительство сможет одержать верх над Исполнительным советом рабочих и солдатских советов Большого Берлина, который до созыва всегерманского съезда советов стремился контролировать народных уполномоченных. Поскольку рабочие и солдатские советы не только в Берлине, но и в других частях страны в основном выступали в поддержку правительства народных уполномоченных и действовали в русле политической линии социал-демократов большинства, то развитие двоевластия в Германии по русскому образцу 1917 г., где радикальные советы противостояли Временному правительству, выглядело совершенно невероятным. Немецкие советы рабочих и солдатских депутатов образца 1918 г. в отличие от русских сами не стремились к власти и в большинстве своем хотели лишь получить контроль над старыми органами власти на переходное время, до выборов легитимных демократических народных представительств. Так, во всяком случае, было не только в тех местных советах, где перевес имела СДПГ, но и в тех, где большинство принадлежало умеренному крылу НСДПГ. Германские рабочие и солдатские советы 1918 г. сами рассматривали свое образование по большей части как временную меру, а не как модель будущей «чистой» демократии{30}.
Важнейшей опорой власти социал-демократов большинства в критические часы 9 и 10 ноября была поддержка, которой они заручились у революционных солдат. Тот факт, что поддержку Эберту 10 ноября также выразил прусский военный министр Шойх, оставленный на своей должности в качестве «министра-профессионала», имел, скорее, символическое значение. То же самое можно сказать и о предложении генерал-квартирмейстера Грёнера о создании антибольшевистского «союза», якобы прозвучавшем вечером того же дня в его окутанном легендами телефонном разговоре с Эбертом. Последнему была необходима помощь Верховного военного командования в деле возвращения войск домой. Однако «союз» для борьбы с большевизмом Грёнер и Эберт не могли, заключить уже потому, что к 10 ноября 1918 г. ОХЛ совершенно не располагало требуемым военным потенциалом. Решающее значение имела, без сомнения, позиция солдатских советов, которые в ноябре 1918 г. были намного более склонны прислушиваться к Эберту и Велсу, чем к Грёнеру и Гинденбургу{31}.
Мастерство, с которым социал-демократы большинства 9 ноября привлекли на свою сторону солдат, сыграло большую роль в предотвращении кровопролития. Уже в полдень того же дня главнокомандующий Бранденбургской марки отдал приказ войскам не применять оружие. Немного позже берлинская полиция, которую считали особенно преданной кайзеру, также получила от своего президента фон Оппена приказ «не стрелять». Свой пост Оппен предал независимому социал-демократу Эмилю Эйхгорну. Днем 9 ноября еще шли бои в районе Марсталь и университета, где в демонстрантов стреляли несколько офицеров, укрывшихся в укреплениях. Потери революционных рабочих и солдат в день свержения старой власти составили пятнадцать человек убитыми{32}.
Небольшое число жертв показывает, сколь мала была поддержка кайзеровской Германии даже среди ее, казалось бы, самых надежных защитников. Через день после отречения кайзера и провозглашения республики в Берлине, казалось, возобновилась нормальная жизнь. В воскресенье 10 ноября, как записал в своем дневнике Эрнст Трельч, граждане как обычно отправились гулять в Грюневальд: «Никаких элегантных туалетов, одни лишь мещане, некоторые одеты нарочито просто. Все слегка приглушено, как у людей, судьба которых решается где-то там далеко, однако они спокойны и довольны тем, что все так хорошо вышло. Трамваи и поезда метро ходят как обычно: залог того, что все касающееся непосредственных жизненных потребностей обстоит в порядке. На всех лицах написано: зарплаты будут выплачиваться как и раньше»{33}.
Для народных уполномоченных рутина правительственной работы началась 11 ноября 1918 г. Позже, выступая на заседании конституционного Национального собрания в Веймаре 6 февраля 1919 г., Фридрих Эберт, оглядываясь назад, описал обстоятельства, с которыми столкнулись социал-демократы большинства при выполнении своей задачи: «Мы были в прямом смысле слова конкурсными управляющими старого режима: все склады были пусты, все запасы иссякли, все кредиты просрочены, моральные принципы повержены. При поддержке Центрального совета рабочих и солдатских депутатов мы задействовали все свои лучшие силы, чтобы побороть опасности и нужду переходного времени. Мы не предвосхищали Национальное собрание. Однако в ситуации острой нужды и нехватки времени мы обязаны были приложить все усилия, чтобы выполнить неотложные требования рабочих. Мы сделали все, чтобы вновь оживить экономическую жизнь… Если достигнутый результат не отвечал нашим желаниям, то следует справедливо оценить обстоятельства, которые этому препятствовали»{34}.
Таким образом, правящие социал-демократы ощущали себя не отцами-основателями демократии, а всего лишь конкурсными управляющими кайзеровской Германии в течение десяти недель между свержением монархии и выборами Национального собрания. Будучи демократами, они полагали, что не имеют права на коренные изменения государственных основ без мандата доверия немецкого народа. Время бедствий между войной и миром ни в коей мере не казалось им подходящим для претворения в жизнь социализма. Не желая нанести вред идее социализма опрометчивыми экспериментами, они считали необходимым сначала справиться с насущными потребностями момента, а это значило прежде всего возрождение экономики и сохранение единства рейха. Однако и в достижении этих целей можно было добиться успеха, по мнению социал-демократов большинства, лишь в том случае, когда правительство будет иметь возможность опираться на неоспоримый мандат доверия народа. Таким образом, все говорило за то, чтобы по возможности ограничить период нахождения у власти революционного временного правительства и как можно скорее, примерно в январе 1919 г., провести выборы в конституционное Национальное собрание.
Среди народных уполномоченных, представлявших независимых социал-демократов, умеренные, Гаазе и Диттман, выступали за существенно более поздний срок выборов — апрель или май следующего года. Формально такое решение обосновывалось тем, что весной 1919 г. в выборах смогли бы принять участие солдаты, пока еще находившиеся на Восточном фронте, и военнопленные. Более глубокие причины, заставлявшие правое крыло независимых оспаривать сроки выборов, предложенные социал-демократами большинства, изложил 18 ноября в партийной газете «Фрайхайт» Рудольф Гильфердинг, один из ведущих теоретиков НСДПГ. Переходное правительство, по его мнению, должно было со всей энергией начать «вершить дела, которые убедили бы пролетариат в том, что теперь уже не может быть движения вспять, но только вперед. Демократия должна укорениться настолько, чтобы реакция была невозможной, а управление страной не должно служить ареной контрреволюционных устремлений. Но прежде всего нужно доказать, что мы не только демократы, но и социалисты. Сегодня есть шанс без затруднений осуществить ряд важных социалистических переходных мер, и они должны быть проведены, с тем чтобы и здесь была созданы оборонительные рубежи, которые были бы не по зубам любому капиталистическому контрнаступлению».
Следовательно, взгляды Гильфердинга можно интерпретировать следующим образом: демократия требовала превентивного решительного вмешательства в политику и экономику, которое следовало предпринять, опираясь на революционное право, поскольку невозможно было с уверенностью рассчитывать на то, что на выборах в национальное собрание большинство выступит за необходимые социалистические преобразования. Близкий политический соратник Гильфердинга, Карл Каутский, напротив, не считал, что для создания социального базиса демократии следует перенести выборы на более поздний срок. Наоборот, их затягивание, по его мнению, могло даже ослабить привлекательность социализма. Со стороны левого крыла партии сопротивление позиции умеренных было гораздо резче. «Революционные старосты» вообще не желали слышать ни о какой конституанте, где, по их мнению, буржуазия обязательно должна была получить политический перевес. Они выступали за единоличное господство советов, и следовательно, рабочего класса. Еще более однозначно за «диктатуру пролетариата» ратовала группа «Спартака»{35}.
До сих пор ведутся жаркие дискуссии о том, была ли свобода действий народных уполномоченных на самом деле настолько ограниченной, как утверждали Эберт и его соратники. Очевидно, что политика в духе левых радикалов спровоцировала бы военную интервенцию союзников. Между социал-демократами большинства и «старыми элитами», с одной стороны, и американцами и англичанами — с другой, установился определенный антибольшевистский консенсус, выразившийся, в частности, в том, что, согласно соглашению о перемирии, немецкие войска с одобрения союзников продолжали оставаться в Прибалтике, за которую шла борьба, с целью предотвратить там переход власти к большевикам. Французы выступали с особой позицией, поскольку определенная доля «хаоса» в империи казалась им подходящим аргументом для того, чтобы подкрепить свои притязания на немецкие территории по левому берегу Рейна. Однако ничто не говорит в пользу того, что демократизация военной сферы и бюрократии или национализация некоторых ключевых промышленных производств в Германии, т. е. политика умеренных независимых, привела бы к враждебной активизации союзников{36}.
Напротив, весьма вероятно, что в случае, если бы Совет народных уполномоченных сознательно стал затягивать выборы в Национальное собрание, дело могло бы дойти до опасной поляризации внутриполитической ситуации. Впрочем, более поздняя дата выборов совершенно не требовалась для того, чтобы использовать время до их проведения для общественно-политических реформ. Противники демократии по-прежнему располагали сильными позициями во власти, и вполне уместным было полагать, что они лишь ждут подходящего повода для их расширения. Следовательно, умеренные независимые социал-демократы имели серьезные причины для того, чтобы сформулировать две основные задачи Совета народных уполномоченных: решение неотложных насущных проблем и заботливое укрепление будущей демократии{37}.
Разногласия по поводу срока выборов мешали Совету народных уполномоченных, но не настолько, чтобы парализовать работу правительства. Представители СДПГ и умеренные независимые, как правило, всегда могли договориться о решении самых неотложных задач. Независимые также отнюдь не делали ставку на конфронтацию с буржуазными статс-секретарями, которые весьма слабо контролировались «заместителями» из обеих социал-демократических партий и могли ощущать себя настоящими руководителями ведомств. Например, статс-секретарь министерства иностранных дел Вильгельм Генрих Зольф знакомил с документами прикомандированного к нему Карла Каутского только в тех случаях, когда сам считал это целесообразным. Важные решения принимались им помимо Каутского и без участия Гаазе, формально ответственного в Совете народных уполномоченных за внешнюю политику. Так, например, они ничего не знали о тайном обращении Зольфа к странам Антанты 13 ноября, в котором тот просил страны-победительницы сделать ясное и определенное заявление о том, что в случае если верх одержат дезорганизующие радикальные силы, то они не остановятся перед военным вторжением в Германию{38}.
Во главе имперского ведомства внутренних дел народные уполномоченные поставили 1 ноября леволиберального берлинского правоведа, статс-секретаря Гуго Пройсса, одновременно получившего задание составить проект имперской конституции. Тем самым с самого начала было ясно, что конституция эта будет лишена специфического социал-демократического отпечатка. В важнейшем вопросе об экономической демобилизации обе социал-демократические партии также отказались от выдвижения на ведущую роль человека из собственных рядов: статс-секретарем соответствующего нового министерства стал, как было решено еще кабинетом принца Макса, профессиональный военный, подполковник Йозеф Кёт. Обе социал-демократические партии выставили из своих рядов всего по одному статс-секретарю: «правый» социал-демократ большинства Август Мюллер занял пост главы экономического ведомства, а умеренный независимый Эммануэль Вурм — ведомства продовольствия.
Среди социал-демократов обоих направлений не было достаточного количества компетентных лиц, готовых в 1918 г. занять все командные высоты в государстве и экономике, хотя бы уже потому, что в течение последних десятилетий они не имели возможности занимать какие бы то ни было публичные посты. Следовательно, народные уполномоченные были вынуждены обращаться за помощью к «буржуазным» экспертам. В том случае, когда эти эксперты приветствовали демократические реформы или были убежденными сторонниками парламентской системы, совместная работа с ними, как правило, не вызывала проблем. Сложнее складывались отношения с чиновниками высокого ранга, приверженными мировоззрению старой системы. Таким был статс-секретарь министерства иностранных дел Зольф. 13 декабря он подал свое заявление об отставке, за четыре дня до этого став причиной скандала, отказавшись пожать руку народному уполномоченному Гаазе, поскольку тот, по словам бывшего советского полпреда Иоффе, знал о финансовой помощи НСДПГ из России. На эти средства якобы финансировалась немецкая революция{39}.
Однако подобного рода отставки были все же исключением. Чиновники, прокуроры и судьи оставались на своих постах даже в тех случаях, когда была широко известна их приверженность старому режиму и враждебность по отношению к демократическому строю. Королевские ландраты[3] продолжали занимать свои посты в Пруссии, как будто бы не было 9 ноября 1918 г. Если местные советы рабочих выражали недовольство нелояльным поведением ландратов, то их жалобы, как правило, отклонялись или просто игнорировались министром внутренних дел, социал-демократом большинства Вольфгангом Гейне. Даже в тех случаях, когда консервативные ландраты сами просили об отставке, Гейне настоятельно рекомендовал им оставаться на посту в интересах поддержания порядка. Прошло еще целых восемь месяцев после ноябрьской революции, прежде чем старые органы самоуправления, сформированные на основе трехклассного избирательного права, были заменены новыми.
Для сохранения определенной преемственности в области гражданского управления были серьезные причины. Германия погрузилась бы в хаос, если бы революционные правительства уволили со всех постов значительное количество чиновников, судей и прокуроров. Поскольку обе рабочие партии не располагали необходимым персоналом для замещения освободившихся мест, новым властям не оставалось ничего другого, как настоятельно потребовать от прежних должностных лиц продолжать исполнять свои обязанности. Однако новые власти совсем не были заинтересованы в том, чтобы на ключевых постах оставались радикальные монархисты. Несколько показательных отставок оказали бы предупреждающее воздействие на чиновников, не спешивших с признанием республики. Впрочем, не только новая власть зависела от старой бюрократии. Однако верно было и обратное: лишение должности влекло за собой для чиновника неприятные социальные последствия. В результате вполне возможно было осуществить ограниченную демократизацию государственной службы осенью 1918 г. Но она не состоялась, поскольку правящие социал-демократы'не посчитали ее первоочередной задачей{40}.
То же самое можно сказать и об отношениях социал-демократов с вооруженными силами. Уже в первую неделю своей деятельности Берлинский исполнительный совет начал разрабатывать планы создания добровольного народного ополчения. 16 ноября их обсуждали в Совете народных уполномоченных, однако конкретных решений принято не было. Лишь 6 декабря правительство приняло предложенный тремя днями ранее проект Эберта о создании добровольного народного ополчения. Оно поначалу должны было состоять из 11 000 человек, в основу его организации был положен принцип выборности командиров. Однако вместо того, чтобы самим озаботиться проведением этого закона в жизнь, народные уполномоченные подключили к этому прусское военное министерство, которое со своей стороны привлекло ОХЛ. Результат усилий этих двух ведомств едва ли мог кого-то удивить: закон остался существовать исключительно на бумаге.
Халатность народных уполномоченных стала лишь одной из причин того, что в Германии, в противоположность Австрии, не было создано лояльных республиканских военных формирований. Однако была и другая причина. В отличие от Австрии рабочее движение в Германии было политически расколото. Противостояние между социал-демократами большинства и независимыми оказывало негативное воздействие на любые планы по созданию народного ополчения. Совершенно невозможно было предсказать, выступят ли добровольческие войска, сформированные из сторонников обеих социал-демократических партий, сплоченными рядами, если речь зайдет о сопротивлении путчистской акции крайне левых. 10 ноября «Форвартс» призвала рабочих не дать втянуть себя в «особую борьбу». Вооруженное столкновение со сторонниками «революционных старост» или «спартаковцами» вылилось бы в братоубийственную войну, и уже поэтому не стоило переценивать готовность социал-демократов к подобному противостоянию. Кроме того, нужно учитывать и общий антимилитаристский настрой рабочего класса: после четырех лет войны не многие были склонны к тому, чтобы даже на время вновь стать солдатом.
Однако что бы там не препятствовало созданию народного ополчения, невозможно объяснить военно-политические решения народных уполномоченных только лишь желаниями или антипатией рабочих. 11 ноября революционное правительство выполнило просьбу Грёнера и отправило ОХЛ телеграмму, в которой потребовало «отдать приказ по действующей армии о том, что военная дисциплина, спокойствие и строгий порядок должны соблюдаться в войсках при любых обстоятельствах, что приказы командования должны безоговорочно выполняться до самого увольнения, и что само увольнение военнослужащих из армии может произойти только по приказу военного начальства». Командиры должны были сохранить оружие и знаки отличия. Там, где были созданы солдатские советы или советы уполномоченных, они должны были «безоговорочно» поддерживать офицеров при наведении дисциплины и порядка. В более подробной форме это распоряжение было подтверждено на следующий день постановлением народных уполномоченных.
Таким образом, еще раз признавалась неограниченная власть офицеров, а солдатские советы были вытеснены на второстепенные роли. ОХЛ могло быть довольно: народные уполномоченные собственноручно одобрили восстановление дореволюционного порядка в армии. Солдатские советы, напротив, восприняли столь очевидную поддержку «прусского милитаризма» как брошенный им вызов. Они также не оспаривали необходимость дисциплины в период возвращения и демобилизации войск, хотя, с их точки зрения, восстановление прежнего порядка не могло этому способствовать.
На Конгрессе полевых и солдатских советов, проходившем 1 и 2 декабря в Бад Эмсе, собравшиеся единогласно потребовали проведения реформ, которые с их точки зрения были необходимы для преодоления авторитарной военной системы: отмены обязательного отдания чести во внеслужебное время, закрытия офицерских казино, одинаковых условий питания для офицеров, военных чиновников и рядовых, права участия солдатских советов в решении всех экономических и социальных вопросов в войсках, а также в вопросах дисциплинарных взысканий и разборе жалоб. Все вопросы прохождения военной службы должны были регулироваться «в постоянном контакте с солдатскими советами».
Верховное военное командование выступило в ответ с решительным протестом, который увенчался успехом. 14 декабря Эберт заявил о своем принципиальном согласии с позицией Грёнера и Гинденбурга, однако одновременно указал на трудности, связанные с общей оппозиционностью солдат. Такое отступление со стороны Эберта продемонстрировало, что уже через месяц после свержения монархии Верховному военному командованию удалось стать полноправным партнером правительства. При таком положении дел оппозиционные настроения среди солдат могли только усиливаться. Социал-демократы большинства были близки к тому, чтобы потерять ту поддержку со стороны солдатских советов, позволившую им 10 ноября победить в борьбе с радикальными силами рабочего движения{41}.
Наряду с чиновничеством и офицерским корпусом к «старым элитам», с которыми правящим социал-демократам приходилось работать осенью 1918 г., несмотря на возможные идеологические угрызения совести, относились также предприниматели. Одной из важнейших задач народные уполномоченные считали инкорпорацию в экономическую жизнь миллионов возвращавшихся с войны солдат. Этого можно было добиться только совместными усилиями государства, предпринимателей и профсоюзов. Для промышленников-работодателей сотрудничество с рабочими организациями означало одновременно социальную страховку от двух опасностей: социализации с одной стороны, и государственного дирижизма — с другой. Такого же взгляда придерживались и Свободные профсоюзы, ориентировавшиеся на социал-демократов. Договариваясь с предпринимателями, они рассчитывали улучшить свои позиции как по отношению к государству, так и по отношению к новоиспеченным советам, воспринимавшимся профсоюзами как нежелательные конкуренты.
Первые переговоры представителей электротехнической, а затем и тяжелой промышленности с профсоюзами прошли уже в октябре 1918 г. Обе стороны были едины во мнении, что предстоящая демобилизация потребует активного взаимодействия организаций работодателей и работников. Создание Имперского ведомства экономической демобилизации[4] стало результатом совместных усилий профсоюзов и промышленников, так же как и учреждение на паритетной основе совместных экспертных комиссий, приданных новому ведомству.
На переговорах глав организаций, которые велись до 9 ноября 1918 г., идее широкомасштабного «содружества» труда и капитала противостояли только два препятствия: во-первых, профсоюзам никак не удавалось принудить работодателей существенно сократить продолжительность рабочего дня, а во-вторых, отказаться от так называемых «желтых», лояльных работодателям, рабочих союзов. Политический переворот заставил предпринимателей до некоторой степени пойти навстречу профсоюзам в этих спорных вопросах. 15 ноября было подписано «соглашение Штиннеса — Легина», названное по фамилиям двух главный переговорщиков — промышленника Гуго Штиннеса и председателя генеральной комиссии Свободных профсоюзов Карла Легина.
В этом документе предприниматели признавали профсоюзы в качестве компетентных представителей рабочего класса. Они гарантировали возвращающимся с фронта солдатам их прежние рабочие места, соглашались с урегулированием условий труда посредством заключения тарифных договоров с профсоюзами и созданием рабочих комитетов на предприятиях, где было занято не менее 50 человек. Соглашение устанавливало максимальную продолжительность рабочего дня не более 8 часов, признавало недопустимым снижение заработной платы по причине сокращения рабочего времени. Организационные рамки будущего сотрудничества труда и капитала должна была выработать образованная на паритетных началах и по паритетному же принципу профессионально структурированная организация «Центральное трудовое содружество промышленных и ремесленных союзов работодателей и работников Германии» (сокращенно ЦАГ)[5].
Казалось, благодаря соглашению Штиннеса — Легина профсоюзы достигли целей, о которых давно мечтали. Это относилось прежде всего к признанию их в качестве партнеров в переговорах о тарифах, а также к введению восьмичасового рабочего дня и полной компенсации потерь в заработной плате по причине временной нетрудоспособности. Но в договоре были и подводные камни. Предприниматели занесли в протокол, что восьмичасовой рабочий день в Германии будет официально узаконен лишь тогда, когда 8-часовой рабочий день будет официально признан всеми цивилизованными странами, что будет зафиксировано в специальном международном соглашении. Что касается «желтых» союзов, то 5 ноября Легин сам заверил работодателей, что если эти организации смогут самостоятельно просуществовать без помощи и финансовой поддержки в течение шести месяцев, можно будет вести переговоры о привлечении их к работе ЦАГ.
Для работодателей уступки профсоюзному лагерю значили гораздо меньше в сравнение с выгодами, которые должно было принести участие в ЦАГ. Главным достижением было то, что соглашение от 15 ноября 1918 г. являлось эквивалентом договора против социализации. Признав предпринимателей в качестве партнеров, профсоюзы одновременно принимали существующий экономический и общественный порядок. И действительно, для Свободных профсоюзов образца 1918 г. ничто не было более чуждым, чем идея обобществления ключевых промышленных производств. Профсоюзы действовали в качестве представителей экономических интересов работников, однако одновременно они делали «высокую политику» исходя из ограниченного понимания своих задач. В определенном отношении они связали руки и Совету народных уполномоченных. Даже если бы правительство стремилось проводить активную политику обобществления, у него не было бы возможности проводить ее вопреки сопротивлению профсоюзов{42}.
В Совете народных уполномоченных на быстрой социализации важнейших отраслей промышленности настаивали независимые социал-демократы. Представители социал-демократов большинства расценивали изменения отношений собственности как опасность для экономического восстановления страны, однако не желали, чтобы их упрекали в предательстве принципов социализма. Выходом из этой дилеммы им казалось решение, принятое народными уполномоченными 18 ноября, согласно которому отрасли промышленности, «созревшие по развитию для социализации, должны были быть незамедлительно обобществлены». Но прежде предполагалось созвать «комиссию видных экономистов, для того, чтобы с привлечением практиков из рядов рабочих и предпринимателей определить все детали».
В комиссию по социализации были приглашены наряду с представителями обеих социал-демократических партий и профсоюзов некоторые «буржуазные» ученые, среди них — экономист Йозеф Шумпетер. 5 декабря комиссия под председательством Карла Каутского провела свое первое заседание. Однако о продуктивной работе комиссии не могло идти даже речи. Статс-секретарь экономического ведомства Август Мюллер, которому было поручено «направлять» ее деятельность, был ярым противником социализации в любой форме. В конце декабря он назвал возможное огосударствление угольной промышленности преступлением и глупостью. Проявляя крайнюю пассивность при распределении помещений, сотрудников и денежных средств, Мюллер по мере сил пытался затруднить работу комиссии. Во многом из-за подобного рода административных помех эксперты смогли представить предварительный отчет о социализации угольной отрасли только в середине февраля 1919 г.{43}
Рассуждать о масштабной социализации немецкой экономики в конце 1918 г. могли лишь безответственные доктринеры. Ни у рабочих партий, ни у профсоюзов, ни у государственной бюрократии не было персонала, способного занять места капиталистических предпринимателей и их менеджеров. Широкомасштабная экспроприация неизбежно привела бы к развалу народного хозяйства. Экономически оправданной могла считаться социализация лишь одной области промышленности — угольной, где законы рынка уже во многом не действовали, а государство, владевшее многочисленными шахтами, имело опыт управления отраслью. Важен был и политический аргумент в пользу социализации угольной отрасли, абсолютно ключевой для тогдашней Германии. Владельцы шахт проявили себя не только непримиримыми противниками профсоюзов, но и упорными врагами демократизации кайзеровской империи. Обобществление угольной отрасли, следовательно, означало бы прорыв фронта антиреспубликанских сил. Отложив в долгий ящик вопросы обобществления, народные уполномоченные от СДПГ тем самым также отказались от возможности укрепления парламентской демократии.
Также ожесточенно, как и представители рейнско-вестфальской тяжелой промышленности, против любого вида демократизации в кайзеровской империи была настроена только одна социальная группа: остэльбские юнкеры. Свержение монархии означало для них резкое сокращение их политического влияния. Однако угроза социальному могуществу юнкеров в 1918–1919 гг. была гораздо меньшей, чем для шахтовладельцев. Сельскохозяйственные рабочие и малоземельные крестьяне не выступали с требованием экспроприации юнкерских хозяйств, и ни правительство рейха, ни прусское революционное правительство не задумывались над пересмотром отношений собственности в сельском хозяйстве. Правящие социал-демократы не проводили радикальную аграрную реформу, сдерживаемые страхом того, что решительные меры могут нанести вред продовольственному снабжению. Действительно, передел крупных латифундий в пользу мелких крестьян и наемных работников мог быть связан с непредвиденными рисками. Однако в случае необходимости было допустимым решение в духе «государственного капитализма»: Пруссия, Мекленбург-Шверин и Мекленбург-Штрелиц могли бы сами стать собственниками крупных имений и передать их в управление квалифицированным арендаторам. Между тем в 1918 г. возможность такого решения даже нигде не обсуждалась.
Аграрные вопросы не были сильной стороной социал-демократии. В теории, как и прежде, действовал принцип, согласно которому в сельском хозяйстве, как и в промышленности, более рациональным было крупное производство, а не мелкое хозяйство, у которого в результате не было шансов на выживание. На практике подобный подход оправдывал в 1918 г. сохранение существующего положения дел на востоке от Эльбы. Под давлением «Военного комитета немецкого сельского хозяйства», в котором были представлены прежде всего крупные землевладельцы, Совет народных уполномоченных подтвердил 12 ноября, что гарантирует «сельскому населению» свою «защиту от любых самовольных посягательств на их собственность и производственные отношения». Несколько позже народные уполномоченные дали согласие на создание общих советов крупных землевладельцев, средних и мелких крестьян и наемных сельскохозяйственных рабочих. По сути дела, этот шаг был не чем иным, как гарантией существующих отношений собственности на селе и вел к долгосрочной политической нейтрализации еще слабого движения сельскохозяйственных рабочих.
В отношениях между самостоятельными фермерами и наемными работниками дело не дошло до создания «трудового содружества» по примеру соглашения Штиннеса — Легина. Аграрии отказывались предоставить монополию на представительство интересов сельскохозяйственных рабочих двум имевшимся сельскохозяйственным профсоюзам — социал-демократическому и христианскому. Однако одно революционное достижение на счету сельскохозяйственных рабочих все же имелось. Временный распорядок сельскохозяйственных работ от 24 января 1919 г. разрешал им то, что было запрещено в кайзеровской империи: право на участие в профсоюзе и оплату труда по тарифному договору. Однако права сельскохозяйственных рабочих были гарантированы в меньшей степени, чем социальные завоевания промышленных рабочих. Уже весной 1919 г. Ландбунд Померании принял меры, чтобы разгромить профсоюзы сельскохозяйственных рабочих полувоенными средствами. Вскоре были получены еще более явные доказательства того, что в обществе власть юнкеров не была сломлена в результате Ноябрьской революции{44}.
Если бы все пошло по плану Фридриха Эберта, то во всех областях политики до выборов Национального собрания должен был бы действовать единый принцип: не подменять торопливыми действиями Национальное собрание, а направить все силы на решение безотлагательных злободневных вопросов. Эберт был в состоянии добиться проведения такой линии в Совете народных уполномоченных. Однако ему недоставало влияния заставить придерживаться подобного курса еще одно правительство в Берлине — прусский кабинет, также состоявший на паритетных началах из представителей социал-демократов большинства и независимых. Наибольший вес среди прусских министров за короткое время приобрел независимый социал-демократ Адольф Гофман, деливший пост министра по делам культов с куда как менее деятельным представителем СДПГ Конрадом Хенишем.
Гофман, радикальный атеист, получивший после публикации своей антиклерикальной книги о десяти заповедях прозвище «Гофман — десять заповедей», начал свою деятельность на посту министра заявлением о том, что в Пруссии будет введена единая школа, свободная от политической и церковной опеки, а церковь будет последовательно отделена от государства. В конце ноября 1918 г. Гофман издал два распоряжения, согласно которым ликвидировались остатки церковного надзора за народными школами, а преподавание религии исключалось из списка школьных предметов.
Своими антицерковными распоряжениями Гофман развязал очень короткий, но ожесточенный «культуркампф». Протесты последовали как со стороны евангелической, так и католической церквей; в Рейнской области и в Верхней Силезии министерский антиклерикализм способствовал распространению настроения «порвать с Берлином», направленного против Пруссии, но отчасти и против рейха. Для Партии Центра противодействие политики Адольфа Гофмана стало тем пламенным лозунгом, которого до сих пор ей не хватало. На правом фланге политического спектра в выигрыше от мобилизации воцерковленных протестантов оказалась монархистская Немецкая национальная народная партия (ДНФП), наследница консервативных партий кайзеровской империи. В первый день нового 1919 г. по призыву Центра и евангелических кругов Берлина перед прусским министерством по делам культов собралось около 60 000 человек, выражая свой протест против школьной и церковной политики самой большой из немецких федеральных земель. Социал-демократам большинства, слишком поздно и лишь отчасти дистанцировавшимся от Гофмана, пришлось считаться с тем, что их политика вызывает сопротивление не только слева, но и справа, и из центра{45}.
Поначалу протесты справа не затрагивали самого Фридриха Эберта. Председатель Совета народных уполномоченных считался самым сильным противником крайне левых, а следовательно, естественным союзником сил, стоявших справа от социал-демократов большинства. В начале декабря высшие офицеры и чиновники разработали план, согласно которому Эберт, опираясь на военных, временно становился рейхспрезидентом с диктаторскими полномочиями, что позволило бы ему распустить рабочие и солдатские советы во главе с Берлинским исполнительным советом. Шестого декабря вооруженные солдаты запасного батальона пехотного полка «Кайзер Франц», матросы народной морской дивизии, а также члены студенческой самообороны прошли маршем к рейхсканцелярии и устроили овацию Эберту. Оратор от демонстрантов потребовал провести выборы в Национальное собрание уже в декабре, раскритиковал бесхозяйственность Берлинского исполнительного совета и в заключение провозгласил Эберта президентом республики. Эберт попытался осторожно утихомирить демонстрантов. Несколько часов спустя, когда те же самые демонстранты предприняли попытку путча против исполнительного совета, дело дошло до перестрелки между солдатами и «спартаковцами», из которых 16 человек было убито и 12 тяжело ранено.
Спустя четыре дня, 10 декабря, на основании договоренности Эберта с ОХЛ, в Берлин вошли гвардейские части. По мнению Грёнера, только фронтовые соединения были в состоянии разоружить гражданское население и очистить столицу от «спартаковцев». Кроме того, участие гвардейцев должно было подчеркнуть притязание ОХЛ на то, чтобы быть важным фактором внутриполитического порядка. Надежды, которые связывал Грёнер с вводом войск, в действительности не оправдались: стремление солдат вернуться домой было столь велико, что десять дивизий, вошедших в Берлин, потеряли боеспособность и практически не годились для проведения «зачистки». Однако важной психологической победой военных стала речь Эберта, произнесенная им 11 декабря перед возвращавшимися домой войсками.
Ее апогеем стала судьбоносная фраза, оправдывающая, казалось бы, легенду об «ударе кинжалом в спину»: «Враг вас не одолел»{46}.
С 16 по 21 декабря 1918 г. в Берлине состоялся Первый всеобщий съезд советов рабочих и солдатских депутатов. Это отвечало решению Берлинского исполнительного совета, считавшего себя лишь временным верховным органом немецких рабочих и солдатских советов. Уже в самом начале работы съезда СДПГ смогла без опасений констатировать, что она располагает большинством среди 514 делегатов: около 300 делегатов от местных и региональных советов причисляли себя к СДПГ и примерно 100 относились к НСДПГ. Остальные либо склонялись к леволиберальному лагерю, либо были беспартийными. Не получили мандаты Роза Люксембург и Карл Либкнехт — два ведущих члена группы «Спартак». Предложение пригласить их в качестве гостей с совещательным голосом было отклонено большинством делегатов в самом начале работы съезда.
Так как социал-демократы располагали солидным большинством, то важнейший вопрос съезда — о дате выборов в Национальное собрание — был фактически решен уже до его открытия. Выборы были назначены на максимально ранний срок. Ни сторонники «чистой советской власти», ни те, кто выступали за отсрочку выборов, не имели шансов повлиять на это решение. Не помогло и то, что председатель Берлинского исполнительного совета Рихард Мюллер, который еще 19 ноября на собрании берлинских советов рабочих сделал многократно цитировавшееся заявление: «Путь к национальному собранию лежит только через мой труп», и получил с тех пор насмешливое прозвище «Мюллертруп», вновь выступил с предупреждением: «Стремление буржуазных кругов как можно скорее созвать Национальное собрание лишит рабочих всех плодов революции». Решительное выступление Эрнста Доймига из числа «революционных старост» за «чистую систему советов» и самоуправление трудящегося народа также не смогло повлиять на мнение делегатов.
19 декабря участники съезда 344 голосами против 98 приняли решение, которое Доймиг заранее назвал «смертным приговором» революции: они отклонили его предложение закрепить систему советов как основную опору конституции будущей социалистической республики и признать за рабочими и солдатскими советами полномочия высшей законодательной и исполнительной власти. Зато 400 голосами против 50 было принято предложение социал-демократа большинства Макса Коен-Ройса провести выборы в Национальное собрание 19 января 1919 г., что было значительно раньше 16 февраля — срок, на котором после долгих прений 29 ноября остановился Совет народных уполномоченных.
Нельзя назвать несправедливыми упреки левых радикалов в адрес консервативных сил в том, что те рассчитывали в результате скорых выборов Национального собрания положить конец революции и добиться по меньшей мере частичной отмены ее результатов. Однако «чистая советская система» в том виде, как ее предлагал Доймиг, основывалась на иллюзии. Он исходил из предположения, что в высокоразвитом индустриальном обществе, в котором существует разделение труда, возможна долгосрочная мобилизация масс с целью постоянного контроля над теми, кому выдан мандат народного доверия. Поскольку очень немногие представители рабочих располагали для этого свободным временем, можно было предположить, что «чистая система советов» вскоре должна была превратиться во власть привилегированного меньшинства над подавляющим большинством. Что еще хуже, отказ от «буржуазного» принципа разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную делал систему правления советов практически неконтролируемой. И хотя некоторые сторонники «чистой советской власти» испытывали отвращение к партийной диктатуре, имея перед глазами пример России, где под прикрытием видимости власти советов установилась большевистская диктатура, одна только их вера в прямую демократию не могла уберечь Германию от прихода к власти абсолютно антидемократического режима.
Ссылки на устрашающий пример Советской России возымели именно тот эффект, которого Коен-Ройс, содокладчик Доймига, добивался своей страстной речью в поддержку Национального собрания. Подобный же результат вызвало обращение этого оратора от социал-демократии большинства к теме предполагаемых внутри- и внешнеполитических последствий введения власти советов в Германии. Однако решение в пользу парламентской системы и против советов очевидно было бы принято и без блестящего выступления Коен-Ройса. Поскольку немецкий народ уже полвека обладал на уровне рейха всеобщим равным избирательным правом для мужчин, огромное большинство рабочих не могло себе даже представить, что демократическая революция может отменить это демократическое завоевание. Революция должна принести больше демократии, а не меньше — в этом заключалась воля подавляющего большинства депутатов первого немецкого Съезда советов.
Результаты голосования Съезда по важнейшим вопросам были чрезвычайно благоприятны для социал-демократов большинства. Однако по прочим проблемам делегаты занимали позиции существенно «левее» политической линии, которую представляли народные уполномоченные от СДПГ. Так, большинство делегатов выступили за предложение, согласно которому правительство должно было незамедлительно начать процесс обобществления всех созревших для этого отраслей промышленности, особенно горной. Еще более неприятными были для Эберта «Гамбургские пункты», список предложений по военной политике, разработанный Гамбургским солдатским советом и единогласно одобренный съездом. Резолюция съезда предусматривала, что военное командование осуществляется Советом народных уполномоченных под контролем Центрального совета рабочих и солдатских советов, который еще предстояло избрать. В «знак разрушения милитаризма и уничтожения бездумного подчинения» в армии отменялись знаки различия, а также запрещалось носить оружие во внеслужебное время. Солдаты должны были сами выбирать своих командиров, ответственность за соблюдение дисциплины возлагалась на солдатские советы. Наконец, регулярная армия должна была быть распущена и в ускоренном темпе сформировано народное ополчение.
Принимая «Гамбургские пункты», съезд отреагировал прежде всего на упущения со стороны правительства. Если бы народные уполномоченные поддержали умеренные требования, выдвинутые полевыми и солдатскими советами 1 декабря в Бад Эмсе, то дело просто не дошло бы до лихорадочного принятия решений на съезде советов. Ряд разделов «Гамбургских пунктов» были непродуман и невыполним, прежде всего в том, что касалось выборов командиров и отмены всех знаков различия. Однако со стороны лидеров социал-демократов не последовало ни попыток внести необходимые поправки, ни усилий придать этим решениям характер обычной директивы, требующей дополнительных разъяснений.
Корректировки последовали только задним числом под ультимативным давлением ОХЛ, в результате чего изменилась сама суть «Гамбургских пунктов». Решение съезда советов теперь имело силу только лишь для резервных частей и частей гарнизонной и караульной службы, но не для действующей армии. В положении о применении решения, изданном 19 января 1919 г., в том числе допускалось создание республиканского народного ополчения, однако в отличие от «Гамбургских пунктов» пояснялось, что командование войсками остается исключительно в руках офицеров. В законе о создании временного рейхсвера, принятом Национальным собранием 6 марта 1919 г., не осталось и следа от военно-политических решений съезда советов.
Принимая решение в отношении «Гамбургских пунктов», народные уполномоченные от социал-демократов большинства продемонстрировали свои слабые стороны в качестве руководителей страны.
В свою очередь, — их коллеги от НСДПГ оказались на съезде советов «генералами без армии». 18 декабря социал-демократы большинства предложили передать законодательную и исполнительную власть Совету народных уполномоченных впредь «до дальнейшего урегулирования Национальным собранием». Избираемый съездом Центральный совет должен был, в свою очередь, опекать народных уполномоченных и обеспечить за ними «парламентский контроль». В чем должен был состоять «парламентский контроль», Гаазе разъяснил, отвечая на вопрос своего товарища по партии: Центральному совету должны представляться на рассмотрение все законы, а наиболее существенные из них — обсуждаться с ним. Делегаты от независимых социал-демократов, однако, хотели большего, а именно — «исключительного права» Центрального совета отклонять или поддерживать законы еще до их утверждения. Социал-демократы большинства, напротив, отстаивали политическое право народных уполномоченных на свободу действий и угрожали отставкой своих уполномоченных, статс-секретарей и прусских министров в случае, если съезд примет предложение независимых. После того как съезд большинством голосов поддержал Гаазе и его трактовку «парламентского контроля», радикальное левое крыло независимых добилось во фракции бойкота выборов в Центральный совет.
Как следствие, в Центральный совет Германской социалистической республики, состоявший из 17 членов, были избранны исключительно представители социал-демократической партии большинства. В результате Центральный совет мог в еще меньшей степени играть роль противовеса правительству, чем Берлинский исполнительный совет. Внутренняя разобщенность независимых стала очевидна всем сторонним наблюдателям. Решениеясобственной фракции народные уполномоченные от НСДПГ были лишены опоры для своей дальнейшей деятельности. Открытый раскол между партнерами по правительству, сформированному 10 ноября 1918 г., стал неизбежным{47}.
Последним поводом к распаду коалиции послужили так называемые «рождественские бои в Берлине», ставшие драматическим апогеем накалявшегося в течение двух недель конфликта вокруг народной морской дивизии. Этот конфликт из-за невыплаченного матросам жалованья и занятого ими Городского замка перерос 23 декабря в открытую борьбу за власть между Советом народных уполномоченных и воинским подразделением, все больше переходившем на левые радикальные позиции. 24 декабря, после гибели двух матросов в бою с лояльными правительству солдатами из республиканской солдатской обороны, революционные матросы осадили здание правительства и заняли центральную телефонную станцию рейхсканцелярии. Кроме того, они штурмовали городскую комендатуру и арестовали в Марстале, месте своей дислокации, среди прочих Отто Велса, занимавшего пост коменданта города.
Узнав в ночь на 24 декабря, что с Велсом плохо обращаются охранники и его жизни угрожает опасность, Эберт по секретной, неподконтрольной восставшим телефонной линии позвонил в прусское военное министерство и попросил о вооруженной помощи. Грёнер, со своей стороны, также дозвонился из ставки ОХЛ в Касселе по неизвестной восставшим телефонной линии до Эберта и попросил его предоставить ему необходимые полномочия, чтобы провести военную операцию против матросов. После этого трое народных уполномоченных от СДПГ отдали соответствующий приказ прусскому военному министру. Около 8 утра воинские подразделения под командованием генерала А. Лекуи начали артиллерийский обстрел Городского замка и района Марсталь, создав непосредственную угрозу для жизни Велса и тех, кто был захвачен вместе с ним. На короткое время замок перешел к частям Лекуи, однако после того, как на помощь матросам поспешили силы безопасности полицай-президента Эйхгорна, Красная солдатская самооборона и вооруженные рабочие, замок был отвоеван восставшими обратно. После этого Эберт отдал приказ о прекращении огня.
Результатом действий подразделений генерала Лекуи стало военное поражение солдат и политическое поражение правительства. Народным уполномоченным пришлось возобновить переговоры с восставшими солдатами, чтобы освободить Велса и добиться очищения Городского замка и Марсталя. За это пришлось заплатить высокую цену. Правительство пообещало, что Народная морская дивизия будет сохранена в том же составе и целиком войдет в состав республиканской солдатской обороны. Кроме того, матросы настояли на том, чтобы Веле сделал заявление об уходе с поста коменданта города.
Призыв о помощи, направленный народными уполномоченными от СДПГ военным, был обусловлен необычайной сложностью положения: в данной ситуации обращение к войскам было неизбежным. Однако весьма легкомысленно с их стороны было не согласовать заранее все детали акции с прусским военным министром и, таким образом, полностью довериться военным. Политический союз Эберта и Грёнера был окончательно закреплен только в рождественские дни 1918 г. На совместном заседании Совета народных уполномоченных и Центрального совета от 28 декабря 1918 г., где обсуждались события 23–24 декабря, Гаазе высказал справедливый упрек своим коллегам из СДПГ в том, что они без необходимости предоставили военным карт-бланш. Уполномоченные Газе, Диттман и Барт вышли из правительства после того, как Центральный совет утвердительно ответил на вопрос независимых социал-демократов: санкционировал ли он указания военному министру Пруссии.
Сколь бы справедлива ни была критика, с которой Гаазе выступил против совместных действий Эберта, Шейдемана и Ландсберга, с одной стороны, и Грёнера и Шойха — с другой, следует признать, что и сами народные уполномоченные от независимых несли полную меру вины за то, что не было создано сильных и надежных войск республиканской самообороны, отчего на защиту Совета народных уполномоченных могла встать лишь регулярная армия. За несколько недель до случившегося не только уполномоченные от социал-демократов большинства, но и от независимых демонстрировали пассивность в военно-политической сфере. В том числе последние ничего не сделали на Съезде советов, чтобы удержать фракцию НСДПГ от бойкота выборов в Центральный совет. Именно это решение, а не военное поражение 24 декабря, стало настоящей причиной развала коалиции двух социал-демократических партий.
Вместо трех народных уполномоченных от независимых в Совет народных уполномоченных 29 декабря вошли еще два представителя СДПГ: квалифицированный машиностроитель и многолетний руководитель Центрального рабочего секретариата Свободных профсоюзов Рудольф Виссель, 1869 года рождения, уроженец Геттингена, которому была поручена сфера социальной и экономической политики, и бывший годом старше его Густав Носке из Бранденбурга, квалифицированный работник деревообрабатывающей промышленности, затем редактор партийной газеты, сделавший себе имя в качестве референта фракции рейхстага по проблемам военно-морского флота. Носке стал ответственным за военную сферу и в этом качестве должен был принимать ответственные политические решения сразу после своего вступления в должность.
После создания правительства, целиком состоящего из членов социал-демократической партии большинства и назначения Носке, исполнительная власть существенным образом сдвинулась вправо. У части берлинского пролетариата рождественские бои вызвали не менее явное полевение. В глазах многих рабочих введение войск подтверждало заявления группы «Спартак» о том, что социал-демократические народные уполномоченные перешли на сторону контрреволюции. Похороны павших матросов стали массовым политическим митингом радикальных сил пролетариата Берлина.
Плакаты ясно свидетельствовали о том, кого демонстранты считали виновными в развязывании противостояния за Городской замок и Марсталь: «Мы обвиняем в смерти матросов Эберта, Ландсберга и Шейдемана!»{48}
Через два дня после распада правительственной коалиции в Берлине начался учредительный съезд Коммунистической партии Германии. Эта партия сформировалась из двух различных политических движений: во-первых, из группы «Спартак», составлявшей ранее радикальное левое крыло НСДПГ, и, во-вторых, из представителей «Интернациональных коммунистов Германии», вышедших из леворадикальных кругов Гамбурга и Бремена, связанных через Карла Радека, большевистского эксперта по Германии, с Лениным. Радек, с 19 декабря нелегально находившийся в Берлине в качестве представителя советского руководства, был в числе тех, кто склонил интернациональных коммунистов к объединению со «спартаковцами». Вождям «спартаковцев» — Карлу Либкнехту, Розе Люксембург и Лео Иогихесу — отделение от НСДПГ далось нелегко. Однако после неудачной попытки склонить товарищей по партии выйти из состава Совета народных уполномоченных и провозгласить лозунг «Вся власть советам!», предпринятой 15 декабря на общем собрании берлинских независимых социал-демократов, сомнения в отношении образования самостоятельной партии практически исчезли.
Большинство делегатов учредительного съезда КПГ были квалифицированными рабочими и интеллектуалами, прежде всего это относилось к молодому поколению, и этот социально-возрастной состав был характерен для новой партии в целом. Сторонники КПГ в большинстве своем были тесно связаны с социал-демократической традицией, однако наряду с этим среди них были люди, пришедшие в политику только благодаря революции, что прежде всего было характерно для Берлина. Они особенно близко воспринимали радикальноутопические настроения, характеризовавшие партийный съезд. Руководители партии, прошедшие школу марксизма, мало что могли противопоставить этой тенденции. Карл Либкнехт, охотно шагавший нога в ногу вместе с «массами», вообще к этому не стремился. Только Роза Люксембург дала отпор ультралевым силам. «Я убеждена, — призывала она галдевших делегатов, — что вы сами хотите умерить свой радикализм, чтобы можно было действовать удобнее и проще. Это доказывают в особенности ваши призывы “голосуй быстрее”».
Роза Люксембург смогла настоять на внесение в программу партии следующих слов: «Союз “Спартака” возьмет на себя власть только в результате ясной и однозначной воли большинства пролетарских масс Германии и никак иначе, чем на основании сознательного согласия масс со взглядами, целями и методами борьбы союза “Спартака”». Однако на практике на партийном съезде царил «дух фанатического утопизма», как написал позднее в своей «Истории Германской республики», изданной в 1935 г., историк Артур Розенберг, сам бывший до 1927 г. членом КПГ. Это выразилось прежде всего в позиции по важнейшему спорному вопросу: выборам в Национальное собрание. Несмотря на приверженность системе советов, партийные лидеры выступили за участие в этих выборах, усматривая в них средство обучения и воспитания масс. Однако делегаты съезда 62 голосами против 23 согласились с предложением о бойкоте выборов конституанты, внесенным Отто Рюле из Пирны.
Розенберг замечает, что такое решение стало «косвенным призывом к авантюрам путчистского толка», что не имело ничего общего с программой Розы Люксембург. Однако и Люксембург, и Либкнехт подчинились решению большинства и стали, таким образом, заложниками движения, которое они из лучших побуждений считали выражением аполитичного радикализма. «Революционные старосты», представители высококвалифицированных рабочих, воздержались от вхождения в новую партию прежде всего из-за доктринерского антипарламентаризма КПГ. Коммунисты, казалось, избрали наилучший путь к тому, чтобы превратиться в секту, оторванную от рабочих масс{49}.
4 января 1919 г. произошло событие, давшее толчок так называемому «восстанию “Спартака”»: прусский министр-президент Хирш оправил в отставку полицай-президента Берлина Эмиля Эйхгорна, принадлежавшего к левому крылу НСДПГ. После того как за день до этого ушли в отставку представители независимых в прусском правительстве, последовавшие примеру трех народных уполномоченных от НСДПГ, Хирш поначалу попытался склонить Эйхгорна к добровольному уходу. Однако тот не был готов к такому шагу и был отправлен в отставку. Учитывая роль Эйхгорна в рождественских боях, это увольнение запоздало. Ни одно правительство не может доверить столичную полицию человеку, лично участвовавшему в попытке свержения этого правительства.
Радикальные левые смотрели на дело иначе, восприняв отстранение Эйхгорна от должности как намеренную провокацию. Еще вечером 4 января руководство берлинской организации НСДПГ совместно с «революционными старостами» решило провести на следующий день демонстрацию протеста против отстранения Эйхгорна. Соответствующее воззвание подписали также члены Центрального комитета КПГ. Демонстрация 5 января намного превзошла ожидания организаторов как по числу участников, так и по их боевому настрою. Однако в тот же день события вышли из-под контроля. Пока революционные старосты, члены берлинского отделения НСДПГ и руководства коммунистической партии еще совещались в здании Берлинского полицай-президиума о дальнейших шагах, вооруженные демонстранты заняли типографию газет «Форвартс» и «Берлинер Тагеблатт», а также здания издательств Моссе, Шерля и Ульштейна, типографию Бюксенштайна и телеграфное бюро Вольфа.
Во время обсуждения ситуации в полицай-президиуме как гром среди ясного неба прозвучало сообщение командира Народной морской дивизии Дорренбаха, как выяснилось совсем скоро — ложное, что не только его подразделение, но и все берлинские войска выступают в поддержку «революционных старост» и готовы к вооруженному свержению правительства Эберта — Шейдемана. На основании этого и некоторых других также ложных сообщений о том, что у протестующих теперь была вооруженная поддержка, Карл Либкнехт заявил в конце концов, что «при таком положении вещей должен быть не только отражен удар, нацеленный против Эйхгорна, но и возможно, и безусловно необходимо осуществить свержение правительства Эберта— Шейдемана». Несмотря на протесты Рихарда Мюллера и Эрнста Доймига, большинство собравшихся выступило за удержание захваченных зданий, за призыв берлинских рабочих к генеральной стачке и продолжение борьбы с правительством до победного конца{50}.
Январское восстание части берлинских рабочих с самого его начала никто не возглавлял. Центральный комитет КПГ не планировал свержение правительства, скорее, к нему призывали сторонники «революционных старост» и коммунистов, причем первые были куда многочисленнее. Однако после того, как были захвачены здания редакций газет и типографии и восставшие преступили черту применения насилия, ни одна из революционных групп не хотела теперь показаться менее радикальной, чем остальные. Из вождей КПГ первым поддался давлению снизу Карл Либкнехт. Несколько позже капитулировала Роза Люксембург, решительная противница путчистских акций, пойдя на поводу у спонтанного движения масс, которые она всегда считала важнейшей силой исторического развития. Лео Йогихес, напротив, хотел, чтобы партия открыто дистанцировалась от Либкнехта, а Карл Радек заявил 6 января на заседании центрального комитета партии, что призывы к свержению правительства неверны, а через три дня потребовал, чтобы партия вышла из этой бесперспективной борьбы.
Народные уполномоченные со своей стороны ответили на действия крайне левых призывом к всеобщей забастовке. Утром 6 января большое количество сторонников СДПГ поспешили в правительственный квартал, чтобы встать в качестве живого щита перед зданием Совета народных уполномоченных. Однако, поскольку в руках радикалов к тому времени кроме «газетного» квартала оказалось также здание главного телеграфа и имперской типографии, правительству и социал-демократам не удалось уйти от организации более жестких форм защиты. Восстание крайне левых было очевидной попыткой сорвать выборы в Национальное собрание, т. е. подчинить большинство воле небольшого меньшинства. Сравнение с Россией напрашивалось само собой. Если большевики в январе 1918 г. разогнали избранное Учредительное собрание, то их немецкие последователи годом позднее лишь собирались заранее сделать невозможным созыв конституанты. Необходимо было отразить столь серьезный удар по демократии, и на силу в случае необходимости нужно было ответить силой.
На стороне правительства в начале январского восстания выступили несколько берлинских запасных батальонов, а также части республиканской солдатской обороны и подразделения Шарлоттен-бургской самообороны. К ним присоединились только что созданные отряды «Добровольческой помощи социал-демократической партии». Из этих добровольцев, а также из членов «Группы Либе», названной по имени их командира, 8 января были созданы полки «Либе» и «Рейхстаг». Полную противоположность этим объединениям, ориентированным по преимуществу на социал-демократию, образовали два добровольческих корпуса, укомплектованных по преимуществу сторонниками правых взглядов. Так, «Корпус вольных стрелков Берлина» был сформирован в ответ на призыв правительства от 7 января «Добровольцы вперед!» из состава первой гвардейской дивизии, также как и существенно больший по численности «Добровольческий полк Рейнгарда», получивший свое имя в честь своего командира, полковника Вильгельма Рейнгарда, позже активного национал-социалиста. Поначалу не совсем очевидной была позиция полка «Потсдам», располагавшего тяжелыми пулеметами, легкими полевыми гаубицами и полевыми пушками. Входе январских боев это соединение все сильнее подпадало под влияние гвардейских офицеров и позже стало именоваться «Фрайкор[6] Потсдам». Прочие добровольческие формирования ОХЛ были направлены к Берлину только после 8 января и заняли позиции на подступах к столице.
Сказав свою знаменитую фразу: «Извольте! Кто-то же должен быть кровавым псом, я не страшусь ответственности», народный уполномоченный Густав Носке принял на себя 7 января 1919 г. командование правительственными войсками в Берлине и в его окрестностях. Уже тогда стало ясно, что на стороне Совета народных уполномоченных выступают сильнейшие батальоны. Ни одно из военных формирований, которые, по утверждению Дорренбаха от 5 января 1919 г., хотели поддержать восстание, в реальности не перешло на сторону крайне левых. Даже Народная морская дивизия, собственное подразделение Дорренбаха, сохраняла нейтралитет.
Поначалу вообще было не ясно, дойдет ли дело до вооруженной борьбы. 6 января правительственный лагерь по предложению правления НСДПГ вступил в переговоры с восставшими. Социал-демократы большинства и умеренные независимые были едины в том, что свобода прессы должна быть восстановлена в полном объеме. Для СДПГ большинства это требование имело жизненно важное значение, поскольку после захвата редакции «Форвартс» партию практически заставили замолчать. Поэтому Эберт заявил, что переговоры бессмысленны, если восставшие незамедлительно не освободят все редакции и типографии. Каутский, в свою очередь, попытался выступить в роли посредника. Он предлагал, чтобы Центральный совет и Совет народных уполномоченных заранее заявили, что переговоры будут рассматриваться ими как провалившиеся, если они не приведут к полному восстановлению свободы прессы. Это предложение было последним шансом предотвратить братоубийственную кровавую войну внутри рабочего движения. Могли ли восставшие пойти на компромисс, предложенный Каутским, было в высшей степени не ясно. Предполагалось, что их встречным требованием станет восстановление Эйхгорна на его посту, что было невыполнимо. Однако в итоге предложение о проведении переговоров даже не было сделано официально. Эберт и его товарищи боялись потерять авторитет, отступив с однажды занятой позиции. Берлинская партийная организация СДПГ, для которой газета «Форвартс» была еще и местным органом печати, также настаивала на жесткой линии по отношению к радикалам. Центральный совет разделял эту точку зрения. 7 января он значительным большинством голосов отклонил предложение Каутского. Таким образом, был брошен окончательный жребий в пользу вооруженного решения конфликта.
Утром 11 января полк «Потсдам» начал штурм редакции «Форвартс», при этом были также задействованы полевые пушки. После многочасового обстрела захватчики сдались. Пять парламентеров, пришедших вести переговоры о сдаче, были взяты в плен, отведены в драгунские казармы на Бель-Альянс-Штрассе и там расстреляны по законам военного времени. Такая же судьба постигла трех рабочих, выступавших курьерами восставших. Главный виновный в этих расстрелах, майор фон Штефани, был оправдан после 13 месяцев следствия.
В тот же день, когда была отбита редакция «Форвартс», правительственные войска заняли и другие захваченные мятежниками здания, в которых размещались издательства газет. Тогда же, 11 января, по приказу Носке в направлении Берлина вступил добровольческий корпус под командованием генерала фон Лютвица, сформированный ОХЛ. Поскольку восстание было окончательно подавлено уже 12 января, не было никакого военного смысла вводить фрайкор в Берлин 15 января. Одними из его первых жертв стали Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Оба были убиты офицерами 15 января. На день позже пресса сообщила, что Либкнехт был застрелен при попытке к бегству, а Роза Люксембург — убита толпой. Ее тело, брошенное в Ландверканал, было обнаружено лишь четыре месяца спустя.
Несколько офицеров, непосредственно участвовавших в убийствах, были оправданы в мае 1919 г. военным судом. Еще двум соучастникам преступления были вынесены мягкие приговоры, один из них сумел избежать заключения, скрывшись за границей. Военные, среди них капитан Вальдемар Пабст, отдававшие приказы об убийствах, заседая в отеле «Эден», остались безнаказанными. Хотя эти неправосудные приговоры военного суда вызвали резкую критику, в том числе со стороны ряда видных социал-демократов, Носке, как министр рейхсвера, в конце концов утвердил приговор.
Убитые коммунистические лидеры несли существенную долю ответственности за кровь, пролитую в январских боях. Карл Либкнехт вопреки всем доводам ^разума выдвинул лозунг свержения правительства. Роза Люксембург в своих последних статьях для органа коммунистической партии «Роте Фане» резко выступала против переговоров восставших с правительством. Когда «массы» начали действовать, полемика Розы Люксембург с левым радикалами прекратилась. Январское восстание было попыткой путча со стороны радикального меньшинства. Если бы его непосредственная цель — свержение правительства Эберта — Шейдемана — была достигнута, это привело бы к кровавой гражданской войне во всей Германии и интервенции союзников. Таким образом, правительство вынуждено было выступить против этого восстания, и мало что говорит в пользу того, что имелась возможность заставить восставших сдаться посредством переговоров. И все же было бы разумно дать шанс Каутскому выступить в роли посредника, поскольку последствия насильственного подавления восстания были предсказуемы: возросла опасность контрреволюции, опиравшейся на регулярные войска и добровольческие корпуса, а трещина между умеренной и радикальной частями рабочего движения угрожала превратиться в пропасть.
Вне Берлина во время январских боев также произошел ряд крупных демонстраций и несколько кровопролитных столкновений между сторонниками восставших и правительственными войсками. Однако попытка коммунистического переворота произошла в одном лишь Бремене. Там 10 января КПГ при поддержке НСДПГ провозгласила создание Советской республики. Было объявлено о прекращении власти сената, восставшие воспрепятствовали созыву избранного четырьмя днями ранее совета рабочих депутатов, в котором у СДПГ было абсолютное большинство, и, что немаловажно, планировалось оказать поддержку восставшим в Берлине. Следствием этого стал политический и административный хаос. Когда 16 января банки закрыли правительству Советской республики все кредиты, ему пришлось уступить и гарантировать выборы Бременской конституанты. 28 января был подготовлен проект постановления о выборах в народное представительство Бремена.
Хотя Советская республика в Бремене к этому времени находилась уже в стадии полного распада, Носке решил на примере Бремена преподать урок всем остальным. Он отклонил все предложения о посредничестве и 4 февраля отправил в ганзейский город «Дивизию Гестенберг». Разумеется, Носке не хотел той кровавой бани, которую устроила в Бремене военщина. Однако народный уполномоченный от СДПГ к тому моменту уже настолько усвоил военно-стратегический образ мысли «своих» генералов, что вся внутренняя политика стала для него полем сражения. В итоге долгосрочным результатом бременского эпизода стало отнюдь не представление о том, что «чистая система советов» ведет к хаосу в управлении, а ненависть к «белому террору» и его зачинщикам{51}.
В отличие от Бременской советской республики движение за социализацию, зарождавшееся на Рейне и Руре, поначалу не имело прямого отношения к январским боям в Берлине. Первое недвусмысленное доказательство того, что не только активисты рабочего движения, но и «простые» рабочие хотели использовать революционную ситуацию для обобществления средств производства датируется 21 декабря 1918 г. В этот день собрание бастующих горняков в Хамборне, сегодня это район Дуйсбурга, потребовало от народных уполномоченных немедленной социализации угольной промышленности. Правда, в последующие дни и для хамборнских шахтеров на передний план вышли другие, более жизненные вопросы: требование повышения заработной платы и сокращения продолжительности рабочих смен. Только 9 января 1919 г. вопрос о социализации горной промышленности вновь оказался на повестке дня рабочих Рура и на этот раз надолго. Эссенский совет рабочих и солдатских депутатов, куда входили в равном числе представители СДПГ, НСДПГ и КПГ, создал на таких же паритетных основаниях совместный комитет представителей трех рабочих партий, так называемую «Комиссию девяти». Она, в свою очередь, призвала рабочих и административный персонал шахт единодушно провести социализацию горной промышленности в Рейнско-Вестфальской индустриальной области. 11 января «Комиссия девяти» заняла здание Угольного синдиката и Горнодобывающего союза, чтобы поставить под своей контроль деятельность шахтовладельцев и оптовую торговлю углем.
Призыв к социализации угольной промышленности был для правительства сигналом тревоги. Он свидетельствовал, что значительная часть рабочего класса, вплоть до членов социал-демократической партии большинства, была недовольна прежней политикой народных уполномоченных. С 9 ноября мало что изменилось в соотношении сил внутри общества. Предприниматели, как и прежде, были хозяевами предприятий, а влияние генералов вновь усиливалось. Подавление берлинского январского восстания дало дополнительную почву для опасений наступления контрреволюции. Поэтому призыв к рабочим самим взять в свои руки преобразование экономики и общества находил в начале 1919 г. больше одобрения, чем в первые послереволюционные недели. Намечалась вторая волна революции, которая обещала быть более радикальной, чем первая{52}.
Если политические силы справа от социал-демократии и были в чем-то согласны между собой, так только в том, что необходимо любыми силами переломить дальнейшее полевение ситуации. После 9 ноября политическое превосходство рабочего движения казалось столь подавляющим, что для буржуазии не было важнее цели, чем сдерживать влияние социалистов. Шансы добиться этого сильно возросли, если бы удалось преодолеть унаследованную от прежних времен раздробленность буржуазного политического лагеря.
Однако по-настоящему концентрация сил удалась лишь тем, кто осенью 1918 г. имел больше всего оснований полагать, что их приперли к стене, а именно консерваторам. 24 ноября 1918 г. была основана Немецкая национальная народная партия (ДНФП), созданная на фундаменте Немецкой консервативной партии и Свободной консервативной партий времен кайзеровской империи. ДНФП также усилилась за счет христианских социалистов, немецких народников и других антисемитских групп. В объявлении об основании партии националисты еще избегали открыто провозглашать свою приверженность монархизму; более того, они заявили, что готовы и полны решимости «работать на почве того государственного устройства, в котором царит право и порядок», и характеризовали парламентскую форму правления как «единственно возможную после последних событий». Они выступали в целом за частнособственническую экономику, однако в определенных случаях готовы были поддержать и «формы производства с общим хозяйствованием». ДНФП имела наиболее серьезную опору в протестантских областях старой Пруссии. Это была партия крупных остэльбских землевладельцев и крайне правового крыла представителей тяжелой промышленности. Ее сторонниками были прежде всего монархически настроенные интеллектуалы, крестьяне, мелкие ремесленники, а также националистически настроенные служащие и рабочие.
В либеральном лагере сравнимого по масштабу объединения партий не произошло. 16 ноября 1918 года в «Берлинер Тагеблатт» был опубликован призыв к созданию Немецкой демократической партии (ДДП), который подписали 60 человек, среди них прежде всего журналисты и профессора во главе с главным редактором самой газеты Теодором Вольфом и социологом Альфредом Вебером, братом еще более знаменитого Макса Вебера. В обращении однозначно говорилось о приверженности новой партии к республиканской форме правления и демократическому обновлению общества, рекомендовалось даже «поддержать идею социализации монополизированных областей экономики», и объявлялась борьба любым формам террора, как «большевистского», так и «реакционного». Прогрессивной народной партии, к которой принадлежали некоторые из подписавших воззвание, было легко встать на подобную политическую платформу. Однако чтобы начать объединение либеральных сил сначала было необходимо договориться по крайней мере с большинством членов Национально-либеральной партии. Расширение в этом направлении потерпело неудачу, с одной стороны, потому что у «демократов», группировавшихся вокруг Вольфа, имелось стойкое предубеждение против председателя фракции национал-либералов в рейхстаге Густава Штреземана, до 1917 г. бывшего сторонником аннексии Германией больших территорий, а с другой — из-за антипатии самого Штреземана клевым настроениям, распространенным в окружении Вольфа. Поэтому к официально основанной 20 ноября 1918 г. Немецкой демократической партии присоединились лишь некоторые, в основном «левые» национал-либералы, но не основные силы партии.
Наследницей Национально-либеральной партии стала Немецкая народная партия (ДФП) во главе со Г. Штреземаном, формирование которой завершилось 15 декабря 1918 г. От ДДП она отличалась более сильным акцентом на национальном вопросе, острым размежеванием позиции с социал-демократами и требованиями в пользу крестьянских хозяйств. Что касается социализации, то ДФП в своем предвыборном обращении от 15 декабря заявила о готовности «согласиться на передачу годных для этого отраслей производства под управление и в собственность общества, если в таком случае будет обеспечен более высокий всеобщий доход и улучшатся жизненные условия работников». Вопрос о форме государственного устройства ДФП оставляла открытым. Однако то, что ее симпатии были скорее отданы монархии, чем республике, знал практически каждый.
Обе либеральные партии были схожи по своему социальному составу: они обращались прежде всего к образованным слоям, предпринимателям, ремесленникам и торговцам, чиновникам и служащим. ДФП пользовалась серьезной, в том числе и солидной финансовой поддержкой тяжелой промышленности, в то же время ДДП заручилась содействием ведущих предприятий электротехнической промышленности и торговли, а также некоторых банков. Она была партией либеральной еврейской буржуазии, ей симпатизировали некоторые берлинские и межрегиональные печатные издания: «Фоссише Цайтунг», «Берлинер Тагеблатт» и «Франкфуртер Цайтунг».
На первых выборах в истории Веймарской республики политический католицизм уже не был представлен единой партией. 12 ноября 1918 г. отделение Центра в Баварии выделилось в самостоятельную Баварскую народную партию (БФП). Основание БФП было своего рода превентивным шагом федералистских сил против возможного усиления централизма как следствия коалиции Партии Центра с социал-демократами и левыми либералами, и в целом — защитой от политической линии Матиаса Эрцбергера. В Баварии вызывало опасение также нараставшее усиление «левого» крыла Центра, представленного рабочими и наемными служащими, которое тем самым ослабляло вес консервативных, особенно крестьянских слоев избирателей. БФП, таким образом, видела свое место существенно правее Центра. Программа партии не оставляла никакого сомнения в том, что БФП не согласна с тем политическим «состоянием», которое было достигнуто в результате мюнхенских событий 8 и 9 ноября. Однако она все же признавала, что новый порядок вещей стал «свершившимся историческим фактом», который можно изменить только правовым и законным путем. Подчеркнуто федералистская программа БФП содержала резкие нападки в адрес «односторонней, безоглядной прусской гегемонии» и требовала, чтобы Берлин не становился Германией, а Германия — Берлином. Главная задача новой партии была сформулирована в виде лозунга «Бавария — баварцам».
«Материнская партия» БФП, Центр, первые недели после революции обсуждала вопрос возможности своей трансформации в межконфессиональную, открытую также и для протестантов, христианскую народную партию, но в итоге осталась партией католиков всех сословий. Антиклерикальная культурная политика Адольфа Гофмана в значительной степени способствовала тому, что верх внутри партии одержали непримиримые силы. Она обусловила особую резкость выпадов Центра в ходе предвыборной борьбы по отношению к социал-демократам. Приверженность республиканскому строю выражалась центристами весьма сдержанно. «Старый порядок в Германии насильственно свергнут, прежние носители государственной власти отчасти устранены, отчасти парализованы», — говорилось в обращении рейхскомитета Центра от 30 декабря 1918 г. «Новый порядок придется создавать на основании свершившихся фактов; однако этот порядок не может после свержения монархии приобрести формы социалистической республики, но должен стать демократической республикой»{53}.
Еще до начала выборов в учредительное Национальное собрание имелись некоторые признаки того, что буржуазные партии сумеют показать хорошие результаты, а социал-демократическим партиям не удастся получить большинства. Так, на выборах в ландтаги шести федеральных земель, прошедших с 9 ноября 1918 по 19 января 1919 г., обе социал-демократические партии лишь в двух случаях получили мандатов больше, чем буржуазные. На выборах в Анхальте 15 декабря СДПГ получила 22 места, ДДП — 12 и ДНФП — 2; в Брауншвейге, где выборы прошли на неделю позже, СДПГ досталось 17 мест, НСДПГ — 14, в то время как буржуазные партии вместе получили 29 мест. В Мекленбург-Штрелице 15 декабря сложилась патовая ситуация: СДПГ, единственная рабочая партия, прошедшая в ландтаг, получила 21 мандат, ровно столько же, сколько в сумме все буржуазные партии. На выборах в баденское Национальное собрание 5 января сильнее всех выступила Партия Центра, СДПГ заняла второе, ДДП — третье место, в то время как НСДПГ мандатов не получила. Неделю спустя прошли выборы в ландтаги Баварии и Вюртемберга. В Баварии БФП получила относительное большинство, вторыми стали социал-демократы большинства, а НСДПГ министра-президента Курта Эйснера получила всего три мандата. В Вюртемберге сильнейшей стала СДПГ большинства, следом за ней шли ДДП и Центр. В Бадене 36 депутатов от СДПГ большинства противостояли 71 представителю буржуазии, в Баварии были выбраны 101 «буржуазный» парламентарий и 55 социалистов; в Вюртемберге соотношение было соответственно 94 к 56{54}.
Революционное правительство страны — Совет народных уполномоченных, состоявшее между тем только из представителей социал-демократов большинства, к моменту, когда заканчивался переходный период и вскоре должен был быть созван парламент, имело полное право занести себе в актив ряд важных достижений. Значительное число солдат из тех восьми миллионов, которые в конце войны еще несли службу, вновь включилось к январю 1919 г. в производственный процесс; из почти трех миллионов человек, работавших в военной промышленности, многие нашли другие виды занятости. Если в феврале 1919 г. насчитывалось еще около 1,1 млн безработных, получавших пособие, то в апреле их было уже только 830 000. Экономическая демобилизация была проведена в сжатые сроки благодаря целому ряду принудительных мер. Предприниматели обязывались восстановить на производстве всех работников, занятых на их предприятиях до 1 августа 1914 г. Чтобы достичь этой цели, разрешалось в случае необходимости растягивать работу. Обратной стороной обязательств по восстановлению солдат на рабочих местах стала необходимость увольнять работников, материальное положение которых напрямую не зависело от их трудовой деятельности. В первую очередь пострадали женщины. Народные уполномоченные также повысили границу годового дохода для обязательного медицинского страхования, ввели социальное обеспечение безработных и сделали первые шаги на пути введения государственного посредничества в деле трудоустройства. Они демилитаризовали арбитраж в промышленности, созданный по Закону о патриотической вспомогательной службе в декабре 1916 г. Арбитраж оставался в ведении комитетов, созданных на паритетной основе, где. равноценно были представлены работодатели и работники, но теперь комитет мог выбирать третейских судей из числа гражданских лиц, а не офицеров. Имперское министерство труда получило полномочия, в соответствии с запросом одной из сторон объявлять договоры о тарифах обязательными для обеих сторон. Рабочие комитеты, предусмотренные законом о вспомогательной службе для предприятий, где трудилось не менее 50 рабочих, теперь были обязательными и для более мелких предприятий с количеством более 20 работников.
Ни одна из этих мер не была «социалистической» в узком смысле слова. Все они вписывались в представление о буржуазном социальном реформизме. Указы народных уполномоченных были мотивированы желанием сделать по возможности плавным переход от военной экономики к мирной и, таким образом, погасить революционные волнения. Этой приоритетной цели были подчинены не только изменения отношений собственности, но и старые социалистические идеалы, например, женская эмансипация: массовые увольнения работниц в ходе экономической демобилизации противоречили принципу равенства мужчин и женщин.
В определенной мере в качестве компенсации женщинам были предоставлены равные политические права: программа народных уполномоченных от 12 ноября 1918 г. гарантировала «всем лицам мужского и женского пола, достигшим 20 лет», равное, тайное, прямое и всеобщее избирательное право. Выборы основывались на принципе пропорционального представительства. Таким образом, социал-демократы стремились устранить несправедливость действовавшей до этого мажоритарной системы: при перебаллотировке при равном количестве голосов во втором туре выборов у буржуазных кандидатов были, как правило, намного лучшие шансы, чем у кандидатов от политически изолированной социал-демократии. Столь же несправедливым было распределение избирательных округов, благоприятствовавшее сельским регионам в ущерб большим городам. Закон о выборах от 30 ноября 1918 г. устранил это искажение, предусмотрев соотношение: один депутат на 150 000 жителей. 38 избирательных округов, на которые был поделен рейх, конечно же, были весьма различны по величине, и в зависимости от числа населения они отправили в Национальное собрание разное количество депутатов{55}.
Один из 38 избирательных округов был включен в закон исключительно формально: Эльзас и Лотарингия были оккупированы французами, и никто не мог рассчитывать, что эти области, аннексированные в 1871 г., останутся у Германии. Кроме того, пока не был подписан мирный договор, в высшей степени неясной оставалась судьба заселенных преимущественно поляками Познани, Восточной Пруссии и Верхней Силезии, где 19 января 1919 г. также должны были пройти выборы. Зато совершённо очевидно было, что не произойдет присоединения к рейху Германской Австрии, за которое 12 ноября 1918 г. единогласно высказалось Временное Национальное собрание в Вене. Когда 25 ноября 1918 г. на рейхсконференции немецких земель в Берлине австрийский посол официально сообщил о желании его страны войти в состав рейха, статс-секретарь министерства иностранных дел Зольф заявил протест, ссылаясь на проведение мирных переговоров. Никто из народных уполномоченных не поддержал австрийскую инициативу, и на то были веские причины: присоединение Австрии означало увеличение территории рейха, что было бы расценено странами Антанты как враждебный акт и вызвало бы с их стороны соответствующий ответ.
Уже непосредственно перед выборами в Национальное собрание стало ясно, что исторический противник Австрии, Пруссия, сохранится как самостоятельная земля, и Германия не станет унитарным государством. Гуго Пройсс, которого правительство уполномочило написать проект конституции, планировал централизованное государственное устройство, против чего сразу же, совершенно не в духе социал-демократической доктрины, выступили новые правительства отдельных земель, в большинстве своем состоявшие из социал-демократов большинства и независимых. В Баварии традиционное стремление к независимости совпало здесь с желанием Эйснера уступить центральному правительству как можно меньше полномочий. Намерение Пройсса разделить Пруссию, самую большую из немецких земель, на несколько мелких, нашло поддержку лишь у одного из Народных уполномоченных — Фридриха Эберта. Большинство видных социал-демократов были противниками территориального переустройства Германии и особенно раздела Пруссии. Учитывая сепаратистские устремления Рейнской области, поддерживаемые Францией, они хотели сохранить Пруссию как наиболее существенную объединяющую силу между востоком и западом рейха. Пауль Хирш, социал-демократ и министр-президент Пруссии, заявил 25 января 1919 г., что Пруссия должна сохраниться как государство, чтобы конфессиональные противоречия не привели к созданию на востоке и западе рейха самостоятельных республик. Кроме того, увеличение количества немецких земель, по его мнению, могло послужить только интересам Франции{56}.
За подобными соображениями скрывался невысказанный страх того, что раздел Пруссии может стать первым шагом на пути к распаду рейха. У подобных опасений были основания. Поскольку Франция не отказывалась от своих претензий на территории западнее Рейна, а возрожденная Польша стремилась получить максимально широкий выход к Балтийскому морю, единство Германии оказывалось под угрозой с двух сторон. Мелкие немецкие земли, очевидно, могли оказать меньшее сопротивление внешнему давлению, чем «великая Пруссия». Однако сколь бы ни были весомы внешнеполитические аргументы в пользу сохранения Пруссии, они не вели к решению внутренних проблем, которые создавала эта формация. Пруссия включала в себя почти три пятых населения и территории страны. Однако поскольку персональная связь руководства федеральной земли и правительства рейха осталась в прошлом, гегемония республиканской Пруссии была теперь гораздо менее очевидна, чем Пруссии монархической. Находясь у истоков республики, можно было только предсказать, что гармоническое развитие отношений между рейхом и самым большим из немецких государств крайне важно для обеих сторон, однако оно не было подкреплено какими-либо институциональными гарантиями{57}.
Высокая степень преемственности, наложившая свой отпечаток на переходное революционное время между свержением монархии и выборами Национального собрания, объяснялась, что также показал пример Пруссии, как внутри-, так и внешнеполитическими причинами. Свобода действий Народных уполномоченных была столь же ограничена международными политическими обстоятельствами, как и социальным развитием и политическими традициями Германии. В таких условиях не мог состояться тотальный разрыв с прошлым, как того требовали левые радикалы. Воля большинства предначертала осуществление парламентской демократии, и на пути к этой цели волей большинства пренебречь было невозможно. Социал-демократ Макс Коен-Ройс выразил суть проблемы на Первом Съезде советов, когда он заявил делегатам, что «невозможно добиться больше социализма, чем того пожелает большинство народа»{58}.
Однако немецкое общество могло оказать зимой 1918–1919 гг. достаточно поддержки некоторым коренным реформам. Ни в военной сфере, ни в области гражданского управления существовавшие отношения не должны были сохраниться в той мере, как это случилось на самом деле, а с социализацией угольной промышленности в первые месяцы после революции смирились бы даже центристские буржуазные партии. Если эти меры не были приняты, то только потому, что они казались правящим социал-демократам или не срочными, или слишком опасными. Будучи марксистами, они усвоили, что история порождает общественный прогресс в результате внутренней необходимости. Одновременно они были плодом германской кайзеровской империи. Социал-демократы усвоили идеи правового государства и конституционной системы в такой степени, которая делала осуществление революции в их глазах почти абсурдным. Когда в ноябре 1918 г. им в руки нежданно-негаданно свалилась государственная власть, главной заботой социал-демократов стала демократическая и правовая легитимация нового режима. Напротив, мысль о том, что столь желанная демократия требует общественных преобразований, не стала для них определяющей. Именно поэтому остались нереализованными шансы, пусть и ограниченные, открывавшиеся для демократизации германского общества в результате переломных событий 1918–1919 гг.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги