Глава XV Логика меньшего зла
Выборы рейхспрезидента стали главным событием весны 1932 г. Семилетнее пребывание Гинденбурга у власти заканчивалось 25 апреля. Начиная с осени 1931 г. Брюнинг прилагал все усилия для того, чтобы генерал-фельдмаршала, достигшего уже 84-летнего возраста, переизбрали. Причем канцлер предпочел бы избежать непредсказуемых рисков всенародного голосования и вместо этого продлить время легислатуры Гинденбурга парламентским путем. Но для этого требовалось добиться в рейхстаге большинства в две трети голосов, необходимого для внесения изменений в конституцию, а заполучить его можно было только в случае поддержки со стороны «национальной» оппозиции. Согласно мемуарам Брюнинга, 6 января 1932 г. он обрисовал перед Гитлером, на случай если тот первым выскажется за переизбрание Гинденбурга, перспективу занять даже «ведущее место в политике», т. е. должность канцлера. Но спустя пять дней Гитлер и Гугенберг пришли к соглашению ответить канцлеру отказом. После этого оставался только предусмотренный конституцией путь: всенародные выборы рейхспрезидента. Брюнинг потерпел внутриполитическое поражение, а кроме этого, дал в руки Гитлеру сильный козырь: теперь тот мог публично заявлять о себе как о защитнике конституции{488}.
В то же время было совершенно неясно, удастся ли убедить самого Гинденбурга дать согласие еще раз выставить свою кандидатуру для участия в предвыборной борьбе за высший государственный пост. Канцлер сделал ставку на чувство долга старца, который только один мог спасти Германию от рейхспрезидента — национал-социалиста. Возможно, Брюнинг, как он утверждает в своих мемуарах, также пытался убедить Гинденбурга в том, что если тот сохранит за собой пост президента, то сможет подготовить восстановление монархии. Но все же решающую роль сыграло то обстоятельство, что инициатива переизбрания фельдмаршала исходила справа. И хотя Гинденбург мог победить только в том случае, если бы за него проголосовали социал-демократы, его готовность выдвинуть свою кандидатуру зависела в первую очередь от того, призовут ли его'консервативные круги принести жертву на алтарь отечества и взять на себя бремя еще одной легислатуры{489}.
1 февраля 1932 г. было опубликовано воззвание «Комитета Гинденбурга», во главе которого встал беспартийный обер-бюргермейстер Берлина Генрих Зам. В нем рейхспрезидента характеризовали как «первого в войне, первого в мире и первого в сердцах соотечественников». «Гинденбург, — говорилось далее, — являет собой пример преодоления духа партийности, воплощение народного единства, он — наш путь к свободе». Воззвание подписали поэт Герхард Гауптман, художник Макс Либерман, «верховый мастер» Младонемецкого Ордена Артур Мараун, председатель Имперского союза немецкой промышленности Карл Дуйсберг, генеральный секретарь Хирш-Дункершен Геверкферейн Эрнст Леммер и два бывших министра рейхсвера Отто Гесслер и Густав Носке. Носке, занимавший с 1920 г. пост обер-президента прусской провинции Ганновер, был единственным социал-демократом среди подписавшихся.
Консервативная Германия была представлена в «Комитете Гинденбурга» гораздо скромнее, чем на это надеялись президент и канцлер. Ни один из лидеров «национальных союзов» и крупного сельского хозяйства не поставил свою подпись под его воззванием. Поскольку «Стальной шлем», чьим почетным членом был рейхспрезидент, не захотел отдать свой голос в его пользу, то и Имперский воинский союз «Куффхойзер» медлил открыто засвидетельствовать свою приверженность Гинденбургу, являвшемуся его почетным президентом. Только 14 февраля общее правление союза «Куффхойзер» все же выступило с заявлением о поддержке рейхспрезидента, и днем позже Гинденбург наконец-то заявил, что он готов представить свою кандидатуру для возможного переизбрания, осознавая «свою ответственность за судьбы нашей Родины».
Заявление Гинденбурга предоставило возможность партиям умеренных правых и центра открыто встать на его сторону. Что касается «Гарцбургского фронта», то он после этого раскололся. «Стальной шлем» и немецкие националисты не хотели терпеть притязаний национал-социалистов на лидерство и 22 февраля выдвинули своего собственного кандидата на пост рейхспрезидента: второго федерального председателя «Стального шлема» Теодора Дюстерберга. В тот же день берлинский гаулейтер НСДАП Йозеф Геббельс заявил, выступая в Дворце спорта: «Гитлер будет нашим рейхспрезидентом!» Спустя четыре дня произошло назначение фюрера национал-социалистов на пост правительственного советника посольства Брауншвейга в Берлине — представительства федеральной земли, которой с октября 1930 г. управляло коалиционное правительство в составе немецких националистов и национал-социалистов. В результате австрийский гражданин Адольф Гитлер получил отсутствующую составляющую, необходимую для выдвижения своей кандидатуры на пост рейхспрезидента — немецкое гражданство{490}.
У левых уже с 12 января имелся свой кандидат на пост рейхспрезидента: Эрнст Тельман, номинированный ЦК КПГ как «красный рабочий кандидат», готовый стать преемником Гинденбурга. Руководство Коминтерна и КПГ ожидало от Тельмана, что он сможет перетянуть на свою сторону значительную часть социал-демократического рабочего электората в случае, если СДПГ действительно решится поддержать Гинденбурга. Этот расчет не был полностью ошибочным. Хотя члены и сторонники СДПГ, начиная со времени проведения «политики толерантности» в октябре 1930 г. участвовали во многом, что, строго говоря, противоречило их партийным принципам, призыв голосовать за убежденного монархиста Гинденбурга мог быть воспринят многими социал-демократами как выходящий за все рамки.
Правительство Брюнинга не делало ничего, что могло бы облегчить социал-демократам решение поддержать Гинденбурга. Напротив, в начале 1932 г. своими заявлениями и действиями, которые можно было трактовать только как целенаправленное привлечение на сторону правительства крайних правых, оно бросало вызов самой большой демократической партии. Так, 22 января рейхсканцлер ответил обстоятельным открытым письмом на меморандум, которым Гитлер обосновывал свой отрицательный ответ на призыв продлить срок полномочий рейхспрезидента парламентским путем, при этом Брюнинг, по словам «Форвартс», признавал «вожака политической банды» равноправной силой. Неделей позже министр рейхсвера Тренер своим распоряжением исключил из числа лиц, имевших право на прохождение военной службы в рейхсвере, членов только тех партий, которые, как поименованная в документе КПГ, «заложили революционные убеждения и враждебность к государству в основание своей партийной программы». Таким образом, Грёнер опосредованно выдал НСДАП свидетельство в том, что она больше не является партией, враждебной конституционному строю.
24 февраля 1932 г., на второй день короткой парламентской сессии, отмеченной постоянными склоками, Брюнинг во всеуслышание заявил о том, что он и его партия готовы «приложить все усилия, чтобы приблизить к государству также и оппозиционные группы самого крайнего толка». По словам Брюнинга, в прошедшие годы правым партиям предоставлялись бесчисленные возможности возглавить правительство и взять на себя ответственность за Германию, и такие попытки «все время предпринимаются (крики национал-социалистов: «Под ярмом Центра!») также со стороны моей партии». Следующее заявление Брюнинга вызвало, согласно протоколу, «громовые продолжительные аплодисменты и овации со стороны центристских партий», в стане же социал-демократов воцарилась тишина. Национал-социалисты, сказал Брюнинг, не должны связывать его, канцлера, с событиями 9 ноября 1918 г. «Господа, 9 ноября я был в воинской части, которая была образована руководством группы Винтерфельд для подавления революции».
Исторический экскурс Брюнинга представлял собой реакцию на скандал, который днем ранее спровоцировал Иозеф Геббельс своим замечанием, что «Гинденбурга восхваляют берлинская бульварная пресса и партия дезертиров». Геббельс имел ввиду СДПГ, от имени которой в ответ выступил тяжело раненый доброволец 1914 г., депутат рейхстага Курт Шумахер, бросивший в ответ оратору нацистов вызвавшие бурю аплодисментов слова о том, что вся национал-социалистическая агитация есть не что иное, как «постоянное обращение к самому низменному в человеке», а национал-социализму нельзя отказать только в одном — «ему первому в немецкой политике удалась мобилизация человеческой глупости, всей без остатка». Речь, которую на следующий день произнес канцлер о своей роли в ноябре 1918 г., отнюдь не была публичным извинением перед социал-демократией — скорее, это походило на официальную поддержку национал-социалистической кампании против «преступников ноября»{491}.
Но даже провокационное выступление Брюнинга было уже не в состоянии заставить СДПГ отказаться от решения, которое было обнародовано 26 февраля 1932 г., в последний день сессии рейхстага, однако едва ли стало сюрпризом для общественности. 27 февраля под заголовком «Разбейте Гитлера!» появился призыв, решение о котором было принято руководством партии днем ранее. В нем говорилось, что немецкий народ 13 марта 1932 г., в первый день выборов президента, будет поставлен перед альтернативой: «Должен ли остаться Гинденбург или его должен сменить Гитлер?» Гинденбург, говорилось далее, избранный правыми в 1925 г. вопреки голосам социал-демократов, разочаровал своих собственных сторонников: «Теперь они хотят устранить его, потому что он был беспристрастен и таковым хочет остаться, потому что им не удалось привлечь его для осуществления государственного переворота».
Руководство СДПГ настолько остро поставило вопрос альтернативы 13 марта, что избирательный лозунг социал-демократов стал делом политической логики и морали. «Гитлер вместо Гинденбурга — это означает хаос и панику в Германии и во всей Европе, крайнее обострение экономического кризиса и безработицы, огромную опасность кровавого противостояния внутри собственного народа и с заграницей. Гитлер вместо Гинденбурга — это означает победу наиболее реакционной буржуазии над ее прогрессивной частью и над рабочим классом, уничтожение всех гражданских свобод, прессы, политических, профсоюзных и культурных организаций, усиленную эксплуатацию и нищенскую зарплату. Каждый голос, поданный против Гинденбурга, это голос, поданный за Гитлера, каждый голос, отнятый у Тельмана и отданный Гинденбургу — это удар по Гитлеру». Члены партии призывались «приложить все силы, чтобы решающий удар был нанесен уже в первом туре выборов! Освободите этим ударом немецкий народ от фашистской угрозы! Разбейте Гитлера! Выбирайте для этого Гинденбурга!».
Одному из ведущих социал-демократов показалось недостаточным просто негативное, направленное против Гитлера, обоснование избирательного лозунга СДПГ. В своем личном манифесте, опубликованном «Форвартс» 10 марта, министр-президет Пруссии Отто Браун, выступавший кандидатом от социал-демократов во время первого тура выборов рейхспрезидента в 1925 г., назвал Гинденбурга «воплощением спокойствия и постоянства, мужской верности и самоотверженного исполнения долга перед всем народом». И хотя его, Брауна, отделяла от фон Гинденбурга целая пропасть, «но человечность, столь мало ценящаяся в нашей общественной жизни, навела мост через эту пропасть, который нас соединяет и объединяет в нашем стремлении служить на благо народа по мере своих сил. Я узнал рейхспрезидента как человека, слову которого можно верить, как человека чистой воли и зрелого рассудка, наполненного кантианским чувством долга… Я выбираю Гинденбурга и обращаюсь к миллионам избирателей, которые семь лет назад голосовали за мою кандидатуру, и ко всем остальным, кто доверяет мне и проводимой мной политике: делайте то же самое, разбейте Гитлера, выбирайте Гинденбурга!».
В избирательной борьбе участвовал только один политик, пожалуй, более заинтересованный в победе Гинденбурга, чем Браун — Генрих Брюнинг. Также как и у министра-президента Пруссии, у рейхсканцлера в прошлом были личные столкновения с Гинденбургом; лучше, чем кто-либо другой, Брюнингзнал, что Старый Господин во главе государства был менее чем когда-либо способен осмыслить тяжелые политические обстоятельства во всей их совокупности и вынести свое собственное решение. Но все это не играло ровно никакой роли, поскольку у него не было другого кандидата, способного одержать победу над Гитлером. Поэтому в своем последнем предвыборном обращении, произнесенном в берлинском Дворце спорта, рейхсканцлер нарисовал образ рейхспрезидента, который не соответствовал действительности. Он хотел бы найти человека, сказал Брюнинг, который в такой же мере, как и Гинденбург, был бы в состоянии столь «быстро и точно разбираться в проблемах и классически формулировать их в скупых предложениях». Канцлер причислил Гинденбурга к «настоящим вождям» и к «мужам, ниспосланным небом», назвал его «символом немецкой силы и единства во всем мире», завершив свою речь призывом: «Гинденбург должен победить, потому что Германия должна жить!»
Сам Гинденбург во время избирательной кампании выступил только с одной речью, которая 10 марта была передана по радио. Он выдвинул свою кандидатуру на перевыборы, сказал рейхспрезидент, чтобы спасти отечество от потрясений, которые неминуемо грядут в случае победы радикального партийного лидера. Он решительно оспорил, что принял свое выдвижение из рук левых или чернокрасной коалиции. Напротив, первые обращения к нему снова выдвинуть свою кандидатуру на пост президента последовали от правых групп. Стать «на внепартийной основе кандидатом всего немецкого народа и противопоставить себя в таком качестве тем, кто являются кандидатами всего лишь от одной из партий», в этом он видел свой долг перед родиной. Гинденбург напомнил о духе 1914 г. и о фронтовых убеждениях, когда «спрашивали о том, мужчина ли ты, а не том, к какому сословию или какой партии ты принадлежишь», заклинал избирателей во имя «народного единения», и обещал, как когда-то на войне, так и теперь, все выдержать и верно служить немецкому народу{492}.
Поздно вечером 13 марта выяснилось, что будет второй тур выборов: за Гинденбурга было подано 49,6 % голосов избирателей, что не позволило ему достичь необходимого абсолютного большинства. Гитлер с 30,1 % стал вторым, далее с большим отставанием следовали Тельман с 13,2 % и Дюстерберг, за которого проголосовали 6,8 % избирателей.
Чтобы действующий рейхспрезидент одержал победу, не хватило 173 000 голосов. Но в отличие от 1925 г. он добился большого успеха в избирательных округах, бывших цитаделями социал-демократии, а также там, где доля католиков в составе населения была весьма высокой. В евангелическо-аграрных областях, где семь лет назад он победил с большим преимуществом, теперь его результаты, напротив, были намного ниже средних показателей по рейху. Если не принимать во внимание Баварию, то Гинденбург проиграл в отношении своих постоянных избирателей, в то же время выиграв в отношении своих бывших противников{493}.
Гитлер пошел на большой риск, отважившись на политическую дуэль с фельдмаршалом. Хотя фюрер получил на пять миллионов голосов больше, чем его партия во время последних выборов в рейхстаг в сентябре 1930 г., но пропаганда НСДАП вознесла победные ожидания «старых борцов» на такую высоту, что многие из них после оглашения результатов голосования пребывали в глубокой депрессии, а флаги со свастикой были в трауре спущены ими до середины мачт. Сам Гитлер пытался создать впечатление, что победа находится от него в одном шаге. Еще в ночь на 14 марта он выдвинул лозунг сконцентрировать все имеющиеся силы на втором туре выборов, назначенном на 10 апреля: «Наступление должно быть возобновлено в самой острой форме… Первый тур предвыборной борьбы закончен, второй начался сегодня. Его я также возглавлю лично!»{494}
Как свой несомненный успех КПГ расценила то, что по сравнению с последними выборами в рейхстаг она получила на 400 000 голосов больше, но признавала в порядке «большевистской самокритики», что ей «только частично удалось разоблачить вредные маневры социал-демократической партии, ее лживые разглагольствования о “меньшем зле”, о “государственном капитализме”, ее политику “Железного фронта” и убедить миллионы рабочих — социал-демократов и членов профсоюзов в правильности нашей политики, вырвав их из-под влияния социал-фашизма». Во втором туре выборов, в ходе которого еще более ясно, чем в ходе первого, речь шла об альтернативе Гинденбург или Гитлер, Центральный комитет КПГ и не думал снимать кандидатуру Эрнста Тельмана. «Главный удар» партия обещала направить, согласно указанию Сталина, последовавшему в ноябре 1931 г., против социал-демократии. Тем самым становилась ясной самая важная задача, стоявшая перед «боевой кандидатурой товарища Тельмана»: более, чем когда-либо ранее, считалось необходимым дать рабочим возможность «осознать характер СДПГ как умеренного крыла фашизма и как организации-близнеца гитлеровского фашизма»{495}.
Силы, которые привели Гинденбурга к порогу победы, вздохнули с облегчением после оглашения результатов выборов. Руководство СДПГ заявило 16 марта о поражении Гитлера, о том, что Германию удалось защитить от ужасной беды, а весь остальной мир освободить от чудовищной угрозы. День спустя прусский министр внутренних дел Северинг отдал приказ провести обыск во всех отделениях НСДАП и СА. При этом выяснилось, что в день выборов по приказу партийного руководства в Мюнхене части САбыли приведены в состояние боевой готовности, и штурмовики были готовы к насильственным действиям. Именно об этом в письменной форме сообщил Северингу 8 марта, т. е. за пять дней до выборов, исполняющий обязанности министра внутренних дел Грёнер. В ответ на действия Северинга НСДАП выдвинула обвинения против прусского правительства перед конституционным судом в Лейпциге. Когда 24 марта представитель прусского МВД стал утверждать в ходе разбирательств, со ссылкой на письмо от 8 марта, что действия прусской полиции были инициированы рейхсминистром внутренних дел, Грёнер отреагировал с раздражением: политик, совмещавший посты министра рейхсвера и внутренних дел, не захотел задним числом признать свое письмо сигналом к энергичным действиям против нацистов.
Колебания Грёнера вызвали образование целой фаланги федеральных земель в составе Пруссии, Баварии, Бадена, Вюртемберга, Саксонии и Гессена. На конференции, собравшейся 5 апреля, в адрес министра внутренних дел прозвучали резкие упреки в бездействии. Запрета СА требовали не только министры внутренних дел — социалисты, такие как Северинг из Пруссии, Майер из Бадена и Лейшнер из Гессена, но и их баварский коллега и политик от БФП Штютцель. «Единый фронт земель», как его назвал присутствовавший на конференции рейхсминистр юстиции Йоэль, впечатлил также и Грёнера. Он решился предложить на рассмотрение правительства проект чрезвычайного постановления, предусматривавшего запрет СА и СС{496}.
В этот же день, 5 апреля, Северинг предоставил прессе подробную информацию о результатах обысков, проведенных полицией 17 марта. Они свидетельствовали, по мнению министра внутренних дел Пруссии, об изменнических действиях НСДАП. Так, в Померании и в приграничной области Позен-Вестпройсен штурмовые отряды планировали добыть оружие со складов восточно-немецкой пограничной стражи и в случае вступления польских войск на немецкую территорию не оказывать пограничникам никакой помощи. Кроме того, национал-социалисты с помощью осведомителей располагали точными сведениями о структуре, силе и вооружении полиции, разработали правила создания разведывательной службы, а также план общей мобилизации на случай «взятия власти», предусматривавший захват газовых, водопроводных и электрических станций.
Опубликованные Северингом данные о тайном военном планировании национал-социалистов поначалу шокировали даже руководство рейхсвера. Начальник министерского бюро в министерстве рейхсвера генерал фон Шлейхер был в первый момент настолько возмущен, что активно поддержал Грёнера в его намерении запретить СА и СС. Но эта решимость длилась недолго. 8 апреля Шлейхер принял двух депутатов рейхстага: Эдуарда Дингельдея, председателя Немецкой народной партии, и Гюнтера Тереке, известного члена Христианско-национальной крестьянской и сельскохозяйственной партии. Они оба предостерегали от запрета СА, т. к. по всем предположениям это бы нанесло их партиям большой вред в ходе назначенных на 24 апреля 1932 г. выборов в ландтаг Пруссии. Шлейхер нашел этот аргумент убедительным и 9 апреля предложил Грёнеру другую тактику: рейхсминистр внутренних дел должен был в ультимативной форме потребовать от Гитлера реорганизовать штурмовые отряды таким образом, чтобы они утратили свой милитаризованный характер, угрожающий государству. Шлейхер даже получил задание разработать проект соответствующего письма к Гитлеру, но генерал не убедил своего министра. Рейхспрезидент, с которым Грёнер имел беседу во второй половине дня 9 апреля, также полагал более целесообразным немедленно запретить СА, чем предварительно обращаться к Гитлеру. Поощренный Гинденбургом к принятию жестких мер, Грёнер 10 апреля, вдень проведения второго тура выборов рейхспрезидента, составил меморандум на имя рейхсканцлера, в котором высказался за немедленный роспуск полувоенных организаций НСДАП. В качестве министра внутренних дел он обосновывал необходимость этого шага тем, что события последних недель дают полное право таким федеральным землям, как Бавария и Пруссия, потребовать от рейха принятия энергичных мер в отношении личной армии Гитлера.
Поздним вечером воскресного дня, ставшего также днем выборов, записку Грёнера обсудил небольшой круг министров и статс-секретарей под председательством Брюнинга. Статс-секретарь Мейснер тотчас же после доклада Грёнера разъяснил, что Гинденбург между тем уже колеблется в своем решении. Рейхспрезидент стал взвешивать, не лучше ли будет направить Гитлеру «ясный и резкий ультиматум примерно недельного срока», и Мейснер не оставил у слушателей сомнения, почему Гинденбург призывал к осторожности: «Господин рейхспрезидент озабочен ожидающимися на него нападениями».
Шлейхер, который также принимал участие в обсуждении и которому принадлежала большая роль в изменении настроя рейхспрезидента, зачитал свой проект письма к Гитлеру. Этот текст вызвал у министра юстиции Йоэля и статс-секретаря Штайгерта из МВД сильные сомнения государственно-правового свойства. Грёнер, в свою очередь, полагал, что теперь существуют только две возможности: или энергичные действия, или капитуляция перед СА. Брюнинг присоединился к этой точке зрения, иллюстрировав свое выступление наблюдениями, собранными им на прошедшей неделе во время предвыборного тура почти по всей Германии. После этого на уровне правительства было принято решение о проведении в отношении НСДАП такой жесткой линии, какой уже давно добивались от кабинета социал-демократы и важнейшие федеральные земли{497}.
Второму туру выборов рейхспрезидента предшествовала короткая, но весьма интенсивная избирательная борьба. Она протекала в дни с 4 по 9 апреля, поскольку очередной декрет об обеспечении спокойствия в пасхальные дни запрещал проведение общественно-политических предвыборных собраний в период с 20 марта по 3 апреля. После того как «Стальной шлем» уже 14 марта заявил, что заместитель его председателя Дюстерберг не будет больше выдвигать свою кандидатуру, оставалось только три кандидата: Гинденбург, Гитлер и Тельман.
Трудно было предсказать, как поведут себя 10 апреля избиратели Дюстерберга. «Стальной шлем» рекомендовал им воздержаться от голосования. Немецкие националисты отказались от «активного участия» во втором туре выборов с обоснованием, что перевыборы Гинденбурга уже предрешены 13 марта, и теперь важнее выборы в прусский ландтаг через две недели, чем выборы рейхспрезидента: «Все вопросы отступают сегодня перед одним: Пруссия! Здесь теперь находится рычаг ниспровержения системы».
Из крупных отраслевых экономических союзов только один — Ландбунд — открыто высказался в поддержку Гитлера. Промышленные организации официально не выдвигали избирательных лозунгов. Карл Дуйсберг, председатель Имперского союза немецкой промышленности, уже перед первым туром выборов выступил в поддержку Гинденбурга и призвал предпринимателей вносить пожертвования на предвыборную кампанию действующего рейхспрезидента. Но только немногие последовали этому призыву: из предпринимателей рейн-вестфальской тяжелой промышленности — Крупп, Сильверберг и Флик. Большинство магнатов Рура отказались открыто поддержать Гинденбурга — это могло быть расценено как поддержка Брюнинга и его сотрудничества с социал-демократами — политики, против которой рьяно выступало правое крыло предпринимательского лагеря начиная с лета 1931 г.
Но из этого отнюдь не следовало, что шахтовладельцы стремились заполучить рейхспрезидента — национал-социалиста. Фриц Тиссен, председатель наблюдательного совета «Ферейнигте Штальверке» и один из первых покровителей Гитлера, был в этом отношении исключением. В конце января 1932 г. Тиссен помог Гитлеру организовать выступление перед членами дюссельдорфского Промышленного клуба, привлекшее большое внимание. Но когда Тиссен стал вербовать в сторонники Гитлера в преддверии президентских выборов, он не нашел понимания среди магнатов. Немного иначе дело обстояло с сотрудничеством между правыми партиями и НСДАП, которое должно было послужить основой для создания нового правительства рейха. Эту цель преследовал генеральный директор «Гутехоффнунгсхютте» Пауль Рейш, когда 19 марта он встретился с Гитлером и пообещал ему на время второго тура выборов благожелательный нейтралитет «своих» газет, «Мюнхенер Нойстен Нахрихтен», «Швабише Куриер» и «Франкише Куриер»{498}.
Гитлер, в свою очередь, попытался за шесть дней — с 4 по 9 апреля — завоевать Германию с воздуха. Соперник Гинденбурга облетел рейх на самолете, выступил перед сотнями тысяч избирателей и создал впечатление своей вездесущности. «Гитлер над Германией» — гласил лозунг этой предвыборной борьбы — на тот момент самой современной и технически совершенной из всех.
В то время как Гитлер бичевал «систему», противопоставляя ей свое видение немецкого народного единства, Тельман в своем «последнем призыве» так заклинал коммунистов: «Всю власть в руки рабочего класса, да здравствует социалистическая советская Германия в союзе с Советским Союзом и его победоносной Красной армией!» В лагере Гинденбурга предвыборное сражение опять вели «Железный фронт» социал-демократов и буржуазные правительственные партии. Их самым неутомимым бойцом был рейхсканцлер. Острее чем когда-либо он атаковал «национал-социалистическую систему бесстыдной и безответственной демагогии». Национал-социалисты взяли реванш входе последнего предвыборного выступления Брюнинга в Кенигсберге, которое транслировалось по радио на всю Германию. Сторонники Гитлера принесли в помещение, где происходило выступление, несколько ящиков белых мышей и выпустили их, что привело к беспорядкам, существенно смазавшим впечатление от речи канцлера{499}.
Но последний заградительный маневр национал-социалистов уже не мог помешать победе Гинденбурга. Поздним вечером 10 апреля 1932 г. стало ясно, что действующий рейхспрезидент получил весьма убедительную поддержку. За Гинденбурга было отдано 53 %, за Гитлера — 36,8 %, за Тельмана — 10,2 % голосов.
Противники Гитлера могли вздохнуть с облегчением, но повода для триумфа у них не было: хотя генерал-фельдмаршал и победил с большим преимуществом, но вождю НСДАП удалось в сравнении с первым туром завоевать больше голосов избирателей, чем рейхспрезиденту. Избиратели Дюстерберга, если они вообще приняли участие во втором туре выборов, в большей своей части голосовали уже за Гитлера, а не за Гинденбурга. Потери, понесенные Тельманом, в первую очередь объяснялись тем, что многие сторонники КПГ вопреки призыву ЦК не пришли 10 апреля куркам. Но некоторые из них, как это можно установить на основании результатов на местах, голосовали за Гитлера, другие — за Гинденбурга. В общем и целом в выборах 10 апреля приняло участие 83,5 % избирателей, что было меньше, чем 13 марта, когда на избирательные участки пришло 86,2 %{500}.
Тяжелее всего победа Гинденбурга далась социал-демократам. Но из всех партий только СДПГ могла с полным правом рассматривать эту победу как свой успех. Эрнст Хайльман, председатель социал-демократической фракции в прусском ландтаге, почти с экзальтацией комментировал события 10 апреля в редактируемом им дискуссионном издании «Дас фрайе Ворт»: «Победа Гинденбурга над Гитлером с преимуществом в 6 млн голосов, его повторное избрание президентом подавляющим большинством избирателей — это является, несмотря на все возражения, большой победой партии, триумфом демократии».
Победа Гинденбурга действительно была результатом социал-демократической политики «толерантности». Если бы сторонники СДПГ не имели возможность начиная с осени 1930 г. привыкнуть к политике меньшего зла, то, вероятно, их едва бы удалось убедить весной 1932 г. в том, что для того, чтобы не допустить становления национал-социалистической диктатуры, они должны выбрать главой республики закоренелого монархиста. Но дело обстояло именно так: кроме фельдмаршала не было никого, кто был бы в состоянии привлечь на свою сторону, помимо остатка сторонников Веймарской коалиции, также часть традиционных правых сил, тем самым оставив кандидата национал-социалистов на втором месте. То, что Гинденбург не был демократом, социал-демократы знали лучше, чем кто-либо другой. Тем не менее до сих пор президент зарекомендовал себя как человек закона и права, относящийся с уважением к нелюбимой им конституции. При ситуации, сложившейся к моменту президентских выборов 1932 г., большего было уже не спасти. А соразмеряясь с тем, чего удалось избежать 10 апреля, даже это уже было много{501}.
Для победителя результат второго тура выборов отнюдь не принес полного удовлетворения. Гинденбурга глубоко ранило то, что своим успехом он был обязан не правым, а социал-демократам и «папистам». Его самый активный избиратель ощутил на себе гнев старца уже 15 апреля. После того как Брюнинг поздравил Гинденбурга с победой и, выполняя обязательный ритуал, предложил принять отставку правительства, Гинденбург дал понять, что хотя он и не считает отставку правительства своевременной мерой, но оставляет за собой право вернуться к этому вопросу позднее.
Во время беседы между президентом и канцлером обнаружился очередной повод к дурному настроению. Шлейхер через своего бывшего сослуживца Оскара фон Гинденбурга убедил Старого Господина в том, что запрет СА и СС является несвоевременным, т. к. он приведет к новому конфликту между Гинденбургом и правыми. Вследствие этого рейхспрезидент попытался отговорить канцлера от запланированного чрезвычайного постановления. Но Брюнинг настаивал на линии, которую он определил днем ранее, и Гинденбург после продолжительного разговора с Брюнингом и Грёнером, состоявшегося 12 апреля, уступил. 13 апреля правительство единогласно приняло «Чрезвычайное постановление о сохранении авторитета государства», после чего оно было незамедлительно опубликовано и приведено в исполнение.
Национал-социалисты заблаговременно узнали о грозящем запрете СА и СС и в большйнстве случаев своевременно скрыли компрометирующие материалы. Поэтому обыски «коричневых домов» в Мюнхене и многочисленных резиденций СА по всему рейху практически не принесли результатов. Гитлер до времени смирился с запретом его полувоенных организаций. Еще 13 апреля он призвал членов СА и СС не давать «нынешним власть имущим» повода отложить под каким-нибудь предлогом предстоящие выборы в ландтаги. На следующий день НСДАП заявила о том, что подаст жалобу на правительство в Конституционный суд республики{502}.
Среди общественности запрет СА и СС вызвал противоречивые отклики. Близкая к правительству печать и социал-демократические газеты видели в этих мерах акт необходимой государственной самообороны, в то время как издания немецких националистов писали о партийно-политическом крене влево и указывали на то, что Рейхсбаннер Шварц-Рот-Гольд не был измерен тем же аршином, что и полувоенные союзы национал-социалистов. Это полностью соответствовало тону многочисленных протестов, поданных на имя рейхспрезидента и в министерство рейхсвера. Шлейхер даже выступил 15 апреля 1932 г. с неприкрытой угрозой в адрес своего министра, заявив, что рейхсвер не смирится с запретом.
В тот же самый день Гинденбург вызвал к себе командующего сухопутными войсками генерала фон Хаммерштейна, не проинформировав об этом Грёнера. Хаммерштейн, еще неделю назад энергично защищавший запрет СА, передал рейхспрезиденту по его требованию материалы о Рейхсбаннере, которые большей частью состояли из газетных сообщений от 15 апреля, источником которых, в свою очередь, было отделение вермахта в министерстве рейхсвера. Гинденбург посчитал эти скудные материалы настолько вескими, что тотчас же в письменной форме потребовал от Грёнера, чтобы тот поступил с организациями, по своей природе схожими с СА и СС, так же, как и со структурами национал-социалистов. Гинденбург действовал в этом случае через голову рейхсканцлера, который 14 апреля отбыл в Женеву на конференцию по разоружению. Это противоречило действующему праву еще и потому, что рейхспрезидент получил эти материалы из рук в руки от командующего сухопутными войсками без предварительно разрешения министерства рейхсвера. Наконец открытым афронтом в отношении Грёнера и правительства в целом было то, что Гинденбург передал свое указание прессе прежде, чем оно достигло главного адресата.
К моменту получения Грёнером 16 апреля соответствующего письма, он уже предварительно условился с Карлом Хёльтерманом, руководителем Рейхсбаннера. Тот отмел все обвинения в том, что его союз посвятил себя военной подготовке, а помимо этого, заявил о своей готовности теперь, когда опасность путча очевидно ослабла, отправить в отпуск элитные подразделения Рейхсбаннера — Шутцформатионен, коротко называвшиеся «Шуфос». На основании этого согласия и данных разъяснений Грёнер заявил, что ни Рейхсбаннер, ни «Стальной шлем» не занимаются военной подготовкой, и если Рейхсбаннер в последние месяцы отреагировал на выступления СА усилением своей организации, то он, конечно же, в самый короткий срок аннулирует эти шаги. Вслед за этим последовало заявление министра рейхсвера, которое практически не обратило на себя внимания общественности: Грёнер выступил с идеей образования единой, охватывающей всю немецкую молодежь, спортивной организации, которая однозначно предназначалась для выполнения полувоенных задач и создавать которую имело смысл только в том случае, если она подразумевалась как первый шаг на пути формирования милиции или даже возврата ко всеобщей воинской повинности.
Так как Рейхсбаннер выполнил обещания Хёльтермана и тотчас же распустил «Шуфос», правительству рейха легко удавалось выдерживать свою новую политическую линию. 23 апреля Брюнинг и Грёнер встретились на Бодензее (канцлер вернулся из Женевы, чтобы на следующий день проголосовать в прусском анклаве Ахберг на выборах в ландтаг) и пришли к единому мнению — ничего не предпринимать в отношении Рейхсбаннера. Ноу Гинденбурга это решение, о котором Грёнер отчитался 26 апреля, отнюдь не вызвало восторга. Поддержанный своим статс-секретарем Мейснером, Гинденбург потребовал санкций в отношении Рейхсбаннера в случае, если «Шуфос» будут сформированы заново.
3 мая 1932 г. правительство, снова заседавшее под председательством Брюнинга, попыталось сделать шаг навстречу рейхспрезиденту. Было принято решение о принятии чрезвычайного постановления, ставившего все полувоенные союзы под надзор имперского министерства внутренних дел. Другой декрет незамедлительно запрещал деятельность всех коммунистических союзов вольнодумцев, тем самым выполнив одно из требований церковных кругов, которые Гинденбург стремился привлечь на свою сторону. Рейхспрезидент подписал оба декрета, однако первый — с большим предубеждением. Он воспринимал как несправедливость то, что правые формирования оставались целиком под запретом, а левые союзы лишь ставились под контроль МВД.
Правительство Брюнинга, уступив натиску федеральных земель и пойдя на запрет СА и СС, сместило баланс сил немного влево, тем самым сделав обратное тому, что от него ожидал Гинденбург — существенной корректуры политического курса вправо. Таким образом, мысль о смене правительства витала в воздухе. Но Брюнинг еще должен был выполнить важнейшую внешнеполитическую задачу: представлять Германию на предстоящей конференции по вопросу репараций в Лозанне, на которой он, без сомнения, имел больше шансов на успех, чем канцлер из рядов «национальной оппозиции». Поэтому Гинденбург полагал, что время отставки Брюнинга еще не пришло. Вследствие этого запрет СА пока оставался в силе{503}.
Спустя две недели после второго тура выборов рейхспрезидента большинство немцев были призваны снова отправиться к избирательным урнам. 24 апреля 1932 г. состоялись выборы в ландтаги Пруссии, Баварии, Вюртемберга, Гамбурга и Анхальта. В последние дни предвыборной борьбы во многих местах опять произошли тяжелые столкновения, в первую очередь между национал-социалистами и социал-демократами. В Мюнхене подразделения СА22 апреля организовали побоища, чтобы сорвать предвыборные собрания с участием начальника берлинской полиции Гржезинского. Этот социал-демократ еще 7 февраля бросил вызов национал-социалистам, заявив, что Гитлера следует выгнать из Германии хлыстом. В этот же день, 22 апреля, под предводительством пьяного вдрызг депутата рейхстага Роберта Лея национал-социалистами после митинга был избит в своем кёльнском отеле Отто Веле, получивший в результате травму гортани. 26 апреля суд первой инстанции Кёльна выдал ордер на арест депутата — национал-социалиста.
Прусский ландтаг на своем последнем заседании 12 апреля принял чреватое последствиями решение: большинством голосов правящих партий были изменены процедурные правила. Ранее для выборов министра-президента во втором туре предусматривалась перебаллотировка между двумя кандидатами, получившими больше всего голосов, т. е. для победы было достаточно набрать относительное большинство. В результате внесенных изменений теперь для победы во втором или каждом следующем туре требовалось набрать абсолютное большинство голосов.
Результатом стал конструктивный вотум недоверия[55]: ландтаг теперь мог сменить находящегося в должности министра-президента, только избрав его преемника большинством голосов. «Форвартс» с поразительной ясностью дала понять, к чему стремились инициаторы этих изменений со стороны социал-демократов: в случае, если после 24 апреля возникло бы «негативное большинство» из представителей «национальной оппозиции» и коммунистов, то только от КПГ зависело, захочет ли она путем молчаливого попустительства сохранить у власти правительство правого меньшинства{504}.
Выборы в ландтаги 24 апреля, как и ожидалось, повсеместно принесли национал-социалистам увеличение числа полученных голосов. В Пруссии, Вюртемберге, Гамбурге и Анхальте НСДАП стала самой сильной партией, только в Баварии БФП сумела обеспечить себе минимальное преимущество в два места. Коммунисты также сумели, за одним исключением, увеличить долю своих избирателей, в то время как социал-демократы и некатолические буржуазные партии подсчитывали серьезные потери. Исключением был Гамбург, где последние выборы в парламент прошли всего лишь за семь месяцев до этого: здесь СДПГ и Государственная партия прибавили в количестве голосов, в то время как КПГ завершила эти выборы с существенно более плохими результатами, чем во время предыдущих. Но в сравнении с последними выборами в рейхстаг в сентябре 1930 г. социал-демократы и некатолические буржуазные партии должны были смириться с потерей голосов во всех федеральных землях, а коммунисты — во всех, за исключением Баварии. Победитель был только один — национал-социалисты. Правда, следует отметить, что НСДАП нигде не достигла результатов Гитлера, полученных им во время голосования 10 апреля 1932 г.{505}
Поначалу апрельские выборы в ландтаги привели к смене правительства только в одной из федеральных земель: в Анхальте социал-демократический министр-президент Генрих Дайст, возглавлявший правительство без перерыва с июля 1919 г., за исключением короткой паузы в 1924 г., был сменен в мае 1932 г. национал-социалистом Альфредом Фрейбергом, обязанным своим избранием голосам правых буржуазных сил. Лишившись поддержки большинства, буржуазные правительства Баварии и Вюртемберга и сенат Большой коалиции Гамбурга остались у власти в качестве исполняющих обязанности и смогли управлять и далее благодаря «Дитрамсцелленскому декрету» от 27 сентября 1931 г., названному так по месту отпуска рейхспрезидента. Этот декрет разрешал правительствам земель и руководству общин принимать путем декретирования все меры, необходимые для сбалансирования бюджетов, даже если они при этом отклонялись от действующего права соответствующей федеральной земли{506}.
Исход выборов в Пруссии ожидался с большим напряжением. В результате представительство национал-социалистов в ландтаге резко увеличилось — с 9 до 162 мандатов. Социал-демократы подсчитывали потери: их представительство уменьшилось со 137 до 94 мест. Веймарская коалиция больше не имела большинства в ландтаге, т. к. Государственная партия понесла тяжелые потери, а партия Центра — легкие. В итоге правящая коалиция располагала теперь только 163 из 423 депутатских мест. Но возможности сформировать альтернативное большинство также не было: даже если бы все депутаты ДНФП и ДФП поддержали кандидата на пост министр-президента от национал-социалистов, то он все равно не набрал бы необходимого большинства в 212 голосов, а получил бы лишь 200 голосов. Таким образом «негативное большинство», которого так страшились социал-демократы, стало реальностью: национал-социалисты и коммунисты вместе получили 219 мандатов — большинство, которое не могло образовать правительства и которое, следовательно, после изменения процедурных правил, также не могло свергнуть правительство, находившееся при исполнении обязанностей.
Прусские избиратели в своем большинстве высказались против правительства Брауна. Таким образом, 24 апреля 1932 г. они сделали то, чего от них хотели правые и левые экстремисты еще во время плебисцита о роспуске прусского ландтага, состоявшегося 9 августа 1931 г. Но решение избирателей было вотумом недоверия не только в отношении правительства Веймарской коалиции, правившей с 1925 г., но и в отношении Веймара в целом. Абсолютное большинство хотело чего-то более радикального, чем парламентская демократия, но оно было глубоко расколото в отношении возможной альтернативы: большая часть выступала за начертанное на флагах национал-социалистов «государство фюрера», существенное меньшинство было за коммунистическую систему по советскому образцу.
Так как ни одна из альтернатив не могла получить преимущество в ландтаге, решение парламентского кризиса представлялось возможным только в форме компромисса. Легче всего было представить, несмотря на негативный гессенский опыт образца осени 1931 г., создание черно-коричневой коалиции партии Центра и национал-социалистов. Прусская часть Центра в своем первом заявлении о результатах выборов ни в коем случае не исключала возможности такого правительственного союза, но связывала свое участие в нем с условием, которое национал-социалисты, во всяком случае, могли выполнить на словах: Центр был готов «сотрудничать со всеми партиями, которые полны решимости служить на благо всего народа на основе конституции».
Социал-демократы не протестовали против переговоров между Центром и национал-социалистами, поскольку исходя из сложившейся ситуации считали их неизбежными. «Предрешать результаты этих переговоров не в наших силах и не является нашим намерением», — писала «Форвартс» 25 апреля. «Можно сказать только следующее: если эти две партии придут к согласию, то по крайней мере одна из них должна будет очень сильно изменить свою сущность. Результат такого сближения может восприниматься социал-демократией только с чувством самого глубокого недоверия — т. к. то, что получится в итоге, может быть только самым реакционным господством буржуазного блока, когда-либо переживавшимся Германией».
Что же касается предположительных результатов чернокоричневых коалиционных переговоров, то мнения внутри СДПГ расходились достаточно сильно. Отто Браун, уже давно больной и находившийся весной 1932 г. в ярко выраженном депрессивном расположении духа, был убежден в том, как сообщает Фридрих Штампфер, что «эксперимент парламентского правительства с участием национал-социалистов должен быть осуществлен». Карл Северинг, очевидно, придерживался такой же пораженческой точки зрения. 26 апреля 1932 г. в своем интервью «Юнайтед пресс» он заявил, что «вхождение НСДАП в правительства рейха и Пруссии» может «приниматься в расчет только как участие в правительстве в союзе с партиями, которые гарантируют, что основные конституционные законы не будут нарушены».
В то время как Браун и Северинг рассматривали черно-коричневую коалицию как наиболее вероятный способ разрешения кризиса, Эрнст Хайльман, председатель фракции СДПГ в парламенте и главный стратег прусской социал-демократии, ожидал, что переговоры о коалиции закончатся неудачей из-за неуступчивой позиции НСДАП. «Единственная возможность продолжения жизнедеятельности государства сохранится лишь в том случае, если кабинет Брауна— Северинга и дальше будет исполнять свои обязанности в качестве управляющего делами». Но подобное решение требовало драматической переориентации СДПГ на крайне левых. Хайльман обратился к коммунистам с призывом поддержать правительство меньшинства Брауна хотя бы де-факто: «КПГ должна теперь решить заново, желает ли она и дальше гнаться за фантомом непосредственного революционного решения вопроса, тем самым приведя фашизм к господству в Германии, что будет означать самоубийство партии. Если же для нее важны интересы только немецкого рабочего класса, то ответ на этот вопрос можно дать в течение секунды».
Тактический план Хайльмана был логичен: только после того, как переговоры о создании коалиции между Центром и национал-социалистами закончатся неудачей, Центр мог бы решиться продолжить участвовать в прежней коалиции, оказавшейся в меньшинстве. Поэтому СДПГ не могла осуждать сам факт черно-коричневых переговоров, и уж тем более она не должна была преждевременно слагать с себя правительственную ответственность. Призыв к коммунистам поддержать исполняющий обязанности кабинет Брауна как меньшее зло в сравнении с правым правительством тем временем мог быть сделан только в завуалированной форме. Слишком очевидное привлечение КПГ на свою сторону грозило привести к последствиям, которых необходимо было избежать: СДПГ не могла позволить себе испугать Партию Центра и подтолкнуть ее в объятия национал-социалистов{507}.
Призыв Хайльмана к КПГ не был лишен перспективы. Под впечатлением прироста голосов, отданных за Гитлера во втором туре выборов рейхспрезидента, Коминтерн тем временем предпринял определенную корректировку курса в отношении политики «единого фронта». В призыве «Ко всем немецким рабочим», автором которого выступил Исполнительный комитет Коммунистического интернационала совместно с представителями КПГ и Революционной профсоюзной оппозиции, в отношении социал-демократов зазвучали новые тона. Главный пассаж гласил: «Мы готовы бороться совместно с любой организацией, объединяющей рабочих, которая стремится вести действительную борьбу против понижения заработной платы и социальных пособий!» Хотя и эта прокламация содержала традиционно резкие нападки на вождей СДПГ и Свободных профсоюзов, но объявленный назревшим «единый фронт борьбы» против «капиталистических разбойников и все более нагло выступающих фашистских банд» теперь уже не ограничивался так категорически, как ранее, только «единым фронтом снизу».
Коминтерн предпочел бы, чтобы призыв «Ко всем немецким рабочим» был опубликован еще до проведения выборов в ландтаги пяти федеральных земель, состоявшихся 24 апреля. Но немецкое «Политбюро» решило по-другому и формально утвердило его только 25 апреля. В том же самом выпуске «Роте Фане», в котором был опубликован призыв, были также сделаны первые практические выводы из новой тактики. В передовице «К результатам выборов» констатировалось, что КПГ не намерена помогать национал-социалистам создавать правительство в Пруссии: «Ведя острейшую принципиальную борьбу против правительства Брауна — Северинга, против его политики диктатуры декретов, против того, что оно пролагает путь для Гитлера, мы, коммунисты, находимся в смертельной вражде с кровавым гитлеровским фашизмом. Мы сделаем все для того, чтобы с помощью пролетарской классовой силы преградить ему путь к правительственной власти, чтобы сломить его террор и окончательно победить, организовав новое красное наступления рабочего класса». Майский призыв ЦК КПГ содержал это новое послание в следующей сжатой формуле: «Участие национал-социалистов в правительстве было бы опасным шагом на пути к открытой кровавой диктатуре».
Изменение тактики сопровождалось персональными изменениями в руководстве КПГ: Хайнц Нойман, который всегда представлял ультралевую генеральную линию партии, даже на несколько градусов радикальнее, чем Эрнст Тельман, по договоренности со Сталиным был выведен 24 мая 1932 г. из Секретариата — внутреннего властного центра партии. Та же самая судьба постигла и его самого близкого союзника — Лео Флига. К «выдвиженцам» относились Вальтер Ульбрихт, политический руководитель округа Берлин-Бранденбург, и Вильгельм Пик, бывший до этого немецким представителем при ИККИ и одним из инициаторов нового политического курса. Они оба стали кандидатами в члены Секретариата.
Если Коминтерн и КПГ серьезно намеревались сделать выводы из осознания того, что «гитлеровский фашизм» является самой главной опасностью, это должно было иметь своим следствием радикальный отход от их прежних позиций. Толерантное отношение к кабинету меньшинства Брауна означало бы, несмотря на все трескучую риторику о размежевании между социал-демократией и коммунизмом, коммунистическое дополнение к социал-демократической политике меньшего зла. Но так как никто не снял с повестки дня лозунг, согласно которому «основной удар» внутри рабочего класса должен был быть нанесен против социал-демократии, якобы «главной социальной опоры буржуазии», равно как в силе оставался боевой призыв к борьбе с «социал-фашизмом», то существовал определенный скепсис в отношении новой тактики. В течение первых четырех недель после выборов в Пруссии КПГ и исполняющий обязанности кабинет Брауна были избавлены от испытания на деле: новоизбранный ландтаг мог собраться на свое первое заседание самое раннее 24 мая 1932 г., и на этот же день прежнее правительство наметило свою формальную отставку{508}.
С начала мая появились намеки в пользу того, что и после 24 мая кабинет Брауна останется на своем посту. Хотя у рейхсканцлера Брюнинга не было принципиальных возражений против черно-коричневой коалиции, он ни в коем случае не хотел уступать национал-социалистам пост министра-президента Пруссии и контроль над прусской полицией. 31 апреля, непосредственно сразу же после своего возвращения с конференции по разоружению в Женеве, Брюнинг добился от руководства партии Центра принятия соответствующего решения, что внесло коррективы в позицию прусского отделения Центра, до этого ничего не противопоставившего требованию национал-социалистов, согласно которому НСДАП, как наиболее сильная партия ландтага должна была назначить министра-президента. Это сразу же существенно понизило шансы на создание черно-коричневой коалиции: сферы, в которые Центр не хотел допускать национал-социалистов, определяли, кто реально в действительности будет находиться у власти.
Но к этому моменту Гитлер уже знал лучше, чем сам Брюнинг, насколько шатким стало положение рейхсканцлера от Партии Центра. 28 апреля фюрер НСДАП получил возможность узнать из первых рук в ходе тайного разговора со Шлейхером, что командование рейхсвера больше не поддерживает Брюнинга. В такой ситуации черно-коричневая коалиция во главе с министром-президентом, не являвшимся национал-социалистом (кандидатом Брюнинга на этот пост был обер-бюргермейстер Лейпцига и рейхскомиссар по ценам Карл Гёрделер, бывший член ДНФП), вероятно, внесла бы свой вклад в укрепление позиции канцлера. 19 мая Гитлер констатировал, что он не будет содействовать разрешению прусского кризиса парламентским путем. Национал-социалистическое движение, заявил он, выступая перед фракцией НСДАП в прусском ландтаге, не для того боролось 13 лет, чтобы продолжать политику сегодняшней Германии в составе какой-либо коалиции{509}.
Признаки приближающегося правительственного кризиса стали заметны с конца апреля и с течением времени становились все более очевидными. 30 апреля Брюнинг вернулся с конференции по разоружению в Женеве практически с пустыми руками: стремление Германии к равноправию в военном отношении нашло понимание у министра иностранных дел США Стимсона, в меньшей степени — также у британского премьер-министра Макдональда, но не у французского премьер-министра Тардьё, который, принимая во внимание предстоящие выборы в Национальное собрание 1 и 8 мая, предпочел продемонстрировать несгибаемую твердость. Тардьё по причине якобы болезни горла даже фактически не принял участие в решающем раунде переговоров, состоявшемся с 26 по 29 апреля 1932 г.{510}
Среди почты, которая ожидала Брюнинга в Берлине, находилось письмо рейхсминистра экономики, адресованное рейхспрезиденту. Датированное 28 апрелем, оно содержало просьбу Вармбольда к канцлеру об отставке. В завуалированной форме министр назвал причину, которая побудили его к этому шагу: тщетность всех его попыток подвигнуть кабинет к проведению активной конъюнктурной политики. Так как Вармбольд пришел на министерский пост из правления «ИГ Фарбен», то напрашивался вывод, что его отставка означает не что иное, как отказ химической промышленности от поддержки Брюнинга. Для рейхсканцлера особенно досадным было то, что его кандидат в преемники Вармбольда, Карл Гёрделер (которого он, помимо этого, хотел также сделать вице-канцлером и министром-президентом Пруссии, а также избрал в качестве своего собственного преемника), не был готов стать новым министром экономики Германии. В конце концов выход из затруднительного положения был найден: 6 мая 1932 г. Гинденбург в очередной раз поручил исполнение обязанностей министра экономики статс-секретарю Тренделенбургу, который в качестве управляющего уже однажды возглавлял это министерство с июня 1930 по октябрь 1931 г.
Меньшее внимание общественности привлекла другая отставка: 2 мая Брюнинг принял с прощальным визитом статс-секретаря имперского министерства финансов Ганса Шеффера, одного из своих самых ближайших советников и откровенного критика. Шеффер принял решение подать в отставку, поскольку полагал, что он больше не в состоянии нести ответственность за финансовую политику рейха. Брюнингу удалось добиться того, чтобы статс-секретарь отсрочил свою отставку до 15 мая, освободив тем самым правительство от мучительных парламентских дебатов (время проведения сессии рейхстага было назначено с 9 по 12 мая). Но для посвященных намерение Шеффера было еще одним верным признаком того, что авторитет канцлера существенно ослаб{511}.
Наибольшую угрозу для Брюнинга несли в себе действия Шлейхера: шеф министерского бюро в министерстве рейхсвера с конца апреля работал в тесном сотрудничестве с национал-социалистами над свержением канцлера-католика. 26 апреля Шлейхер принял фюрера берлинских штурмовиков графа Хеллдорфа; 28 апреля и 7 мая он встречался с Гитлером. «У фюрера был решающий разговор с генералом Шлейхером, — записал в своем дневнике 8 мая 1932 г. Йозеф Геббельс. — При этом присутствовали некоторые господа из ближайшего окружения рейхспрезидента. Все идет хорошо. Фюрер весьма убедительно говорил с ними. Падение Брюнинга должно произойти уже в ближайшие дни. Рейхспрезидент откажет ему в своем доверии. План состоит в том, чтобы образовать президентский кабинет; рейхстаг будет распущен, все декреты будут отменены, мы получим свободу агитации и после этого покажем класс своей пропаганды».
Самое позднее начиная с 7 мая 1932 г. Шлейхер уже знал цену, которую Гитлер запросил за терпимое отношение НСДАП к новому, однозначно правому кабинету: новые выборы в рейхстаг и снятие запрета на деятельность СА. Рейхспрезидент охотно выслушал сообщения Шлейхера о его разговоре с Гитлером. Когда 9 мая Гинденбург высказал канцлеру свое пожелание встретиться в ближайшие дни со всеми партийными лидерами, за исключением коммунистов, то речь для него в первую очередь шла о беседе с Гитлером.
Брюнинг, раскрывший расчеты камарильи, сложившейся вокруг Гинденбурга, попросил рейхспрезидента отсрочить эти встречи на конец мая. В следующие дни рейхстаг голосами СДПГ должен был принять закон о предоставлении правительству полномочий на получение кредита, а в Женеве вскоре начинался очередной тур переговоров о разоружении, успех которых оказался бы в опасности, если бы получило широкое распространение впечатление, что в Германии в ближайшем будущем произойдет смена правительства. Зато после созыва 24 мая прусского ландтага как раз должен был наступить благоприятный момент для призыва рейхспрезидента к объединению всех политических групп между Центром и НСДАП. Сам Брюнинг выступал за такую коалицию в Пруссии, и он был готов по завершении конференции по вопросу репараций в Лозанне, которая должна была начать свою работу 16 июня, также дать дорогу образованию нового правительства рейха.
Так как Гинденбург настаивал, несмотря на все контраргументы, на своей немедленной встрече с партийными лидерами, канцлер пригрозил тут же подать в отставку. Вслед за этим рейхспрезидент уступил и заявил о своем согласии перенести встречи на время после 24 мая. Брюнинг в очередной раз выиграл время, но теперь определенно знал, что дни его канцлерства сочтены{512}.
9 мая, когда рейхспрезидент принимал рейхсканцлера, началась четырехдневная сессия рейхстага. Ее первой кульминационной точкой стала сравнительно умеренная, даже конструктивная речь Грегора Штрассера, руководителя политической организации НСДАП, произнесенная 10 мая. Ее центральной темой стала рабочая занятость. Всем бросилось в глаза, что Штрассер подчеркнуто дружелюбно отнесся к Свободным профсоюзам, отделив их от «догматически одержимого, частично находящегося под интеллектуальным влиянием чуждой расы руководства социал-демократической партии». Он даже процитировал, когда высказался в пользу «продуктивного выделения дополнительных кредитов», работы Владимира Войтинского, не упомянув, однако, что этот эксперт профсоюзов по экономической конъюнктуре был евреем. Крылатым стало замечание Штрассера о «большой антикапиталистической тоске», которая распространяется среди немецкого народа и которая сознательно или бессознательно уже охватила, возможно, 95 % населения.
Было очевидно, что национал-социалисты, до этого завоевавшие на свою сторону преимущественно протестантские средние слои города и деревни, теперь усиленно пытались заполучить голоса рабочих. По мнению большинства наблюдателей, второй человек в НСДАП преследовал своей политически зрелой речью еще и другую цель: он хотел навести мосты к Центру, поскольку без этого на обозримое будущее не было возможности сформировать парламентское большинство.
Но в газетных статьях на следующий день царило имя Грёнера, а не Штрассера. У министра рейхсвера и исполняющего обязанности министра внутренних дел приключился весьма неудачный день. Из-за фурункула на лбу он должен был носить повязку, помимо этого, его сильно лихорадило. Депутат — национал-социалист Герман Геринг, кавалер ордена Pour le Mérite за военные заслуги, бросил вызов Грёнеру, набросившись на него в своей речи, в которой, если верить более позднему свидетельству Брюнинга, он использовал доверительную информацию из министерства рейхсвера, полученную от Шлейхера. Грёнер, и без того плохой оратор, позволил втянуть себя в импровизированную перепалку, в ходе которой он попытался защитить запрет, наложенный на деятельность СА. Речь министра практически захлебнулась в потоке злорадных выкриков из рядов национал-социалистов, его рассуждения едва ли можно было понять и в конце концов заседание было прервано.
«Он сам пропел себе надгробную песню», — записал Геббельс в своем дневнике, отнюдь ничего не преувеличивая. «Катастрофическое впечатление от речи везде и повсюду, — отмечал автор другого дневника, статс-секретарь рейхсканцелярии Герман Пюндер, — например, даже у очень спокойных и лояльно настроенных лиц, сидящих на скамье правительства, таких как министры Йоэль, Шетцель и Шланге, у статс-секретарей Шлегельбергера, Цвайгерта и, собственно говоря, у всех остальных».
Депутаты от Консервативной народной партии[56] потребовали от Брюнинга отставки министра непосредственно вслед за выступлением Грёнера. Утром 11 мая 1932 г. Шлейхер проинформировал Пюндера о том, что если Грёнер не уйдет теперь, то он, Шлейхер, равно как и другие ведущие генералы министерства рейхсвера, тотчас же подаст прошение об отставке. Пюндер предложил вместо этого отправить Грёнера в продолжительный отпуск, что поддержал также Брюнинг, но с этим планом не согласился сам «дважды министр» Грёнер. Он, со своей стороны, был готов подать в отставку с поста министра рейхсвера, но хотел сохранить за собой министерство внутренних дел. Но для этого он должен был сначала получить назначение на этот пост. Ведь в состав правительства Грёнер входил в качестве министра рейхсвера, и именно в этом качестве ему было поручено 9 октября 1931 г. исполнять обязанности главы министерства внутренних дел.
Решение о дальнейшей судьбе Грёнера еще не было принято, когда Брюнинг на третий день ведения дебатов взял слово для выступления с большой речью. Рейхсканцлер выразил частично свою критику, частично согласие с высказываниями Штрассера, сделанными за день до этого, но прежде всего его речь была посвящена внешнеполитическим вопросам. Он потребовал равноправия Германии в военном отношении, и, со ссылкой на предстоящую конференцию в Лозанне, полного прекращения выплаты репараций. Он предостерег немцев от того, чтобы они не пали духом в последнюю минуту, и под громовые аплодисменты большинства завершил свою речь боевым призывом: «Не играет никакой роли, какие слухи они (имелись в виду национал-социалисты) распространяют обо мне по стране — это меня совершенно не волнует. Если бы я поддался им, то я совершил бы самую тяжелую ошибку, которую только можно сделать в данный момент. Я также утратил бы внутриполитическое спокойствие, которое, дамы и господа, является абсолютно важнейшим условием успеха на последних ста метрах перед финишем».
12 мая 1932 г. было днем голосования парламента, в этот же день произошла потасовка в ресторане рейхстага. На капитан-лейтенанта в отставке Гельмута Клотца, бывшего национал-социалиста, перешедшего в лагерь социал-демократов, который посредством частных писем информировал общественность о гомосексуальности главы СА Эрнста Рема, было совершено нападение со стороны национал-социалистов, в котором также участвовали депутаты рейхстага. В итоге Клотца сильно избили в фойе. Президент рейхстага Лёбе вызвал полицию, которой удалось во время получасового перерыва заседаний идентифицировать в качестве нападавших четырех депутатов от НСДАП. То, что полицейскими подразделениями командовал начальник берлинской полиции Бернгард Вайс, еврей по национальности (настойчиво именовавшийся «Исидором» в геббельсовском «Ангрифе»), дало национал-социалистам повод для неистовых оскорблений.
Внесенный правительством законопроект о погашении долговых обязательств и кредитных полномочиях был принят рейхстагом до инцидента. Еще более широкую поддержку получил, несомненно, противоречивший конституции, но тем не менее весьма популярный законопроект Центра, предусматривавший принудительное увольнение женщин-чиновниц, если только обеспечение их семей осуществлялось иным путем. После перерыва в заседании голосами правительственных партий и СДПГ были отклонены запросы о вынесении вотума недоверия кабинету Брюнинга, внесенные НСДАП, ДНФП и КПГ. Дальнейшие голосования не проводились, хотя были также поданы запросы о вынесении вотума недоверия в отношении министров Шиле и Шланге-Шёнингена. После того как президент Лёбе по завершению очередной паузы запретил четырем депутатам от НСДАП, подозреваемым в совершении преступления, принимать участие в заседаниях рейхстага в течение 30 дней, последние отказались покинуть зал заседаний. Вслед за этим Лёбе прервал заседание на неопределенный срок. В протоколах зафиксировано точное время: 14.43{513}.
Дело Грёнера к этому моменту все еще не было решено. И хотя между тем уже имелось заявление генерала, согласно которому он изъявлял готовность оставить пост министра рейхсвера и полностью сосредоточиться в будущем на министерстве внутренних дел, Гинденбург хотел полного разрыва с Грёнером. В результате он поручил Брюнингу ни в коем случае не предпринимать какие-либо персональные изменения в правительстве в то время, пока рейхспрезидент будет проводить праздничный отпуск на Троицу в Нейдеке. Во время этого разговора, состоявшегося 12 мая, непосредственно перед отъездом Гинденбурга в Восточную Пруссию, канцлер все еще не мог представить кандидатуру на пост министра рейхсвера. Шлейхер, которому в тот же день было предложено занять должность Грёнера, пока еще не дал канцлеру ответа.
Сообщение о том, что Грёнер уходит в отставку с поста министра рейхсвера, было повсеместно воспринято как начало конца кабинета Брюнинга. Согласно публикации в «Форвартс», циркулировали слухи о том, что причиной падения Грёнера стал «ультиматум генералов». «Франкфуртер Цайтунг» видела причину «частичной» отставки Грёнера в «обратном воздействии запрета на СА на настроения кругов, от которых зависело руководство рейхсвера». У национал-социалистов была причина для ликования. «Грёнер подал в отставку с поста министра рейхсвера, — записал Геббельс в своем дневнике. — Это первый успех. Он попал в силки, расставленные им самим. А мы потом только затянули петлю»{514}.
В то время как Гинденбург проводил свой отпуск в Восточной Пруссии, кабинет подготовил новое чрезвычайное постановление, касавшееся экономической и социальной политики. Его содержание в целом было уже определено к 21 мая. С одной стороны, снова существенно должны были быть урезаны социальные пособия. Так, срок попечения получателей основного пособия по безработице снижался с 20 до 13 недель, срок получения следующего вида пособия — кризисного обеспечения — повышался с 38 до 45 недель, таким образом, общее время выплаты пособий осталось прежним — 58 недель.
Но претендовать на получение кризисного обеспечения мог теперь только тот, кто доказал свое бедственное состояние. Также серьезно сокращались размеры основного пособия, кризисного обеспечения и благотворительной помощи общин — низшей ступени социальной поддержки безработных.
С другой стороны, государство хотело кое-что предпринять для создания рабочих мест, при этом правительство понизило изначально выделявшуюся на эти цели сумму с одного миллиарда до 135 млн рейхсмарок, источником поступления которых частично должен был выступить государственный бюджет, частично они должны были быть получены с помощью рейхсбанка. Центрами тяжести программы создания рабочих мест были сельские поселения и поселения на городских окраинах, улучшение почв, дорожное строительство и сооружение водных путей. Устроителем общественных работ выступала организация «Добровольная трудовая повинность», что давало правительству существенную экономию, поскольку последняя имела право выплачивать безработным заработную плату существенно ниже тарифов и преимущественно в виде продуктов питания. В итоге предусмотренные правительством мероприятия не заслуживали титула «Программы по созданию занятости» и служили прежде всего одной цели — сделать политически осуществимым продолжение и усиление дефляционного курса{515}.
Тесно связанной с планами по созданию рабочих мест была также переселенческая политика. Ее неутомимыми сторонниками в правительстве выступали министр труда Адам Штегервальд и министр финансов Герман Дитрих. Бывший вожак христианских профсоюзов Штегервальд с давних пор полагал, что индустриализация Германии переросла нормальные размеры, и с этой бедой можно справиться только путем обратного массового переселения из городов в деревню. С этой точки зрения массовая безработица была только симптомом болезни, которая называлась сверхиндустриализацией. К таким же выводам пришел и Герман Дитрих, застрельщик борьбы за создание небольших пригородных поселений. Уже с начала февраля 1932 г. они оба оказывали давление на Ганса Шланге-Шёнингена, рейхскомиссара по оказанию помощи восточным землям, чтобы тот обратил свою энергию не только на спасение погрязших в долгах дворянских поместий, но и на заселение малолюдных аграрных областей востока Германии.
До этого времени Шланге-Шёнинген наделе проводил политику, которая в первую очередь шла на пользу крупным хозяйствам. Его первое чрезвычайное постановление от 16 ноября 1931 г. предоставляло землевладельцам такую защиту от судебных исков, о которой крестьяне могли только мечтать. Декрет о списании задолженности сельского хозяйства от 6 февраля 1932 г. предусматривал, что кредиторы должны будут смириться с «извинительными письмами Восточной помощи», и это также было мерой, которая в большей степени пошла на пользу крупным хозяйствам, чем мелким. Но, в принципе, Шланге-Шёнинген был полностью убежден в необходимости усиленного расселения, в котором он видел, также как Штегервальд и Дитрих, действенное, хотя и не спасительное средство для преодоления безработицы.
9 мая 1932 г. Шланге предложил к рассмотрению кабинета проект чрезвычайного постановления, возникшего в результате длительных консультаций между инстанциями, в котором на первом плане находилась идея устройства поселений. Рейхскомиссар по оказанию помощи восточным землям уполномочивался скупать для государства земельные участки, владельцы которых были больше не в состоянии выплатить долги. Процедура осуществлялась либо путем прямой покупки без посредников, либо путем принудительной распродажи с торгов. Эти участки государство могло использовать для организации крестьянских поселений. Кабинет принял соответствующее решение 20 мая в слегка измененном виде. Спорным оставался только вопрос компетенции: дело организации поселений относилось к ведению рейхсминистра труда, который однако в конкретных случаях должен был согласовывать свои действия с комиссаром по оказанию помощи восточным землям. 21 мая Штегервальд и Шланге пришли к договоренности, в результате которой победителем вышел рейхскомиссар{516}.
В тот же день общественность была проинформирована об этих планах правительства посредством коммюнике, автором которого выступил статс-секретарь Пюндер. Вслед за этим Ландбунд развязал широкую кампанию против проекта правительства. Самый большой из сельскохозяйственных головных союзов прочно находился с осени 1930 г. в руках «национальной оппозиции», а с декабря 1931 г. в его состоящий из четырех членов президиум наряду с тремя членами ДНФП входил также ведущий политик-аграрий от НСДАП. При такой политической ориентации Ландбунд должен был воспринять декрет об организации поселений почти как подарок небес: правительство Брюнинга дало ему в руки аргумент, который позволял обвинить кабинет в покушении на сложившиеся отношения собственности.
У этих протестов был адресат, о котором было известно, что он всегда открыт для забот и пожеланий восточно-немецкого сельского хозяйства: Пауль фон Гинденбург. В то время как президент отдыхал в имении Нейдек, к нему с письмами наряду с другими обратились президент Ландбунда граф Калкрейт, президент Немецкого сельскохозяйственного собрания Эрнст Брандес, землевладелец Вейс из Гросс-Плауена, а также отделения Ландбунда, расположенные в пограничной области Позен-Вестпройсен и Саксонии.
Тон этих писем был одинаковым. Право на проведение государственными органами принудительных распродаж является, как формулировал директор Восточно-прусского сельскохозяйственного общества барон фон Гайл, «дальнейшим вмешательством и новым шагом государственного социализма». Оглашение проекта, писал он далее, вызвало большое беспокойство среди широких сельскохозяйственных кругов Востока и средних городских слоев: «Усталость душ на Востоке, к сожалению, прогрессирует. Она постепенно оказывает воздействие на силу сопротивляемости тех кругов, которые до сего времени были носителями национальной воли к сопротивлению против Польши. Это наблюдение касается также и военных. В это критическое время необходимо избегать всего, что может способствовать ослаблению воли к сопротивлению».
Эти прошения быстро оказали ожидаемое действие. 25 мая Гинденбург через Мейснера проинформировал Шланге о том, что он не может согласиться с декретом в его настоящей редакции. То, что особенно претило рейхспрезиденту, являлось на самом деле сердцевиной проекта: право государства принудительно распродавать землевладения даже без обращения со стороны кредиторов. Гинденбург потребовал, чтобы в принятии подобных решений участвовали соответствующие корпоративные организации сельского хозяйства. Это предложение было нацелено на то, чтобы лишить проект Шланге его остроты{517}.
Мейснер, вернувшийся 26 мая 1932 г. в Берлин после короткого визита в Нейдек, привез с собой сообщение от Гинденбурга и для Брюнинга. В нем рейхспрезидент писал о том, что, как и прежде, испытывает уважение к рейхсканцлеру и стремится, насколько это вообще возможно, сохранить его на посту. Но само правительство рейха должно быть реорганизовано вправо за счет включения таких деятелей, как Шлейхер и Гёрделер, но без участия национал-социалистов. Если же в Пруссии будет сформировано правительство с участием национал-социалистов (такой сценарий развития событий Гинденбург весьма приветствовал), то это могло бы, по его мнению, подвигнуть партию Гитлера к проведению политики «толерантности» по отношению к правому имперскому правительству. Что касается Грёнера, то Гинденбург не хотел его видеть в правительстве вообще и в качестве министра внутренних дел также.
Итак, Гинденбург был полон решимости как можно скорее сформировать правое правительство. Рейхспрезиденту должно было быть ясно, что эту цель невозможно достигнуть без смены канцлера. Брюнинг мог оказаться на посту главы правого правительства только в том случае, если бы он был готов смириться с потерей своего «лица», т. е. фактически совершить политическое самоубийство. От отставки канцлера Гинденбурга до сего времени удерживала только мысль о лозаннской конференции по репарационному вопросу. Однако рейхспрезидент полагал, что Брюнинг сможет добиться успеха на этих переговорах также и в том случае, если он будет вести их в статусе министра иностранных дел. О подобных идеях, витавших в президентском окружении, статс-секретарь Мейснер сообщил депутату рейхстага от немецких националистов Кватцу уже 6 мая. Но ничего не свидетельствовало в пользу того, что Брюнинг был готов принять подобное предложение. Тот политический авторитет, которым он пользовался у центристов и левых, он наверняка утратил бы как в качестве министра иностранных дел правительства правых националистов, так и в качестве его канцлера.
В Пруссии события также развивались не совсем так, как представлял себе Гинденбург. 24 мая, вдень, когда новоизбранный ландтаг собрался на свое организационное заседание, правительство Брауна формально заявило о своей отставке. 25 мая большинство ландтага избрало своим президентом национал-социалиста Керля. Своим выбором он был обязан фракции Партии Центра, воздержавшейся при голосовании. В результате договоренности с Брюнингом депутаты Центра выполнили неписаный, однако ни в коем случае не обязательный закон, согласно которому президент избирался из рядов сильнейшей фракции. Но выбор в пользу Керля еще не был признаком того, что намечалось широкое черно-коричневое соглашение. «То, что в Пруссии проблема будет решена с участием нацистов, является крайне сомнительным, или, по крайней мере, все это затянется еще на месяцы», — записал в своем дневнике Пюндер 26 мая по результатам беседы между Брюнингом и Мейснером. «Не откладывать сейчас развязку в рейхе, учитывая также Лозаннскую конференцию! Но если не будет найдено решение в Пруссии, то тогда конечно же не будет и поддержки (со стороны национал-социалистов. — Г. В.) в рейхе в целом. После этого рейхсканцлер [остался] со мной наедине. Он серьезно задумывается о своей полной отставке, чтобы возложить ответственность на правых. Тогда не может быть и речи о посте министра иностранных дел. Он еще не знает, должен ли он предложить на рассмотрение чрезвычайное постановление. Хочет принять решение об этом на свежую голову. В воскресение (29 мая. — Г. В.) его решающий докладу рейхспрезидента»{518}.
На самом деле у Брюнинга не было повода для оптимизма. Лучше чем кто-либо другой он знал, что до прорыва в репарационном вопросе еще далеко. Когда французский посол Франсуа-Понсе завел разговор по поводу пассажа из недавней речи канцлера в рейхстаге, вызвавшего самое большое внимание, а именно «о последних ста метрах, отделяющих нас от цели», Брюнинг осадил его: «При оценке расстояния до цели все зависит от общей протяженности пути». 27 мая Брюнинг в ходе конфиденциального разговора заявил о том, что в Лозанне Германия должна потребовать отмены репараций. «Но едва ли удастся тотчас же добиться осуществления этого требования, по меньшей мере, еще не на этой конференции. Противная сторона не готова признать, что Германия и в будущем не будет больше в состоянии изыскивать избыточные суммы для осуществления репарационных платежей». При таком пессимистическом отношении канцлер едва ли мог рассчитывать на то, что одной ссылки на Лозанну будет достаточно, чтобы лишить Гинденбурга желания произвести быструю смену правительства.
27 мая общественность еще ничего не знала о мрачных прогнозах Брюнинга, зато она была поставлена в известность о решении фракции немецких националистов в рейхстаге в отношении декрета о поселениях. За два дня до возвращения Гинденбурга в Берлин партия Гугенберга приступила к нанесению самого массированного удара по политике правительства Брюнинга. «Путь, которым намеревается идти правительство рейха вместе с этим декретом, представляет собой не что иное, как законченный большевизм», — говорилось в резолюции националистов. «Этот декрет не принесет помощи никому, ни собственникам и кредиторам, ни государству и народу. Но он чудовищным образом подрывает все основы права собственности, гарантированные конституцией. Он умножит хозяйственную нужду города и деревни, он изгонит тысячи людей из их домов; но прежде всего он усилит чувство правовой незащищенности жителей немецкого Востока перед лицом произвола их собственного правительства и, таким образом, ослабит такую важную сегодня силу духовного сопротивления немцев, живущих на подверженном опасности Востоке».
Поскольку Гинденбург не хотел допускать национал-социалистов к министерским портфелям, он не смог бы добиться корректировки политического курса вправо без содействия немецких националистов. Поэтому самое позднее после 27 мая у него уже не было иного пути как отказаться поставить свою подпись под декретом о поселениях. Со своей стороны имперский комиссар по делам Востока не видел больше возможности для достижения компромисса. 27 мая Шланге-Шенинген сообщил по телефону Мейснеру о своих опасениях: «Меня здесь торпедируют восточно-прусские латифундисты, которые воздействовали в Нейдеке на господина рейхспрезидента». Ходили слухи, что Гинденбург охарактеризовал его, Шланге, как «аграрного большевика». В заключение Шланге заявил, что если рейхспрезидент хочет увидеть его заявление об отставке, то он его незамедлительно получит.
И хотя Мейснер отрицал, что Гинденбург так уничижительно высказался о рейхскомиссаре, Шланге еще в тот же день, согласовав свои действия с Брюнингом, написал письмо, в котором поставил рейхспрезидента перед выбором: или тот должен был заверить его в своем полном доверии, или отправить в отставку. Этим решением Шланге связал судьбу кабинета со своей судьбой: правительство не могло позволить себе третий министерский кризис в течение одного месяца и должно было или выстоять, или пасть вместе с декретом о поселениях{519}.
В воскресение 29 мая в 11 утра, в соответствии с предварительной договоренностью, состоялся разговор между рейхспрезидентом и рейхсканцлером. Брюнинг, который кое-что знал об интригах камарильи, однако далеко не все, отправлялся на эту встречу, по свидетельству Пюндера, «не таким агрессивным и не таким уверенным». Гинденбург принял его, как позднее описывал Брюнинг в своих воспоминаниях, подчеркнуто холодно. После того как канцлер еще раз изложил принципы своей политики, в том числе рассказав о своих усилиях, направленных на поворот курса вправо, который сначала должен был осуществиться в федеральных землях, а потом и в рейхе, рейхспрезидент заговорил с ним в «резком, грубом тоне». Он заявил: «Мы слышали совсем другие мнения касательно вашей склонности к движению вправо». После этого Гинденбург зачитал рукописную записку примерно следующего содержания: «1. Правительство по причине своей непопулярности не получит от меня больше разрешения издавать новые декреты. 2. Я лишаю правительство права предпринимать какие-либо кадровые изменения в своем составе».
Согласно его воспоминаниям, Брюнинг ответил: «“Если я правильно понял только что зачитанные требования, то Вы, господин рейхспрезидент, желаете общей отставки всего кабинета”. Ответ рейхспрезидента: “Именно так. Правительство должно уйти, т. к. оно непопулярно”. Я заявил: “Завтра утром я соберу кабинет, который примет решение о своей полной отставке”. Рейхспрезидент: “Я прошу, чтобы это случилось как можно скорее”. Взяв себя в руки, я спокойно ответил, что сам рассматриваю как государственную необходимость то, чтобы новый кабинет был образован как можно скорее. “Я могу завтра утром немедленно передать Вам прошение правительства об отставке”. Рейхспрезидент: “Сделайте это”».
Когда Гинденбург в завершение разговора потребовал от Брюнинга остаться в новом правительстве в качестве министра иностранных дел, тот ответил отказом. Согласно записям Пюндера, которые он сделал во второй половине дня 29 мая на основании рассказа Брюнинга, канцлер заявил, что «для него подобное участие является невозможным, уже исходя из его отношения к избирателям рейхспрезидента». «Он сказал, что нельзя спустя всего лишь несколько недель таким образом выражать свою любовь и благодарность к ним. Президент, казалось, пропустил мимо ушей этот весьма четкий намек… Я едва ли должен в этих строках упоминать о том, что рейхсканцлер, хотя и не дал вырваться своим чувствам наружу, был, с полным правом, внутренне чрезвычайно возмущен этим холодным обращением президента».
Утром следующего дня 30 мая Брюнинг перед последним заседанием правительства провел ряд бесед, в том числе и с Отто Велсом. Председатель социал-демократов заверил канцлера в том, что его партия готова принести дальнейшие жертвы, если Брюнинг останется на своем посту. В 10 часов канцлер сообщил кабинету о разговоре, который у него состоялся днем ранее с Гинденбургом. Все министры поддержали решение Брюнинга, согласно которому в сложившейся ситуации отставка правительства была неизбежной.
Последовавший вслед за этим разговор канцлера с рейхспрезидентом продолжался лишь несколько минут. «Время для доклада было первоначально назначено после парада морской стражи Скагеррака. Но в последний момент его изменили, — писал в своих мемуарах Брюнинг. — Мне было назначено на 11.55. В 11.54 меня ввели к рейхспрезиденту. Я вручил ему прошение об отставке. Несколько вежливых слов с обеих сторон. Через сад уже доносилась музыка матросского караула со стороны Гогенцоллернштрассе. Я поднялся. Рейхспрезидент сказал: “Я должен отправить Вас в отставку ради своего имени и своей чести”. Ответ: “Господин рейхспрезидент, у меня также есть честь и есть имя, которые я должен защищать перед лицом истории!” Секунды молчания, звуки музыки становились все громче. Я сказал: “Господин рейхспрезидент, я должен сейчас проститься, чтобы Вы своевременно смогли оказаться на месте во время развода караула”».
Гинденбург предпринял еще одну последнюю попытку уговорить Брюнинга остаться в качестве министра иностранных дел. Канцлер снова ответил отказом. После этого Брюнинг сказал: «“Я надеюсь только на то, господин рейхспрезидент, что Ваши советники не заведут Вас на путь нарушения конституции”. Рейхспрезидент бросил на меня пронзительный взгляд. Уже стучали в дверь. Очевидно, кто-то озаботился тем, что беседа длится слишком долго. На самом деле она заняла три с половиной минуты. Я молча поклонился, вышел в переднюю и пошел назад через сад, в то время как президент появился в воротах и военный оркестр приветствовал его музыкой»{520}.
Падение Брюнинга было знаменательной исторической вехой. 30 мая 1932 г. завершилась умеренная фаза президентской системы правления. Ее ярко выраженным признаком, начиная с октября 1930 г., была политика «толерантности», осуществлявшаяся социал-демократией в отношении правительства рейха. Самая большая республиканская партия поддерживала кабинет Брюнинга, руководствуясь двумя целями: воздвигнуть заслон на пути формирования еще более правого правительства и сохранить в Пруссии правительство Веймарской коалиции с участием Центра и Немецкой государственной партии. В результате возникла взаимная зависимость: СДПГ не могла свергнуть Брюнинга, не поставив тем самым под удар Брауна; Партия Центра, другая значительная республиканская сила, не могла расторгнуть прусскую коалицию, т. к. в этом случае пострадало бы канцлерство Брюнинга.
Перед лицом критики справа Центр защищал правящий союз в Пруссии, заявляя, что тем самым он удерживает социал-демократию «от совместного похода рука об руку с коммунистами». И в самом деле, начиная с осени 1930 г. СДПГ выпала из рядов оппозиции, что дало шанс национал-социалистам представлять себя как оппозиционную силу правее коммунистов, а также облегчило КПГ переманивание на свою сторону недовольных избирателей СДПГ. Социал-демократам не оставалось ничего другого, как только поддержка Брюнинга, если они не желали отказываться от власти в Пруссии. Однако одновременно они выпали из числа участников состязания за внепарламентскую мобилизацию масс. Для прусской социал-демократии обрушился весь миропорядок, когда 24 апреля 1932 г. правительство Брауна утратило парламентское большинство. СДПГ оставалась, по-видимому, только одна печальная альтернатива: или вступить в борьбу с черно-коричневым кабинетом обычными парламентскими методами, или с молчаливого попустительства коммунистов и далее оставаться у власти в качестве управляющего делами кабинета меньшинства Брауна{521}.
Сделка между Брюнингом и социал-демократией была таким образом не только условием существования умеренной президентской системы, но и ее ахиллесовой пятой. Политические и социальные уступки, за счет которых канцлер Центра приобретал поддержку со стороны СДПГ, уже давно воспринимались силами правее правительственного лагеря как непомерно высокая цена. Альтернатива этому варианту президентской системы начала вырисовываться после того, как НСДАП приобрела доверие посредством своих заверений об уважении легальности. В той же мере, в какой национал-социалисты становились массовым движением правых, у части старых элит росла склонность к тому, чтобы привести партию Гитлера к государственной власти как посредством участия в правительствах федеральных земель, а именно в Пруссии, так и посредством некого «пакта о терпимости» — в рейхе. Таким образом, политика «толерантности» в определенной мере поменяла свои полюса слева направо, при этом НСДАП в отличие от СДПГ при Брюнинге теперь действительно была предназначена «ведущая» роль.
Брюнинг также стремился самое позднее начиная с осени 1931 г. к тому, чтобы интегрировать национал-социалистов в политическом отношении. Но тем не менее он установил для них высокий барьер на пути к государственной власти: НСДАП должна была оставаться на почве конституции и в ее руки не должны были попасть главные властные структуры: полиция и рейхсвер. Эти требования были для нацистов, если соразмерять их с ожиданиями Гитлера, не чем иным, как квадратурой круга. Традиционные правые формулировали свои условия допуска национал-социалистов к власти более расплывчато. Точно можно быть уверенным только в том, что Гинденбург и его камарилья и не думали весной 1932 г. о том, чтобы доверить гитлеровскому движению ключевые позиции во власти. Они готовы были приветствовать национал-социалистов как младших партнеров, но не в качестве своих политических наследников.
Герман Дитрих, вице-канцлер в правительстве Брюнинга, видел «глубокие причины» отставки канцлера от Центра, как он заявил об этом 12 июня 1932 г. президиуму Немецкой государственной партии, в том, что «слой населения, не имевший прежде в государстве никакого влияния, а именно старое пруссачество, снова намеревается вернуть себе власть». Делая этот вывод, Дитрих ссылался на свой разговор со Шлейхером. Крупные прусские аристократы-землевладельцы в действительности представляли в своем большинстве самых решительных врагов Брюнинга. То, что не нравилось Гинденбургу в его первом «президентском» канцлере, было большей частью эхом разговоров рейхспрезидента с прусскими соседями по поместью, в том числе с его другом Элардом фон Ольденбург-Янушау.
И все же вердикт Дитриха был верен только отчасти. Во-первых, юнкеры оказывали сильное политическое воздействие на власть отнюдь не с весны 1932 г. Напротив, привилегией прямого доступа к Гинденбургу они пользовались с момента его первого избрания в 1925 г., а в результате перехода к президентской системе в марте 1930 г. значимость такого вида неформального участия во власти сильно повысилась. Во-вторых, остэльбские аграрии не были единственной фракцией камарильи, которая могла занести падение Брюнинга в свой актив. План смены правительства был разработан в апреле 1932 г. руководством рейхсвера во главе с генералом фон Шлейхером. Глава министерского бюро в министерстве рейхсвера разжег кризис вокруг запрета СА, чтобы сначала свалить Грёнера, а потом и Брюнинга. Шлейхер вступил в тайные переговоры с Гитлером и оговорил условия, на которых НСДАП была готова поддержать правое правительство: снятие запрета с СА и СС, роспуск рейхстага и новые выборы. Именно он убедил Гинденбурга одобрить новую расстановку сил, а в конце концов также представил ему наследника Брюнинга. Таким образом, у генерала были все причины скрывать от Дитриха свою истинную роль в свержении канцлера.
В то время как Гинденбург проводил на Троицу свой отпуск в Нейдеке, по меньшей мере один из его соседей узнал из первых рук, что рейхспрезидент в ближайшее время расстанется со своим канцлером. «С кабинетом Брюнинга покончено», — писал 21 мая «старый Янушауец», еще до получения им сообщений о судьбе «Декрета о поселениях», адресуясь к барону фон Гайлу. Тогда еще было неясно, когда именно должна была состояться смена канцлера, т. к. Гинденбург еще раздумывал о том, не должен ли он, прежде чем отстранить Брюнинга отдел, дождаться исхода «репарационной» конференции в Лозанне. Кампания против «Декрета о поселениях» и ультимативно сформулированная резолюция немецких националистов поставили рейхспрезидента в позицию «принуждения к ходу». Если он не хотел рисковать поддержкой тех сил, на которые должно было опереться новое правительство, он должен был действовать незамедлительно. То обстоятельство, что Брюнинг вынужден был покинуть свой пост уже в конце мая, и в самом деле было обусловлено давлением со стороны именитых представителей «старого пруссачества»{522}.
Ни об одном из канцлеров Веймарской республики нельзя сказать с большим основанием, чем о Брюнинге, что его образ, искаженный симпатией или ненавистью партий, не устоялся в исторических оценках. Одни расценивают его как человека, который систематически подрывал основы немецкой демократии, став тем самым политиком, невольно проложившим для Гитлера путь к власти. Другие видят в нем представителя консервативной альтернативы как потерпевшей крах парламентской системе, так и национал-социалистической диктатуре. Согласно последней интерпретации политика Брюнинга была исторически необходимой на длительное время, и только падение канцлера стало началом пути к катастрофе.
Бесспорным является то, что к моменту, когда 30 марта 1930 г. Брюнинг стал рейхсканцлером, парламентская демократия Веймара уже потерпела фиаско. После распада Большой коалиции переход к открытой президентской системе правления был только вопросом времени. Социал-демократическая политика «толерантности» тормозила процесс обособления исполнительной власти вплоть до падения Брюнинга, что вызывало беспрестанное возмущение у сторонников авторитарного государства. С этой точки зрения процесс свертывания веймарского парламентаризма продолжался вплоть до конца мая 1932 г.
Жесткий дефляционный курс Брюнинга основывался вплоть до второй половины 1931 г. на широком общественном консенсусе. Не только буржуазный правительственный лагерь, но и социал-демократия поддерживала необходимость последовательной политики экономии, т. к. только таким образом можно было исправить последствия нездоровой «экономики взаймы», практиковавшейся в предыдущие годы. В пользу самой жесткой экономии говорило также то, что о ревизии плана Янга невозможно было даже помыслить, если бы государство выделяло щедрой рукой средства для повышения рабочей занятости.
Только с наступлением нового 1932 г. появилась возможность для принципиальной корректировки курса. После того как американский конгресс ратифицировал мораторий Гувера, а особый базельский комитет охарактеризовал план Янга как устаревший, Брюнинг мог бы перейти к более активной конъюнктурной политике. Но его приоритеты были расставлены иначе: на первом месте стояла полная отмена репараций, и ради достижения этой цели он продолжил политику целенаправленной депрессии. Кредиторы Германии должны были видеть, в каком направлении они гонят Германию: в направлении массовой нищеты и растущего политического радикализма{523}.
Страны-победительницы внесли репарациями существенный вклад в обострение экономического и политического кризиса в Германии. Однако только репарациями нельзя объяснить, почему Брюнинг отказался использовать расширившийся простор для действий в сфере экономики, которым он располагал начиная с 1932 г. Изменение прежней политической линии стало невозможно для Брюнинга в силу его ярко выраженного национализма, с помощью которого он стремился доказать себе и своим соотечественникам, что католики являются такими же хорошими немцами, как и протестанты. С другой стороны, очевидно, что Гинденбург и его советники вряд ли приняли бы другую, более «гибкую» позицию Брюнинга по вопросу репараций. Предшественник Брюнинга, Герман Мюллер, оставался на своем посту до конца марта 1930 г. только потому, что авторитетная часть старых руководящих слоев была весьма заинтересована в том, чтобы Большая коалиция позволила получить плану Янга поддержку парламентского большинства. Брюнинг мог бы продлить время своего канцлерства весной 1932 г., если бы заявил, что ни у какого другого канцлера не будет таких хороших шансов, как у него, раз и навсегда расправиться с планом Янга. Как только он утратил возможность воздействовать на рейхспрезидента этим аргументом, он должен был уйти.
Парадоксальным образом Брюнинг был одновременно самым сильным и самым слабым канцлером во всей истории Веймарской республики: наисильнейшим, потому что он был более независим от рейхстага, чем все его предшественники, и наислабейшим, потому что еще ни один глава правительства не зависел от благосклонности рейхспрезидента в такой степени, как он. В конечном итоге всегда имело вес не то, к чему стремился Брюнинг, а то, что считали необходимым рейхспрезидент и его окружение. Вопрос о том, работал ли или нет Брюнинг над восстановлением монархии Гогенцоллернов во время своего канцлерства, имеет лишь ограниченный исторический интерес. Зависимость от Гинденбурга с самого начала лишила Брюнинга возможности стать архитектором «консервативной альтернативы». К чему стремилась камарилья, едва ли может быть адекватно описано с помощью термина «консервативный». Планы тех, кто имел доступ к президентскому уху, сводились к построению авторитарного государства, в котором воля масс должна была проявляться лишь приглушенно. Главной несущей конструкцией такого режима должен был стать теперь не парламент, а рейхсвер.
Отставка Брюнинга существенно приблизила к цели сторонников выхода из кризиса авторитарным путем. Если бы для Гинденбурга речь шла о том, чтобы сохранить от Веймара столь много, сколько возможно, он должен был бы крепко держаться за своего канцлера, к которому терпимо относился рейхстаг. Очередные выборы в рейхстаг должны были состояться только в сентябре 1934 г., и до этого времени экономическая ситуация могла бы улучшиться, а радикализм — пойти на убыль. Но на повестке дня окружения Гинденбурга стояли не сохранение и реформирование демократии, а ее дальнейший демонтаж. Для достижения этой цели канцлер из рядов правых националистов мог быть на деле гораздо полезнее, чем политик правого центра, такой как Генрих Брюнинг{524}.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги