Военный дневник. Год второй

1 НОЯБРЯ (616 ДЕНЬ)

Ноябрь… В отличие от октября, он… А, ладно! Что тот месяц, что этот.

За окном — солнце. Все прочее…

Скоро узнаем.

Да, действительно, солнце и тепло, ноябрь устраивает презентацию. Ничего особо интересного, у калитки жалкая собачонка в душегрейке никак не желает заходить, несмотря на уговоры хозяйки.

Кофе неожиданно вкусный.

И стойкое отвращение к любой работе. А еще, в противовес этому, желание написать нечто… Неожиданное? Это само собой. И некоммерческое, чтобы ни одно издательство не взяло. Впрочем, последнее — чистый атавизм, какие сейчас издательства? О чем? О Карпе Исааковиче? Отнюдь, хочется чистого романтизма в духе Гюго, то есть романтизма не настоящего, а позднего, с духом вырождения. О чем конкретно? О стремлении к свободе, которое выше и сильнее всего прочего. А для романтизма стремление к свободе — это в конце концов стремление к смерти. Вроде бы и плохо, но… Стремись, не стремись, чем жизнь закончится?

Итак, человек почувствовал себя свободным. Оглянулся, осмотрелся. А тут подваливает к нему, допустим, барин. «Эй, Петрушка, собачий сын, почему тут стоишь, почему не на работах?» Вновь оглянулся свободный человек. Ага, лопата лежит… Нет, не лежит, уже в руках.

Не просто тепло, прямо жарко. Шел улицей, напевал песню о Гражданской войне:

Между тем где-то в Харькове появился правильный мурал.

Знающие люди (спасибо им!) разъяснили, что черепа, которые обследовал добрый доктор Быстров, добывал не он сам, а кафедра нормальной анатомии Военно-медицинской академии, где помянутый работал. Возглавлял кафедру, то есть отвечал за добычу черепов, академик Владимир Николаевич Тонков.

Академик объясняет студенту, что учиться надо лучше, иначе есть шанс пополнить коллекцию.

На столе — наглядные доказательства сказанного.

В статьях пишут, что академик не мелочился, а «совершил духовный подвиг». Уточнять я не стал, поверил сразу. Совершил! Но… Откуда все-таки черепа? Студенты-двоечники? Аспиранты, провалившие защиту? Не зэки же, в самом деле, не военнопленные! Такого и быть не может.

Духовный подвиг… Да-а-а…

Нет, не понять мне нынешние времена. Вот ролик на ютубе. Некто сидит перед камерой и смотрит чужой ролик, при этом хмыкает, кашляет, чешет брюхо, иногда вставляет замечания.

И все! Иногда такое длится больше часа.

Для кого все? Для больных людей? Нет, мне не понять.

В конце 1929 года Маяковский бешеными темпами готовил свою выставку, ругая коллег, что те ему не помогают. А чего ругаться? Из ЛЕФа Маяковский вышел сам еще в сентябре 1928 года, никого не предупредив, со всеми рассорился. В его РЕФ никто и не пошел. Но выставка — ладно, его дело. Но в декабре 1929 года весь савецкий народ готовился отмечать что? Чье 50-летие?

Вот именно!

За реакцией пишущей публики следили очень внимательно. Точнее, следил. ОН. Скажем, Демьян написал небольшой очерк. И ему мгновенно намекнули. Придворов тут же написал еще один, в следующий номер. Нет, не помогло. Где поэма? Где ода? Демьяну уже готовили отставку.

А Маяковский? Даже не вспомнил. А если и вспомнил, решил не вмешиваться, вероятно, из все той же осторожности. А вдруг снова переиграют? Может, и друзья-чекисты чего посоветовали. Зря это он, ох зря!

«Во весь голос» должен быть совсем о другом. Совершенно! Не то кропал, не то!

Тем не менее кто-то на самом-самом верху следил за процессом. В январе 1930 года Сталин слушал Маяковского на концерте памяти Ленина. Был в полном восторге. И… И выяснилось, что поздно. Процесс запущен, и Сталин не мог уже помочь. Разве что непосредственно, позвонив по телефону.

Но звонить Сталин не стал.