Встречи... Разлуки...

Глава 28

Татьяне сказали, что посетитель не хочет уходить. Сидит уже целый час в вестибюле. Да, санитарка объяснила ему, что даже теперь, в приемные часы, не со всеми больными разрешают свидание. К Ярошенко пройти нельзя. А он не уходит, сидит и сидит. Пришлось выйти самой.

Кроме молодого человека в голубой рубашке и бумажных брюках, в вестибюле была женщина с мальчиком. Она первая обратилась к Татьяне, протягивая ей целлофановый кулек с персиками:

— Пожалуйста, передайте больной Ярошенко. Пусть поправляется скорее. Осиротел без нее детский садик.

— Ой, мама! Ты не то сказала, — укоризненно проговорил малыш, пытаясь носком сандалии придавить шляпку гвоздя, едва заметную под линолеумом.

— Скажи сам. Ну же, Гена!

— Это для Леныванны зайцы принесли… Ленаванна знает, какие зайцы. Наши знакомые зайцы. — Гена шумно выдохнул воздух, словно выполнил какую-то очень тяжелую работу и, схватив мать за руку, потащил к двери.

— И вы к больной Ярошенко? — спросила Татьяна, обращаясь к молодому человеку, который при ее появлении вскочил со скамьи.

— Прошу вас. Ну, пожалуйста, пропустите на несколько минут. Нельзя мне не навестить больную. — Он покраснел, глядя в глаза Татьяне.

— Вам ведь уже объяснили.

Он не дал договорить:

— Хоть ненадолго. Моя фамилия Филиппов. Сергей Филиппов. Мне надо поблагодарить. Только сегодня узнал, что она больна, и сразу сюда.

— Вы кто? Друг ее покойного сына?

— Нет, я его не знал. Мне сказали. Такое горе.

— К ней нельзя. — Татьяна собралась уйти. Но он осторожно взял ее за локоть.

— Поймите, когда у нас было горе, Елена Ивановна помогла нам. Я только вот цветы отдам. — Он не выпускал ее руки, смущенно и требовательно смотрел на нее.

Татьяна молчала.

Филиппов просил, настаивал.

— Она вас даже не узнает. Можете вы это понять?! — со вздохом проговорила Татьяна.

— Но я ее увижу. Доктор, разве от этого ей станет хуже? — Филиппов прижимал к груди широкие ладони.

— Пойдемте.

— Она ведь скоро поправится?

— Не знаю…

Татьяна досадовала, что не смогла отказать этому назойливому Филиппову. Ведь никого в палату раньше не пускала. Приходили многие. Очень много разных людей. Приносили фрукты, шоколад, цветы, желали скорого выздоровления, спрашивали, все спрашивали, не могут ли чем-нибудь помочь. Даже Хохлов, которого Татьяна теперь хорошо знала, и тот не просил о свидании. Приносил каждый день кисели, бульоны, которые, очевидно, готовил сам, смотрел молча в глаза Татьяны, читая в них один и тот же ответ.

Подошли к пятой палате.

— Входите. Но не больше двух минут, — напомнила Татьяна.

Филиппов остановился в дверях, пораженный тем, как изменилась Елена Ивановна. Потом сделал к ней несколько шагов, порывисто наклонился, схватил ее руки.

— Милая, милая Елена Ивановна…

Она медленно подняла голову, и вдруг судорога исказила ее лицо. Притянув к себе голову того, который так напоминал ей сына, заплакала. Заплакала беззвучно, безутешно.

Татьяна стояла потрясенная. Не смела поверить. Отчаяние, безысходное горе на лице, в глазах Елены Ивановны. Но вместе со страданием к ней возвращается жизнь.

Он что-то говорил, очень тихо, Татьяна не могла разобрать.

Филиппов прижимал к щеке ее холодную ладонь, словно хотел согреть:

— Вы должны вернуться к нам. Разве вы не знаете, как вы всем нужны. И мне, и Генке, которого прислали зайцы, — негромко продолжал он. Какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, ничего не понимавшему в нервных болезнях, единственно верные слова: — Вас все ждут. Дети ждут.

— Да, да… Мои дети… Что-то я должна сделать. — Елена Ивановна провела рукой по лбу, словно пыталась припомнить, схватить ускользавшую мысль. Взяла полотенце, вытерла лицо.

Татьяна жадно смотрела на нее, отмечая каждое сознательное движение, каждый взгляд, каждое произнесенное слово. Да, жизнь возвращается. К ней — жизнь, а к Татьяне — облегчение, словно смягчили ей страшный приговор.

Того, что сейчас произошло, даже самой себе не объяснишь. И невольно подумалось — кто бы с ней, Татьяной, вот так добивался свидания, кто молил бы и просил и не отступал, пока бы не пришел к ней, больной? Кто бы вот так, как Филиппов, плакал вместе с ней? Разве есть хоть один человек, чьей души она коснулась добротой, вызвав ответное чувство горячей признательности? Чувство, которое родилось у Сергея и у нее самой к чужой женщине.

Вероятно, так должно быть и так оно есть в жизни: частица добра непременно возвращается, словно отраженный свет, к тому человеку, кто родился щедрым душой…