Встречи... Разлуки...

Глава 8

«Милая докторина», — как называл ее уже не только Любезнов, но и Пал Палыч, отлично прижилась на судне. Моряки к ней привыкли. Привыкли заходить в библиотеку, где она проводила вечера.

Как-то само собой получилось, что теперь ей принадлежал не только лазарет, но и красный уголок. Лазарева переставила столы и стулья, сменила старый ковер и вместо вылинявших бурых штор повесила легкие светло-желтые. Но, главное, она собрала у экипажа взятые с собой книги, пообещав вернуть их в конце рейса, и присоединила к ним свои. Получилась отличная библиотека, потому что та, официальная, числившаяся на «Иртыше», была укомплектована литературой, которая обычно годами пылится на полках книжных магазинов.

По поводу прочитанного велись разговоры и споры. Ходили слухи, будто кое-кто носит свои литературные опусы на суд «милой докторине».

Видимо, она сумела придать авторам уверенность в своих силах, потому что в стенгазете стали появляться стихи, рассказы из морской жизни и даже эпиграммы.

Теперь капитан и не мыслил расставаться с доктором. В каютах и кладовых стерильная чистота. Пожилой, круглый, как шар, но весьма ершистый кок Дзюба ежедневно меняет свои белые рабочие куртки. Только надевать колпак категорически отказывается. «Колпак, чтобы волосы в борщ не падали, — комментировал он свой отказ, — а мои кучери девчата давно повыщипали».

В разговоре Дзюба обращался ко всем на «ты», дневальную Маринку называл «дочкой», покрикивал на нее и всячески опекал. Требовал, чтоб она в его присутствии ежедневно съедала два-три корешка моркови. По мнению Дзюбы, это должно было укрепить слабенькое здоровье девушки. Но с Лазаревой он как-то не находил общего языка, несмотря на то, что доктор делала свои замечания деликатно, высказывая их даже в шутливой форме.

Познакомившись благодаря библиотеке с экипажем поближе, Лазарева теперь запросто беседовала с матросами, мотористами, штурманами. И лишь один человек из всего экипажа, Виктор Дмитриевич, в присутствии Лазаревой терялся. Умолкал при ее появлении или вдруг становился необычайно красноречив и весел. По трансляции теперь частенько звучали душещипательные романсы. Капитану эти его странности были понятны, но вызывали некоторую досаду. Хорошо, что «Иртыш» идет уже домой.

— Удачный рейс, — как-то за столом в кают-компании сказала Лазарева. И все согласились, что рейс был действительно удачным.

— А еще говорят, будто женщина в море приносит несчастье, — смеясь продолжала она.

— Смотря какая женщина! — воскликнул Виктор.

— Вот именно! — с нарочитой серьезностью подтвердил молчаливый стармех. Все рассмеялись. И Лазарева тоже.

Виктор покраснел и уткнулся в свою тарелку.

Капитан улыбнулся. Хороший рейс. Жаль только, что часть груза переадресовали в Новороссийск. Лучше бы идти прямо на Одессу. Не ошвартоваться в Новороссийске, если задует норд-ост. Особенно теперь, глубокой осенью. Она почти не чувствовалась, пока шли теплыми морями, но в Черном ветер посвежел.

Радиограмму домой Николай Степанович дал еще из Мраморного моря. Советовал Леле воздержаться от поездки в Новороссийск. Не стоит из-за двух-трех дней стоянки судна брать отпуск, устраиваться в гостинице, беспокоиться. Заканчивать погрузку они придут в Одессу. Два-три дня — какое это имеет значение?! Раньше, правда, Леля всегда прилетала встречать «Иртыш», но сейчас и работы у нее слишком много, и неизвестно, какая будет погода. Застрянет где-либо в аэропорту. Да и не таким уж продолжительным был рейс, чтобы причинять ей лишние хлопоты.

Однако, когда Николай Степанович слышал обычные перед приходом разговоры — чьи-то жены уже ждут в Новороссийске, другие следуют лайнером, — ему становилось не по себе. Обычно и он сообщал: «Моя Леля тоже вылетела…»

На подходе к порту ветер настолько усилился, что «Иртыш» сутки простоял на рейде. Николай Степанович успокоился, решив, что правильно сделал, не вызвав Лелю. И все же неясное чувство сожаления пробудилось в нем, когда, спустившись обедать, он увидел жену старшего штурмана и все многочисленное семейство второго механика.

Лазарева не появлялась, и капитану, сидевшему в шумной кают-компании, стало одиноко. Все были заняты своими женами, своими детьми, а до него сейчас никому не было никакого дела!

Едва притронувшись ко второму, он ушел к себе. Уныло посвистывал в антеннах ветер, беспорядочно шлепала о борт смятая волноломом зыбь. Виктор уехал на берег, и теперь по трансляции шел какой-то нудный концерт.

Сидеть после рейса одному в каюте, да еще в воскресенье, было невмоготу. Николай Степанович оделся потеплее и ушел на берег.

Народу на улицах мало. Холодный ветер метет и метет на обочины жухлые листья и пыль. Капитан остановился возле афиши. Сходить разве в кино, потом поужинать.

До начала сеанса еще уйма времени, можно успеть купить сигареты. Он оглянулся по сторонам и увидел Лазареву. Эти несколько месяцев Николай Степанович привык видеть ее в белом халате, изредка в шерстяной кофточке, а теперь на ней было пушистое светлое пальто и такая же пушистая шапочка. В руках Лазарева держала букетик фиалок, обернутых целлофаном.

Николай Степанович обрадовался. Обрадовался тому, что уже не один будет бродить по городу, и тому, что встретил именно ее, и, самое главное, встреча произошла случайно. Не признаваясь себе в этом, капитан ждал и хотел такой встречи. Часто вспоминал первую прогулку в город, улыбающееся лицо Татьяны, ее мягкий внимательный взгляд.

— Посмотрите, фиалки, — сказала Лазарева, словно видела капитана всего несколько минут назад. — Никак не ожидала, что в такой холод можно купить цветы.

— Вы их, наверное, очень любите? — спросил он, улыбаясь.

— Как не любить цветы?! К тому же мы возвратились из рейса. А в знаменательные дни я себе обязательно делаю подарки!

В ее шутливом тоне Николай Степанович уловил горькие нотки.

— Зайдем, выпьем кофе, — предложил он, останавливаясь возле ресторана.

Вместо кофе они заказали шашлыки и сухое вино. О билете в кино Николай Степанович совсем позабыл, слушая веселую болтовню Лазаревой о ее студенческих годах, об «обществе спасения утопающих на экзамене». Как-никак и он не так уж давно сдавал сессии. Беседуя с Лазаревой, чувствовал себя моложе, проще, словно на какое-то время избавился от ответственности за всех и за все.

— Попросим чего-нибудь сладкого и шампанское. Идет? Кажется, шампанское — любимый напиток женщин.

— В детстве я обожала сладкую газированную воду. Теперь — сладкое газированное вино.

— Я заметил, что вы весьма последовательны… Татьяна Константиновна, вам знаком тот сиреневый субъект? — Николай Степанович взглядом указал на соседний столик, за которым сидела группа молодежи. Один из них, бритоголовый, в сиреневом свитере, что-то говорил приятелям, показывая в сторону Лазаревой и капитана.

— Нет. Первый раз вижу его.

— Значит, он знает меня. Вероятно, вместе плавали.

— И вы не помните?

— Бывает, что сделает парень рейс и укатит со своими вещичками. Разве всех упомнишь? — Николай Степанович взял карточку. — Так что мы закажем? Мороженое? Не простудитесь? Может, лучше торт?

— Пожалуй, кусочек торта. — Она подняла на него синие, словно излучавшие свет, глаза. — Вы, наверное, очень заботливый супруг.

— О, Леля этого уже не замечает, — полушутя ответил капитан.

— Этого нельзя не замечать. И вообще… жены моряков — самые счастливые женщины, — задумчиво продолжала Лазарева. — О них в море беспрестанно думают, ждут. Как ждут с ними встречи!

— Вот и выходите за моряка, — пошутил Николай Степанович.

— За Витеньку?

— За Виктора?! Ну, не… обязательно за него! — Капитан почему-то не мог представить себе Лазареву женой радиста.

Юнец в сиреневом свитере подошел к их столику, пригласил Татьяну танцевать.

— Мы еще ужинаем, — недовольно произнес Николай Степанович и исподлобья оглядел сиреневого, пытаясь вспомнить, где же он его видел.

— Вы ужинайте, а мы с доктором потанцуем, — не отставал юнец. — Ведь правда, вы доктор с «Иртыша»?

— Как врач советую вам в вашем состоянии пойти домой, отдохнуть, — ответила Лазарева и повернулась к капитану.

Юнец потоптался и вернулся к своим приятелям.

— Ремня бы ему, — пробурчал Николай Степанович.

— А вы грозный родитель! — рассмеялась Татьяна. — Сколько вашему?

— Девятнадцать.

— Как же это? Такой взрослый… у вас?

— Сын жены.

— У вас с ним, наверное, товарищеские отношения?

— Ну нет. Отношения у нас с ним далеко не блестящие. — И вдруг Николаю Степановичу захотелось рассказать Татьяне, поделиться своей обидой.

— Может, не он один виноват? — осторожно заметила Лазарева.

— А кто же, я виноват?

— Нет, нет. Я лишь подумала, что мать должна была воспитать ну если не любовь, то признательность, уважение.

— Уверяю вас, я не жду никаких благодарностей, лишь элементарного внимания.

— Понимаю. Однако я думаю, при вашем характере сынок не разгуляется. А вот у наших соседей — отец в море, а дома дым коромыслом: у мамы своя компания, у сына своя, что отец ни заработает — все по ветру.

— Но неужели же отец не может разобраться и положить конец этому безобразию?

— Дорогой Николай Степанович, уж кто-кто, а вы-то должны знать, легко ли разбираться после рейса, когда на берегу побудешь несколько дней и опять в море.

— Это верно, — задумчиво произнес капитан.

— Но оставим этот разговор! — воскликнула Татьяна. — Ведь так чудесно, что мы на берегу, дома. Сидим с вами — независимые люди — и еще несколько часов, пока не вернемся на судно, будем свободны. Это же надо ценить!

— Ценю! Так за свободу! Пусть хоть на час!

Потом они медленно шли по улицам, не замечая холодного сырого ветра. Неподалеку от порта, у высокого здания, Татьяна остановилась, прислушалась.

— Шопен…

Из ярко освещенного приоткрытого окна неслись звуки музыки, раздавались оживленные голоса. Того, кто играл, не слушали там, наверху, а здесь, на темной улице Татьяна, словно завороженная, стояла не шевелясь.

Николай Степанович положил руки ей на плечи, заглянул в глаза, притянул к себе…

— Ты думала обо мне?

— Разве нужно об этом спрашивать?!

Молча прошли несколько шагов. Она взяла его под руку, совсем тихо сказала:

— Забудем.

Он не ответил. Как забыть? Пустые слова.

— Я не хочу ничего чужого, — продолжала она. — И вам это не нужно. И на одном судне плаваем.

— А если не на одном? — Сам не знал, зачем задал этот вопрос.

— Если бы. — Она глубоко вздохнула. — После одного «если бы» последует второе, третье. Вы не свободны, значит… Пусть все будет как раньше. А теперь я пойду. Не нужно, чтобы нас видели вместе.

Николай Степанович остался на улице, дожидаясь, пока она миновала проходную, пошла по причалу к «Иртышу».

Конечно, Татьяна права. На судне ничего не скроешь. Не хватало, чтобы пополз шепоток. Если б он, Николай Терехов, не был женат…

Поздно. Слишком поздно. К сожалению, опыт, осторожность приходят с годами. Разве теперь так легко сорвалось бы с языка: «Приезжай!» Он приглашал Лелю лишь погостить. Но если уж совсем честно — разве не любил ее? Любил! Тогда был уверен, что любит. Тогда? А теперь? Поздно.

Через день-два предстоит встреча с Лелей. Делать вид, будто ничего не произошло. Притворяться? А если нет? Хорошо, что они недолго простоят в Одессе. Может потом, со временем, пройдет это наваждение.

Если бы прилетела Леля, ничего этого бы не случилось. Но она не прилетела. Мало ли, что он дал радиограмму. Если бы хотела, нашла бы время встретить мужа.