142 страуса

ГЛАВА 4

В тамбуре дома дядя Стив склонился над деревянным ящиком со стопкой из двадцати восьми оригинальных номерных знаков со ржавыми неровными краями. Когда я быстро вошла с шумящей дождем улицы, он вздрогнул, но быстро оправился. Повесив на крючок около двери плащ, с которого текла вода, я присоединилась к дяде, подавляя желание обнять его. С некоторых пор мы больше не обнимались, а потому я сосредоточила внимание на табличках. Это было материнское наследство. В ожидании приезда мамы я накануне принесла ящик из амбара и теперь, когда оказалось, что она не явилась, чувствовала себя очень наивной.

Темные волосы дяди Стива были заложены за уши. Вблизи признаки здоровья, замеченные мною в церкви, подтвердились: спокойные, хотя и печальные глаза, чистая кожа. Я ощутила знакомый проблеск надежды, что он не врет о своем отказе от наркотиков. Из-под рукава рубашки выглядывали золотые часы его отца — все, что оставила сыну бабушка Хелен. Немного, однако эта вещь была очень дорога ему как память.

— От твоей мамы нет вестей? — спросил дядя Стив.

— Нет. — К моему лицу прилипли мокрые кончики волос, а щеки усеяли, как холодные веснушки, капли дождя. Мне захотелось немедленно сбежать из душного дома и спрятаться, пока не разъедутся гости.

Дядя был в черных кроссовках, отвороты брюк промокли, одежду пропитал запах «Мальборо». Он, видимо, только что выходил покурить.

— Живи и дай жить другим, так?

Это был один из его излюбленных афоризмов, но мне показалось, что он совсем не подходит к ситуации.

— Ну да.

Я была рада, что дядя приехал. Не откажись он от дури, мы бы не смогли найти его и он бы много месяцев не знал о смерти матери.

Я дотронулась до стопки табличек и провела пальцами по неровным краям. Перебирать коллекцию было все равно что путешествовать во времени: цвета менялись от солидного синего до светоотражающего белого, так же как и манера написания слова «Калифорния» наверху: от практичного шрифта семидесятых к чрезмерно вычурному ар-деко восьмидесятых и до изящного красного курсива, ставшего обычным с девяностых.

Дядя Стив взял в руки одну табличку — синюю, с высокими желтыми буквами «ДЖЕДАИ». На обороте бабушка Хелен написала: «Хонда CVCC, которую мы преследовали от Сомбры до Бейкера, 1982».

— Эту я помню, — сказал дядя.

Тогда он был еще ребенком. Я представила, как он сидел рядом с бабушкой в пикапе, пока она преследовала ту машину, терпеливо ожидая, когда владелец надолго оставит автомобиль без внимания и она сможет стырить номерную пластину, видимо ради сына, поскольку сама никогда не фанатела от «Звездных войн».

— Джо Джаред предлагает продать ему ранчо? — вдруг удивил меня вопросом дядя Стив.

Сложенный коричневый конверт все еще лежал в кармане плаща и казался грязной тайной. Но дядя знал, что Джо много лет хотел завладеть фермой, и лгать смысла не было.

— Да.

Он с преувеличенным вниманием стал рассматривать синюю табличку. Я заволновалась. Это был дом его детства. Но пагубная страсть разделила жизнь дяди Стива на «до» и «после». Я не представляла, значит ли для него что-то еще ранчо.

— Каков мерзавец, — хриплым голосом проговорил он. — Обязательно было делать это сегодня?

— А тетя Кристина знает, что ты здесь? — Я заглянула через открытую дверь в гостиную, где тетя стоя с кем-то разговаривала, прижав большие пальцы к пояснице и перенося вес своего распухшего тела с одной ноги на другую. Девон отошел в угол комнаты, где несколько мужчин, потягивая пиво, тихо беседовали. Тусклый свет создавал торжественное сияние. Звук дождя сопровождал гул приглушенных голосов, и я почувствовала запах кофе.

— Она разрешила мне прийти, если я возьму с собой Мэтта в качестве няньки.

Мэтт, с его дурацким пучком, держался в сторонке от остальных. У него были узкое лицо и квадратный лоб, из-под рукавов выглядывали татуировки, и я знала, что он носит на запястье кожаный браслет с вырезанным на нем словом «Свобода». В руке он держал салфетку с угощением.

Мэтт бросил в рот кубик сыра и оглядел комнату. Он дико не вписывался в круг религиозных тетиных подруг в скучных блузках и с идеально заколотыми волосами, но вел себя непринужденно, как ворона на усиженной птицами ветке, на удивление раскованно для человека с такой мрачной предысторией. В Сомбре ходили легенды о его подростковых выходках, но он завязал еще пятнадцать лет назад и уже десять жил в Викторвилле, а Сомбры старался избегать. Я знала Мэтта только как дядиного лучшего друга, человека, который неоднократно вытаскивал его из мерзости, связанной с зависимостью, но все равно не любила за надменность; правда, в отличие от остальных знакомых Стива, он ничем не злоупотреблял. Наши взгляды встретились, я быстро отвела глаза и почти шепотом проговорила:

— Дядя Стив, я продаю ранчо. — Хорошо, что я стояла поодаль от толпы гостей: ни к чему раньше времени делиться новостью со всем городом. — Официально пока об этом не объявила, но вот почему приезжал Джо Джаред: я сама его пригласила.

Дядя уставился на меня, на лице его сменялись недоумение и гнев. Он открыл рот, но так ничего и не сказал.

— Что случилось? — поинтересовался Мэтт, выходя к нам в тамбур. Я втиснулась между стиральной машиной и стеной: места на троих в тесном помещении не хватало. Лучше бы Мэтт не вмешивался в наши дела.

Я попыталась сунуть руки в карманы, однако в черном платье их не было. Тогда я приставила к бедрам кулаки, но показалась сама себе слишком агрессивной, а потому опустила руки и так и стояла, ощущая неловкость.

— Я просто говорила дяде Стиву, что продаю ранчо.

Мэтт удивленно поднял брови и повернулся к Стиву, пытаясь по выражению лица и позе друга оценить его реакцию.

— Таллула, — произнес наконец дядя. — Ты не можешь этого сделать.

— Вообще-то могу. — Гордиться тут было нечем, но я уже приняла решение. Если я не согласилась остаться ради бабушки Хелен, то уж точно не передумаю ради него. Я снова заглянула через открытую дверь в гостиную, чтобы убедиться, что нас никто не подслушал. Гости продолжали негромко разговаривать, забыв о нашей троице, сгрудившейся в тамбуре.

— Но бабушка никогда бы не оставила тебе ранчо, если бы знала о твоих намерениях.

— Она знала. В конце августа мне надо быть в Монтане. — Пришлось сказать дяде Стиву о работе в пожарной команде. — Бабушка была в курсе. Я должна уехать. Я хочу уехать.

Дядя Стив склонил голову набок, словно не понимал, в чем именно я пытаюсь его убедить.

Тут в разговор встрял Мэтт:

— Таллула, а что, если…

— А тебя это с какого бока касается?

— Бабушка посвятила этим птицам всю свою жизнь, — произнес дядя Стив.

— Что ж, она тоже их бросила, не так ли? — Ужаснувшись, как резко прозвучали мои слова, я тут же пожалела о сказанном и прикрыла рот ладонью. — Не хочу говорить об этом.

Я протолкалась мимо двоих друзей в гостиную и прошла сквозь небольшую группу бабушкиных приятельниц и знакомых тети Кристины по церкви. Я ни с кем не хотела разговаривать. Несмотря на обещание присутствовать на поминках и вести себя вежливо, я не могла собраться с силами. Лучше подняться в свою комнату и переждать там, пока все закончится. Опустив глаза, чтобы не вызвать у кого-нибудь желания побеседовать со мной, я подошла к лестнице, но тут попала в мягкие розовые ручки Энни Шмидт.

Ее полиэстеровое платье воняло терпким цветочным парфюмом. Она потрепала меня по волосам.

— Соболезную твоей утрате. Я всегда переживала за тебя, — сказала она. — Если вдруг что-нибудь понадобится, что угодно, обязательно позвони. — Энни отстранила меня на расстояние вытянутой руки. Ее седые волосы были убраны в мягкую кичку. — Когда у Мэри умерла мама, я почти каждый вечер приезжала к ней.

Стоявшая рядом женщина с короткой стрижкой закивала:

— Это правда.

Дядя Стив взял меня под локоть и утащил из объятий Энни.

— Извините, — пробормотал он, не глядя на нее. Энни и ее друзья выглядели так, словно им надавали пощечин. Наклонившись ближе ко мне, дядя прошептал: — Это нечестно, что ты получаешь все наследство.

Он был прав, нечестно — но я не ожидала, что придется отстаивать решение бабушки Хелен. Я заскрипела зубами и постаралась высвободиться, но дядя Стив ухватил меня крепче и рывком притянул так близко к себе, что я почувствовала его влажное дыхание. Пахло сигаретами.

— Что здесь происходит? — раздраженным шепотом спросила тетя Кристина. Она глянула на стоявших поблизости гостей и вымучила неубедительную улыбку.

— Почему Таллула получила все наследство? — повторил свой вопрос дядя Стив.

— Это ее дом.

— Но это несправедливо, — проговорил он, наконец отпуская мою руку.

Рядом возник Мэтт. Наша маленькая семейная сцена привлекала все больше внимания.

— Ты похож на балованного ребенка, — тихо произнесла тетя. — Хватит жаловаться, лучше начни уже относиться к своей жизни ответственно.

— Я ничего не принимал пять месяцев.

— Выдать тебе медаль?

— Тетя Кристина, — вклинилась я. — Это большой срок.

Она встала между мной и своим братом.

— Хочешь поговорить о справедливости? — прошипела она. — Изволь. Посмотри на себя — совершенно никчемное существо, ожидающее от нас восторга по поводу своего возвращения на праведную стезю. Надо же, какой герой. Мы боремся с трудностями каждый божий день. Жизнь трудна, Стив, но мы справляемся, а не пытаемся сбежать от реальности в наркотический бред.

— Не надо так, — остановила я ее, сама не понимая, почему вдруг защищаю дядю, с которым минуту назад ругалась.

— Чувак, нам пора, — заметил Мэтт.

Но все в комнате уже так примолкли, что стали слышны стук дождя в окна и мелодичные голоса моих кузин, прыгающих во дворе по лужам.

— А что досталось тебе? — спросил дядя Стив сестру, поднимая руку, чтобы показать свою часть наследства. — Лично мне перепали часы.

— Перестань, Стив, — одернул приятеля Мэтт, прижимаясь своим плечом к его плечу.

— Поезжай домой. — Тетя Кристина встретила взгляд брата не мигая.

Мэтт бросил попытки увести друга деликатно и потащил его через комнату. Гости, на чьих лицах были написаны презрение и жалость, давали им дорогу.

— Она получила вот это все, — дядя Стив повел руками. Мэтт уже с силой толкал его к двери. — Сколько, по-твоему, это стоит?

— Ты не имеешь понятия о приличиях, — бросила ему тетя Кристина. — Все собрались не ради тебя, мы здесь прощаемся с нашей матерью.

Дядя Стив выпрямился, поднял подбородок и обвел строптивым взглядом всех присутствующих.

— Давай-давай, — поторопила его тетя Кристина. — Проваливай.

Дядя Стив развернулся и вышел из дома, Мэтт шел за ним по пятам. Мы с тетей Кристиной проводили их до двери и посмотрели, как они идут сквозь дождь к машине. Мэтт склонил голову перед ненастьем, но дядя гневно топал по подъездной дорожке, непокорный даже погоде.

Девочки, ловившие языками капли дождя, понаблюдали, как дядя Стив побрел к автомобилю Мэтта. Насквозь промокшие черные платья висели на угловатых плечах моих кузин как на вешалке, светлые волосы слиплись в похожие на веревки пряди.

Садясь в машину, дядя Стив бросил на меня злобный взгляд, от которого я чуть не вздрогнула, но усилием воли взяла себя в руки. Он забрался на пассажирское сиденье, и его лицо заслонило покрытое дождевыми струями стекло. Я увидела вспышку зажигалки и красный огонек зажженной сигареты.

— Девочки, — строгим голосом произнесла тетя Кристина, — идите в дом.

Ее дочери быстро сообразили, что пререкаться не стоит, и гуськом вошли внутрь, а я последовала за ними.

Внешне тетя Кристина сохраняла спокойствие, но, когда она придерживала дверь, пропуская девочек, я заметила, что руки у нее дрожали. Она повернулась ко мне и, слабо улыбнувшись, сказала:

— Не расстраивайся. — А потом так крепко и твердо стиснула мои плечи, что любые намеки на дрожь тут же исчезли.

Она отправила дочерей переодеваться в сухую одежду. Деревянные половицы заскрипели под их ногами, когда они обогнули верхнюю площадку лестницы и вереницей прошли мимо комнаты бабушки Хелен в дальнем конце дома и смежной, когда-то принадлежавшей дяде Стиву. Посередине коридора была моя спальня. В передней части дома находилась комната, выходящая окнами на ореховое дерево; там жила тетя Кристина до того, как вышла замуж и покинула семейное гнездо. Будучи хорошей мамой, сегодня тетя захватила с собой перемену одежды для девочек, зная, что они быстро устанут от официальных черных платьев. Возможно, она даже предвидела, что дочери будут резвиться под дождем, — подобная предусмотрительность была вполне в характере тети.

Я позавидовала тому, что у нее есть какое-то дело, задача, на которой нужно сосредоточиться, отвлекающая ее от пришедших выразить соболезнования людей в гостиной. Несколько женщин из церкви предложили присутствующим чаю. Я взяла кружку и устроилась в углу дивана, радуясь, что никто не счел своим долгом подсесть ко мне.

Позже вечером, когда мы проводили последних гостей, тетя Кристина забегала по кухне, собирая использованные бумажные стаканчики и составляя их в высокую башню. Миссис Майклс, женщина-курица, предложила дяде Ною помочь отвезти девочек домой и уложить их спать, и тот с энтузиазмом согласился. Я была довольна, что тетя Кристина осталась на ранчо после того, как все уехали. Я редко видела ее без дочерей. Выглядела тетя немного потерянной.

Дождь закончился, но темное небо все еще нависало над землей. Я знала, что к утру все следы грозы пропадут начисто, словно ее и не было. Температура снова подскочит, и пустынные животные станут прятаться от зноя в своих подземных норах.

Мы с Девоном сидели за столом и по очереди пили виски из одной кружки с изображением страуса. Ручка напоминала шею птицы, опускающей голову в песок. Виски оставлял во рту приятный сладковатый привкус. Я утащила из стоящей на столе банки сдобное печенье и запила его очередным глотком спиртного. Из-за дивана высунул нос серый кот Гриффит и осмотрел комнату. Он был трехлапый, с такой короткой шерстью, что казался почти лысым, и не терпел незнакомцев в доме. Кот оценивающе оглядел тетю Кристину и стал озираться в поисках девочек, которых чурался.

— Ну ладно. — Тетя Кристина прервала уборку, чтобы поесть лазаньи. — Все прошло так, как и следовало ожидать. — Она села и несколько раз изящно приложилась к кушанью. — Можно было догадаться, что Стив устроит скандал.

— Мы все скорбим, — возразила я. Меня не радовало, что дядя при всех начал обсуждать мои финансы, но он прав: мне достались семейное гнездо и бизнес, а ему — часы. Его гнев можно было понять. Оставалось надеяться, что он остынет.

— Наверно, ему нужны деньги. Твоя бабушка многие годы одалживала ему немалые суммы, но ты в этом не виновата.

— Ты беспокоишься о нем?

— Каждый вечер поминаю его в своих молитвах.

Кто бы мог подумать. Интересно, пришло мне в голову, возникло ли у тети при встрече с братом желание обнять его или она приучила себя душить такие побуждения в зародыше? Мы все выработали защитную реакцию в отношении дяди Стива, просто вынуждены были сделать это, поскольку никогда не знали, где он врет, а где нет. Но я с болью осознавала, что стены, которыми мы отгородились, изолировали его от нас. Даже когда умерла его мать, он не остался на поминках, а с негодованием покинул семейное сборище. Хорошо хотя бы, что у него есть Мэтт.

Тетя Кристина похлопала меня по руке:

— Не позволяй ему цепляться к тебе. Это твой дом. Я бы пришла в ужас, напиши мама другое завещание.

Я не знала, как она расценила визит Джо Джареда и заметила ли его вообще, но очевидно, что появление этого человека ни о чем ей не сказало. В отличие от своего брата, тетя Кристина не беспокоилась о деньгах. Ее муж работал в сфере коммерческой недвижимости, вел процветающий бизнес, который получил в наследство от отца десять лет назад. Они не всегда были богатыми, но последние несколько лет тете Кристине уже не приходилось вырезать из журналов скидочные купоны. Семья жила в особняке с шестью спальнями на окраине Викторвилла, и все свое время тетя посвящала детям и мужу: собирала обеды в школу и в офис, вклеивала фотографии в альбомы и раз в неделю привозила дочерей на семейный ужин, который готовила на нашей кухне. Я предполагала, что из-за продажи ранчо расстроится именно она, и не подозревала, что дядю Стива это как-то затронет, а он просто взбесился. Нужно было найти способ мягко сообщить о своих планах тете Кристине, дать ей время упаковать семейные фотографии и прочие дорогие сердцу вещи. И все же, пока еще имелся шанс, что сделка сорвется, я не хотела понапрасну расстраивать ее. Меня беспокоило отсутствие яиц.

Если Джо Джаред передумает покупать ферму, то организация отправки на бойню и последующей продажи на мясо ста сорока двух птиц займет у меня много месяцев, а то и не один год. В этом бизнесе у меня не было никаких знакомств. И лишь свернув все дела на ферме, я смогу приступать к попыткам продать дом с сорока акрами земли. В Монтане меня, конечно же, так долго ждать не будут.

Нет, продажа состоится, я об этом позабочусь. А тете Кристине расскажу обо всем, когда юристы Джо Джареда привезут окончательный вариант договора и дело примет официальный оборот. Не нужно огорчать ее без необходимости, у нее и так забот полон рот. Я сделала еще один глоток виски и передала кружку Девону.

На разделочном столе около вазы с белыми лилиями из церкви стояла урна с прахом. Темное дерево было отполировано и пропитано маслом, так что поверхность напоминала топографическую карту. Сосуд казался слишком маленьким, чтобы вместить останки женщины, сыгравшей такую огромную роль в моей жизни.

Я отхлебнула еще виски.

Тетя Кристина доела лазанью и, вздыхая, с помощью рук поднялась со стула. Лежавший на диване кот дернулся и вскочил на свою единственную переднюю лапу.

— Мне пора, — сказала тетя, бросая в помойное ведро бумажную тарелку.

Гриффит, решив, что причин для беспокойства нет, снова улегся. Перед уходом тетя Кристина приложила руку к урне, закрыла глаза, и я увидела, как ее губы шевелятся, произнося то ли молитву, то ли прощальные слова — я не смогла разобрать.

Я проводила ее до минивэна. Ни одна из нас не сказала ни слова. Над гравиевой подъездной дорожкой, на которой хрустели наши шаги, висели низкие тучи. Тете потребовалось некоторое время, чтобы забраться в машину и натянуть на огромный живот ремень безопасности. Потом она опустила окно.

— «Надейся на Господа всем сердцем твоим, — наставительным тоном произнесла она, — и не полагайся на разум твой».

Я терпеть не могла, когда она фонтанировала цитатами из Писания. Из-за чужих слов между нами пролегла пропасть, словно я уже разговаривала с кем-то посторонним. И что вообще означала эта фраза? Неужели тетя Кристина в самом деле считала, что я должна пренебрегать собственным пониманием вещей и ждать, когда Бог спустится с небес и скажет мне, что делать, словно какому-нибудь Ною?

Тетя, кажется, почувствовала мое раздражение и бросила проповедовать.

— Все будет хорошо, — проговорила она и протянула из окна руки, чтобы подержать в них мою. — Береги себя, Таллула. Увидимся за ужином в среду, как обычно.

Меня удивило, с каким облегчением я услышала эти слова.

— До свидания, тетя Кристина.

— Спокойной ночи, Таллула, — ответила она и завела мотор. Головные фары прорезали в ночи туннель. Я посмотрела, как тетя уезжает и за ней смыкается темнота.

Еще долго после того, как машина тети Кристины исчезла во мраке, я смотрела на дорогу. Я была рада тому, что на ранчо вернулась тишина, но назойливое чувство, будто чего-то не хватает, не покидало меня. Я действительно ждала маминого приезда. Я бранила себя за такую доверчивость, но в то же время самым глупым образом лелеяла надежду, что она появится, с пахнущими сигаретным дымом волосами и десятком приготовленных оправданий, почему пропустила похороны собственной матери.

Пришлось напомнить себе, что мама не сентиментальна: она не шлет открыток на праздники, не хранит старые фотографии и определенно не наносит визитов. Неразумно было рассчитывать, что смерть бабушки Хелен приведет ее домой, что бы она ни обещала по телефону. Мамина нога не ступала на ранчо с того вечера, как на шестом месяце беременности мною она запрыгнула на сиденье мотоцикла к своему бойфренду и укатила в Лос-Анджелес.

Мама никогда не интересовалась семейным бизнесом. В детстве она рассказывала мне, что выросла на страусиной ферме в пустыне, но умалчивала о многих подробностях — так же как и о том, что у меня есть тетя и дядя. Только во втором классе, когда в школе нам дали задание нарисовать семейное древо, мне в голову пришел вопрос о более дальних родственниках.

На уроке я написала оранжевым карандашом на отсканированном изображении большого ствола дерева свое имя и затем, как велела учительница, нарисовала две ветви в виде буквы «У». В конце одной ветви я поставила имя матери — Лора Джонс, но, пока остальные дети продолжали работать, добавляя отцов, дедушек, двоюродных братьев и сестер, я скучала. Учительница предложила мне закончить дома.

Когда я показала схему маме, она вырвала из блокнота лист и велела мне нарисовать дерево заново. Я объяснила, что линованная бумага не подходит — мы должны использовать тот листок, который выдала нам учительница.

Мать в раздражении выхватила у меня линованный лист и, приложив к тому, что я получила в школе, обвела контуры дерева.

— Зацени, — сказала она. — Вышло супер.

Получилось вовсе не супер. Полоски выглядели лишними, а рваный край смотрелся неопрятно.

Я колебалась, и тогда мама закатила глаза и написала поперек ствола мое имя. Букву «У» она поместила над моим именем с единственной линией, ведущей к ее имени, а выше добавила штангу, на концах которой написала «Бабушка Хелен» и «Дедушка Хэнк».

Я наморщила нос и скептически спросила:

— И это всё?

Тогда мама сдалась и присовокупила еще два имени: «Стив» и «Кристина», растолковав мне, что это ее брат и сестра. Она упомянула их в первый раз. Когда я поинтересовалась подробностями, мама сказала, что Стив старше ее, а тетя Кристина моложе, но на мои дальнейшие вопросы только небрежно махнула рукой и произнесла:

— Много будешь знать — скоро состаришься, кукла. — Затем налила себе очередной бокал вина и вышла из комнаты, что очень ясно означало: разговор окончен. Но я поплелась за ней в спальню.

— Кем был мой отец? — требовательно вопросила я.

Мама поставила стакан на комод и сняла блузку.

— Неважно, — ответила она, стоя в одном бюстгальтере и перебирая одежду в шкафу. Потом сдернула с вешалки черный топ с глубоким вырезом и надела его. — Важны только ты, — она коснулась моего подбородка, — и я.

Я хлопнулась на кровать.

— Но я хочу знать!

— Нечего тут знать. — В ее голосе появились металлические нотки, тончайшее предупреждение. Она взяла свой бокал, на меня пахнуло знакомым сильным запахом вина, и одним движением опрокинула в рот половину содержимого. Затем из кучи на полу она выудила пояс с шипами и сменила тапки на туфли с восьмисантиметровыми каблуками.

Я поняла намек: не приставать. Настойчивость показалась бы ей принуждением, а мама не выносила, когда ее заставляют что-то делать или пытаются разговорить против ее воли. Дело не в том, что мне угрожало физическое наказание. Собственно, когда я была маленькой, то иной раз даже хотела, чтобы она ударила меня. С распухшей ногой или синяком на щеке я могла бы пойти к школьной медсестре и сполна насладиться сочувствием, но мама предпочитала дистанцироваться от источника неприятных эмоций. Когда мы ругались и мне не удавалось смягчить ее, она пропадала, и я не видела ее по нескольку дней. Она исчезала из дома до моего прихода из школы и возвращалась, когда я уже спала. По утрам я слышала щелчок двери ванной комнаты, улавливала шаги в коридоре, но она была как призрак, и я отчаянно ждала, когда мама снова обретет отчетливую форму.

Я оценила ее почти пустой бокал, пытаясь предугадать, сколько еще вопросов она потерпит. Потому что хоть я и училась всего лишь во втором классе, но знала, что дети рождаются от секса и этот загадочный секс происходит между людьми, которые друг другу нравятся. Значит, когда-то она была неравнодушна к моему отцу, и ее нежелание что-либо рассказывать мне о нем казалось несправедливостью.

— Я хочу только знать его имя.

— Забудь, Таллула. Нет его — и вся любовь.

Она схватила бокал, звякнув по стеклу кольцами, и скрылась в ванной. Я застыла на кровати и стала ждать, что будет дальше: поговорит она со мной, когда выйдет, или посмотрит насквозь, словно меня здесь и нет. И вообще было интересно, насколько мое любопытство ее разозлит.

Через полчаса мама появилась и повела себя так, будто ничего не случилось. Ее дреды были убраны в большой пучок на затылке, в ушах болтались крупные золотые серьги. Несмотря на розовые румяна, из-за ярко-красной губной помады лицо казалось бледным. Она собрала свои вещи и поцеловала меня. Я ощутила на лбу отпечаток помады и почувствовала волну облегчения.

— Что будешь смотреть? — спросила мама.

— «Гриффинов». — Я солгала. Каждый вечер я коротала с сериалом «Неразгаданные тайны». Из-за этого мне снились кошмары, но сопротивляться искушению я не могла.

— Допоздна не засиживайся, — как ни в чем не бывало произнесла она. — И никому не открывай.

Как только мама ушла, я побежала в ее спальню и стала копаться в ящиках, надеясь найти хоть какие-то подсказки, кто был моим отцом, но не обнаружила никаких намеков: ни снимка, ни любовного письма — ничего. Если и были доказательства его существования, то мама давно от них избавилась. Для нее все, кто принадлежал к прошлому, просто умирали. Она не боялась потерять кого-то, поскольку все люди, включая друзей и любовников, были полностью заменимы.

Каждый раз после переезда на новую квартиру — а это случалось довольно часто — мама курила возле дома, пока кто-нибудь не стрелял у нее сигарету или не спрашивал: «Вы новая жиличка?» В течение дня она заводила очередную компанию лучших друзей. Обычно первыми к ней тянулись другие одинокие матери, но и мужчины слетались, как мотыльки на огонь. По ночам в доме гремела музыка, дым стоял столбом, и каждый вечер я засыпала под пьяный хохот. Потом однажды, обычно ни с того ни с сего, мама просто объявляла, что пора переезжать.

Как-то раз ее подруга, которую я запомнила только как женщину с черными шелковистыми волосами и цепочкой с золотым крестом, спросила, кто сидит со мной, когда мама уходит на ночную смену в баре. Вопрос привлек мое внимание, хотя я смотрела телевизор и притворялась, что не слушаю разговор взрослых. Мама ответила, что я без проблем ночую одна. «Но ведь Таллуле всего семь лет», — возразила подруга. Больше я ее не видела. Через неделю мама нашла нового бойфренда, и мы переехали в его квартиру с ковром ржавого цвета, где я спала на футоне в комнатушке возле кухни.

Переезд всегда означал для мамы начало новой жизни, и благодаря ее искренней надежде на лучшее, которое ждет впереди, перемены всегда воспринимались как приключение. Любой человек из прошлой жизни был препятствием к этому, а потому его оставляли позади и забывали.

Стоя теперь на подъездной дорожке, я заставила себя оторвать взгляд от темноты лежащего впереди шоссе. Уловив мое движение, над амбаром зажглась лампочка, и вспышка белого света озарила идеально ровный полукруг около двери. Абигейл оказалась снисходительна и не стала клевать меня, когда я отперла выгородку и отпустила птицу гулять в ночи. Потом я накормила коз и налила воды в собачью в миску.

В доме Девон заканчивал мытье посуды, вытирая блюдо ветхим полотенцем.

— Хватит, — сказала я, закрывая за собой дверь. — Честное слово, достаточно уже наводить блеск.

Он бросил полотенце на стол, и я приникла к его телу, прижав лицо к прохладной ткани деловой рубашки. Моя макушка упиралась как раз ему в подбородок. С удовольствием внимая свежий запах кожи любовника, я поцеловала его шею, потом скулу, где уже начала пробиваться короткая щетина, затем нашла губами его губы, пахнущие виски и лимоном.

Я расстегнула верхнюю пуговицу на его рубашке, улыбаясь, потому что раньше никогда этого не делала — Девон всегда носил футболки. В воротнике с пуговицами на углах было что-то милое, но поддавался он медленно. Я отступила назад, чтобы расстегнуть остальные пуговицы, и Девон поцеловал меня в шею.

Одним быстрым движением стащив с меня платье через голову, он прижал меня к разделочному столу и посадил на столешницу. Я ощутила сквозь белье холод плитки, контрастирующий с жаром от соприкосновения наших тел. Чувствуя его сильные руки на своих бедрах, я закрыла глаза от наслаждения. Какая ужасная выдалась неделя! Даже не неделя, а последние четыре дня. Не хотелось обо всем этом думать. Я обхватила Девона ногами и ближе привлекла к себе, нащупала пряжку его ремня и расстегнула ее.

— Ты продаешь ранчо, — сказал он между поцелуями. Его слова обожгли мне шею. Это был не вопрос, но он искал подтверждения. — Вот почему приезжал тот верзила, и вот почему вспылил Стив.

Я спустила с плеч Девона расстегнутую рубашку и, прижавшись к нему грудью, пощекотала ему спину, как он любил.

— Пока только прикидываю варианты. — Это была правда: еще ничего не подписано. Я поцеловала Девона в губы, стараясь избежать нежелательного разговора.

— Почему ты не сказала мне? — Он отклонился и освободился от рубашки. — Ты никогда мне ничего не рассказываешь.

— Неправда, — произнесла я и попыталась вовлечь его в очередной поцелуй, но он застыл. Я откинулась назад и оперлась головой о дверцу шкафа. — Ты же знаешь, в конце месяца я должна быть в Монтане.

— Ты говорила, это работа по контракту. — Его расслабленные руки сползли по моему телу и легли на стол с обеих сторон от меня. — Максимум на два месяца. Но продажа ранчо означает, что ты уезжаешь насовсем.

Я опустила ноги и соскользнула со стола.

— Обстоятельства изменились. — Я подняла с пола платье и пошла вверх по лестнице.

Девон последовал за мной. Я слышала, как позади меня бренчала пряжка его ремня.

— И когда ты собиралась сообщить об этом мне?

— Я сообщаю тебе сейчас, — бросила я через плечо.

— Потому что я спросил. — Мы уже много раз спорили на эту тему. Он всегда настаивал, что я скрываю от него свои намерения, хотя я просто не считала нужным делиться каждой пришедшей в голову мыслью, а ничего существенного пока не происходило.

Я помедлила на верхней площадке.

— Что ты хочешь от меня услышать, Девон? — Но я и сама знала что.

Он поднял вверх руки точно так же, как делала я, приближаясь к раздраженному страусу в загоне:

— Не психуй.

Я издала тяжкий вздох и пошла в свою комнату.

Девон не отставал от меня.

— Моей маме было двадцать четыре года, когда она вышла замуж за моего отца. Ты уже не юная девочка.

— Но и не старуха. — Я бросила платье в угол комнаты, расстегнула бюстгальтер и натянула футболку огромного размера, которую использовала как ночную рубашку.

— Я имею в виду, что будет вполне естественно, если мы поженимся. — Его голос смягчился. — Рано или поздно это почти со всеми случается.

Я не придавала браку большого значения. В лучшем случае это деловое соглашение, как у тети Кристины, когда ты сидишь дома одна с толпой детей. В худшем — жалкое существование, ограниченное компромиссами, и в один прекрасный день, выжатая как лимон, ты с горечью понимаешь, что тебе навязали образ жизни, к которому ты никогда не стремилась.

Девон сел на край кровати, потянулся за моей рукой и поцеловал ее.

— Я хочу только знать, что происходит у тебя в голове, — сказал он. — Потому что у меня такое впечатление, будто ты надумала свалить от меня.

— Вовсе не собираюсь тебя бросать, — заверила я, садясь рядом. Но я и сама знала, что говорю неправду. За работу в пожарной команде я ухватилась в том числе потому, что это был беспроигрышный способ избежать замужества и материнства, а именно такие планы на мой счет вынашивал Девон. Для него брак был естественным следующим шагом в наших отношениях.

— Необязательно принимать решение сегодня, — произнес он и снова поцеловал мою руку. — Только постарайся, пожалуйста, держать меня в курсе. Должен же я знать, что происходит. — Девон стал целовать мою руку с внутренней стороны, стараясь избегать ран, нанесенных страусами, отодвинул безразмерный рукав футболки, чтобы прикоснуться губами к плечу. Что ж, просьба была справедливой. Но я ведь не нарочно держала его в неведении, так вышло случайно.

— Извини, что ничего тебе не рассказала, — проговорила я.

Мы снова поцеловались. Я помогла ему снять брюки, и мы бросили их в кучу на полу. Я перекатилась к Девону и прижалась лицом к его лицу. Он провел пальцем по моему лбу, собрал волосы у меня на затылке и произнес:

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. — Сказав эти слова, я ощутила ужасное чувство вины. Я так много таила от него, но как я могла объяснить, что мне нужно уехать? Выйти в большой мир и заняться делом по своему личному выбору. Девону этого не понять. Он выбрал работу на цементном заводе. У него была своя квартира. Он строил жизнь по своему усмотрению. Я тоже хотела принимать решения за себя, прокладывать собственную дорогу.

Девон потеребил зубами мой сосок, и я откинулась назад. Происходило черт знает что, но сейчас я ничего не могла поделать. Я пробежала пальцами по его волосам, чтобы раствориться в нем и забыться хотя бы ненадолго.