142 страуса

ГЛАВА 5

— А ты не меняла их распорядок дня? — спросил Боб, наш ветеринар.

Я позвонила ему на следующее утро, когда снова обнаружила пустые гнезда. Разразившаяся накануне гроза постепенно забывалась.

Боб был низкорослым мужчиной с зачесом на лысине, не спасавшим его блестящую кожу от палящего солнца.

— Может, корм другой или что-нибудь еще? — Он стоял посреди загона с чрезвычайно уверенным видом, несмотря на то что ростом едва достигал крыла страуса. Большинство людей пугаются птиц весом больше ста тридцати килограммов, возвышающихся чуть ли не на два с половиной метра, и только безрассудно храбрый человек не испытывает уважения к их мощным ногам. Оснащенные когтями, напоминающими о доисторических существах, страусы легко могут выпотрошить взрослого мужчину.

— Из-за поминок у нас сбилось расписание, — засомневалась я. — К тому же теперь за птицами ухаживаю только я. — Похоже, я сама не могла приспособиться к новым обстоятельствам. Я подцепила заусенец, и нежную кожу около ногтя защипало. Я еще не свыклась с отсутствием бабушки. Пусть мы часто ругались, но я жила с ней с тринадцатилетнего возраста, когда она забрала меня из провонявшей алкоголем квартиры в Окленде и привезла на ранчо.

Надо скорее продать ферму и уехать отсюда, подальше от многочисленных воспоминаний. Здесь каждый дверной проем хранил следы бабушкиного присутствия. Каждый фрагмент проволочного забора был натянут ее руками. Каждая птица в загоне была выращена под ее присмотром. Меня одолевало чувство утраты, вины и сожаления. Даже прогулка вокруг ранчо приносила боль. По нескольку раз в день меня оглушала мысль, что бабушки больше нет.

— Соболезную, — произнес Боб. Его дикие лохматые брови совершенно не сочетались с лысеющим черепом. — Твоя бабушка была хорошей женщиной.

Я кивнула и, когда ветеринар занялся птицами, немного расслабилась.

Он провел рукой по спине ближайшей самки и, притянув вниз клюв, внимательно осмотрел его и осторожно сунул ее голову в свою мясистую подмышку. Страусиха затрепетала крыльями, подалась вперед, но из-за низко склоненной головы пнуть Боба не смогла. Ветеринар пропустил оба крыла между пальцами, затем плотно прижал руку к грудной клетке птицы. Обследовав пациентку с головы до ног, он попросил меня подержать ее, чтобы он мог взять кровь на анализ.

На рубашке Боба выступили пятна пота. Я прошла за ним к кормушке, где он, присев, поднял с земли упавшее зерно, затем вытащил из кармана брюк пустую пробирку и взял пробы воды. Жидкость выглядела чистой и прозрачной, но проверить ее не мешало.

— Есть какие-нибудь мысли? — поинтересовалась я.

Боб поднял голову и охватил взглядом все наши владения. Расположенный примерно в ста шестидесяти километрах от хребта Сан-Гейбриел небольшой клочок земли, ограниченный с востока Шестьдесят шестым шоссе, представлял собой плешь среди серо-зеленого низкорослого кустарника пустыни Мохаве. Гравиевая подъездная дорожка поднималась от шоссе по невысокому склону к дому и амбару, стоящим по разные стороны от орехового дерева, осенью отягощенного зелеными плодами. Зрелые орехи всегда опадали в сентябре; в это же время страусы начинали класть меньше яиц и сезон активных работ на ранчо заканчивался. Бабушка Хелен собирала орехи в коричневые бумажные пакеты. Когда, слушая по радио новости, она очищала плоды от зеленой кожуры и раскладывала их на полки для сушки, на кухне стоял крепкий лекарственный запах.

Как только выдавалось несколько праздных часов, я с удовольствием удалялась в свою комнату и зависала в соцсетях, но бабушка Хелен со свободным временем не дружила. Если мы не занимались во дворе делами, отложенными на потом во время хлопотных летних месяцев, она находилась в доме и колола орехи, выуживая из скорлупы мясистые сморщенные ядра. После того как каждый ненадежный фрагмент забора был укреплен, пол в амбаре вымыт из шланга, элеваторы загружены, масло в обоих пикапах заменено, шары перекати-поля выметены из загона и все орехи очищены, упакованы и убраны в морозильник, бабушка Хелен беспокойно расхаживала по ранчо, с волнением ожидая новой кладки яиц, словно за те сорок шесть лет, что она выращивала страусов, этот цикл когда-то нарушался. Но, возможно, у нее были причины для беспокойства. Потому что вот ведь я стояла в окружении птиц в середине июля и ни одного яйца не наблюдалось.

— Я проведу анализы, чтобы исключить заболевания, — сказал Боб, — но бьюсь об заклад, что это последствия стресса.

— Правда? — Трудно было вообразить, по какому поводу может распереживаться стая страусов.

Ветеринар почесал шею.

— Перемена владельца. С птицами такое часто случается, — чтобы вывести их из равновесия, много не надо.

Я подумала о незнакомых машинах, разъезжавших туда-сюда в последние дни. У страусов не особенно развит интеллект. Они полагаются на инстинкты и предпочитают неизменный порядок вещей.

— Как можно их заставить снова класть яйца?

Боб достал из кармана блокнот и начал быстро что-то писать.

— Попробуй эти добавки. Нужно подкормить их фолиевой кислотой и холином. Просто насыпай в корм. — Он передал мне листок. — Надеюсь, это поможет птицам успокоиться.

Я стала изучать неразборчивые записи Боба. Мы с бабушкой часто делали закупки продовольствия в большом фермерском магазине к северу от Викторвилла. Там имелся отдел с товарами по уходу за птицей, где обычно продавалось все необходимое. Я обрадовалась столь простому решению, хотя и подосадовала, что придется так далеко ехать. Сунув список в карман, я помогла Бобу собрать все нужные образцы.

— Береги себя, — произнес он, садясь в машину.

Стоя в тени орехового дерева, я смотрела, как он удаляется в сторону шоссе.

«Береги себя… Если тебе что-то понадобится, обращайся…» Зачем люди говорят эти глупости? Я всю жизнь заботилась о себе без чьих-либо напоминаний, а просить о помощи, по моим наблюдениям, пустая трата времени. Надеяться на чужую поддержку все равно что напрашиваться на разочарования.

Я еще раз просмотрела данный Бобом список. Перспектива полуторачасовой поездки в магазин не вдохновляла, но чем быстрее птицы снова начнут класть яйца, тем лучше. Если проверяющий от Джо Джареда обнаружит, что страусы загадочным образом сделались бесплодными и сделка сорвется, я останусь без источника дохода со ста сорока двумя страусами на содержании.

Жаль, нельзя спросить совета у бабушки Хелен. Конечно, она бы не обрадовалась продаже ранчо Джо Джареду, но, по крайней мере, объяснила бы, что стряслось с птицами. Она всегда знала, что делать.

Помню, как впервые увидела ее в глазок двери в маминой оклендской квартире: стройная женщина с убранными в низкий хвост седыми волосами. Узкое лицо, искаженное линзой, было неестественно вытянуто и разрезано тонкими губами, похожими на темную линию над квадратным подбородком. Избороздившие лоб отчетливые морщины сбегали вниз, окружая глубоко посаженные голубые глаза. Она была в белой рубашке, заправленной в джинсы с большой серебряной пряжкой на ремне. Я сразу поняла, что эта женщина не из Окленда.

Бабушка беспокойно бросила взгляд на коридор слева, потом снова уставилась на дверь. Тогда она показалась мне совсем старой, но в тринадцать лет все, кто старше двадцати, представляются пожилыми людьми. Когда я открыла дверь, она явно удивилась, но быстро оправилась и, протянув мне руку, сказала:

— Ты, наверно, Таллула? А я твоя бабушка Хелен. — Рука у нее была сильная, а кожа, как ни странно, гладкая. Уголки тонких губ поднялись в искренней улыбке. — Приятно познакомиться.

Она попросила попить, и я пригласила ее зайти и налила воды из-под крана. На кухонном столе мокли в молоке мои хлопья. Я предложила гостье поесть, но тут со скрипом распахнулась дверь маминой комнаты, и сама мама появилась на пороге с торчащими во все стороны дредами и в безразмерной, почти до коленей, черной футболке с логотипом футбольного клуба «Рэйдерс». Вокруг глаз, осоловелых со сна, неопрятно размазалась тушь.

— Здравствуй, Лора, — сказала бабушка Хелен.

Мать уперла руку в стену. Она пришла домой поздно и не одна — я слышала, как около четырех они с приятелем завалились в квартиру.

— Какого черта ты явилась? — рявкнула мама.

— Давай присядем, — ответила бабушка, показывая в сторону стола, где мой завтрак уже окончательно раскис.

Мама вытерла оборотной стороной ладони нос и застыла.

— Мне надо в тубзик, — бросила она и выскользнула из кухни.

Я забыла про завтрак и стала молча ждать вместе с бабушкой Хелен. Она сидела, выпрямив спину и расправив плечи, и рассматривала царивший в нашей квартире бедлам.

Оплатить жилье с двумя спальнями мы не могли, поэтому гостиная служила одновременно и моей комнатой. На диване лежали подушка и одеяло, моя одежда грудой валялась в углу, а учебники громоздились на низком столике у телевизора. Принесенные с помойки стулья без мягких сидений были накрыты сложенными банными полотенцами.

Мы с мамой не особенно старались содержать квартиру в чистоте, а шкафов у нас было мало, так что вещи просто лежали повсюду стопками. Теперь я посмотрела на комнату бабушкиными глазами, и мне стало стыдно. Я покрутила колечко на среднем пальце — дешевый блестящий кусочек металла, подаренный мамой на последний день рождения. Кожа под ним приобрела бледно-зеленый оттенок.

Наконец мама вернулась, умытая и с завязанными резинкой дредами.

Бабушка Хелен встала.

— Я знаю, что по утрам ты не в кондиции, и зашла бы попозже, но надеюсь добраться домой до темноты.

Мама бухнулась на стул около меня, подняв одно колено под гигантской футболкой.

— Плевать, — произнесла она, потирая лоб и искоса поглядывая на мать. — Чего приехала?

Бабушка Хелен снова села и приняла свою безупречную позу.

— Это не так просто сказать, но вот что, Лора, — она прочистила горло. — Я забираю девочку к себе на ранчо. Если хочешь, можешь поехать с нами.

— Не говори ерунды, — ответила мама, взъерошив мне волосы. — Так я ее тебе и отдала.

Бабушка Хелен оставила без внимания ее замечание и обратилась ко мне:

— У нас там рядом, в Викторвилле, есть хорошая средняя школа. Будешь жить на свежем воздухе, а если захочешь немного подзаработать, я могу научить тебя ухаживать за страусами. С тех пор как умер твой дедушка, мне нужна помощь на ферме.

Она подождала моего ответа, но слова не шли у меня с языка. Я никогда не видела ни одного страуса, не говоря уже о целой стае. А теперь эта женщина, которую я не знала, предлагала мне тем же утром уехать вместе с ней из Окленда и поселиться на страусиной ферме.

— Серьезно, я не врубаюсь, — уже громче произнесла мама, — о чем ты говоришь? — Она схватила со стола пачку сигарет и закурила.

Бабушка спокойным голосом продолжала:

— О том, что я не одобряю, как ты воспитываешь ребенка. — Над столом в ее сторону поплыли кольца дыма. — И, откровенно говоря, я сомневаюсь, что деньги, которые я присылала тебе последние месяцы якобы на частную школу, использованы по назначению.

Что еще за частная школа? Я даже не знала, что в Окленде такие есть.

Позади нас раздался шум, и из маминой комнаты вышел бледный мужчина с черными кудрявыми волосами. Он был в мамином драном сиреневом платье с неправильно застегнутым воротником.

— Чегой-то тут? — поинтересовался он.

Бабушка протянула руку и представилась:

— Хелен Джонс. А вы, должно быть…

Мужчина некоторое время тупо поморгал, затем дернулся вперед, прижимая руку ко рту, и рванул в туалет. С кухни было слышно, как его рвет.

— Тебе понравится на ранчо, Таллула, — сказала бабушка.

— Что за херня? — спросила я маму.

— Выбирай выражения! — прикрикнула она, туша сигарету о край желтой стеклянной пепельницы.

Что значит «выбирай выражения»? Мама никогда еще мне такого не говорила. Когда я была поменьше, она и ее друзья часто бросали мне двадцатипятицентовые монетки, чтобы я исполнила песенки со словами, которые большинство родителей не позволяют своим детям произносить. Глянув искоса на бабушку Хелен, я усмехнулась. Это все из-за нее. Она выглядела как такие женщины, которые не разрешают детям материться.

— Никуда Таллула не поедет, — снова произнесла мама усталым голосом. — Она тебя даже не знает.

Чертовски верно, подумала я.

Бабушка помедлила с ответом, но когда снова встретилась взглядом с мамой, в ее тоне не было и следа сомнения.

— Я больше не буду присылать тебе деньги, Лора. — В последовавшей тишине мы все слышали, как маминого приятеля рвет в туалете. — Но эта девочка — моя внучка, и я беспокоюсь о ее благополучии. Я буду о ней заботиться. — Она сохраняла дистанцию, но снова обратилась напрямую ко мне и пообещала: — Таллула, если тебе не понравится, я сама привезу тебя назад. Прошу тебя всего лишь пожить у меня три месяца, до окончания учебного года.

Я ожидала, что мама опять будет возражать, но она молча поплелась через кухню и с грохотом выхватила пустой кофейник с базы кофеварки.

— Мама?

Из крана с громким плеском полилась вода.

— Мама! — повторила я.

Мать заговорила с бабушкой:

— Может, стоит попробовать несколько месяцев.

Не веря своим ушам, я уставилась на нее.

— Ты чокнулась? — Я не собиралась переезжать в пустыню к страусам. В Окленде вся моя жизнь — школа, друзья, бойфренд. Да пошло оно, это ранчо!

— Ой, только не смотри на меня так, кукла! — рявкнула мать со своей обычной яростью. Она сунула в рот сигарету и перевязала пучок дредов на затылке. — Если ты останешься здесь, то к концу года залетишь. Не думай, что я не знаю про того пацана, который является, когда меня нет дома. Тебе всего тринадцать, потаскуха малолетняя.

Я наклонила голову, чтобы скрыть удивление. Мама работала барменшей и после восьми почти никогда не бывала дома, поэтому мой бойфренд постоянно наведывался в гости. Я и не предполагала, что она в курсе.

— Мама, — умоляюще проговорила я, — не отправляй меня туда.

— Ты же не в интернат едешь. Ты будешь жить в семье.

— Но я ее не знаю! — воскликнула я, указывая на бабушку Хелен, которая терпеливо ждала окончания нашего спора.

Мама вздохнула.

— Зато я знаю, — возразила она. — Она упрямая и старомодная, но о тебе позаботится.

— Конечно, — заявила я, — ведь с твоим воспитанием она справилась охренеть как здорово!

Дым от сигареты стелился идеально ровно, непрерывной линией.

— Ты меня достала, — ответила мать. — Марш собирать вещи.

— Нет! — крикнула я и стукнула по столу.

Могу поклясться, что мама выросла сантиметров на десять.

— Иди. Складывай. Свои. Гребаные. Вещи. С меня хватит. — И она продолжила варить кофе.

Я готова была разреветься и спрятала лицо, чтобы она этого не заметила. Подавив слезы, я собрала весь свой гнев и взглянула на нее:

— Ненавижу тебя.

Через два часа я сложила все свои пожитки в три огромных черных мешка для мусора. Бабушка Хелен помогла мне погрузить их в кузов ее пикапа. Я вспомнила о новых сапогах, которые мама купила себе в прошлом месяце, и о дорогой бутылке ликера, которую она понесла своей подруге на вечеринку в честь дня рождения, — и все это приобретено на деньги, которые предназначались для меня. Чем больше я думала над этим, тем сильнее злилась.

Мама хотела попрощаться со мной, но я хлопнула тяжелой металлической дверью машины и притворилась, что не слышу ее слов, но, перед тем как мы завернули за угол на Четырнадцатую авеню, я украдкой глянула назад и увидела, как она вытирает рукавом лицо. Так ей и надо, подумала я, пусть помучается.

Мы направились в сторону скоростной магистрали, и я гадала, что подумают друзья о моем исчезновении. Особенно бойфренд. Придет, когда мамы не будет дома, постучит в дверь — никто не откроет. Не имея мобильного телефона, я никак не могла сообщить ему, что случилось. Я прикидывала, не выскочить ли из машины, когда она остановится у светофора, но быстро отказалась от этой мысли. В Окленде не было никого, кто мог бы приютить меня, позволить себе кормить еще один рот, а значит, придется ночевать под автомобильным мостом, без защиты, тепла и еды.

Оставив позади прохладную бухту, бабушка Хелен свернула на восток. Мы проехали по сухим холмам и спустились к яркому открытому пространству плоской Калифорнийской долины. Новости по радио стали прерываться, и бабушка подкрутила ручку настройки. Репортеры наперебой жужжали о крушении самолета в Нью-Йорке, в результате чего погибли пятьдесят человек. Через несколько минут мне показалось, что вся информация исчерпана, но новостные службы продолжали говорить о происшествии, брали интервью у различных специалистов и интересовались мнениями экспертов. Примерно каждый час прием начинал теряться, радио потрескивало, и бабушка Хелен находила местную станцию, которая повторяла все снова и снова.

Через три сотни километров пути на юг по Пятому шоссе мы снова устремились на восток через Бейкерсфилд и двинулись дальше в пустыню, через городишко Мохаве и углубились в иссушенное солнцем пространство.

Я втайне бросила взгляд на бабушку Хелен. Просто в голове не укладывалось, что придется жить с ней — в доме, который я никогда не видела, в городе, о котором ничего не знала. Она не отрывала глаз от дороги. Я хотела что-нибудь сказать, но единственным звуком в машине так и оставалось бормотание радио.

Я все ждала, когда появятся кактусы, или пальмы, или еще какие-нибудь виды, напоминающие изображения пустыни в книжках, но вокруг не было ничего, кроме бесконечных зарослей кустарника с жесткими ветвями и темно-зелеными листьями. Песок по сторонам дороги создавал рельефный бордюр, окаймляющий обширную долину с низкорослой упругой растительностью, которая вдали медленно подбиралась к горам. Сильные порывы ветра трепали ветви кустов. Картина производила впечатление красивого одиночества. Мы, вероятно, проехали мимо Сомбры, но для меня это был просто еще один пустынный город у черта на рогах.

На ранчо мы прибыли за час до заката, и страус, которого, как я потом узнала, звали Тео, бежал с другой стороны забора, провожая нас к дому. Бабушка Хелен поставила машину на тормоз.

— Позволь мне представить тебя здешним жителям, — сказала она. Голос ее звучал мягче, чем раньше, даже с заговорщическими нотками, словно она собиралась поведать мне страшную тайну.

Был февраль, и дул холодный ветер. Волоски у меня на руках встали дыбом. Я оглядела ореховое дерево, простой двухэтажный фермерский дом, выкрашенный в бледно-голубой цвет, красный амбар, но бабушка Хелен повела меня к загону. Я обрадовалась, когда она не открыла калитку, а осталась со мной по эту сторону забора, поскольку нас приветствовала оперенная башня высотой два с половиной метра.

— Это Леди Лил, — сказала бабушка, протянув руку через проволоку забора и осторожно взяв птицу за клюв.

— Откуда ты знаешь? — спросила я. Оглядев загон, я увидела, что некоторые птицы черные, а другие коричневые, но не понимала, как еще можно отличать их друг от друга.

— У нее есть проплешина на левом бедре, — объяснила бабушка, улыбаясь, поскольку страусиха отстранилась, покрутила изящной шеей и клюнула воздух, приглашая хозяйку снова взять ее за клюв. Роскошные коричневые перья самки топорщились, когда она двигалась, но на верху левой ноги и впрямь была круглая лысинка, испещренная темными крапинками.

— Это твоя мама дала ей имя. Она читала тебе «Ветер на Луне»[3]?

Я не помнила, чтобы мама когда-нибудь держала в руках книгу, не говоря уже о том, чтобы читать мне вслух.

— В детстве это была ее любимая книжка.

Я не нашлась что ответить, но бабушка не рассердилась. Суровая женщина с плотно сжатыми губами, которая разговаривала с мамой утром, пропала, и моя вновь обретенная родственница выглядела простой и доброй старушкой.

— Хочешь поздороваться? — спросила она, поскольку с полдюжины птиц подошли к нам вслед за Леди Лил.

Я робко протянула руку, и один страус клюнул через забор мое кольцо. Больно не было, но я резко отскочила, прижимая руку к телу.

— О боже, — вздохнула бабушка. — Они любят блестящие предметы. Надо было тебя предупредить.

Я сняла кольцо, спрятала его в карман и снова попробовала погладить птицу. Провела рукой по сильной шее, почувствовала мягкий пушок под крыльями. Другой страус просунул голову через забор и дружелюбно ткнул меня в плечо. Мама всегда сопровождала слово «страусы» эпитетами «тупые» или «чертовы», но я рассмотрела в их огромных глазах что-то милое. Птицы показались мне очаровательными, и, глядя на слегка загнутые по краям клювы, я невольно заулыбалась.

Познакомив меня со своими питомцами, бабушка Хелен помогла мне затащить пакеты с вещами в дом. Неловкость нашего путешествия испарилась. Чересчур разговорчивой она никогда не была, но мы научились вместе молчать, чувствуя себя при этом комфортно.

Прошла неделя, и бабушка записала меня в среднюю школу Викторвилла. Забирая меня в конце каждого учебного дня, она осведомлялась, завела ли я новых друзей, нравится ли мне школа. Поначалу я воспринимала это как допрос, но быстро поняла, что она просто беспокоится, как я провела день. Я не привыкла к подобной заботе.

Через некоторое время я стала все сильнее волноваться, что скоро окажусь для мамы человеком из прошлого, попаду в ту все возрастающую категорию людей, до которых ей больше нет дела. Я жалела, что в утро отъезда поддалась гневу и не обняла ее на прощание или не попросила навестить меня, не протянула хоть какую-то ниточку между нами. Вообще я не верила, что она меня забудет. Матери не забывают своих детей, но недели шли за неделями, а мама мною не интересовалась.

Примерно через месяц я заключила: она не звонит, думая, что я все еще злюсь на нее. Я, конечно, злилась и не могла забыть, как грубо мама меня сплавила, но в то же время ужасно по ней скучала. И тогда я решила написать ей по электронной почте.

В письме я могла тщательно подбирать слова, без риска, что эмоции, затаившиеся, как тараканы в темноте, подведут меня. Потихоньку пробравшись к старенькому компьютеру бабушки Хелен, я начала печатать послание. Я сознательно не стала упоминать про наше расставание и свою обиду, а рассказала ей о новой жизни на ранчо.

Поведала, что сплю в ее бывшей комнате с бумажными обоями в крупный розовый цветочек, под фланелевым покрывалом салатного цвета. Описала двух девочек из школы, с которыми вместе обедаю, и поделилась забавным наблюдением: у учителя геометрии брови изогнуты так сильно, что напоминают сломанные треугольники. Сообщила, что познакомилась с ее братом и сестрой, дядей Стивом и тетей Кристиной, и поведала, какая милашка моя крошечная кузина Габби. А еще рассказала о том, что учусь работать на ранчо: бабушка Хелен просит меня засыпать корм для птиц и окатывать из шланга пол в амбаре, я забочусь о козах и ухаживаю за собакой. Написав обо всем, что пришло в голову, я перечитала послание вслух три раза, чтобы убедиться, что в нем нет и следа враждебности, и нажала кнопку «Отправить».

Ночью я спала плохо, а наутро первым делом кинулась проверять почту. Но ответа не было. Я уверяла себя, что вечером мама, должно быть, уже ушла на смену в баре, а после работы почту не открывала, хотя и знала: по утрам, попивая кофе, она всегда просматривает свой телефон, а значит, должна была увидеть и мое письмо.

Я уехала в школу и целый день нетерпеливо ждала, когда смогу вернуться домой и прочитать весточку от мамы, но в тот вечер ответ так и не пришел. Я убеждала себя, что она занята, — может, взяла дополнительную смену или приболела. Я ждала несколько дней, отказываясь верить, что она отвергла мое предложение о примирении.

Через шесть дней ее имя всплыло у меня в папке «Входящие». Я почувствовала огромное облегчение, и все придуманные мною оправдания запоздалого ответа сразу приобрели законную силу. Я сползла на краешек стула, наклонилась вперед и с колотящимся от радости сердцем кликнула на сообщение.

Я пролистала свои многостраничные прочувствованные излияния и вернулась к ее отписке из двух слов с этим несчастным тире. Даже не «Люблю, мама» или хотя бы «С наилучшими пожеланиями». Мне захотелось плюнуть в экран компьютера.

— Что случилось? — спросила бабушка. Она смотрела телевизор, но видела, что происходит в комнатушке, которую переделали в офис ранчо «Уишбон» из кухонной кладовки, заменив стеллажи с припасами шкафами для документов.

— Ничего. — Я закрыла почту, но бабушка все же хотела знать подробности. — Я послала маме письмо, а она на него наплевала.

— Ах вот что. — Бабушка изучала стакан с виски, который держала в руках. — Боюсь, Лора унаследовала это качество от меня — мы не умеем правильно выражать свои чувства. — Бабушка впервые упомянула о матери с того дня, как месяц назад я прибыла на ранчо. — Скажу тебе только одно, — продолжала она, — не думай, будто ты ее потеряла. Ты навсегда останешься ее дочерью, так же как и она всегда будет моей. Данного обстоятельства ничто не изменит. Сейчас ты можешь чувствовать себя оторванной от мамы, но обещаю тебе с полной уверенностью: пресечь вашу связь нельзя.

Я припрятала эту идею подальше, как драгоценный слиток золота. Ранчо стало моим домом. Мама звонила иногда в мой день рождения или чтобы сообщить о перемене адреса, что случалось довольно часто, но я никогда ее больше не видела. Однажды, за неделю до моего шестнадцатилетия, она позвонила и сказала, что шестнадцать бывает только раз в жизни, что это особое торжество, а потому она хочет приехать. Предложила мне помочь в подготовке к экзамену на получение водительских прав. Я не призналась ей, что бабушка Хелен научила меня управлять машиной еще год назад и позволяла ездить на пикапе, чтобы забирать почту на другом конце улицы. Чтобы побыть рядом с мамой, хотя бы даже на время урока по вождению, я бы с радостью симулировала неведение относительно педали сцепления и переключателя скоростей.

Но в тот день, когда мы ее ждали, она позвонила и сказала, что должна выйти на работу. Чтобы отвлечь меня, бабушка Хелен повела нас с друзьями в кино, но глубокое разочарование отравило мне весь праздник.

Когда я окончила среднюю школу, бабушка настояла на том, что надо разослать сообщение об этом событии десяткам людей, по большей части совершенно мне незнакомых. Она пригласила меня в кафе в Викторвилле и бесконечно провозглашала тосты за мои заслуги, поднимая шоты с виски «Джеймсон»; в итоге на обратном пути за рулем сидела я.

В числе прочих открытку отправили и маме, но она не ответила. А потом вдруг через несколько месяцев позвонила. Услышав, как бабушка произносит ее имя, я сбежала вниз по лестнице и стала ждать, когда мне передадут трубку. Меня не задевало, что на дворе середина лета, что мой выпускной давно прошел, а мама не прислала даже записки, в то время как родители моих друзей устроили для них вечеринки и вручили отпрыскам дорогие подарки. Достаточно было того, что мама наконец-то позвонила поздравить меня.

Бабушка потянулась за своей маленькой черной записной книжкой, стерла мамин последний адрес и написала новый, повторив его вслух.

— Таллула тоже здесь, — сообщила она, — переда… Ладно, — упавшим голосом произнесла она. — Я ей скажу. — Но последние слова бабушка прошептала, опуская трубку. Мама уже отключилась. — Опаздывает на работу. Просила передать, что она любит тебя.

Выходит, мама звонила вовсе не для того, чтобы поговорить со мной.

— Плевать, — бросила я, очень стараясь действительно оставаться равнодушной, и удалилась в свою комнату. Больше я никогда не бегала к телефону.

Порой я мечтала, что мама приедет на ранчо, раздавленная обстоятельствами, рыдая от наплыва чувств и умоляя меня о прощении. В зависимости от настроения я воображала, что либо брошусь ей в объятия и позволю снова быть моей мамой, либо с презрением молча отвернусь от нее — пусть почувствует, каково это, когда тебя отталкивают. Но теперь время для любого воссоединения прошло. Через пару недель я уеду, а ранчо перейдет в собственность Джо Джареда.

— Таллула! — услышала я голос Девона. Я стояла под ореховым деревом, погрузившись в свои мысли.

— Я здесь, — откликнулась я, засовывая листок со списком витаминов в задний карман.

На выцветшей футболке Девона угадывался призрак логотипа его любимого пива «Пабст Блю Риббон», а джинсы были мятые. Он собирался на завод, который работал круглосуточно в три смены. Девон редко выходил в первую смену, но, чтобы попасть в церковь и на поминки, ему пришлось поменяться с парой товарищей.

— Ты тут справишься одна? — спросил он, подходя ко мне.

В местности, где ты можешь пойти в любом направлении и не встретить ни души в радиусе нескольких километров, слово «одна» имеет особое значение. Я не хотела, чтобы Девон уезжал. Без него дом совсем опустеет. Но жизнь продолжалась, и я не имела права заставлять его рисковать работой, чтобы составить мне компанию.

— Справлюсь, — улыбнулась я.

— Я приеду после смены.

— Совсем не обязательно. Со мной все будет хорошо, правда. — Оставаться одной на ранчо было беспокойно, но это ведь временно.

— Я вернусь, — повторил он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня.

Я прижалась к его губам, но думала совсем о другом. Девон сел в свой побитый внедорожник и удалился.

Нужно продержаться всего месяц. Как только будут подписаны документы и ранчо перейдет к Джо Джареду, я соберусь и укачу на север.

Я никогда не бывала за пределами Калифорнии, но, чтобы попасть в Бозмен в Монтане, надо ехать через Неваду, Юту и Айдахо. Я проложила маршрут онлайн. В случае необходимости я могу сидеть за рулем хоть шестнадцать часов подряд, направляясь сразу к цели, но, если получится закончить дела пораньше, я бы хотела выехать с запасом, чтобы посмотреть виды и остановиться на ночь в настоящем отеле с обслуживанием номеров. Закажу тогда блинчики прямо в постель.

Но пока нужно отправляться в магазин за пищевыми добавками для страусов.