1977

Глава 12

Валентин со своей кодлой все-таки просочились внутрь. Видимо, умение жить за чужой счет и протискиваться без мыла в самые узкие щели у него было в крови. Я потоптался на месте, прикидывая – а стоит ли вообще ждать? Очередь двигалась с черепашьей скоростью. Минут через пять стало окончательно ясно: если сейчас останусь здесь, то встречу не Валентина, а Новый год. Плюнув на все с высокой колокольни, я решительно двинулся к выходу. И, что самое удивительное, прошел внутрь без каких-либо проблем. Никто даже слова мне вслед не сказал. Видимо, одного взгляда на мою разукрашенную физиономию хватило, чтобы отбить у окружающих всякое желание вступать со мной в дискуссии. С таким подозрительным типом как я лучше не спорить – себе дороже.

Взял в окошке себе коньки по размеру. Я шагнул на лед, ощущая под собой не столько твердь, сколько зыбкую, готовую в любой момент провалиться бездну. Бортик отозвался холодком под ладонью. Огляделся.

Каток жил своей жизнью, подсвеченный холодным светом ламп, свисающих с потолка, будто стаи механических медуз. Эхо множило нехитрую мелодию, что-то вроде «Ложкой снег мешая…». Толпа – пестрая, как лоскутное одеяло, сшитое слепым безумцем. Возраст, пол – все смешалось в этом неуклюжем хороводе. Молодняк, конечно, преобладал – куда ж без них, вечно ищущих, где бы стрясти избыток энергии. Течение двигалось против часовой стрелки, прижимаясь к бортику, словно боясь оторваться от спасительно тверди. Центр же, как и положено, был отдан на растерзание «чайникам» и малолетним спиногрызам, еще не познавшим законов ледового дрифта.

Я вклинился в поток, скользя взглядом по лицам – выискивал Валентина. И тут же зацепился за Аню. Она была на другом конце катка – разумеется, меня не видела. Красный свитер крупной вязки, высокий ворот, белые снежинки – словно новогодняя открытка. Черные, обтягивающие штаны, красная шапочка – контраст, бьющий по глазам, как удар током. И белые коньки – завершающий штрих к портрету снегурочки, сошедшей с глянцевой обложки. Фигурка, надо сказать, выделялась. Гимнастика – штука такая, бесследно не проходит. На миг я потерял Аню из виду, снова сосредоточившись на поисках Валентина.

И вот он – как и ожидалось, в самом эпицентре хаоса, в компании своих неизменных спутников: Рыжий и Цыган. Толстый высматривал кого-то в толпе, как хищник, выбирающий жертву. Я сбавил скорость, откатился к бортику и замер, наблюдая за этой троицей, будто за подопытными кроликами в лаборатории безумного профессора.

– Сергей!

Девичий голос прорезал гул катка. Я обернулся. Сквозь мельтешение фигур, словно призрак из другого измерения, ко мне неслась Аня, отчаянно жестикулируя. Мгновение – и она уже тормозила рядом, подняв фонтанчик ледяной крошки. Когда она увидела мое лицо ее брови тут же сложились в тот самый «домик», от которого у меня внутри все сжималось в тугой, болезненный узел. Голос – полный сочувствия, как у медсестры, склонившейся над безнадежным пациентом:

– Твое лицо… Бедненький! Болит?

– Нормально, – отмахнулся я, стараясь не морщиться. Врать получалось паршиво.

– А это откуда? Тоже они?

Под «это» подразумевалась царапина, тянувшаяся от виска почти до подбородка – сувенир из тех, что не хочется хранить на память.

– Нет. Это другая история… – пробормотал я, чувствуя, как внутри нарастает та самая, глухая, тягучая тоска. Будто из-под земли тянет сыростью и безнадегой.

Аня нахмурилась, явно додумывая что-то свое, не самое радужное. В глазах мелькнула тень – страх, смешанный с обреченностью.

– Ты был в «Марсе»? Он был там?

– Давай покатаемся, а? – я попытался сменить тему, как пытаются заткнуть дырку в прогнившей трубе жевательной резинкой. Безуспешно, разумеется.

– Сначала скажи, это опять Валя?

Я выдавил подобие улыбки – кривой, как покосившейся крест на заброшенном кладбище.

– Нет. Честное слово, не он. Его там не было.

Аня несколько секунд сверлила меня взглядом – будто пыталась разглядеть в моем лице ложь или правду. Видимо, что-то разглядела. Или просто устала бороться.

– Поехали. Кататься умеешь?

– Немного, – ответил я, зная, что «немного» в моем исполнении граничит с катастрофой. Но сейчас это было не важно. Важно было сбежать от вопросов, от этой давящей атмосферы, от самого себя. Хотя бы на время, пока коньки скользят по льду, а в ушах шумит ветер. Хотя бы на миг забыть о том, что в моем мире – тьма, и внутри меня – не намного светлее.

Мы тронулись, вливаясь в этот нескончаемый хоровод скользящих фигур. Лед под коньками отозвался привычной зыбкостью – словно не твердь, а застывшая на миг река, готовая в любую секунду снова пуститься в бег. Вскоре мы настигли ее друзей: Мишку, друга детства, выросшего с Анькой в одном дворе, и Ирку – сокурсницу. Михаил возвышался над всеми, словно телеграфный столб, – под два метра ростом, худой, с длинными, тонкими пальцами и лицом, на котором, казалось, отпечатались все тома классической литературы. Впоследствии выяснилось, что он и вправду имеет отношение к искусству – пианист, жмущий клавиши в каком-то местном ансамбле, наверняка играющий Баха в полупустых залах для немногочисленных ценителей. Хотя, может залы и полные. Откуда мне знать, как тут с этим в СССР?

Ира же была полной противоположностью Аньки – болтливая, как сорока, ни капли скромности и застенчивости. Из тех девиц, которые, кажется, уже успели попробовать в этой жизни все, от экстремального вождения до прыжков с парашютом. И надо отдать ей должное, весьма симпатичная. Что-то в ней неуловимо напоминало мою Юльку – разве что губы, к счастью, не пострадали от модной в моем времени силиконовой эпидемии.

Ирка сразу же меня окинула взглядом – быстрым, цепким, будто сканирую на предмет совместимости и готовности к употреблению. И тут же, без всяких предисловий, двигаясь чуть сзади, выпалила:

– Анька по секрету мне про тебя столько рассказывала! Кажется, она в тебя по уши влюбилась!

– Ира! – Аня вспыхнула, как бенгальский огонь, и ее щеки мгновенно порозовели. Затем она опустила взгляд на лед, словно пытаясь найти там ответ на какой-то мучительный вопрос, и тут же помрачнела. Будто увидела в отражении не лед, а что-то гораздо более…нехорошее.

– Ну а что? Сережа должен знать, – пожала плечами Ирка, как будто речь шла о погоде. – Иначе так и проходишь всю жизнь в девках.

– Не было такого! – прошипела Аня, сжимая кулаки.

– Было, было. Ань, тут все свои. Ну а ты, Сереж, как считаешь? Нравится тебе Анюта?

– Симпатичная.

Затем девочки снова схватились в словесную перепалку. Я не стал вмешиваться – бабские разборки дело тонкое, да и наблюдать за Валентином было куда важнее. Он и его свита по-прежнему стояли в центре катка, и теперь их взгляды были направлены прямо на нас. Стало окончательно ясно, кого папенькин сынок так усердно высматривал в толпе – конечно же, Аньку. Видимо, на этот вечер у него были свои планы, весьма конкретные планы. Что ж, тем интереснее будет их обломать. Ирка, тем временем, пристроилась ко мне сбоку и без умолку что-то щебетала. Удивительно, но мы даже нашли несколько общих тем для разговора – впрочем, ничего серьезного, пустая болтовня, чтобы заполнить паузу. В результате Аня оказалась практически без моего внимания, хотя и была совсем рядом. Краем глаза я заметил, как с каждой минутой она становилась все мрачнее и мрачнее – будто туча, готовая разразиться грозой.

В какой-то момент позади раздался голос Валентина – насквозь фальшивый, будто монеты отлитая из дешевого металла.

– Добрый вечер, девочки! – произнес он с приторной сладостью, от которой сводило зубы. В воздухе повеяло бедой. Будто бы открылась дверь в темный чулан, откуда потянуло сыростью и запахом гнили.

Мы не остановились. И не обернулись. Все и так было понятно. В воздухе повисла эта гнилая, липкая атмосфера его присутствия. Никто не хотел продолжать этот вечер. Никто не хотел пачкаться об эту мерзость. Но Валентин, как привязанный, не отставал. Словно зомби, ведомый инстинктами, он преследовал нас:

– Ань, а, Ань, пошли в кино?

– У меня дела, – бросила она через плечо, стараясь не сбавлять ход. Голос – как осколок льда, холодный и отстраненный.

Но Валентин и его прихлебатели не отставали.

– Дела подождут. Сегодня новый фильм. Пошли, – продолжал этот сынок влиятельного папани, уверенный в своей безнаказанности.

– Говорю же – я занята, – отрезала Аня, уже на грани.

Она взяла меня за руку. Сжала мою ладонь. Пальцы у нее были холодные, дрожали. Тихо прошептала, почти беззвучно:

– Сереж, не надо…

– Не буду. Пока что, – так же тихо ответил я. Понимая, что «пока что» – это всего лишь отсрочка. Что рано или поздно придется столкнуться с этой грязью лицом к лицу.

– Да что у тебя там могут быть за дела? – не унимался Валентин. – Маме по дому помогать, что ли?

– Да, маме.

– Да брось. Что ты, маленькая, что ли?

– Не захочешь – заставим, – вклинился Цыган. В его голосе прозвучала угроза. Открытая, наглая.

Наступило тягостное, давящее молчание. Тишина перед бурей.

– Эй, очкарик, а ты что тут делаешь? – раздалось у нас за спинами голосом Валентина. Голосом, полным ненависти и презрения. Мгновение – и до меня дошло. Это было адресовано мне. «Очкарик». Смешно, ага.

– Не твое дело, – процедил я сквозь зубы, чувствуя, как внутри начинает подниматься эта знакомая, противная волна ярости.

Валентин и его шакалы объехали нас, развернулись и поехали спиной вперед. Лица – наглые, самодовольные – были обращены к нам. Я не сдержался. Фыркнул. Легкий кивок в сторону Валентина – и, стараясь, чтобы голос звучал как можно более едко, я произнес:

–Тебе надо в фигурном катании выступать. В женской программе. Отлично катаешься. Золото бы взял.

Ирка прыснула со смеху. Даже Аня слабо улыбнулась. Валентин же недобро оскалился – обнажив крупные, желтоватые зубы. В его глазах мелькнуло что-то… нехорошее. Что-то хищное.

– Опять по соплям получить хочешь? – прорычал Цыган, возвращая мой кивок обратно, но уже с оттенком явной угрозы.

– А я смотрю, у тебя нос кривой? – парировал я, чувствуя, как адреналин начинает бурлить в крови. – Хочешь, помогу сэкономить на пластическом хирурге? – добавил, стараясь придать голосу как можно больше сарказма.

– Что такое пластический хирург?

Ну да, конечно. Откуда им знать такие слова.

– Это тот, кто внешность исправляет с помощью скальпеля, – пояснил я, стараясь подобрать слова попроще. Внутри стало неуютно. Будто я разворошил осиное гнездо.

Цыган понял это по-своему. Ухмыльнулся, криво, зловеще – и медленно, словно показывая, что никуда не спешит, вытащил из кармана складной нож. Лезвие блеснуло в свете фонарей, будто глаз хищника, вынырнувшего из темноты. И в этот момент я понял, что все это – уже не игра. Все стало по-настоящему. И пахло… пахло кровью.

– У тебя скальпель, у меня нож. Давай посмотрим, кто кого? – произнес он, растягивая губы в жутковатой ухмылке. В его глазах плясали отблески какого-то нездорового возбуждения. Казалось, он уже видел, как кровь стекает по лезвию, как плоть поддается острому металлу.

– Мальчики, вы с ума сошли?! – взвизгнула Ира, ее голос прорезал ледяной воздух. – Хватит!

Банда затормозила, вынуждая остановиться и нас. Лед под коньками противно заскрежетал. Я бросил взгляд на Михаила. Тот вжал шею в плечи, и был похож на черепаху, которая испугалась приближающейся опасности. Его глаза бегали, полные ужаса. Ну да, чего еще было ждать от пианиста? Руки, привыкшие к клавишам, вряд ли были способны на что-то большее, чем исполнение сонат. Огневой поддержки не будет. Снова я один против троих.

Силы были слишком неравны. Как ни крути, трое против одного – это нечестно. Силой вернуть телефон не получится. Нужен был другой подход. Но какой? В этот момент Валентин схватил Аню за руку, грубо дернул и покатил ее к краю катка. Там, у самого борта, он развернул ее к себе лицом и прижал своим трясущемся брюхом к деревянному ограждению. Аня дернулась, попыталась вырваться, но он держал ее крепко, как клещ, впившийся в плоть.

– Отпусти!

Он стал что-то ей шептать, его дыхание, должно быть, обжигало ее лицо своим смрадом. А затем его руки скользнули за спину Ане и сжали ее ягодицы. Сжали с такой силой, что, казалось, могли оставить синяки.

– Ай! Убери руки!

Но Валентин, казалось, не слышал. Он был в своем мире, в мире похоти и безнаказанности. В мире, где он считал себя хозяином положения. Но он ошибался. Очень сильно ошибался. Потому что в этот момент что-то щелкнуло и во мне. Что-то темное, что-то страшное, что обычно спит глубоко внутри, проснулось. И это было… нехорошо.

Я уже рванулся было на помощь, но передо мной, выросли Цыган и Рыжий. Цыган медленно, с каким-то змеиным изяществом, провел лезвием ножа в воздухе прямо передо мной. Лезвие блеснуло тусклым отблеском под тусклыми лампами, освещавшими каток.

– Рыпнешся, порежу, – прошипел он, и в его голосе слышалось что-то неживое. Словно говорил не человек, а кукла, в которую кто-то вложил чужие слова.

– Милиция! – вдруг заорала Ирка во все горло, ее крик эхом разнесся по катку. – Убивают!

Цыган тут же сунул нож обратно в карман и злобно прошипел:

– Тише ты! Не ори, дура!

– Милиция! – продолжала кричать Ира.

К нам, рассекая лед, подкатился крепкий мужчина в грубом, колючем свитере из овечьей шерсти. Я видел его на выдаче коньков. Администратор, видимо. Запомнил его из-за странного сочетания: пышные, как у Деда Мороза седые усы и густые, черные брови, словно нарисованные углем. Брови, которые делали его похожим… на самого дьявола.

– Что у вас тут? – спросил он, окинув нас цепким, пронзительным взглядом. В его глазах не было ни капли добродушия. Он сразу, как опытный охотник, оценил обстановку, сложив в уме этот нехитрый пазл. Нахмурился, его взгляд, словно луч прожектора, остановился на Валентине.

– Так, пацан, а ну отошел от девчонки! – рявкнул мужчина. – И вы от них тоже, – добавил он, уже обращаясь к Цыгану и Рыжему.

– Я понял, дядь, – пробормотал Валентин, моментально отпустив Аню. Его руки, еще секунду назад сжимавшие ягодицы, теперь были подняты в примирительном жесте. Он подъехал к своим дружкам.

– Я тебе не дядь! – отрезал администратор. – А ну, брысь со льда! Шантрапа! – последнее словно он выплюнул, будто косточку от вишни.

– Э, а вот грубить не надо, дядь, – пропищал Валентин. – Мы тут катаемся, как и все.

– Я тебе еще не грубил, сосунок, Или брысь со льда, или я вам головы пооткручиваю! – закончил он, и его голос прозвучал, как удар хлыста.

Применять силу, он, конечно же, вряд ли был готов. Сказал это просто, для эффекта. Чтобы припугнуть. Но банда интерпретировала это по-своему.

Цыган ядовито ухмыльнулся, обнажив кривые, желтые зубы. В его глазах, будто угли в печи, разгорелся гнев. Гнев тупой, слепой, готовый вырваться наружу в любую секунду.

– Что ты нам сделаешь, старый пердун? – прорычал он. – Ну, давай, попробуй, открути. Пару дырок я успею в тебе пробить. – И то ли от ослепившей ярости, то ли из-за природной тупости, он снова вытащил нож.

Аня невольно поджалась ко мне поближе, вцепившись в мою руку. Ирка тоже прижалась, с другого края. Лишь Михаил стоял в одиночестве, как заброшенный фонарный столб посреди ледяной пустыни. Его лицо было бледным, а глаза полны ужаса.

Администратор зло сплюнул на лед. Плевок растаял, оставив после себя темное, мокрое пятно. Пятно, похожее на… знак. Знак грядущей беды. И в этот момент я почувствовал, как что-то внутри меня сжалось от дурного предчувствия. Чувства, что скоро произойдет что-то…страшное. Но администратор вдруг развернулся и покатился к борту, а затем скрылся в дверном проеме.

– Убери нож, идиот! – прошипел Валентин.

– Нормально, – процедил Цыган. – Пусть идет на свое место – коньки выдавать.

– Куда это он? – тупо повесил в воздухе вопрос Рыжий.

– За милицией, если ты не понял, – отрезала Ира.

Цыган усмехнулся:

– Штаны сушить он поехал.

– Или за ружьем, – вставил я. Затем я посмотрел прямо в глаза Валентину. – Эй, ты. Мою вещь верни.

– Не-а. Продал, – бросил он в ответ с нарочитой небрежностью. – Ты пойдешь со мной в кино, – это уже Ане.

– Ни за что! – отрезала Аня.

Продал? Внутри меня все рухнуло в какую-то бездонную пропасть. Но тут же, словно вспышка молнии в темную ночь, меня осенило: это ложь. Наглая, глупая ложь. Кому здесь нужен этот черный прямоугольник, от которого, как говорится, меньше толку, чем от прошлогоднего снега? Разве что КГБ нужен, но контора вряд ли бы стала покупать мой телефон. Она бы его просто забрала.

И тут меня вдруг осенило. В голове возник план. Не то чтобы гениальный, но, план.

– Готов у тебя ее купить, – сказал я. – Даю сто рублей.

– Не-а. Завтра. Идем. В кино.

– Я же сказала, у меня дела.

– Триста!

– Я приду за тобой. У тебя какая квартира? Восемьдесят пятая?

– Откуда ты…

– Оттуда. Я. Буду. В шесть. Надень платье. И юбку. Покороче.

И тут раздался гогот. Громкий, грубый, будто карканье ворон, слетевшихся на падаль. Валентину и его дружкам стало смешно.

– Пятьсот!

– Хм… – Валентин наконец-то удостоил меня взглядом. В его глазах мелькнуло что-то вроде удивления, смешанного с подозрением. – А у тебя они есть-то хоть?

Я вытащил из кармана смятые купюры:

– Через час напротив «Марса». Приходи один.

– Ладушки. Приду.

Рыжий, стоявший рядом, пихнул Валентина локтем в бок и кивнул куда-то вдаль. Я проследовал за его взглядом и увидел, как к нам на всех парах несется администратор с лопатой в руке, а за ним – широкие плечи, суровые лица. Будто сошедшие с советского плаката, призывающего к труду и обороне.

– Уходим, – скомандовал папенькин сынок.

– Через час, – напомнил я, глядя ему в глаза.

Валентин на несколько секунд задержал на мне испытующий взгляд. В его глазах мелькнуло что-то такое… непонятное. Будто он пытался прочитать мои мысли. Я не отводил глаз. Тогда он резко, твердо кивнул.

– Буду, – отрезал он, и вся троица, быстро заскользила прочь от надвигающегося…правосудия? Хотя, какое правосудие? Скорее, это была бы просто воспитательная процедура.

Я сунул деньги обратно в карман. Купить у этого толстого ублюдка свой телефон – это был, пожалуй, единственный выход из ситуации. А что? Пятьсот рублей – сумма приличная. Даже для сыночка второго секретаря горкома, который, наверняка, не голодает.

Но, черт побери, не дурак ли я? Иду на «стрелку» в одиночестве? А есть ли у меня выбор? Я здесь один, поддержки ждать не от кого. А мой мир пора возвращать.