78

I

Вообще-то я не обращаю на них внимания. Привыкла. Наука это несложная, не труднее, чем обгонять толпу. Ну подумаешь, улыбаются. Это только кажется, что по утрам в метро лучше не соваться, если у тебя не завалялась случайно шапка-невидимка, или диплом об успешном окончании ускоренных курсов левитации. Знаешь, это моя любимая утренняя игра, если не считать танцев на эстакаде, особенно когда дождь льет, и внизу электричка случайная фыркает, а если повезет — так поезд дальнего следования. Ну, неважно. О чем это я говорила? А, метро. Секрет простой — тебе нужно ненадолго стать одной из них. Что? Нет, не страшно. Вот смотри — ты двигаешься, как они, ты дышишь, как они, ты думаешь, как они… нет, это, пожалуй уже лишнее. Думай лучше о том, что с тобой происходит. Если все правильно, ты сначала начнешь слегка раскачиваться, как змея под факирскую дудочку, растворяться, что ли, а потом почувствуешь, в какую сторону эта амеба выпустит следующую ложноножку, и тебе останется всего-навсего перестать быть змеей. Хотя я тебе не об этом собиралась. Знаешь, что мне кажется? Ты только не смейся, хорошо? Я сказала, что не обращаю на них внимания, привыкла, но это неправда на самом деле. Нет, я помню про машину, я уже обещала, что пойду на курсы, но ты же и без меня знаешь, что… Не перебивай, пожалуйста. Помнишь историю про бомжа с

огрызком карандаша, я еще смеялась — интеллигентный попался, остальные все больше напиваются, попрошайничают и по лавкам дрыхнут? Не помнишь? Ну, тот, который сидел на полу у последней скамейки на «Белорусской» и что-то записывал в мятой школьной тетрадке, для первоклашек, с косыми линейками. Я еще чуть на него не наступила тогда, ну, сама виновата, ничего не замечаю вокруг, когда в ушах музыка. И ладно бы — посмеялась и забыла, но я с тех пор их повсюду вижу, а ведь с декабря уже полгода прошло. Старуха в переходе на «Пушкинской» — шариковая ручка и картонка из-под молока. Дядька с фингалом и колтунами в волосах, субботним утром в последнем вагоне на кольцевой — красный карандаш и обрывок промасленной оберточной бумаги. Существо неопределенного пола лет сорока в дырявом тряпье под памятником на «Чистых прудах» — черная гелевая ручка и лист формата А-4 с отпечатком чьей-то подошвы… Нет, что значит — ерунда? Они меня тоже видят, понимаешь? Они мне — улыбаются. И я вдруг подумала — они же не просто так пишут. Они знаешь что делают? Летопись ведут. Записывают все-сущее. И как запишут, так и выйдет… Какая валерьянка, почему паранойя? Зачем мне психотерапевт, что ты несешь? Ну это уж слишком. Мы вроде уже договорились, что дело вовсе не в нем… И не в его отсутствии! Погоди, не вешай трубку… Хорошо, я больше об этом не буду. Ты права, нечего выдумывать бог знает что, к черту сказки, мне уже не пять лет. Делов-то — бомжи, бумажки… Знаешь, а я только что в автобусе видела динозавра. Ну да, ага, пятьдесят на пятьдесят, либо встречу, либо нет… Ну что ты смеешься? Обычный такой динозавр, лет тридцати, симпатичный. С большой такой спортивной сумкой, на вокзал ехал, наверное, а я с работы, на «Белорусскую» как раз. Народу набилось — шпротам позавидовать можно, у них по сравнению с нами более чем комфортные условия… Ну я музыку слушала, как всегда. Что? Нет, не пританцовывала, тесно. Наверное, подпевала, ты думаешь, я замечаю? А, ну да. Почему динозавр? Он какой-то старушке место уступил. Представляешь? Нет, ты часто такое видишь? Ну это как если бы тебя в пробке бритый мужик на тонированном джипе вперед пропустил… Нет, не стала, ты что, с ума сошла. Еще чего не хватало, подумал бы, что я ненормальная. Я и так чуть спасибо ему не сказала за ту старушку, да вовремя опомнилась. Ладно, я уже на эскалаторе, сейчас связь пропадет. Перезвоню потом. Целую, да. И ты тоже себя береги.

II

И дернул меня черт с места вскакивать. Сумка тяжелая, и так с ней до поезда таскаться еще. Эх, не пропьешь воспитание-то. Хотя, если уж совсем честно, не в воспитании дело. И не в старушке, долгих ей лет, так благодарила за это место дурацкое, что я чуть сквозь землю не провалился. Хотя какая там земля, в автобусе-то… И что я, идиот этакий, стормозил, мог бы ее хоть на чашку кофе пригласить. Там на площади кофейня есть как раз. Хотя она все равно бы не услышала, с этими чертовыми наушниками. А если бы даже и услышала? Ей на вид лет семнадцать, она, наверное, послала бы меня к дьяволу и была бы права. Кто же по нашим временам в автобусах знакомится — только маньяки и придурки. Странная такая пигалица, стоит, улыбается в пространство, напевает что-то, французское, что ли? Наверное, она вообще меня не заметила. И старушку тоже. Интересно, она хоть что-нибудь вокруг видит или как? И чем она меня зацепила? Несуразная такая, шарф этот полосатый чуть ли не по полу волочится, гольфы оранжевые, волосы взъерошенные… как воробей, только разрисованный. И я тут с этой старушкой, хорош гусь. Выпендриться решил, как пацан шестнадцатилетний, а мне, между прочим, тридцатник стукнет на той неделе. Так, ну и куда я проездной сунул? Черт, во дают люди, это же надо. Прямо посреди дороги уселся со своими бумажками идиотскими! И хоть бы кто милицию вызвал, так всем плевать, не замечают даже. Ну, бомж и бомж, подумаешь, в метро еще и не такое встретить можно. Что осклабился? Совсем совесть потеряли…

III

А она умница. Догадалась. Мимо нас каждый день толпы народа ходят, мил-ли-о-ны, и хоть бы кто заметил. Вообще-то это была хорошая идея, лучше даже, чем с теми плащами. Неувязочка вышла, они тогда все равно на нас натыкались, а так — смотрят насквозь, будто мы стеклянные, и обходят аккуратненько. Привыкли не обращать внимания на то, что им неприятно. А нам так гораздо спокойнее. Это, так на минуточку, непростая работа, и важно, чтобы они не вмешивались. Хотя старушки еще вот. Старушки умные. Повадились нам бумагу приносить и ручки с карандашами — положат рядом, пряча глаза, и уходят, и крестятся мелко, и нашептывают что-то. Смешные. Нужны нам их карандаши. И тоже взяли моду — креститься. Как будто от нас что-то зависит. А мы-то что? У них это называлось бы — социологи, наверное. Или еще какие счетоводы. А эти думают, глупые, что можно ничего не делать, и всю ответственность на нас свалить. Эх, знали бы они. Нам по должностной инструкции ничего менять не положено. Мы наблюдатели, и точка. А если инструкцию нарушишь — разжалуют в купидончики, и поминай как звали. Жалко девочку. Зря она этому — как она его назвала? динозавр? — короче, зря она ему ничего не сказала.