78

I

В то лето я жила с такой скоростью, словно кто гнался за мной. При попытке восстановить очерёдность некоторых тогдашних событий, создаётся ощущение, что в некую единицу времени я могла, нет, просто обязана была, находиться одновременно в двух точках пространства. И дело было даже не в скором отъезде — до середины лета я вообще ничего не знала о нём, видимо, в те дни моя обычно медлительная парка страдала приступом немотивированного трудоголизма, навязывая и напутывая множество крепеньких узелков с далёкими последствиями в затейливый коврик моей судьбы.

У лета 1993 года был вкус переспелой донской вишни и крепких майкопских яблок, клубничного варенья, кипящего в огромном тазу под раскидистым ореховым деревом, колодезной воды и студёной водки, намешанной в разнокалиберной посуде с покупным абрикосовым или персиковым ликёром — по тогдашней интеллигентской моде. Начало июля скрипело на зубах лёссовыми суглинками — мы копали приазовские курганы. Это было хорошее дело, где-то даже выгодное, археологические изыскания проводились спешно, на степном участке, идущем под застройку дачного кооператива, подрядчик платил как за земляные работы, в зависимости от вынутого и срезанного с поверхности кубометража. Раз в неделю два крепких молодых человека с бритыми затылками, Олег и Сергей, привозили деньги, подписывали у начальника партии очередной акт, а после не брезговали нашей водкой, за столом травили одним им смешные анекдоты, деловито пошучивали о покойниках пятитысячелетней выдержки, поторапливали. Дачные участки размечали прямо по нашим вчерашним квадратам, счастливцы-хозяева тут же завозили стройматериалы и саженцы, иногда заглядывали в свежие раскопы, крестились и с живостью интересовались, куда мы деваем все эти кости, неужто каждую в музей под стекло? Дачников отваживали напускной неприветливостью — в некоторых могилах позднего, сарматского, времени попадалось золото, чужие глаза на раскопе были ни к чему. Впрочем, большинство захоронений были более древними, изредка содержали в себе кроме костяка один-два лепных сосуда грубой выделки и совсем редко украшения, вроде бус, колец, браслетов, нашивок на одежде да наконечников стрел или копий — если покойник был знатным воином. Детские погребения не были столь скудны — малышу давали в загробный мир пищу, игрушки, обережки, взрослый же мог всё добыть своими руками. Такая забота древних о детях трогала не на шутку, иной раз чуть не до слёз — подумать только, ведь это современники египтян, из металлов знавшие лишь медь и бронзу, жившие не более 30–40 лет, всё достояние их — стада и оружие, быт — война и кочевье, их дети умирали чаще, чем вырастали, но каждому младенцу в могилу давали больше, чем он имел при жизни. В этом было столько близкой нам внутренней логики, что как-то невольно ощущалось родство с этими безымянными племенами, оставившими в наследство только свои могилы. От кочевников вообще остаются в лучшем случае гробницы и, если повезёт, воспоминания умеющих писать соседей.

В тот день в силу разных обстоятельств на раскопе нас было лишь трое. Мы с Р., вооружившись лопатами, шли за бульдозером, из-под ножа которого обнажалась рыжая глиняная плоть срываемого слой за слоем кургана. Наше дело было не дать срытой земле навалиться с боков, и проверять чёрные пятна в суглинке — могила там или сурчина, при обнаружении захоронения в ход шли лопаты, а затем ножи и кисточки. Нам везло — в тот день мы прошли трёхметровый курган до основания и ни одной впускной могилы, никакой ручной работы — а денег как за неделю труда! Мелькала даже шальная мысль, что курган естественного происхождения, но прямо у материкового основания показалось чёрное пятно удивительно правильной, хрестоматийной формы — надо же, ровно по центру, идеально ориентированная могила, разве чуть шире, чем обычно. Через несколько часов, докончив расчистку, мы втроём сидели на краю раскопа, курили по четвёртой папиросе кряду, цедили дымящийся на жаре кофе из термоса и всячески тянули время. Погребение было к тому моменту полностью зарисовано и сфотографировано, расчищено с ювелирной точностью, а желания начать, наконец, разбирать костяк не было ни у кого. В могиле лежали двое — он и она, высокие, двухметровые красавцы, прямые, гармонично сложенные с чуть удлинёнными ритуальной деформацией черепами — члены знатного рода, вожди. Сохранность скелетов удивляла перевидавших тысячи могил археологов — грудные клетки и кости таза, не провалившиеся внутрь за несколько тысяч лет, головы повёрнутые друг к другу, глаза в глаза. Первым нарушил молчание Р.:

— Умели хоронить, чёрт их возьми! Какое место, и ни одной сурчины! — землеройки и кроты часто разрушают курганы, перетаскивая предметы и кости от одного обладателя к другому, тасуя целые эпохи и порождая забавные ситуации.

— И ведь заметь, ни одного впускного погребения, скажи, ты вообще видел когда-нибудь такое: трёхметровый курган и чисто, а ведь только вчера закончили копать тот кошмар — в пахоте полуметровка и костяк на костяке — уж как эти умельцы их только ни утрамбовывали — а правее сто метров — это чудо, и хоть бы хны! — Е. затягивается так, что дым едва не идёт их ушей. А ведь действительно странно — скифы, сарматы, половцы, да и казаки очень любили такие места — готовый курган, сухо, высоко, ничего насыпать не надо, вырой могилу, положи дорогого покойника и плиту надгробную сверху. Идеальный случай, но никто — ни человек, ни зверь не позарился..

— Заговорённое какое-то место! — добавляю я. Мне позволительно озвучивать подобные глупости — на правах девятнадцатилетней романтической особы.

Р. бросает пяточку «Примы», сплёвывает и первым соскальзывает в яму. Я тоже поднимаюсь и иду к бульдозеру за коробками. Скелеты подобной сохранности — находка для антропологов.

— Слушай, а какой у тебя рост? — обращается ко мне Е. в тесном пространстве раскопа.

— Метр семьдесят, а что?

— А дай-ка руку!

Прочное, желтоватое кольцо из гладкой плотной кости как влитое садится на мой безымянный палец.

— Я, фигею, ребята! Это ж, какой размер пальца, если она на тридцать сантиметров выше!

— У меня восьмой, — бормочу, рассматривая кольцо, голова кружится, наверное, от жары и тесноты раскопа.

..Ребята сказали, что я не приходила в сознание минут десять, после того, как меня выволокли из ямы. И только когда сняли кольцо, потихоньку пришла в себя. Доработали молча. Рассортировали собранное, как положено, обернули в мягкую бумагу, описали в полевой книжке. Я спустилась последний раз в уже пустой раскоп, проверить, не осталось ли где чего незамеченного, нож глухо скрёб по материку, пальцы машинально просеивали суглинок, пока не наткнулись на камешек. Обыкновенный ракушечник, такой в изобилии в бортах донских балок и в стенках крутых берегов притоков Дона, Северского Донца, Аксая. Рука сама зачем-то сунула его в карман.

— Нет, ничего! Чисто! — кричу наверх.

— Тогда вылезай, на сегодня достаточно наработали. Пойдём ужинать и хвастаться начальству!

Вечером, сославшись на дневной случай потери сознания, я, отказалась от участия в дружеской попойке, ушла в глубину сада, что прилегал к снятой на сезон даче, мазаная казачья хатка которой громко именовалась в наших отчётах «временной базой Придонско-Приазовской археологической экспедиции-1993». Там, в глубине сада, у ручья, моё любимое место, комары по странности брезговали им, предпочитая лёгкую добычу на веранде под фонарём. От воды тянуло свежестью, стрекотали кузнечики. Я, не разжимая пальцев, опустила руку с давешним камушком прямо в ручей, закрыв глаза, ловила кожей чистый, упругий ток воды. Сумерки за спиной доедали деревья и очертания соседских домиков, мычали коровы, мерно стучала ниже по склону электричка Ростов — Миллерово. Подумалось, что вот лежу я тут на второй древней террасе реки Аксай, а раскопы наши наверху, на водоразделе, и что пять тысяч лет назад река была много полноводнее, климат суше, а зимы суровей, и что знания эти почёрпнуты мной из курса геоморфологии, и что всего три года назад я не была точно уверена, хочу идти на геологический или исторический. В условной борьбе между камнем и черепком победил камень, а точнее — тяга к древности, захотелось охватить вниманием не только обозримую историю рода людского, но и всю историю Земли. Рука в ручье закоченела, утратив чувствительность, кулак не разжимался, я потрясла им в воздухе, согревая мышцы. Вот спрашивается, зачем я взяла этот камень из раскопа? Откуда у меня вообще эта дурацкая привычка вечно таскать при себе камушек-другой, сколько помню себя — с самого сопливого детства в кармане то пёстрый змеевик — «камень от Уральских гор», то отполированный кусочек облицовки, подобранный у памятника, то и вовсе — не примечательный голыш, из лужи. Мама всё время выбрасывала, а я подбирала снова и снова. Так, кажется, и по сей день — подбираю, хотя уж давно собрала симпатичную коллекцию минералов, привезённых из походов и геологических поездок по Кавказу и другим местам. Забавно, лет до 13 я всерьёз полагала, что выражение «камень за пазухой» означает нечто, вроде «иметь что-то за душой», да и «каменное сердце» представлялось комплиментом.

Холодно. Горячего бы чаю со свежей малиной и спать. Я пошла к дому, за спинами тёплой компании. На веранде ночная мошка и мотыльки бились в стекло фонаря, незадачливые их собратья падали на заботливо подстеленные газетные листы. Я налила чаю из ведерного самовара, дрова для которого колол лично начальник экспедиции. Сахар по талонам, зато на столе всегда конфеты, впрочем, их-то я как раз и не люблю, вот фрукты-ягоды — вишня, малина, клубника, крыжовник — другое дело.

— Ты чего, простыла, чаи с малиной гонять? — басовито поинтересовался начальник.

— Нет, замёрзла просто.

— Замёрзла — выпей водки, с народом! — подмигнул он хитро и неожиданно трезво — Какой у тебя размер пальца, ребята говорят, вроде, седьмой?

— Восьмой.

— Ничего себе пальчики, как у белошвейки! — он внимательно смотрит на мои — А росту два метра, вот были бабы! Ладно, отдыхай, не мешаю.

Обернувшись ко мне загорелой спиной, начальник налил из самовара чаю и вышел вон.

Чашка приятно согревала руки. Я положила на стол давешний камешек — он был всё ещё немного влажным, после ручья, вокруг окаменелой раковинки вился кремнистый прожилок, сверкали кристаллики кальцита. Перекристаллизованный органогенный известняк, ранне-неогенового возраста, формой немного напоминающий резную фигурку, что-то вроде нэцке. Чуть округлый, камушек уютно лёг в руку. Я сунула его обратно в карман и допила чай. Пара страниц из любимого в то лето Проппа «Исторические корни волшебной сказки» — это уже в постели, на походной кровати, пока глаза не закрылись сами собой — вот и прожит ещё один день..

..свист копий, ржание коней, мечутся отблески костров, сквозь топот копыт слышны гортанные крики и плачь детей, скрипя, разворачиваются вокруг костров тяжёлые возы, воины организуют оборону. Степь пахнет типчаком и гарью, ветер помогает стрелам нападающих, те стреляют, передвигаясь ползком по земле, из темноты, на свет костров. Оседлав коней, защитники разделились на два отряда, обходят нападающих с флангов, с гиканьем, на полном скаку, отвесно пускают стрелы вниз, в тёмную траву, из которой летят смертоносные ответы, впиваются острыми жальцами в конных, раня и убивая. Я привязана к грубому деревянному колесу, рядом кто-то корчится и стонет, пьяняще и душно пахнет кровью и гарью — кто я и зачем здесь? Поднимаю голову — вижу: там, в гуще битвы двое — он и она, каждый слился с конём, но не прячет голову в густой гриве, отряд следует за ними, чуть отставая, до тех пор пока те двое не падают почти одновременно, словно наткнувшись на невидимую стену. Повозка надо мной вдруг раскачивается угрожающие и увлекает меня вниз по склону, ломая кости и разрывая мышцы..

Ветки ореха дробно стучат в окно — на улице ветер и дождь. Похоже, выходной, товарищи полевые изыскатели, отдыхаем и камералим до упора. Надо ж, какой приснился сон. Впрочем, не удивительно — быть впечатлительной в 19 лет не порок. Да ещё и кости-то эти, вчерашние, под моей кроватью лежат, как, впрочем, и всё найденное, опять же — Пропп перед сном. Выходной кстати, съезжу-ка я в Ростов, сорок минут на электричке туда, вечером обратно..

Обратно в то лето больше не получилось. Парка начала новый узор. Только сон про неведомый степной бой стал сниться время от времени, всегда под утро, в дождь. Камушек вновь обнаружился в Китае, сунула руку в карман и нашла, назначила талисманом, и уже намеренно не расставалась с ним.

II

В китайском городе, куда определил меня узор парки, дожди были самым частым погодным явлением. Время шло, незаметно и неотвратимо, как усилия той старухи, что делает швейную иглу из толстого песта, стачивая его о камень. В какой-то момент ощущение изломанной шеи из предутреннего сна стало навязчивым, как и перетёртые в пюре иллюзии юных лет. Впрочем, это сегодня я называю вещи их именами, а в тот год было лишь ощущение жизненного тупика, я топталась на развилке двух дорог, по левую руку — возвращение на родину, по правую — возможность потратить ещё несколько лет на то, чтобы найти себя в новых декорациях. И тот и другой варианты были равно возможны, требовали равных усилий и казались равно же неинтересными. Ни одна чаша весов не хотела перевешивать. Я плыла по течению, массируя по утрам шею, дождь не желал кончаться, на юге страны начались наводнения, и мне неожиданно предложили поездку в Россию, с возможностью побывать на родине. Накануне отъезда я отправилась на велосипеде в одно из любимых мест на Восточном озере. В сумерках берег полностью скрыл меня от любопытных глаз, за спиной шумела просёлочная дорога, по ней проезжали машины и мерно проходили волы, тяжёлый, влажный воздух субтропиков монотонно распиливали цикады. От стоячей воды несло водорослями. В коротких сумерках я пробралась по камням метров на 20 от берега, туда, где озеро было чище и холоднее, на прибрежном же мелководье вода покрыта плёнкой и отвратительно тепла, как подкисший суп. Завтра в это время я буду идти по пекинским улицам, а ещё через пару дней — по московским — легко ли поверить в такое? Я вынула из кармана руку с привычно зажатым в ней камнем и сунула в воду. Рука быстро покрылась пузырьками воздуха, которые, отрываясь, тянулись ниточкой к поверхности и лениво лопались. По камню, рядом со мной, сновали мелкие крабы, я посидела бездумно ещё минут пять, глядя на огни дальнего берега, и вернулась к велосипеду. Похоже, в эти пять минут что-то сдвинулось во мне с мёртвой точки, будущее стало чуть менее безразличным, а мир вокруг чуть более красочным, я уже знала, что сделаю в эту поездку обязательно, даже если все другие планы провалятся.

Есть круги, которые мы замыкаем, для того, чтобы они не замкнули нас навечно внутри себя. Через месяц я сошла с пригородной электрички Ростов — Миллерово на станции «Малый Мишкин». По крутой тропке вверх, мимо казачьей таможни, памятника истории и архитектуры 17 века, по мосткам через балку, по дну которой течёт тот самый ручей, затем вправо, по улице, до бывшей «временной базы Придонско-Приазовской археологической экспедиции-1993». На подходах к калитке решимость стала меня покидать — что я скажу хозяевам? Но во дворе видимое запустение, калитка покосилась, её заржавленную щеколду давно не открывали. Я постояла, глядя на облупившуюся синюю краску. А спросят — скажу, что подыскиваю дачу, по старой памяти заглянула сюда. Во дворе густо росла лебеда, по-хозяйски кустилась сквозь доски веранды. По едва заметной тропинке я спустилась в сад, ниже, нашла по чуть слышному шуму ручей, раздвинув траву, увидела зеркальную поверхность и отборный песок дна. Обмелел ты, дружок, курица напьётся, замутит. Я вынула из кармана камень, сунула руку в воду и разжала кулак. Вода текла сквозь пальцы, ласкала их, рождала в душе уверенность, что всё идёт, как должно, камень лёг на мягкое песчаное ложе дна, я чуть прикоснулась к нему безымянным пальцем. Круг замкнулся.

Я нашла под старым орехом несколько спелых плодов и с лёгким сердцем спустилась к станции. Хорошо бы вернуть все подобранные когда-то камни на их места. Пожалуй, тогда и наступит та самая свобода-нирвана, да кто ж эти места помнит?