78

Эта карта предупреждает, что вам вскоре придется как следует потрудиться. Будет ли от этого хоть какой-то прок, покажет ее окружение. Но хулы уж точно не будет.

Марина Богданова, Оксана Санжарова Часы

Всю ночь Кириллу Матвеевичу снилось что-то большое и доброе. Он так и не успел понять, что же это такое маячило перед ним, а Мелкий уже захрипел, задребезжал, зазвякал на тумбочке и затих под хозяйской рукой. Через пару минут, вздохнув, старинные Часы галантно отзвенели четверть. Кирилл Матвеевич выкупил их тогда в комиссионке, залез в долги, потом приводил в порядок, перевивал старую пружину, выправлял чудные ажурные стрелки, заново покрывал темным бархатным лаком узкий дубовый футляр. Зато теперь не часы — игрушечка. Сейчас бы, наверное, не стал возиться, а тогда — как в сердце ударили его эти часы. Мелкий рядом с ними что шавка подле арабского скакуна, а вот поди ж — тоже механизм. Ну пора уже, пора, не разлежишься.

За окном плыло жемчужно-серое небо, старый чайник закипал медленно и лениво, Кирилл Матвеевич не спеша вспоминал, что он отдаст сегодня, а что бы еще пообсмотреть. На площадке курила соседка Лена. Поздоровалась, заулыбалась.

— Здравствуй, Леночка. Ну как, ходят?

— Ходят, дядя Кира! Ко мне бы так ходили!

Ленку он помнил еще пятиклашкой. Теперь Ленка вымахала, заматерела, оплыла с боков и стала самой натуральной шалавой. Бабки из подъезда ее ненавидели, но вреда Ленка никому не приносила, чужих мужиков не отбивала, скандалов у нее никогда не случалось. Даже вот сейчас — курит, а в руках здоровенная пепельница колесом, под хрусталь. Жалко, что беспутная, но тут уж дело такое.

А вчера Правый сказал, что нас нет. Он вообще-то и раньше так говорил, но вчера получилось особенно досадно. Раньше это значило, что нет нас всех, и что сам Правый в это не верит, а теперь он говорит, что он есть, а нас нет. Он нас, видите ли, выдумал. Он даже сказал мне, как это называется — очень красивое слово, почти как Мы, — «солипсизм». Я не слишком обижаюсь: у Правого край неудобный, там всё время подтекает… или просачивается?.. то, что сверху думают, а он очень впечатлительный. Ну, если ему так удобно — пусть я буду выдуманным. Главное, чтобы не отвлекался. А ещё вчера Левый сказал, что ему дует и в центре лучше. А Правый пошутил, что я соблюдаю политику нейтралитета. Я спросил, что это, а он сказал: это трое под одним одеялом — тому, кто в центре, всегда тепло. Только я не знаю, что такое одеяло. Я бы предложил Левому поменяться, но вчера мы уже менялись. Или не вчера. Правый говорит, что я неправильно понимаю темпоральность, что моё «вчера» на самом деле «позавчера» или «позапозавчера» или «давным-давно». Он даже пытался мне объяснить, как вчера зависит от смены дня и ночи, но, если честно, я их не замечаю. То есть, когда стоял Левым, может, и замечал, но уже не помню, а в середине всегда сумерки. Так вот, Левый вчера-когда-был-Средним так ныл, что я сказал: ладно, если посредине так тяжело, давай меняться, только стой спокойно, не перекашивай. Но пока менялись, потрясли, конечно. Я же не знал… Про ледниковый период мне Правый только вчера сказал. Но он меня утешил — сказал, что когда Левый в центре переминался, было ещё хуже, кто-то даже вымер. Он говорил кто, но я плохо запоминаю длинные названия.

Но вообще-то теперь Левый ворчит меньше: вчера Правый сказал ему про «эндорфины» и «алкоголь», и теперь он иногда немножко поёт — это приятно — и чуть-чуть шатается — это неудобно, но я выпрямляю спину, и, наверное, наверху ничего не замечают. Правый говорит "цунами больше — цунами меньше…»

Своей мастерской у Кирилла Матвеевича не было — он ютился в углу аптеки, сам построил выгородку, развесил полочки, провел свет. В витрине аптеки выставил свой фанерный плакатик с расписанием. На плакатике резвились мыши: одна похвалялась золотой луковкой, три другие выглядывали из прогрызенного футляра напольных часов, еще две мышонка тащили будильник с развевающимися пружинами. Добротная работа, настоящими акриловыми красками, Кирилл Матвеевич сам потом лакировал фанеру. Заведующая аптекой, дама вообще-то предобрая, даже расстраивалась порой, что у часовщика такая красота, а в витрине у аптеки — красный крест да пластиковая стандартная бутылка с козырьком. Вывеску написала приезжая художница — летом ей Кирилл Матвеевич быстро и недорого починил карманную луковицу, старинную, с репетиром. Даже не столько чинил, сколько исправлял топорную починку столичных халтурщиков. Тонкий механизм, песенка чистая, а они его долотом ковыряли, не иначе. Больно было смотреть на несчастную луковку. То ли дело потом, когда часики запели: низким мелодичным звоном отбили часы и потом сдвоенным, как хрустальные рюмочки — три четверти. Изволите слышать, барышня, без пятнадцати четыре, получите и распишитесь. Художница прямо вспыхнула от удовольствия, чуть на шею ему не кинулась, а денег за своих мышей не взяла категорически. Хотела еще нарисовать кота, починяющего часики, да Кирилл Матвеевич деликатно отказался. Затейница уедет, а ему здесь жить. Точно котом прозовут, к гадалке не ходи.

Дождя не было. И слава Богу, потому что зонтик давным-давно ощерился двумя выломанными спицами. Купить новый все было как-то не с руки, а починить старый Кирилл Матвеевич постоянно забывал. Дожди заставали врасплох, ну их совсем, эти дожди. Аптека всего час как открыта, и девчонки еще толком не проснулись, а бабки в это время сидят дома, досматривают повторение вечерних сериалов. Если хочешь поработать в тишине и спокойствии — самое милое дело сейчас прийти. На столе Кирилла Матвеевича ждал желтый поцарапанный слоник-будильник. Не китайская штамповка, а родной аляповатый слоник с циферблатом в боку, мечта советского первоклашки. Только последние советские первоклашки уже взрослые люди, и нужны им теперь такие слоники, как рыбке зонтик. Пластмассовый уродец жизнерадостно топорщил хобот и смотрелся крайне убого. Антонида Михайловна, божий одуванчик, отыскала слоника на антресолях, притащила в мастерскую, хочет подарить внучонку, чтоб тот учился-не ленился. Кирилл Матвеевич внучонка видел и насчет дальнейшей судьбы слоника не сомневался. Но механизм в уродце был крепкий, качественный, и верещал будильник тоже исправно. Не жаль было потратить время. И, если честно, в детстве он тоже мечтал о таком слоне.

Теперь Диск иногда вздрагивает сам, признаюсь, я думал на Левого, но вчера центр как-то мягко шевельнулся у меня над лопатками. Правый сказал, что это они сами, те, кто на диске. Это всё оттого, что они (мне Правый вчера сказал) теперь думают, что Диск — шар, а нас под ним нет. То есть он сказал немного по-другому, он сказал, «с тех пор, как они узнали, что Диск — это шар, у них всё развивается быстрее».

Я думаю, ничего особо хорошего в том, чтобы трясти Диск, нет, поэтому лучше помнить про нас, а то ведь я могу захотеть потянуться. Да-да, я знаю, я совсем не умею шутить, Правый говорит — "нет чувства юмора". И всё же я не очень понимаю — почему если шар, то нас нет. Можно ведь справиться и с шаром. И ещё он вращается, даже два раза: сам по себе и вокруг Солнца. Солнце я немножко помню.

А ещё раньше мы были «китами». "Кит" — это когда нет ног и хобота. По-моему, ужасно неудобно. Зато есть мощный хвост, хвоста я никогда не видел, но я его чувствую — не сказал бы, что он особо мощный. И если держать на голове и хвосте, придётся сильно выгибать спину — я думаю, это очень неудобно. Я бы запомнил. Мне кажется, что я никогда не был китом.

В 12 часов дождь все-таки хлынул. Сразу стало темно, пришлось включать свет, и вскоре привычно заломил висок, глаза от напряжения и электрического света заныли и захотели вон из глазниц. Дождь стучал и стучал, не было ему ни конца, ни края, в аптеке стало сыро и холодно. Отряхиваясь, как пес, из дождя вышел Серега. «День добрый, Кирилл Матвеевич, к вам можно?» Да можно, отчего ж нет. Ну, показывай, в чем беда. В кулаке Серега держал «Роллекс». «Вот, не фурычат. А ведь бешеных бабок стоили, честно, они ж фирма!» Кирилл Матвеевич отодвинул слоника и потянулся за часами. Развинтил и не удивился. Под благородной крышечкой, конечно же, вибрировал полузадушенный китайский механизм. «Сережа, где ты их покупал, фирму свою?» Больше всего Кириллу Матвеевичу хотелось подарить Сереже кулек, чтобы тот сгреб свои часики и аккуратно отнес их в урну. Меньше всего хотелось их чинить. Серега, большой, мокрый и облапошенный, стоял перед окошечком часовщика и медленно соображал. Китайский самозванец дрожал и стыдливо покачивал пружинкой. Зик-зик, глупый мальчик. Зик-зик, неразумный мальчик. А давно ли твое сокровище тикать-то перестало? Серега очнулся и промямлил, что тикать-то перестало только вчера, когда они в баню пошли. Ну да, в них пошел, а чо, он и раньше в них ходил, там же написано, что ватерпруф и вообще фирма же. Бабок бешеных стоят! Кирилл Матвеевич только вздохнул. И вдруг Серега наклонился к нему и тихо попросил: «Дядь Кира! Вы, пожалуйста, только не говорите никому. Пусть мужики думают, что я реальные «Роллексы» разъ…убил». «Тьфу на тебя, дуболом, — вздохнул Кирилл Матвеевич. — Починю их, ладно. Все равно, как вы живете — ни одни «Роллексы» не выдержат». Серега просиял, полез в штаны за мятыми бумажками, вывалил много, велел сделать быстро-круто и канул в дождь. Кирилл Матвеевич махнул рукой и купил у Тани цитрамон.

Ах да, я ведь говорил про время? Так вот — каждое вчера, это ещё и сутки, а в сутках есть часы, в часах минуты, потом что-то ещё, а работать надо восемь часов, а иногда шесть. А потом? А потом надо идти отдыхать. Я спросил Правого, а как узнают, что надо идти отдыхать, и он рассказал про часы, нет, не те часы, которые время, а «Часы». Они ходят на месте и бывают круглые, и некруглые, и вообще очень разные (тут Правый отчего-то хихикнул и сказал «сальвадордали» — не понимаю), но круглые мне проще представить.

В час дня Светка повесила на дверь аптеки табличку «ЗАКРЫТО», а Таня ткнула в розетку электрический чайник. Кирилл Матвеевич посмотрел на девочек, унылых и постных (до зарплаты еще неделя) и решительно шагнул под дождь. Он вернулся, как Гарун-аль-Рашид. Он достал из пакета пухлый батон розовой колбасы, несколько саек, пачку чая со слоником и полкило конфет «Ласточка». Почему-то именно конфеты «Ласточка» окончательно убедили девочек в бескорыстности намерений старого часовщика. Таня даже согласилась взять домой пару штучек для Иринки.

В два часа пополудни дождь перестал, зато пришла бабка Антонида «за будильничком» и вообще поговорить с людьми. Слоник деликатно клацал, секундная стрелка на его боку мелкими рывками бежала по кругу. Бабка поблагодарила мастера, отсчитала ему тридцатку мелочью за работу, и слоник, упакованный в застиранный целлофановый пакетик, канул на дно бабкиной хозяйственной сумки. Потом Антонида Михайловна походила по аптеке и попросила Светку объяснить, что это за лекарство такое — вон то, в красном. Вроде и по-русски написано, а не разберешь ничего. Светка подробно объяснила все про лекарство — вязать, как Таня, она не умела, а делать в это время в аптеке было совершенно нечего. Бабка приободрилась и спросила у Светки чего-нибудь такого от дурного сна. Нет, не снотворного, спит-то бабка отменно. А вот чтоб сон дурной не тревожил. Светка показала пару пузыречков с успокоительным и предложила в церковь сходить. «Ну, доченька, — замялась бабка, — я и сама знаю, что в церковь, а неловко. Поп все же мужчина, а у меня сон женский, плотский». Светка хихикнула, но бабку поняла — у нее самой часто случались плотские сны. Заговорили о снах. Тане сегодня снилась Иринка, как бегает она по дому с вишнями и говорит Тане "Мама, кушай!". «Вишня — это к сладким приятностям и мимолетным радостям», — авторитетно молвила бабка. Светка и Таня, переглянувшись, прыснули, а Кирилл Матвеевич покраснел и ушел в работу. Он терпеть не мог оказываться в центре внимания. «Были у нас сегодня сладкие приятности», — рассмеялась Светка и пошла тормошить часовщика — что же ему такого снилось в эту ночь. Кирилл Матвеевич отмахнулся от озорницы, мол, отстань, не помню, ничего не снилось. Антонида Михайловна вдруг обронила: «Ничего не снилось — слоны снились. Так матушка моя, Царствие ей Небесное, всегда говорила». Но Светка уже расшалилась — не унять. «Скромничаете, дядя Кира! Небось, девушки снились, а вы не сознаетесь!» "Светка, ну что ты пристала, как маленькая!" — воскликнула Таня. Кирилл Матвеевич взял отверточку поменьше и сконцентрировался на упорном винтике. Старые ходики должны быть готовы к завтрашнему утру, пока еще не натащили — надо сделать. «Роллекс» китайский подождет, там все равно работы часа на три, да еще и просохнуть бы ему неплохо. Непросто с братцами-китайцами: могут сварганить такие часики, что легче об камень, чем починить, а могут расстараться и сработать крепче оригинала. Поди пойми — не часы, а лотерея. Почему слоны? С чего бы слоны? Рехнуться можно!

Теперь я иногда задумываюсь (Правый называет это "спать") про «отдыхать»: вот прошли шесть часов, ну или там восемь, и мы идём отдыхать. Сначала Левый чуть подгибает колени, наклоняет голову и неторопливо вылезает из-под своего края. Диск проседает слева, я делаю маленький шажок или два в сторону, чтобы компенсировать крен. А что будет дальше, я думаю по-разному: иногда Правый никуда не уходит, и мы говорим долго-долго, пусть даже про то, что меня на самом деле нет, и про то, как трудно Философу без Ученика. Потом он просит: не мог бы ты сегодня называть меня Платоном? И я говорю: конечно, Платон. Но иногда (про это я думать не люблю) он извиняется и очень медленно, так, чтобы я успел вернуться в центр, освобождает свой край, и я остаюсь один. Потом я думаю — очень ли это будет тяжело (наверное, очень) и выдержу ли я. Иногда я так и стою, а однажды — вчера, кажется, — я увидел, как осторожно опускаюсь на колени, пригибаюсь как можно ниже, вытягиваю вперёд хобот, и Диск начинает скользить по нему, опасно наклоняясь, пока я на коленях пячусь назад, а всё, что НА ДИСКЕ сверху… Тут я представил, что творится на Диске сверху, вздрогнул и перестал думать эту мысль.

Лучше думать, что я стою… стою… а потом приходит Правый — у него виноватый вид — и, пригнувшись, лезет под свой край. А потом, немножко позже… на несколько минут?.. часов?.. приходит недовольный Левый. Пока он лезет, мы с Правым изо всех сил тянемся вверх, чтобы у него было больше места и он не тряс Ношу. Но чаще всего Правый никуда не уходит. Я сказал ему об этом, и он немного обиделся, а потом, вчера, сказал, что, как большинство философов, не слишком силён в практике. А ещё сказал "ты прав, я — мягкотелая интеллигенция". Слово мне понравилось: оно почти такое же красивое, как Мы, но «элефантум» всё-таки лучше. Теперь я иногда, чтобы сделать Правому приятно, говорю не «вчера», а "час назад" или "минуту назад". Я думаю, он доволен, хотя ворчит, что все это одно и то же.

К вечеру, как обычно, в аптеку набилось полно народу — кому по делу, кому так, погалдеть. Перепало несколько заказов и часовщику. Конечно, луковица с репетиром — это такой подарок судьбы, два раза в наших краях не случится. Некому тут носить луковицы, и скелетонов тут не найдешь. Скелетоны, впрочем, Кирилл Матвеевич видел только в дедовом альбоме по истории часового дела: кружевные колесики, яркие вспышки камешков, ювелирные стрелочки. Его самого в детстве дразнили «скелетоном», это он сейчас раздобрел от сидячей работы, вот уже и одышка появилась, и животик. Так ведь не поверили ему дружбаны, что скелетоны — это такие часы, а дед строго-настрого запретил выносить альбом из дома. Деду Арону, городскому часовщику, досталось еще на долю разных интересных диковинок, даже, помнится, дореволюционную музыкальную шкатулку дед исправлял. Теперь же на интересненькое рассчитывать не приходится — работа, в основном, рутинная: будильник убегает, или стекло треснуло, или батарейки поменять в корейских пикалках. Работа как работа — не хуже, чем цитрамоном торговать. Таня иной раз спросит: «Как вам только не скучно, Кирилл Матвеевич!» А чем скучно? С кварцевыми — скучно, да. А механика — это песня, это ребус, это загадка. Городок маленький, замшелый, здесь еще часы любят. Берегут. Надо будет потом кругляху настенную в аптеке подвести поточнее, профилактику ей сделать. От напряжения заныли глаза. Что-то они часто в последнее время.

Но даже если бы мы и уходили «отдыхать», далеко уйти всё равно не получится. Тут не слишком светло, но я думаю, твердь под нами невелика. Я думаю, это ещё один диск, причём немного выпуклый: когда я стоял Левым, то замечал это сильнее. Ещё эта твердь разделена бороздами — неглубокими, но я стараюсь на них не наступать, а ещё она немножко живёт — мне кажется, я слышу дыхание. А ещё она иногда качается, совсем чуть-чуть, так что если спружинить ногами, то на диске никто и не почувствует. Я спрашивал вчера Правого, но он сказал "пустые фантазии". Я думаю, он просто забыл, как вчера… ну ладно, пусть «позавчера», он говорил, что под нами есть «Черепаха». Я думаю — жаль, что мысли просачиваются только сверху. Я бы с ней поговорил.

Девочки поторапливают последних клиентов и запирают двери, сейчас придет баба Клава, уборщица, а она не любит, когда ее задерживают. Опять же, снять кассу, пересчитать выручку — тоже время нужно. Кирилл Матвеевич со стоном разгибается, ноги затекли, сколько ж он сегодня неподвижной статуей отсидел? На столе разложены отремонтированные часики, в ушах слегка постукивает, ну хоть голова прошла. Надо сегодня побольше прогуляться по весеннему ветерочку, а еще пельменей на ужин купить. «До завтра, девочки!» — «До свидания, дядя Кира!» Он выходит на улицу. На какой-то момент небо над головой старого часовщика вспыхивает сапфировым стеклом, сквозь прореху в неопрятной туче внезапно сверкает солнце.