25

Пораньше отпросился с работы и, чтобы увидеться с Морячком, пошел на комбинат. Верстак его помещался прямо против открытой двери. Я поманил Морячка. Он вышел.

— Мне нужна Зоя. Ты встречаешься с ней?

Морячок ответил смущенно:

— Встречаюсь… То есть мы вместе живем. Так получилось…

— Женился, значит?

— Да вроде того. Надоело одному…

— Ясно. Так ты сведешь меня со своей Зоей?

— Освобожусь через полчаса.

Зою мы застали за стиркой. Уже заметно было, что она беременна. Они занимали теперь тот угол, где прежде жила Ольга.

Зоя мне очень обрадовалась. Усадила за стол. Пили чай с конфетами и сухарями.

— Как до войны, — сказал я.

— У нас даже творог есть. Хочешь?

Зоя принесла полную миску.

— Я не есть пришел.

— Это само собой.

Рассказал Зое, что Ольга приходила. Зоя посочувствовала:

— Конечно, вам надо встретиться… Если она приходила… Только знаешь, где она живет, я обещала не говорить. Честное слово дала… А вот где она работает, я тебе покажу. Насчет этого я слова не давала. И вообще я так считаю: чему быть, того не миновать.

— Так зачем сидеть? Пойдем.

Зоя исчезла на несколько минут и появилась в чистом сером платье. Пошли втроем. По дороге я рассказал о моей дурацкой встрече с Ольгой в хлебном магазине. Зоя замахала руками:

— Муж? Ребенок? Какая чепуха. Ты ее больше слушай! Она наговорит. Девушка она. Потому и от нас ушла… Приезжал ее брат, в командировку. И точно: майор, служит на Дальнем Востоке. Хоть в этом не соврала. Обождите… Где-то здесь.

Зоя остановилась, оглянулась, вошла в какой-то двор. Сразу вышла.

— Еще немного пройдем.

Дошли до следующих ворот.

— Вот здесь. Я вспомнила — каменный дом… Швейная мастерская.

Вошли в темный двор. Справа светилось несколько высоких окон. Зоя поманила меня к одному из них.

— Узнаешь?

Ольга сидела во втором ряду работниц, низко склонив лицо к машинке. Волосы ее были повязаны косынкой, тонкие худые руки что-то делали с розовой материей.

— Узнаю, — сказал я.

Потом спросил Морячка:

— Можно поцеловать твою Зою?

— При мне сколько угодно.

Я обнял и поцеловал ее. Они со смехом ушли, а я остался ждать. Стоял и любовался Ольгой, а она, если даже поднимала глаза и смотрела в окно, не видела меня, потому что во дворе было темно. Какой-то человек, может быть, сторож, подошел и спросил:

— Ты что здесь стоишь?

Я хотел ответить и не мог связать двух слов, охваченный смехом. Я смеялся, а он стоял и ждал ответа на свой вопрос, потом махнул рукой и ушел, вероятно, решив, что не стоит связываться с сумасшедшим.

В двенадцать швеи кончили работу и потушили большие лампы. Осталась только одна слабая лампешка, которая тускло освещала мастерскую.

Работницы вышли стайкой. Позади всех Ольга с какой-то женщиной. Я подождал, пока девчонки удалились, и окликнул ее.

Она остановилась, обернулась и сразу, несмотря на темноту, узнала меня.

— Нашел все-таки? — спросила она то ли радостно, то ли насмешливо.

— Тебе далеко? — спросил я. — На Алтайскую? Но почему ты живешь без прописки?

— Ты обращался в адресный стол?

— Конечно.

Идя рядом с ней, я проводил ее до дома.

— Дальше не ходи.

— Почему?

— Я живу у людей.

— Про мужа выдумала?

— А ты и поверил?

— Как же я могу тебе не верить?

— Хорошо, теперь я буду говорить только правду…

— Где мы встретимся завтра?

— Ты считаешь, что надо встретиться?

— А как же? Ведь теперь ты все равно от меня не спрячешься.

На другой день было воскресенье. Мы встретились на берегу Томи. Она пришла раньше меня и сидела, отставив костыли в сторону. Я сел рядом, все еще не веря своему счастью. Лицо ее было гораздо лучше, чем в воспоминаниях. Заметил, что она чуть-чуть подкрасила губы. Чудачка, разве можно стать красивее, чем она уже есть?

Мне захотелось поцеловать ее, но она отстранилась.

— Нельзя? — спросил я.

— Можно, только не здесь.

Я положил ей на колени букет цветов.

— Мне прямо стыдно, до чего я счастливая, — созналась Ольга.

— Скажи спасибо, что я нашел тебя.

— Не нашел бы, если б не захотела. Чуть не забыла — посмотри, что я тебе принесла.

Она вынула из кармана плитку шоколада.

— Где ты достала?

— Брат привез… Держала для тебя.

— Значит, все-таки думала о нашей встрече?

На следующий день пришел к ней домой. Она жила в маленькой проходной комнатенке вместе с мрачной злобной старухой. В ее распоряжении был только старый-престарый диван, обшитый потрескавшейся черной клеенкой. На подоконнике лежало несколько книг.

— Где мы будем жить? — спросил я.

— Мы?

— Неужели ты еще не решила?

— А ты?

— Я давно…

— А я недавно…


Поздно вечером, узнав, что я вернулся из Степановки, пришла прощаться Катя Мурашова. Села против меня:

— Скоро уеду.

— Куда?

— Поступила санитаркой на санпоезд.

— Счастливая!..

Вместе с Катей прослушали тревожные и печальные последние известия: «В течение 3 июля на Курском направлении наши войска отражали крупные и ожесточенные танковые атаки немецко-фашистских войск. Противник несет огромные потери. За день боев уничтожено более 250 танков, свыше 15000 немецких солдат и офицеров.

На Белгородском и Волчанском направлениях наши войска отражали атаки противника.

После 8-месячной героической обороны наши войска оставили Севастополь»…

Мне хотелось угостить ее чем-нибудь, но у нас ничего не было, кроме овсяного кваса. Она выпила из вежливости полстакана. Вздохнула:

— Война кончится — вернусь. Если жива буду.

— Будешь жива.

— Этого никто не знает.

Она внимательным взглядом осмотрела все вокруг.

— Тебе и привести ее некуда.

— Кого?

— Жену. Ольгу.

Откуда-то она уже все знала. И вдруг оживилась:

— А знаешь что? Переходите в мою комнату. Она от военкомата, а пока я в армии, за мной сохраняется жилплощадь. Кого я в ней поселю — это мое дело. Идет?

Конечно, я согласился. На другой день она помогла нам с тетей Машей перенести вещи. И уехала.

Ко мне пришла Ольга. Тетя тактично куда-то исчезла. Оля спросила:

— У тебя кто-то был до меня? Там, до войны?

— Был.

— Я это чувствовала. Девушка?

— Нет, женщина. Но ее уже нет. Она погибла. В окружении. Могла улететь и не улетела. Осталась с ранеными.

Оля помолчала, затем сказала:

— Прости меня, я не знала…

— Я понимаю, что ты не знала.

— Как звали ее?

— Шурой. Она была замужем. Летчик-истребитель — он тоже погиб.

— Шура, Шура… У тебя есть ее фотография?

— Нет. Вот только письмо.

Оля прочла письмо.

— О ком это она?

— О моем друге — Юрке Земцове. Он тоже погиб.

А через неделю после того, как перебрались на новую квартиру, Оля стала моей женой. Из ЗАГСа я решил зайти с ней к Бурову. До него было недалеко — только спуститься вниз по улице Ленина.

— Он учитель, — пояснил я ей, — преподает литературу. У него много книг. Есть жена и сын…

— Не хочется, — покачала головой Оля.

— Очень не хочется? Тогда не надо.

— Нет, пустяки. Пойдем.

И все-таки она почему-то волновалась, когда мы шли к нему. Теперь я понимал ее лицо, слышал то, о чем она не говорила.

— Ты предупредил его, что мы придем?

— Для чего?

— Если он удивится, я могу возненавидеть его.

— Он не удивится. Он умный.

Мы пришли на Подгорную. Пробрались коридором, заставленным всякой рухлядью. Я нажал кнопку звонка. Дверь открыла незнакомая женщина.

— Вам кого?.. Здесь жил Буров?.. Может быть. До нас были какие-то. Уехали в Красноярск…

— Вот и все, — проговорила Оля.

Мы двинулись домой.

Дома нас ждала тетя. Она поцеловала нас обоих и подарила Оле кольцо: тоненькое, золотое, с зеленым глазком изумруда. Подарила и по-старчески прослезилась.

Оля хотела что-то спросить, но я сделал ей знак помолчать.

Явился Морячок с Зоей, а Трагелев, хотя я и приглашал его, не пришел. Пили чай с хлебом и сухарями. Перед каждым поставили по полной чашке сахарного песку. В вазе посреди стола пылал большой букет огоньков.

…Вспоминая то далекое время, я по-прежнему считаю, что свадьба у нас была замечательная. И Оля такого же мнения…

Когда уже темнело, неожиданно появилась Аграфена Ивановна. Усевшись на наш топчан, прикрытый серым одеялом, заговорила:

— Не обижайтесь на старую да глупую. Пришла посмотреть, как вы устроились.

Вскочила на ноги, суетливо все оглядывая, сообщила:

— Комнатка эта памятная. Даже очень. В старое время тут актерка одна проживала. Потом ее офицер застрелил. Его фамилия была Горизонтов, а ее не упомнила. Потом старик один… Тот повесился. Прямо вот на этом крючке. — Аграфена Ивановна подняла глаза к потолку, посреди которого торчал железный крюк, на котором прежде висела люстра. — Потом две сестры: Аделаида и Прасковья Кузановы. Одинокие. И обе от туберкулеза. В одну весну. Это уже после революции, году этак в двадцать девятом… Но это я так, к случаю. Очень славно вы устроились. И в окно есть на что посмотреть. Только куда-нибудь мусор надо увезти.

Все это было сказано озабоченным тоном, и вдруг Аграфена Ивановна расплылась в своей кокетливой улыбке:

— Посмотрю я на вас, дети мои, как вы друг к другу подходите. Вы и личностями сходствуете. Прямо два ангелочка… У меня ведь несчастье: Георгий Иванович богу душу отдал. Вчерась схоронила. А вы и не знали? Что случилось? Нет, не болел. Пошел в Громовскую баню. Любил покойничек попариться. И парился, как молодой. Должно быть, в голове кружение получилось. Стал с полка слезать, оступился и затылком о цементный пол. Вот такая беда. Видно, судьба. И еще того хуже — сегодня утром Захарыч вернулся. Отпустили. Не просто отпустили — на санитарном автомобиле привезли. А мне куда его варначину? Он мне нужен как собаке пятая нога.

— Шумит? — спросила тетя.

— Нисколько. Степенный и тихий такой стал. Или ко мне подмыливается? Или понял, что притихнуть пора? А я собственно вот по какому вопросу. Не знаю, как взглянете… Я вам предложу — переходите-ка вы ко мне. Захарыча я в инвалидный дом определю. Я уже почти договорилась — там знакомая одна кастеляншей работает. Просит всего лишь литру масла — и дело в шляпе. А его не будет, вам у меня самое житье. Комнату надвое перегородим. Получится зальце и спаленка. А я умру, вам обе достанутся. Все лучше, чем здесь. На мусорный ящик глядеть.

Теперь мне стало понятно, зачем Аграфена Ивановна рассказывала об актерке, о старике и несчастных сестрах. Ничто у таких людей не делается просто, все имеет дальний прицел.

— А чтоб жилплощадь после меня вам законно досталась, нужно взять меня на иждивение. «Усыновить» меня, так сказать. Будем жить одной семьей.

— Нет, — сказал я.

— Как это понять? — обернулась ко мне старуха.

— Отсюда мы не пойдем. А насчет иждивения — у нас тетя есть. С ней и будем жить.

Аграфена Ивановна огорчилась:

— Ну, что ж, я не тороплю. Подумайте. Здесь сколько? Метров двенадцать? А у нас тридцать два. Можно бы выкроить зальце и спаленку. А после моей смерти все вам… Ну, что ж, прощевайте. Гуляйте к нам. Ой, чуть не забыла — вот письмо. Вчера пришло.

Письмо было от матери Юры Земцова. Она писала:

«Уважаемый Алексей! Мы считали, что Юра погиб, так как имели об этом официальное сообщение. Но в марте получили письмо, которое он продиктовал санитарке. Она так и начинает: „По поручению раненого красноармейца…“ В письме всего несколько строчек, но значит, он не погиб на фронте, а был эвакуирован в глубокий тыл. На конверте штемпель „Тайга“. Мы делали запрос — его там нет. Вероятно, его увезли дальше на Восток. С тех пор никаких известий. Дорогой Алексей, узнайте, пожалуйста, может быть, Юра в Томске».

В последующие дни я обошел все госпитали, но Юру нигде не нашел. Да если бы он был жив, неужели не смог бы отправить еще одно письмо? К тому же, если б он оказался в Томске, то обязательно сообщил бы о себе. Но все это рассуждения… Мало ли что бывает в жизни. Всего не предусмотришь.

Загрузка...