Альбрехт Дюрер

Глава XI

Дюреру приходилось заниматься многими делами сразу, да такими, которые часто приходили в противоречие одно с другим, но только по своему желанию. Тут придется вернуться назад. В 1512 году Нюрнберг был удостоен посещением императора Максимилиана. Его приезд сильно сказался на судьбе Дюрера. Немолодой император был личностью своеобразной. Любитель охоты и турниров, кавалер, дамский угодник, знаток многих языков, человек начитанный — его даже называли «последним рыцарем». Максимилиан был полон смелых планов — военных, государственных, политических. Когда его планы терпели неудачу, а это случалось часто, он утешался, сочиняя сам или поручая придворным поэтам сочинить поэму или роман о своих победах и подвигах, о своей мудрости и благородстве. В этих писаниях, полных риторических красот, он выводился под псевдонимами «Верноблагодарного», «Мудрокоролевского» и тому подобными, столь же лестными, сколь прозрачными. Многолетней мечтой его жизни оставался поход на Рим, военный или мирный, но непременно триумфальный. Он должен был увенчаться коронованием Максимилиана в Риме короной римского императора германской нации. Одно время он даже подумывал о том, чтобы объединить в своих руках всю власть — и светскую и церковную. Однако замыслы эти один за другим рушились.

Максимилиан решил вознаградить себя неожиданным образом. Из жизнеописания римских императоров он знал, что они увековечивали память о победоносных походах, о завоеванных землях, о покоренных пародах, сооружая в Риме триумфальные арки. Но Вечный город оставался ему недоступным. Военные удачи в его жизни случались, но настоящего великого похода совершить ему было не дано. Если не было триумфа, пусть будет по крайней мере триумфальная арка! Мысль была ясна. Не вполне ясной оставалась одна подробность: где взять денег, чтобы соорудить арку? Денег в казне Максимилиана не было. Большие средства уже потрачены на гробницу Габсбургов в Инсбруке. Император был кругом в долгах. И где поставить арку? Вена была столицей Австрии, у империи столицы не было, Максимилиан со своим двором переезжал из города в город. Так родилась идея, предшественницы в истории не имеющая. Триумфальная арка будет сооружена на бумаге! На ней должны быть запечатлены походы, которые Максимилиан совершил, и те, которые он мог бы совершить, его подвиги, ристалища, турниры, охоты, династические браки — его и его детей — и многое, многое другое.

Изобразить все это должны самые известные художники, среди них и Дюрер, которому лестное пожелание — повеление императора — было передано, когда тот изволил пребывать в Нюрнберге. Общее руководство теми, кто разрабатывал программу арки, а это был целый штаб, Максимилиан возложил на придворного историографа, ученого географа и поэта Иоганна Стабия, с которым Дюрер был знаком. Замысел бумажного триумфа, созданного художниками, так воодушевил императора, что Стабий получил право свободного доступа к нему. Он докладывал Максимилиану, как создается арка, а тот давал указания, вспоминая все новые и новые славные свершения свои. Стабий привлек к составлению программы Пиркгеймера. А тот, как и многие другие гуманисты, которых Максимилиан охотно приближал к себе, относился к Максимилиану с симпатией. Гуманисты называли его «универсальным человеком». Им импонировала широта интересов Максимилиана. С ним они связывали надежды на укрепление империи, на объединение страны, которое положит конец феодальным междоусобицам, укрепит законы, будет способствовать процветанию наук. Их надежды все время оказывались обманутыми, но они не могли расстаться с ними. Успехи соседней Франции с ее сильной королевской властью заставляли желать, чтобы Максимилиан упрочил свое могущество и тем способствовал процветанию страны. Программу «Триумфальной арки», казалось им, можно использовать не только для того, чтобы прославить императора так, как он сам того желает, но и высказать ему свои представления о могучем, мудром и справедливом государе. Все это было решено выразить языком аллегорий и символов.

Тут как нельзя более кстати пришлось новое увлечение Пиркгеймера, с которым он поспешил познакомить Дюрера. Он знал, что итальянские ученые заинтересовались надписями на египетских обелисках, некогда вывезенных с берегов Нила в Рим. Иероглифы влекли их своей загадочностью. Им казалось, что они скрывают не только язык, но и тайны древней страны, магические формулы могущества. В начале XV века в Италии стало известно сочинение «Иероглифика» египтянина Гораполлона, который жил в V веке и. э. Оно содержало толкования египетских иероглифов, по большей части далекие от истины. Но научной египтологии не существовало еще даже в зародыше, и «Иероглифика», появившаяся на греческом языке, ошеломила тогдашний ученый мир. Пиркгеймер был в числе тех, кто заинтересовался этим сочинением. Он перевел «Иероглифику» на латинский язык. Вот характерный отрывок из этого труда, который казался ему полным глубоких истин: «Чтобы изобразить вечность, надо нарисовать солнце и луну, ибо эти элементы вечны. Если хотят изобразить вечность иным способом, рисуют змею, которая прячет хвост под телом!..

Если хотят изобразить год, тогда рисуют Изиду, что значит Женщина. Но и эту богиню изображают таким же образом... Если хотят изобразить год иным способом, то рисуют пальму, ибо на этом дереве, в отличие от всех других, каждый месяц появляется новая ветка, так что к концу года вырастает двенадцать новых ветвей...» [31].

Перевод «Иероглифики» Пиркгеймер показал Дюреру и убедил друга, что в этих толкованиях заключен большой смысл. Люди того времени любили условный язык аллегорий и символов — и воспринятых от античности, и средневековья, и созданных эпохой Возрождения. Теперь они были готовы усвоить еще один словарь — древнеегипетской, вернее, мнимодревнеегипетской символики. Дюрер даже сделал рисунки к переводу Пиркгеймера. Он старался, но по-настоящему вдохновиться этой задачей не смог. Рисунки выглядят вымученно. Пиркгеймер поднес императору перевод «Иероглифики». Максимилиан пришел в восторг. Было решено включить в «Триумфальную арку» символы, почерпнутые из этой книги.

Так Дюрер оказался надолго вовлеченным в сложнейшее предприятие. «Триумфальная арка» — самая большая гравюра на дереве за всю историю существования этого искусства. Чтобы напечатать ее, понадобилось сто девяносто две доски. Если склеить все оттиски вместе, получится лист в три с половиной метра на три! Но дело не только в размерах. В замысле «Триумфальной арки» столкнулись разные стремления. Иоганну Стабию виделось подобие классических триумфальных арок римских императоров. Но придворный архитектор императора Кельдерер нарисовал сложнейшее сооружение, которое мало походило на них: три высоких прохода казались узкими просветами в тяжелом теле со множеством ярусов, выступов, колонн, украшений. Всю огромную поверхность этого воображаемого сооружения предстояло покрыть аллегорическими изображениями, не забывая ни пожеланий императора, ни уроков, которые хотели преподать ему в аллегорической форме гуманисты, сочетая традиционную символику с так восхитившими Максимилиана символами «Иероглифики». Дюрер с помощниками потратил на эту задачу три года — с 1512 по 1515-й.

Чего только нет на этой гравюре! Прежде всего, родословная Максимилиана, которую придворные историки вывели прямо от римских императоров. Она в виде генеалогического дерева занимает среднюю часть арки. На вершине дерева восседает Максимилиан. Генеалогическое дерево окружают гербы земель, подчиненных Максимилиану, числом 102. Во многих из этих владений он уже давно не имел реальной власти. Все это украшает центральные ворота арки, называемые «Ворота чести и могущества». Над боковыми воротами, называемыми «Ворота славы» и «Ворота хвалы», изображены сцены военных и дипломатических побед Максимилиана. Многие события, которые в действительности были поражениями, переосмыслены под руководством официального историографа как победы. Для еще не совершенных, но имеющих быть совершенными славных деяний оставлены свободные места.

Императору подобает располагать сильным вооружением и богатой казной. На гравюре Максимилиан осматривает свою артиллерию. На самом деле эти пушки принадлежали не ему, а городам. Перед походами они предоставляли их императору.

Когда бургундские герцоги хотели произвести впечатление на подданных, они открывали им на несколько дней доступ в свою сокровищницу. На огромные столы выставлялись золотые блюда, на эти блюда горой насыпали золотые монеты, перстни, кольца, вокруг громоздили золотые шкатулки, кубки, светильники — словом, все драгоценности короны. Потрясенные видом богатства, подданные проникались верой в могущество властителя и охотнее раскошеливались, если это от них требовалось. У Максимилиана таких сокровищ не было и в помине. В «Триумфальной арке» на бумаге изображена сокровищница, ничуть не уступавшая той, которую открывали для лицезрения подданным бургундские герцоги. Поистине он был великим, этот император, — великим мастером иллюзий и самоутешения! Он жил в мире воображаемых побед, выдуманных походов, мнимых богатств.

На верхнем куполе было помещено «Таинство египетских букв», то есть символы, заимствованные в «Иероглифике» Гораполлона или навеянные ею. Они и выражали представление гуманистов о том, каким должен быть император. Истолковывались эти символы авторами программы так: Максимилиан — император, очень благочестивый, о чем говорит звезда на его короне, прославленный в вечности, о чем свидетельствует василиск на той же короне, великодушный, могучий и смелый, что выражено фигурой льва, он из древнего рода, о чем свидетельствует свиток папируса, римский император, о чем говорит вытканный на материи орел, он — великий и осторожный полководец, что выражено фигурой быка, он одержал победу над самым могучим из королей — королем Франции, которого обозначает петух на змее, он защитил себя с величайшей бдительностью, знак которой — журавль, стоящий на одной ноге, он достиг того, что ранее считалось невозможным. Ранее невозможное, но достигнутое изображали ноги, сами по себе бредущие по воде!

Нелегко было воплотить в зримых образах это причудливое сочетание мечты о сильном, справедливом, смелом и осторожном государе с грубой придворной лестью, да не забыв при этом всяческую символику — и традиционную геральдическую и почерпнутую из только что получившей в Германии известность «Иероглифики». Одному Дюреру это было не под силу. Пришлось собирать, выражаясь современным языком, целую бригаду чертежников, миниатюристов, резчиков, печатников, объединять их для выполнения неслыханного плана. А главное, пришлось переделывать себя. Он только недавно перешел к сдержанной, скромной манере «Малых страстей», он еще работал над тремя своими «Мастерскими гравюрами», в которые вкладывал так много личного, выстраданного, передуманного. Теперь ему надо было заставить гравюру говорить языком заранее предписанного пафоса и ученых иносказаний, превратить в одно целое невероятно перегруженный архитектурный эскиз Кельдерера, программу Пиркгеймера и Стабия, не забывая при этом новые и новые пожелания императора, которые тот передавал через своего секретаря. С далекой поры ученичества не бывало у него стольких наставников, советчиков, руководителей!

Изменить предписанную программу он не мог. Оставалось одно — постараться как можно лучше и как можно скорее справиться с этим делом. Среди бесчисленных изображений, украшающих арку, рука Дюрера видна в некоторых аллегорических фигурах и орнаментах. Он же нарисовал несколько сцен, прославляющих императора. Все это выполнено, конечно, мастерски, но от этого мастерства веет холодом. Даже Дюреру не дано было преодолеть двойную за данность этой работы: придворный пафос и умозрительные построения гуманистов. Когда он смог наконец поставить на последнем листе для «Триумфальной арки» 1515 год, он вздохнул с великим облегчением. А резчики еще долго трудились над гравюрой. Максимилиан требовал пробные оттиски и браковал их. Прошли годы, пока наконец неслыханный труд был завершен.

Вслед за Триумфальной аркой на бумаге Максимилиан пожелал увидеть на бумаге триумфальную процессию, в которой за триумфальной колесницей императора должна следовать бесконечная череда придворных и подданных верхом и пешком, а в свиту должны входить фигуры, воплощающие всяческие достоинства и добродетели. Для выполнения этого замысла снова пришлось собирать ученых, архитекторов, художников. В работу снова было вложено много сил и всяческой образованности. Дюрер еще не закончил рисунков для «Триумфальной арки», как от него потребовали набросков для «Триумфальной процессии», и притом спешно. Один из самых первых набросков — рисунок пером, изображающий колесницу императора, — пленяет своей живостью. Он выполнен словно одним росчерком, как говорят современные графики, «в один темп».

Но для того, какой виделась Максимилиану «Триумфальная процессия», нужна была не импровизационная легкость, а торжественная подробная аллегоричность. Дюрер нарисовал императора с пальмовой веткой мира в одной руке и скипетром в другой. Он восседает на тропе, установленном на колеснице. Возницей ему служит символическая фигура Разума. Под фигурой, чтобы не было сомнений, сделана соответствующая подпись по латыни. Колеса символизируют важнейшие качества повелителя: Величие, Честь, Достоинство и Славу, что начертано на каждом ободе колесницы.

Рядом с колесницей идут и на колеснице стоят, образуя окружение императора, Предусмотрительность, Благоразумие, Постоянство, Умеренность, Добросердечие, Снисходительность, Справедливость, Спокойствие — важнейшие качества повелителя — в виде грузноватых женщин, облаченных в античные одеяния, с венками в руках. Над головой императора Солнце. Надпись гласит: «То, что Солнце на небе, то Император на земле». Так выглядело это новое воплощение гуманистических мечтаний об императоре — великом, достойном, славном, благоразумном, постоянном, умеренном, добросердечном и так далее, и так далее, и так далее.

При жизни Максимилиана гравюра так и не была завершена. Впоследствии Дюрер издал отдельно части этой работы, чтобы они не пропали зря. Это «Триумфальная колесница императора Максимилиана» и «Малая триумфальная колесница». Рассматривать их поучительно и грустно. В них есть и пышность, и орнаментальная изукрашенность, и торжественность, и аллегорическая многозначительность, и всяческая ученость, нет только живой жизни штриха, нет столкновения света и тени, нет действия.

Внимание, которым удостаивал Дюрера Максимилиан, было бы сущим бедствием для художника, если бы не еще одна идея неистощимого на идеи императора. На сей раз он пожелал иметь единственный в своем роде молитвенник. Молитвенник был отпечатан в нескольких экземплярах известным аугсбургским печатником на прекрасном пергаменте. Для издания был отлит особый шрифт, подражавший рукописному. На каждой странице оставили широкие поля. Их предстояло украсить изображениями. Рисунки были заказаны Дюреру, Лукасу Кранаху Старшему, Гансу Бальдунгу Грину, Гансу Бургмаеру, Йоргу Брею. Блистательное созвездие! Предполагалось, что рисунки будут превращены в гравюры на дереве и отпечатаны на полях молитвенника. Однако Максимилиану не терпелось. Он потребовал незавершенную работу. Мы бы назвали ее макетом с иллюстрациями. Единственный экземпляр с подлинными рисунками художников был доставлен Максимилиану, и он уже больше не пожелал с ним расстаться, справедливо рассудив, что такого молитвенника больше не будет ни у кого на свете.

Сорок пять рисунков в молитвеннике принадлежат Дюреру. Они выполнены чернилами трех цветов: фиолетовыми, красными, зелеными. Перо скользило по пергаменту легко, свободно, стремительно. Дюрер радостно импровизировал. Повод для появления того или иного рисунка не всегда определяется текстом молитвы или псалма, рядом с которым он появляется. Иногда эту связь установить трудно, хотя современникам она, по-видимому, была ясна, иногда ее не было вовсе.

На полях молитвенника скачут всадники, ландскнехты сражаются с крестьянами и рыцарями, смерть догоняет всадника, богатый бюргер подает милостыню бедняку, мирно беседуют крестьяне. Сюжеты, взятые из «Житий», соседствуют с сюжетами мифов и басен. Вакх появляется рядом с Христом. Возникают комические персонажи — вот врач, который разглядывает на свет склянку с мочой, перебирая свободной рукой четки: он больше надеется на молитву, чем на свое лечение. Святые, грешники, геральдические чудовища, птицы, звери, плоды — чего тут только нет! Порой Дюреру достаточно одного слова в молитве или псалме, чтобы вдохновиться на рисунок, порой он обходится даже без него. Лиса, заманивающая кур игрой на флейте, появилась на полях молитвы «Отче наш...». Почему? Наверное, потому, что в продолжении этой молитвы звучат слова: «И избави нас от искушения»...

Размер рисунков был задан полями. Приходилось считаться и с этим ограничением и с характером шрифта, с его крупными торжественными буквами. Но ни это, ни соседство других знаменитых художников, ничто не могло смутить Дюрера. Нигде и никогда прежде не выразилось, пожалуй, с такой силой моцартианское начало его сущности, как в этих рисунках. При таком полете вдохновения ему не мешало, что он рисует не для кого-нибудь, а для императора. Он рисовал сразу набело и без поправок! Когда вглядываешься в эту гениальную импровизацию, дух захватывает от смелости, легкости, веселья, с которой она выполнена.

Ну а что же император Максимилиан? Как вознаградил он художника за «Триумфальную арку», «Триумфальную процессию», за рисунки для молитвенника? Совершенно в своем духе. Наличных денег у него не было. Он послал длинное и красноречивое послание Совету Нюрнберга, которому повелел за услуги, оказанные Дюрером ему, императору, и в уважение его таланта художника освободить того от всех городских налогов. Совет Нюрнберга отнесся к императорской воле весьма сдержанно. Услуги императору? Прекрасно! Но при чем тут нюрнбергская казна? Дюрер обязан вносить в нее налоги, как всякий житель города. Совет положил послание императора под сукно.

Дюрер ждал год, ждал два. В 1515 году он напомнил императору обо всем, что сделал для него и за что пока не получил ни полушки. Конечно, он выразил эту мысль учтиво. Император не стал отрицать, что он у художника в долгу. Но расплатиться не мог. Чтобы выйти из положения, Максимилиан предписал Нюрнбергу ежегодно выплачивать Дюреру пенсию в 100 гульденов из тех денег, которые имперский город был повинен вносить в его кассу. «Привилегия», так назывались эти деньги, была не очень большой сравнительно со всем тем, что сделал художник для императора. А главное, ее выплата ставилась в зависимость от доброй воли нюрнбергских господ советников. И Дюрер хлебнул впоследствии немало горя с получением этих честно заработанных денег. Но сын своего времени, он до самой смерти полагал, что Максимилиан «достохвальной памяти достойный господин» оказал ему великую честь, постоянно удостаивая заказами.

Когда вчитываешься в огромные каталоги работ Дюрера, где его произведения расположены в хронологическом порядке, видишь, как против некоторых лет число названий сгущается, как оно редеет против других. Таблицы эти запечатлели приливы и отливы вдохновения, подъемы и спады творческого ритма. В их чередовании можно даже проследить некоторую закономерность. Годы, начавшиеся после того, как художник завершил «Мастерские гравюры», могут показаться бедными...

Однако на них приходятся поиски новой техники. К этой поре Дюрер достиг высочайшего совершенства в резцовой гравюре на меди. Строгость этой техники, медленность, с которой приходится готовить доски, никогда не казались ему помехой. Но Дюрер не был бы Дюрером, если бы, услышав о новом способе гравирования, не испытал его. Этим способом был офорт. На металлическую доску наносится слой лака, по нему процарапывают рисунок, доску затем погружают в кислоту, она разъедает металл в тех местах, где по лаку проходит процарапанный штрих, и оставляет в нем бороздки для краски. «Рисовать» по лаку, разумеется, гораздо легче, чем резать по меди, — рука может двигаться быстрее, стремительнее, свободнее... Дюрер делал свои офорты на железе. Травлению железа кислотой он научился в мастерских оружейников и мастеров доспехов. Таким способом они украшали свои изделия.

Оттиски его разочаровали. Отпечаток получался бледным. Его увлечение новой техникой длилось недолго. И все-таки среди его немногочисленных офортов на железе есть один замечательный. Это — «Плат Вероники».

Летящий ангел воздевает в воздух плат с ликом Христа. Плат перекручен ураганным ветром, так что лик этот сразу и не разглядишь. Темная буря несется над миром, рвет одеяние ангела... Ураганы времени, бури, бушующие в людских душах, воплотились в этом листе. Вдохновение, которым рожден этот лист, было смятенным и тревожным.