Альбрехт Дюрер

Глава XIII

31 октября 1517 года — это был канун дня всех святых — священник, доктор теологии Мартин Лютер прибил к дверям церкви в Виттенберге, в которой он служил, лист бумаги с девяносто пятью тезисами об отпущении грехов. Открыто, прямо, резко осуждал он в них торговлю индульгенциями — она приняла в ту пору неслыханные размеры в Германии. Папе нужны были деньги для перестройки собора св. Петра. Их и должно было дать отпущение грехов за деньги. Тезисы Лютера говорили, что тот, кто искренне раскаивается в грехах, тому индульгенции не нужны. Дела милосердия — вот искупление за грехи. А если ты вместо того, чтобы помочь бедняку, покупаешь индульгенцию, ты не душу свою спасаешь, а навлекаешь на себя гнев божий. Если бы папа знал о плутнях этих продавцов, он скорей бы дал собору св. Петра сгореть в огне, чем строить его за счет кожи, костей и мяса своих овец! Такого еще никто не слыхивал! Успех тезисов был ошеломителен. Весть о них мгновенно разнеслась по всей Германии. Выступление Лютера упало на хорошо подготовленную почву. Вокруг него сплотились все недовольные католической церковью. Скоро стало ясно — выступление против индульгенций только повод. Все глубже и серьезнее. Октябрь 1517 года вошел в историю Германии и Европы как начало великого движения Реформации. Последние одиннадцать лет жизни Дюрера прошли под ее знаком.

Мадонна с младенцем. 1517

Друзья Дюрера с волнением следили за событиями. В Нюрнберг стал часто приезжать священник Иоганн Штаунитц, в прошлом декан теологического факультета в Виттенберге, сочувствовавший идеям Лютера, проповедовавший в его духе. В Нюрнберге вокруг Штаунитца сложилось общество сторонников Лютера. Оно обсуждало религиозные вопросы, жадно ловило вести о новых выступлениях реформатора, читало его трактаты. В общество вошло много хороших знакомых и даже друзей Дюрера. И он сам не остался в стороне. Пиркгеймера, хотя он не вошел в это общество, Шпенглера и Дюрера в эту пору даже стали называть «мартинианцами», то есть друзьями Мартина Лютера. И они этим гордились.

Размышляя о том, какую роль сыграл в его мыслях Лютер, Дюрер сказал однажды: «Он избавил меня от многих страхов». Учение, говорившее о том, как много может дать вера и добрые дела, освобождало от апокалипсического ужаса, мучившего художника смолоду.

В 1518 году он узнал: Лютера вызывают на допрос в Рим. Чем это грозит? Но папа вынужден уже считаться с реформатором. Допрос перенесен в Аугсбург.

Лютер отказался отречься. Его стойкость восхитила Дюрера. В знак уважения и сочувствия он послал ему в подарок свои гравюры. Лютер горячо поблагодарил художника через общих знакомых.

Новые важные события происходят на следующий год. Лютера вызывают на диспут в Лейпциг. И он не оправдывается, а нападает, решительно осуждая папу. Он даже осмеливается сказать, что чешского реформатора Яна Гуса неправильно осудили и напрасно сожгли. После этого диспута защитники католической церкви говорят о Лютере не иначе как о еретике, с которым следовало бы поступить так же, как с Гусом. Но его единомышленники выступают уже во многих городах. Их проповедь находит все большую поддержку. Движение, направленное против Рима, разливается по всей Германии. В нем выражаются глубокие национальные и социально — политические стремления бюргерства, которое справедливо видело в католической церкви опору феодальных порядков.

Дюрер восхищается Лютером и одновременно гравирует портрет курфюрста архиепископа Альбрехта Бранденбургского, хитрого и беспринципного князя церкви, одного из главных противников Реформации. Он посылает Альбрехту двести оттисков и доску, чтобы тот, буде пожелает, мог продолжить печатание портрета. Но ведь эти изображения непременно станут участниками борьбы и не на той стороне, на которой симпатии художника! Мало того. С удивительным простодушием он хвалится тем, как щедро расплатился с ним архиепископ. И это в том самом письме, в котором выражает любовь к Лютеру и желание сделать его портрет. Он не отдает себе отчета в том, как глубок раскол. Ему и в голову не приходит, что из-за перемены в образе мыслей можно порвать с прежними заказчиками, богатыми и могущественными. Когда в 1518 году в Аугсбурге собрался имперский сейм, Дюрер доехал в Аугсбург — напомнить Максимилиану о своих трудах для него, выполненных уже после назначения пенсии, и получить за них вознаграждение.

Максимилиан чрезвычайно обрадовался художнику. Даже нашел время позировать, хотя это было нелегко: заседания, празднества, пиры, торжественные охоты. Император был немолод, но оставался мастером того, что называется по-немецки «деятельным бездельем». Дюрер сделал рисунок. Какой смелой и сильной была угольная линия в портрете матери, насколько осторожнее она здесь! Человек авантюристической складки, склонный к позе и фразе, Максимилиан, страстно любивший охоту, свободно объяснявшийся на многих языках, был незаурядной личностью. А на рисунке Дюрера его лицо неподвижно и маловыразительно, словно руку художника сковала робость. Видно, так оно и было. Он изобразил императора человеком без возраста и примет характера. Однако император остался доволен и отпустил художника, выразив пожелание, чтобы тот написал его портрет маслом. Вознаградил он его новым обещанием двухсот гульденов из денег, которые платит в имперскую казну Нюрнберг. Дюреру вручили длинное послание императора, содержавшее приказ об этой выплате, который так никогда и не был выполнен — Нюрнбергский Совет положил его под сукно. А портрет Максимилиана красками он написал, даже в двух вариантах. Сделал и гравюру на дереве. Она лишь прибавила парадности рисунку углем. Гравюра подробно показывает, какая орденская цепь висит на груди императора, какая шляпа на нем, какой медальон украшает ее, как причесаны его редеющие волосы. Но его внутренняя жизнь не раскрывается нам, как не раскрылась она и художнику.

В Аугсбурге Дюрер увидел, что его знают, ценят, что лица важные и влиятельные стремятся получить портрет его работы. Но все-таки он вернулся домой со смутным чувством. Пора алтарных картин миновала. Самое главное, что он хотел сказать в гравюре, он сказал. Что дальше? Он размышляет над проблемами религии, покупает новые книги Лютера. В собственноручной описи его библиотеки (она сохранилась не полностью) указаны важнейшие сочинения Лютера этих лет. Как всегда, когда у него на душе тревога, ему кажется, что поможет путешествие. Он соглашается поехать с Пиркгеймером в Швейцарию. Но ни писем, ни путевых записок от этого путешествия не осталось. В январе 1519 года пришло известие, что император Максимилиан скончался. Так и не сбылись мечты, которые связывали с ним гуманисты, так и осталась неосуществленной программа, которую они пытались подсказать ему «Триумфальной аркой». Смерть Максимилиана была для Дюрера большим ударом. Как будет с вознаграждением в 200 гульденов?

Совет Нюрнберга и при жизни императора не выполнял этого приказа, теперь, чего доброго, не только этих денег не заплатит, но и пенсию перестанет платить! Дюрер обращается к господам советникам с длинным и убедительным письмом. Он пишет о себе как о «послушном горожанине, который потратил много времени на службу и работу для его императорского величества, но, не получив при этом большого вознаграждения в ущерб себе, упустил всякую другую пользу и выгоду» [33]. Сведущие законники уже объяснили художнику — надежды на благоприятный исход мало. Его права на вознаграждение со смертью императора стали сомнительными. Дюрер соглашается, чтобы деньги, о которых идет речь, ему выплатили как ссуду. Если новый император не подтвердит его прав, он их вернет. В качестве обеспечения он предлагает отцовский дом. Дюрер жестоко просчитался. Никакого впечатления его ходатайство не произвело. Вольно же было художнику полагаться на посулы императора! Мало того. Сбылись его мрачные опасения: он лишился пенсии. В смятении написал Дюрер знакомому, что господа советники «не хотят платить мне сто гульденов, которые я должен был получать в течение всей моей жизни» [34]. Это горькое письмо. Дюрер говорит в нем о надвигающейся старости, о том, что не надеется больше на свои силы. Окружающее представляется ему в мрачном свете. Он не надеется, что сможет жить на труды своих рук. Нет, несмотря на обманутые надежды, Дюрер не был беден. Но он привык жить широко, не умел беречь деньги, много тратил на материал для работы, покупал книги, гравюры, собирал разные диковины и нередко, подсчитав свои расходы и доходы, особенно если это случалось тогда, когда у него плохо шла работа, пугался. Ему казалось, что он останется без средств, что к концу жизни его настигнет нужда.

Эта тревога мешала ему работать, заставляла лихорадочно искать выхода, делала беспокойным его сон. Все чаще он казался окружающим больным. «Дюрер плох», — кратко ответил Пиркгеймер на вопрос одного из друзей о том, как чувствует себя художник. А Лоренц Бегайм, прослышав, что Дюрер носится с планами нового путешествия — на этот раз в Англию, где, по слухам, при дворе ценят художников, — пугается. Его надо отговорить. В его возрасте и при его здоровье ему это не по силам. Из такого путешествия он не вернется. Между тем Дюреру еще не исполнилось пятидесяти. Но он действительно сильно сдал.

И все-таки Дюрер отправился в путь. Правда, не в Англию.