Ангел-наблюдатель (СИ)

Глава 10. Недальновидное торжество Тоши

В отношении исполинов не оправдывает себя никакое долгосрочное планирование. Их сущность отличается чрезвычайной многослойностью, что можно было бы только приветствовать, если бы эти слои их сознания не находились в постоянном движении и не объединяли в себе несовместимые на первый взгляд черты. Постоянная ротация доминирующего и сопутствующих начал приводит к крайней непоследовательности исполинов и их настораживающей гиперактивности в период увлечения какой бы то ни было идеей.

Вышеупомянутая тенденция особенно отчетливо просматривается на примерах неуклонного расширения исполинами сферы своего влияния. В то время как среди людей они редко остаются незамеченными, подавляя тех непоколебимой уверенностью в своем превосходстве, в обществе небесных представителей они охотно прибегают к мимикрии, сознательно совершенствуя и оттачивая ее по мере умножения своих контактов с ними.

Как показывают наблюдения, изучение исполинами встретившихся на их пути посланников ангельского сообщества направлено, как правило, на определение слабых мест последних, последующее воздействие на которые позволяет исполинам в полной мере использовать чисто человеческий принцип сосуществования «Разделяй и властвуй». Привлеченные их мнимой доброжелательностью и беззащитностью, попавшие под их влияние ангелы все глубже втягиваются в бушующие вокруг них распри, забывая не только о непосредственной цели своего пребывания на земле, но и самой своей небесной сущности.

Более того, при условии общения исполинов с себе подобными, этот процесс приобретает лавинообразный характер. Не позволяет, к сожалению, говорить ни о каких обнадеживающих прогнозах и наблюдение за случаями возникновения взаимного интереса между разнополыми исполинами, когда все их помыслы должны, казалось бы, сосредоточиться на объекте симпатии и, объединившись с подобными же устремлениями последнего, образовать замкнутый контур, служащий барьером их воздействию на внешний мир.

На практике, однако, полная сосредоточенность исполинов исключительно на себе самих и своих интересах постоянно подвергает их окружение жесткой знакопеременной нагрузке, когда периоды их взаимного притяжения регулярно сменяются периодами не менее непреодолимого отталкивания, что многократно усиливает напряжение как среди небесных представителей, так и между ними и людьми, и грозит уничтожением результатов их многолетней работы на земле.

(Из отчета ангела-наблюдателя)

Мне все же хотелось бы еще раз вернуться к той мысли, что корни всей этой чрезвычайно напряженной, запутанной, безвыходной на первый взгляд ситуации нужно искать отнюдь не в наших детях. В конце концов, они родились и прожили большую часть своей жизни, даже не помышляя о своем ангельском наследии. И с людьми научились прекрасно общаться — да, отличаясь от них, но не кичась этим отличием. И свое ощущение нас, ангелов, всегда воспринимали как нечто естественное и обыденное. И даже наблюдателей постепенно отодвинули на самый край своего сознания, приняв их как некую данность и ни разу никому не упомянув о них.

И я абсолютно уверен, что если бы Дара была моей дочерью — как Аленка или Игорь у Анатолия — если бы речь шла не о чисто внешней ее несхожести с нами с Галей, не стала бы она задаваться никакими вопросами о своем происхождении. И не завели бы ее эти вопросы, на которые нам запрещено было ответы давать, в королевство кривых зеркал, где все вокруг вдруг начало казаться ей совсем не таким, каким было на самом деле. И, наткнувшись, наконец, на обычное зеркало, не приняла бы она отражаемую им картину за очередную уродливую пародию на правду.

И это не просто моя уверенность, покоящаяся на одних только личных пристрастиях. Дара с Игорем прожили на земле как минимум двенадцать лет, не вызвав, насколько мне известно, ни слова нарекания в свой адрес. И если сравнить их с обычными человеческими детьми, что я неоднократно имел возможность делать в садике, они оказались куда менее упрямыми, капризными и эгоистичными. И если держались они все это время в стороне от любого коллектива сверстников, так и во всякие ссоры и распри никогда не ввязывались. Что, по-моему, нами даже в людях только приветствуется.

Откуда вывод. Если наше сообщество действительно заинтересовано в ангельских детях как в его представителях на земле, посредниках между ним и человечеством и даже, в перспективе, проводниках его идей среди людей, то производить их на свет должно быть позволено только тем из нас, которые не только готовы, но и хотят потратить много лет, чтобы вырастить из них достойных продолжателей нашего дела. И именно им, в силу возникновения абсолютно уникальной мыслительной связи, и должно быть поручено постепенное введение такого ребенка в курс его особого положения на земле.

Тех же, у которых такой ребенок родился случайно, родительских прав нужно лишать бескомпромиссно и безоговорочно, запретив им даже изредка и ненамеренно появляться рядом с ним. Даже желание сохранить доступ к его мыслям не может служить оправданием постоянному, все возрастающему риску его спонтанного контакта с тем нашим представителем, который больше озабочен своими интересами, чем благосостоянием ребенка. И нашими целями в его воспитании, конечно.

Я, разумеется, понимаю, что такая глобальная проблема требует глубокого и подробного изучения, что для выработки нормативов нашего поведения нужно время, что наиболее стабильные и надежные результаты достигаются методом проб и ошибок. Но нельзя же наши ошибки в суждении на головы объектов исследования перекладывать! Лишить их понимания того, что вокруг них происходит, подсунуть им возможность докопаться до этого понимания своими силами, не наложить на эти, уже доказавшие свою безответственность, источники информации никаких ограничений — и затем самих же ищущих и обвинять в последствиях?

Игорем и Дарой — особенно, Дарой — всегда двигала простая любознательность. Именно та любознательность, которая, если мне не изменяет память, столь высоко ценится нами в людях, и которая позволила им и любыми знаниями легко овладевать, и людей привлекать терпимостью и жизнелюбием, и постоянно искать все новые сферы приложения своих безграничных способностей, никогда не останавливаясь на достигнутом.

А любопытство кнопкой, по мере надобности, не включают. Оно просто ведет тебя и ведет… как в Интернете, от одного сайта к другому, от него к двум другим, от тех — еще к пяти… И обязательно натолкнешься где-нибудь по дороге, на самом интересном месте, когда уже дух от азарта захватывает, на некий засекреченный, за многоэшелонной охраной спрятанный источник. Если в огромном здании обнаружится лишь одна-единственная запертая дверь, у кого угодно, по-моему, возникнет желание именно через нее и проникнуть. Особенно если какой-то идиот рядом услужливо ключ обронил.

Когда Дара с Игорем пошли в школу, мы сделали все возможное, чтобы максимально занять все их силы, время и помыслы. Ну, мы — это я слегка загнул: у нас на фирме тогда глобальная реконструкция началась, которая, по совершенно недоступной мне логике людей, должна была включать в себя полное преобразование всей работы с одновременным и неукоснительным ее выполнением.

В результате, я света белого не видел, из себя выпрыгивая, чтобы обеспечить работоспособность всех единиц нашей техники. В самом прямом смысле слова, выпрыгивая — по крайней мере, из офиса. Сан Саныч уверовал, наконец-то, на мою голову, что одного моего появления рядом с компьютером достаточно для магического исцеления любого его недуга — и начал бестрепетно рассылать сотрудников с ноутбуками во все концы города, где те радостно и ломались. А я носился от одного к другому, героически подкрепляя репутацию мага восьмидесятого уровня.

И что самое обидное — насколько все быстрее было бы, если бы я мог спокойненько телепортироваться! Но на такое я решался лишь тогда, когда Макс машину на день забирал — и то, только к машине и, съездив к месту происшествия и вернув ее Максу, назад в офис. Сан Саныч в такие дни еще и деньгами на такси снабжал — для ускорения процесса. Приходилось брать их, корчась в душе от неловкости. Отказываться у меня, как у добросовестного работника, стремящегося как можно быстрее выполнить свою работу, язык не поворачивался. А по-настоящему их на такси прокатывать — рука не поднималась. По тем же причинам.

Вот так и удавалось мне с Дарой толком хоть парой слов перекинуться только по утрам, когда я ее в школу отвозил. Она, правда, спросонья не очень разговорчивая была, и у меня вечно какая-то работа на ночь оставалась, и к утру мысли ворочались с трудом. По вечерам же она делала уроки, проверяла их с Игорем в Скайпе, возилась с Аленкой…. а там уже и спать нужно было ложиться. По выходным я ее, конечно, поподробнее расспрашивал, но и Аленка требовала все больше внимания, и Дара неизменно докладывала мне о своих успехах по всем предметам, что Галя подтверждала после каждого родительского собрания. Я на них всего два раза за все время попал — вечно приходилось именно в этот день на работе задерживаться.

Днем же их с Игорем полностью взял на себя Анатолий, доставляя их после уроков на все дополнительные занятия и подвозя потом к нашему офису, откуда уже мы с Галей и Дарой за Аленкой в садик ехали. И, как нетрудно догадаться, ему потребовалось совсем немного времени, чтобы возомнить себя вершителем их судеб и во внешкольное время — летом после первого же класса он безапелляционно заявил мне, что Игорь с Дарой едут в лагерь отдыха. Небрежно бросив, что обе путевки оплатит он.

К его счастью, он тут же вспомнил — или по лицу моему увидел — что прошло уже то время, когда я в меценатах нуждался, но, естественно, не угомонился. Зашел с другой стороны — Даре, мол, нужен свежий воздух, а Гале — облегчение домашней нагрузки хотя бы наполовину. Со мной он никогда не стеснялся пойти на что угодно, лишь бы за ним последнее слово осталось — вот и в тот раз чуть ли не прямо в лицо мне бросил, что я недостаточно Дарой занимаюсь, сбросив ее ему на плечи. Против чего мне просто нечего было возразить.

А вот по средам даже его всемогущее и вездесущее величество оказалось не выше жизненных обстоятельств. Пришлось согласиться на предложение Макса отвозить Дару с Игорем в бассейн — с ним, то и дело уводя у него днем машину, я тоже особо спорить не мог. Я тогда еще и хмыкнул про себя, глядя, как пыхтит, не в состоянии ничего с этим поделать, Анатолий. Особенно после того, как его Марина в оборот взяла. Есть правда на свете, думал я тогда — пусть он, вечно лучше меня знающий, что мне делать, хоть раз в моей шкуре побудет! Да и в отношении Макса я уже успокоился — весь предыдущий год, забирая со мной Дару из садика, он ни разу не вызвал у меня никаких подозрений, играя рядом с ней исключительно роль внимательного слушателя.

Дара практически никогда, никоим особым образом, не останавливалась в своих рассказах на этих средах. Из чего я лично сделал вывод, что Макс честно придерживается нашей договоренности, а разговоры с детьми по дороге ведет, в основном, Марина. Что меня вполне устраивало — Марина только с нашими черного от белого, как показывает состав ее сопровождения, не отличает, а в отношении земной жизни подход у нее весьма правильный.

Я был уверен, что оседлать своего анти-ангельского конька ей Макс не даст, а в остальном общение с ней Даре с Игорем не могло принести ничего, кроме пользы. Не скажу, что я разделял маниакальную озабоченность Татьяны их замкнутостью друг на друге, но и мне казалось, что совсем неплохо было бы, если бы они из своего собственного опыта узнали, что на земле совсем немало близких им по духу людей — независимо мыслящих, превыше всего ценящих справедливость и твердо полагающихся только на себя. На тот случай, чтобы наши талантливые дети случайно нос к небесам не задрали — ни сейчас, среди сверстников, ни потом, когда они правду о себе узнают.

Макс во время всех наших обычных встреч неизменно уверял меня, что речь у них идет исключительно о школе, театре, рисовании и спортивных успехах — что давало ему возможность тщательно просеивать сопутствующие мысли Дары на предмет выявления каких-либо скрытых конфликтов с одноклассниками и учителями. А также о дружбе и об умении одновременно дорожить родственными душами и не отгораживаться от остального мира — что открывало перед Мариной широкое поле для внедрения навязчивых Татьяниных идей по расширению их контактов с другими людьми. А также о верности себе и необходимости защищать более слабых и не тушеваться перед более сильными — что я поддерживал двумя руками в смысле их отношений с Аленкой и предстоящей, рано или поздно, встречи с нашей контрольной комиссией.

Ну, и о книгах, конечно. В то время у Дары с Игорем два новых увлечения появилось — общих, но на них еще ярче проявилось их стратегическо-тактическое разделение труда. Первое — компьютерные игры. Хронологически оно, правда, вторым возникло, но я уж позволю себе начать с того, что мне ближе и чем они с моей подачи увлеклись. Не скажу, чтобы я эти игрушки особо жаловал — уж не пасьянсы эти дурацкие точно! — но временами среди них весьма достойные экземпляры попадаются. Если они развивают логическое мышление и наблюдательность, отчего бы нет? Я и сам… иногда… но только, когда вся работа закончена, глубокой ночью, чтобы других не отвлекать… могу часок-другой… Исключительно, чтобы насладиться высоким мастерством создателей, полюбоваться знающим глазом на то, сколько труда ими вложено и как все детали проработаны.

Как и следовало ожидать, Дара с Игорем первым делом взялись за так называемые бродилки. И тут же выяснилось, что уж что-что, а наблюдательность Даре развивать вовсе не нужно — ей пары секунд хватало, чтобы разглядеть все открывающиеся на экране возможности, и пока Игорь размышлял, какой из путей является наиболее перспективным, она мгновенно перепробовала их все и намного быстрее находила выход на следующий уровень.

Игорь действовать наугад не любил, и еще меньше ему нравилось постоянно у нее в хвосте плестись, поэтому к этим играм он охладел очень быстро. В одиночестве Дара тоже вскоре пресытилась погоней за всевозможными сокровищами и преодолением еще более разнообразных препятствий. Я предложил им было стратегические игры, но там картина сложилась прямо противоположная — пока Игорь, просчитывая свои действия на добрый десяток шагов вперед, медленно и неуклонно наращивал свою мощь, Дара постоянно выигрывала сражения, проигрывая при этом войны.

Предпочитая, как всегда, разделять одни и те же ощущения, они принялись искать игры, в которых смогли бы побеждать вдвоем, общими усилиями. Я к тому времени уже тоже взял за привычку регулярно следить за новинками этого рынка, чтобы Дара с Игорем, не дай Бог, не пристрастились к какой-нибудь ерунде, которая только время убивает и которой этот рынок просто кишит. Вот так однажды я и наткнулся на созидательные игры, которые тут же пришлись им по вкусу — всерьез, надолго и основательно, благо, в них не было того сумасшедшего азарта, из-за которого почти все, без исключения, родители истово ненавидят компьютерные развлечения.

Что они только не строили! Города, предприятия, небоскребы и целые миры. И так же, как в их мыслительном сотрудничестве, которое в полном объеме мы с Анатолием и Максом, лишь объединившись, могли наблюдать, Игорь создавал генеральный план, увязывая в общую картину всю инфраструктуру и продумывая все вопросы безопасности и сообщения, а затем вступала в дело Дара, созидая комфорт, уют и радующие глаз детали.

Но трудились они над своими творениями по очереди, поэтому пришлось их еще чем-то занимать, чтобы под ногами друг у друга не путались. Всякие погони с перестрелками и завоевание вселенных с постоянным отражением атак пришельцев вызывали у них откровенную неприязнь — разрушение чего бы то ни было всегда им претило, что бы там кто сейчас ни говорил.

Игорю лучше всего подошли логические загадки с головоломками — только попробовав одну из них, он ни о чем другом больше и слышать не хотел. Я потом постоянно ему новые и новые подыскивал. В них он получил полную возможность просчитывать — не спеша и обстоятельно — все открывающиеся перед ним пути, возвращаясь по мере надобности на шаг-другой назад, чтобы исследовать другие направления. Иногда, правда, он к Даре за помощью обращался — как правило, когда решение прямо на поверхности лежало, и он, углубившись в хитросплетения причинно-следственных связей, просто не замечал его.

Дара тоже его на выручку в своем зодчестве звала — когда нужно было выбрать, где новый район города разместить, или решить, пару ли этажей небоскребу добавить или новое крыло к нему пристроить. Причем так, чтобы новый район соседние промышленными отходами не задушил или их благосостояние избытком рабочей силы не подорвал, а новые этажи вообще небоскреб не завалили. А после того как я добавил ей возможность возникновения стихийных бедствий, ликвидировать их последствия им точно вместе приходилось. Временами, после особо разрушительного тайфуна или землетрясения, ее охватывало отчаяние уцелевшего жителя Помпеи, и она в сердцах возвращалась к своим бродилкам. Но ненадолго — в созидательные игры к ней все чаще Аленка напрашивалась.

И вот если откуда взялся их интерес к компьютерным играм, я точно знаю, то каким образом они для себя фентези открыли, до сих пор остается для меня загадкой. Уж точно не дома — Галя и раньше-то немного читала, а после рождения детей даже перед телевизором только на выходные и устраивалась. У меня же столько работы было — и своей собственной, и от развития человеческой мысли отставать не хотелось, и Марина постоянно новые задачки подбрасывала — что на чтение времени тоже не оставалось. Разве что по специальности, в плане профессионального роста, да и то — только когда интуитивно-ассоциативное мышление от очередного прорыва в области научно-технического прогресса в полный ступор впадало.

Вряд ли они и в школе подцепили это пристрастие ко всяким сказочным существам и сверхъестественным способностям. С одноклассниками своими они, в целом, общались (на радость Татьяне), но обычно в рамках строгой необходимости — никаких новых и часто повторяющихся имен, как бывает, когда у детей появляются друзья с общими интересами, я от Дары не слышал. А судя по тому, каких трудов мне временами стоило разыскать им в Интернете книги очередного автора, в список обязательного школьного чтения они явно не входили.

Пару раз мелькала у меня мысль — уж не Марина ли, для которой наше замаскированное пребывание среди людей давно уже было, как битый пиксель на экране, начала подготавливать заключительную сцену венецианского карнавала… Но, с одной стороны, меня успокаивало то, что Макс, по которому такое срывание масок в самом прямом смысле ударило бы больнее всего, ни за что не допустит своего разоблачения; а с другой — я был почти уверен, что и сама Марина не пойдет на риск потери целой бригады подневольных ангелов, безропотно и ударными темпами воплощающих в земную жизнь ее видение Судного дня.

Да и потом — не пошла бы она такими окольными путями, надеясь на то, что Дара с Игорем сами отделят правду от вымысла в подсунутом им популярном изложении обычных будней неземных существ. Кстати, тогда же забрезжила у меня в сознании интригующая версия о происхождении такой литературы. Которая весьма пригодилась мне во время ближайшего разговора с Анатолием. Если можно назвать его разговором.

Потому что он, в отличие от меня, при появлении тревожной тенденции не стал утруждаться поисками наиболее вероятных ее источников, а прямиком направился к привычному и давно и надежно опробованному козлу отпущения.

Как-то на выходные они приехали к нам, чтобы вместе в парке погулять. Весной дело было, уже хорошо потеплело — Дара с Игорем принялись бегать туда-сюда от Аленки, то уворачиваясь от нее, то давая ей поймать себя, то прячась за деревьями, то замирая на корточках перед первой проснувшейся бабочкой. Галя с Татьяной, устав от ходьбы, присели на скамейку и углубились в какой-то свой разговор. Анатолий предложил мне пройтись еще немного. Я тут же почуял неладное.

Не успели мы отойти хоть на десяток шагов, как он воровато покосился через плечо, откинул полу куртки и ткнул пальцем в торчащую из внутреннего кармана электронную книжку.

— Опять твоя работа? — прошипел он, прищурившись.

Удивительно, вот сколько лет уже он на мне, как на боксерской груше, упражняется (дернул же меня черт однажды показать ему правила поведения на ринге!), а у меня все никак иммунитет на его наскоки на вырабатывается!

— В смысле? — ощетинился я по привычке.

— В смысле — ты чем их, идиот, пичкаешь? — с неизменной готовностью развеял он мое недопонимание.

— И чем же я их пичкаю? — упрямо решил я оставаться полным идиотом до конца. Если уж меня таковым изначально считают.

— Давай посмотрим… — В голосе его зазвучала вкрадчивая нотка, которая возникла у него после того, как он начал в детском доме работать. Если бы не опасность задеть книжку, я бы ему прямо там под дых врезал — чтобы настоящая причина говорить с придыханием появилась. — Сверхъестественные существа, обладающие нечеловеческой силой и ловкостью, умеющие становиться невидимыми, мгновенно перемещаться в пространстве, добывать из пустого пространства все необходимое и подчинять людей своей воле… Может, под названием каждого произведения напишем «Руководство по обнаружению ангелов»? В скобках.

— Ты считаешь, что нужно? — задумчиво протянул я, склонив голову к плечу и сосредоточенно играя бровями.

— Тоша, прекрати Ваньку валять, — процедил он сквозь зубы. Угрожающе, но уже без томности в голосе. — Зачем ты им эту подрывную литературу подсунул?

— Я подсунул? — отпустил я, наконец, тормоза. И, надо сказать, с огромным удовольствием. — А может, это не я? Однажды, для разнообразия — не я? Может, ты подумаешь сначала — опять-таки для разнообразия — прежде чем на меня, как обычно, всех собак вешать? Как я им мог эти книги подсунуть, если я о них еще недавно даже понятия не имел? Сам же знаешь, нам с Галей просто некогда читать в последнее время…

Он насмешливо фыркнул.

— … чего не скажешь о вас с Татьяной, — широко улыбнулся я. — Это вы у нас — ни дня без прочитанной страницы. А Татьяна так и вовсе всякой фантастике всегда предпочтение отдавала. По твоим же словам. Так может, это вы Игоря на эти сказочки дурацкие и вывели?

— Ты хочешь сказать, — уже без всякого выражения произнес он, — что Татьяна провоцирует Игоря на несанкционированное открытие нашей природы?

— А ты хочешь сказать, — бросил я ему в ответ, — что этим занимаюсь я?

— Игоря к этой белиберде Дара приучила! — рявкнул он. — Это я точно знаю.

— А я не знаю, — устало ответил я, вновь упершись в тот же, уже давно мучающий меня вопрос. — Я только знаю, что точно не мы с Галей. И, похоже, не вы. И не Марина, — спохватился я, чтобы он даже не подумал бросаться на своего следующего по популярности мальчика для битья (Вот именно — назови Марину девочкой для битья, еще обидится), — там Макс бдит.

— Да, собственно, неважно, кто, — тоже сбавил тон он. — Важно, как это прекратить. С огнем ведь играем! Ты вот Марину вспомнил — она в свое время без всяких печатных подсказок за инопланетян нас приняла, а у них ведь наглядное пособие в лице наблюдателей под боком. — Он скрипнул зубами. — Нужно им как-то доступ к этой макулатуре перекрыть. Может, скажешь им, что больше ничего найти не можешь? Я уже думал горячий чай на эту штуковину, — он кивнул на внутренний карман куртки, — опрокинуть, черт меня дернул поддаться на твои уговоры и купить ее ему.

Горячий чай на электронную книжку? Под сомнение мою способность найти что угодно в Интернете?

— Ты поосторожнее с такими выражениями, — сдержанно заметил я. — Насчет доступ перекрыть. А то, глядишь, где-нибудь на работе такое ляпнешь — уволят. Как психолога, не понимающего, что запретный плод — самый сладкий.

О, все-таки попал я ему под дых — пусть и не физически! Он вытаращился на меня, судорожно хватая ртом воздух. Я очень вовремя вспомнил ту самую интригующую версию — пары минут, пока он отдышится, должно хватить, чтобы отвести его мысли от преступной идеи уничтожения техники. Пусть о глобальных проблемах размышляет — это у него лучше получается.

— Вы уже Игорю все подряд запрещали, — быстро заговорил я, пока он в обычного орущего себя не пришел. — И что из этого вышло? Нет уж, пусть лучше читают, что им нравится, и не видят, что мы этому какое-то особое значение придаем. В конце концов, для них-то как раз совершенно естественно интересоваться всякими паранормальными явлениями. Заодно и привыкнут понемногу к тому, что они действительно существуют — потом, глядишь, им будет проще и себя таковыми признать. У меня даже мысль возникла… — Я замолчал, чтобы он хоть раз в жизни попросил меня поделиться соображениями.

— Откуда? — подозрительно прищурился он.

Ну понятно, откуда же у меня мыслям взяться, если не он мне их подсказал? В виде не подлежащих обсуждению директив. Ладно, будем считать, что на внятную просьбу у него еще дыхания не хватает.

— Помнишь, Анабель тебе рассказывала, сколько вокруг разговоров об ангелах? — напомнил я ему. — И в Интернете, и вообще в жизни? И никто не видит в этом ничего странного. А теперь еще и в книгах вместо инопланетян все чаще разные мифологические существа мелькают. И прекрасно с людьми сосуществуют, обрати внимание. Что-то мне слабо верится, что эта мода сама по себе возникла. Я бы, например, совсем не удивился, если бы выяснилось, что это наши начали потихоньку просветительной работой заниматься. Чтобы постепенно подготовить, так сказать, человечество к более прямым и обширным контактам с нами.

— Слава Богу! — с облегчением выдохнул он, и у меня от столь неожиданной поддержки плечи сами собой расправились. — Слава Богу, что мысли так редко тебе в голову приходят! Вот если бы они там еще и концы отдавали, захирев в одиночестве!

— А почему нет? — мгновенно и бессознательно вернулся я в привычную защитную позу. — Ты только посмотри, сколько нас уже в видимости работает! Ты сам с большим трудом разрешение получил? — Спохватившись, я перевел разговор на других, пока он не вспомнил, каким образом мне такое разрешение досталось. — А Киса? А Макс? А Марина — в курсе всех наших дел и не под чьим бы то ни было контролем? А Стас на всех наших встречах — за нами с тобой он, что ли, следит или более подходящего места координировать действия Марины не нашел? И детей наших становится все больше, а они — прямой мостик между нами и людьми. Я тебе точно говорю, у нас там, наверху, какие-то крупномасштабные планы разрабатываются, вот и информацию со всех сторон собирают…

— Честно говоря, — перебил меня он, — меня куда больше волнуют их менее масштабные планы в отношении наших детей. Мне совершенно не хочется, чтобы из-за этой ерунды, — он пренебрежительно хлопнул ладонью по карману куртки, — они еще больше наблюдателей против себя настроили.

— А что — у вас все также? — сочувственно спросил я.

Он коротко и молча кивнул, играя желваками.

— Ну, и пошел он! — бросил я как можно пренебрежительнее. — Если он Даре не поддался — значит, случай безнадежный. Главное, что Игорь научился его игнорировать. И вам совершенно незачем своим повышенным вниманием вот к этому, — я дернул подбородком в сторону спрятанной в кармане его куртки книги, — снова его интерес не к книжным, а к настоящим загадкам будить.

В конечном итоге, уговорил я его таки придерживаться старой тактики — воздействовать на те стороны жизни, которые находятся под нашим контролем, а именно: максимально занимать детей, следить за их мыслями и, в случае чего, ненавязчиво возвращать их в такими трудами проложенное русло. И не тратить попусту силы, пытаясь изменить то, что нам неподвластно.

В отношении Дары, правда, мне было проще сказать это, чем сделать. Занимать ее я, конечно, занимал, но вот мысли ее как были мне недоступны, так таковыми и оставались. Макс, впрочем, свою еженедельную вахту нес исправно, и никаких тревожных сигналов от него не поступало, но кто его знает, что его темной натуре тревожным покажется, а что — достойным всяческих похвал? До нашей следующей традиционной встречи было еще нескоро, лишний раз униженно просить его поделиться наблюдениями за Дарой мне не хотелось — оставалось только одно: поговорить с ней самой.

Я дождался, пока она проглотила все скачанные мной книги и попросила новую порцию.

— А что это ты так волшебством увлеклась? — спросил я, словно между прочим, просматривая врученный мне ею список.

— Ну…. интересно, — удивленно посмотрела она на меня.

— А что именно? — допытывался я, решив воспользоваться моментом, когда она не делала уроки, не читала и не играла с Аленкой.

Она глянула на меня еще внимательнее, и я вдруг понял, как давно мы уже не разговаривали — просто так, а не по школьным или домашним делам.

— Тебе не понравится, — слегка повела она плечиком и, засияв ямочками на щеках, протянула руку к своему списку. — Если у тебя нет времени, давай, я сама потом поищу.

— Дара, да я же не отказываюсь! — опешил я. — Просто уже в который раз смотрю: то эльфы, то гномы, то чародеи со всякими духами — вот мне и стало интересно, что тебе там интересно.

— Там нет ничего невозможного, — посерьезнев, ответила она. — Там не нужно смиряться перед тем, что сильнее тебя, и отказываться от того, что задумал — нужно просто найти к нему правильную дорогу.

Я дал себе слово на ближайшей же встрече из Макса душу вытрясти — с чем это ей приходится смиряться, куда она правильную дорогу ищет, и почему он мне до сих пор ни словом об этом не обмолвился.

— Дара, но ведь это же все ненастоящие истории, — как можно убедительнее возразил ей я. — В них что угодно выдумать можно, вот у героев все и получается. А вот взять исторические книги, хоть про открытия какие-нибудь — там ведь тоже людям какие только препятствия ни пришлось преодолевать, причем самые, что ни на есть, реальные…

— А почему ты думаешь, что в таких книгах все — правда? — тут же спросила она. — Там ведь написано о том, что давно случилось. Откуда мы знаем, как все на самом деле было? Нет, — уверенно мотнула она головой, — в настоящих историях все слишком просто: там есть плохие и хорошие, и хорошие всегда побеждают. Потому что они победили, и сейчас их все считают хорошими.

Я от всей души понадеялся, что на уроках истории Дара придерживается более традиционной человеческой точки зрения. Впрочем, судя по неизменно отличным отметкам, умение обходить острые моменты в любом разговоре ей, похоже, не изменяет.

— А в твоих волшебных книгах нет плохих и хороших? — ухватился я за явное противоречие в ее аргументах.

— Есть, — невозмутимо ответила она. — Но плохие ведь не родились плохими — что-то их такими сделало. А значит, это можно исправить, и они не должны навсегда оставаться плохими. И хорошие тоже не всегда правильные — они ошибаться могут. Или их плохие могут заколдовать. Или они так хотят победить плохих, что еще хуже тех становятся. Там все меняются.

В этот момент я окончательно поверил, что увлечение Дары и Игоря фентези — точно не Марининых рук дело. А жаль. Если бы Марина оказалась в состоянии принять мысль о том, что обезглавливание — далеко не единственный способ лечения головной боли, у нее бы Анатолий, а не я, ночами напролет работал, выискивая причины превращения хороших людей в плохие и способы устранения этих самых причин.

— И еще, — задумчиво и словно неохотно добавила Дара. — В этих историях никогда нет конца. Даже если он счастливый. После счастливого конца всегда скучно становится. Если хорошие всех плохих победили или исправили, откуда они будут знать, что они хорошие?

Как-то мне неуютно стало от такой трактовки вечного противостояния добра и зла. Особенно в свете моих собственных соображений о том, что ее людям… или, по крайней мере, авторам этих сказок мое же непосредственное руководство внушает.

Мне всегда представлялось, что вечность борьбы светлого с темным заключается в том, что на смену одним борцам за высокие идеалы приходят другие, против которых выступают новые же противники, и так и тянется эта цепочка — из седой старины в необозримое будущее. А теперь что получается? Даже мечтать не моги о заслуженной спокойной жизни после окончательной и безусловной победы в конкретном временном и пространственном промежутке? Ликвидировал злобного неприятеля, а за ним все остальные в очередь построились — чтобы померяться с тобой силами и не дать тебе боевую форму потерять?

Это как со спамом бороться, честное слово! Наткнулся где-то случайно на замаскировавшегося под порядочное агентство по брони-аренде-продаже спамера, засветил по недомыслию ящик — и пиши пропало. Назойливые адресары стаями, как животные в засуху, у живительного источника информации топчутся, каждый день два-три новых подтягивается — пока им со всех сторон подходы фильтрами не перекроешь.

С каждым новым рассуждением это представление о жизни как о непрерывном беге со все возрастающими препятствиями нравилось мне все меньше. Особенно в свете его возможного происхождения от нашего собственного руководства. А может, эти книги вовсе не для людей, а специально для постоянно проживающих на земле ангелов пишутся? В качестве ненавязчивого предупреждения об усложняющихся условиях работы? Так правила дорожного движения, к примеру, ужесточают, когда количество водителей резко возрастает.

Еще лучше. К бешеной человеческой жизни мы уже кое-как привыкли, со своими людьми общий язык, в целом, нашли, детей вот совсем не обычных воспитываем, словно путь между Сциллой и Харибдой прокладываем — в безлунную и беззвездную ночь, без карты, лота и компаса. Даже на Марину фильтр в виде Кисы поставили, а себе — на наблюдателей, даже с Максом справились…. не победили, к сожалению, но почти перевоспитали… Каких еще осложнений ждать прикажете?

Я поделился своими тревожными соображениями с Анатолием — он их нейтрализовал прямо на подходе, как новый антивирусник привычную нечисть. Во-первых, наше руководство не будет воздвигать перед людьми никаких препятствий на пути к совершенствованию — те сами с этим прекрасно справляются. Во-вторых, если возникнет необходимость поставить о чем-то в известность нас, существует куда более прямой, быстрый и надежный способ мысленной связи. В случае перегруженности работой наших руководителей можно даже организовать, через диспетчера, одновременную мысленную рассылку. И, в-третьих, он уже тоже говорил с Игорем об увлечении фентези.

Собственно, после рассказа Анатолия у меня сложилось впечатление, что Игорь с Дарой совсем не одни и те же книги читают. Игоря, как выяснилось, больше всего привлекало в них умение героев управлять своей силой воли — причем, как в воздействии на окружающую среду, так и в контроле над собой. Более того, он твердо уверовал в то, что владению своими мыслями и чувствами вполне можно научиться — что Анатолий, в свете непреходящего напряжения в отношениях с их наблюдателем, приветствовал всеми конечностями.

Честно говоря, я так и не понял, что в конечном итоге вернуло ему оптимистичный взгляд на новое увлечение наших детей — то ли практический вывод Игоря из прочитанного, то ли моя трезвая и сдержанная позиция во время нашего предыдущего разговора. Но он — с таким видом, словно это я на него в тот раз чуть ли не с кулаками набросился! — безапелляционно заявил мне, что чтение, заставляющее размышлять и приходить к весьма разумным выводам, не может принести ничего, кроме пользы. О чем мне, к сожалению, неизвестно — нет, вы слышали! Похоже, вопрос о предоставлении мне всех последующих осложнений наше руководство закрыло в тот момент, когда навязало мне на голову этого чванливого… психолога.

Но, между прочим, послал я его тогда подальше совсем не поэтому. Мне, в отличие от него, никакие книги читать не нужно, чтобы в любом разговоре о тактичности не забывать. Невзирая на личные оскорбления. Мне очень не хотелось, чтобы, вспомнив о наблюдателе, он поинтересовался, как у нас обстоят дела с нашим. Потому что пришлось бы мне уходить от ответа, который ему бы наверняка оптимизма поубавил.

Я не знаю, упражнялся ли Игорь в подчинении своей силе воли и себя самого, и окружающих, но Дара никогда не умела просто теоретизировать. И вскоре ее мысли о моральном превосходстве хороших над плохими, позволяющем первым делать жесты доброй воли в сторону последних и, таким образом, стирать границы между ними, начали воплощаться в жизнь. В жизнь ее с Аленкой наблюдателей, естественно.

Действовала она, как всегда, виртуозно — я даже поначалу и не заметил ничего. Собственно, и удивляться-то нечему — у нас уже такая практика установилась, что по вечерам, пока Галя на кухне возилась, а я за ноутбуком сидел, Дара, быстро разделавшись с уроками, занималась Аленкой. Или просто с ней играла, или на компьютере, или книжки с ней читала. Но однажды, гуляя с Аленкой (Дара помчалась куда-то прятаться, чтобы Аленка ее потом искала) и привычно просканировав ее сознание, я вдруг почуял в нем какое-то незнакомое присутствие. Словно на родном рабочем столе ярлык непонятно кем установленной программы вылез.

Дело было осенью, и Аленка собирала букет из особо причудливо окрашенных опавших листьев. Терпеливо дожидаясь, пока Дара позовет ее, она присела на корточки и принялась сосредоточенно и придирчиво рассматривать осенний ковер в поисках того, чем бы еще пополнить свой букет.

— Ты маме листики собираешь? — улыбнулся я.

Не отрывая глаз от земли, она молча покачала головой. Я вдруг вспомнил, что в последнее время наша спальня, которая давно уже превратилась в детскую, была вся уставлена такими же букетами.

— Тогда, наверно, для Дары? — высказал я еще одну догадку.

Она снова покачала головой, все также не произнося ни слова и не глядя на меня. Не только в мыслях ее, но даже в позе появилось легкое напряжение.

— Так для кого же тогда? — спросил я напрямую, насторожившись.

Она подняла, наконец, глаза — стрельнув ими сначала в ту сторону, где скрылась Дара.

— Нельзя говорить, — негромко ответила она, серьезно глядя на меня исподлобья.

Я опешил.

— Аленка, ты же знаешь, что нам с мамой все можно рассказывать! — напомнил ей я.

— Нет, это нельзя, — еще тише повторила она с самым расстроенным видом, вновь покосившись вслед Даре.

Я решил в тот же вечер поговорить с Дарой. Но… как-то не вышло. Она всегда умела так ловко обходить нежелательные темы, что никому и никогда не удавалось вырвать у нее случайные обмолвки. Не мог же я, в конце концов, прямо в лоб спросить у нее, что это за секреты у нее с сестрой появились — о которых с родителями говорить нельзя?

Я в очередной раз проклял Макса — во-первых, за то, что только ему мысли Дары доступны, и, во-вторых, за то, что его рядом не оказалось.

Пришлось ограничиться наблюдением со стороны. Очень внимательным наблюдением и еще более тщательным зондированием мыслей Аленки. Попытки словно ненароком зайти в спальню, когда они там играли, ни к чему не привели — при каждом моем появлении Дара тут же хваталась за книжку или тащила Аленку к компьютеру.

В который раз уже плюнув на гордость, я воззвал к Максу с категорическим требованием тщательнейшим образом просканировать Дарино сознание. Туманно объяснив свою просьбу ее необычной в последнее время задумчивостью и молчаливостью. Он не преминул деланно удивиться, заметив, что в его присутствии задумчивой и молчаливой ее уж никак нельзя назвать. Но и ему во время их еженедельных поездок в бассейн не удалось ничего подозрительного в ее мыслях обнаружить — то ли она отключалась в школе от своих домашних дел, то ли и думать уклончиво научилась.

Поскрипев зубами и отправив как-то в субботу Галю с девочками в цирк, я установил в спальне видеокамеру и на несколько вечеров приклеился к ней, забросив всю работу. Опять ничего. Единственное, что бросилось мне в глаза — так это то, что в углу напротив стола с компьютером они устроили уютное гнездышко, перетащив туда два кресла, набросав на них подушек и пледов и расставив вокруг Аленкины осенние букеты. Сами они располагались по вечерам на ковре между столом и этими креслами — и играя, и рисуя, и смотря любимые фильмы. То, что все эти сцены были, как правило, немыми, меня как раз не удивило — оставаясь наедине, они уже давно предпочитали мысленно общаться.

Так я и собирал эти мельчайшие, абсолютно не заметные с первого взгляда и появившиеся недавно отличия в их поведении, пока однажды они не сложились в до смешного очевидную картину — Дара с Аленкой играли не так друг с другом, как с наблюдателями. Как-то все тут же стало на свои места.

И то, что беседы у них велись исключительно на мысленном уровне, и довольно оживленные — судя по обрывкам Аленкиных мыслей, которые мне удавалось уловить, проходя мимо спальни и не задерживаясь там, чтобы не привлекать Галино внимание. И то, что девочкам пришлось подставлять мягкие кресла этим избалованным, натасканным лишь на подслушивание и подсматривание неженкам. И даже Аленкины рисунки, на которых неизменно присутствовало четыре персонажа. Рисовать у нее еще плохо получалось, и Галя всегда умиленно посмеивалась, что если их с Дарой еще кое-как можно узнать, то в двух парящих над ними фигурках нас с ней можно лишь с большой долей воображения угадать.

Нас, как же! Я бы еще стерпел, если бы эти трутни просто сидели в моих креслах и смотрели скачанные мной фильмы. Но втираться в доверие моим детям, строго-настрого велев им держать это от меня же в секрете? Спасло их только то, что я не решился нанести непоправимый, возможно, ущерб детской психике, ворвавшись в спальню и впечатав — наощупь и навечно — этих извращенцев в их элитно-комфортные рабочие места.

Но мириться с их подрывной деятельностью я больше ни минуты не собирался! Прямо на следующий вечер, купая Аленку и убедившись в отсутствии в ванной наблюдателя, я обратился к опыту профессионала — Анатолий много раз поучал меня, что если о каком-то секрете заговорить как об общеизвестной истине, скрытность с собеседника как рукой снимает. Вот пусть радуется, читая — в отличие от него, я никогда не считал зазорным учиться.

— А твоим друзьям понравился их портрет, который ты вчера нарисовала? — непринужденно спросил я, заворачивая ее в махровое полотенце.

Она замерла, даже дышать, по-моему, перестала, уставившись на меня круглыми, перепуганными глазами.

— Ну, тот, где вы все вместе фильм смотрите? — уточнил я и принялся растирать ее, чтобы вывести из этого столбняка.

— Нельзя… говорить, — выдохнула она почти шепотом.

— Я знаю, что о них нельзя говорить, — заговорщически улыбнулся ей я, — но только с теми, кто о них не знает.

— А ты знаешь? — недоверчиво переспросила она.

— Ну, конечно! — небрежно пожал я плечами, и добавил, чтобы поставить этих нахлебников по место, пусть даже только в детском сознании: — Разве могли они с вами подружиться, не спросив у меня разрешения?

— А мама тоже знает? — оживилась она.

— Нет-нет! — быстро сдал я назад, поежившись при мысли о том, как Галя обсуждает с Татьяной проблему вымышленных друзей. И способы ее лечения. — Меня они спросили, потому что знают, что в важных делах последнее слово папино, но тоже просили никому больше не рассказывать.

Она с понимающим видом кивнула и, выпростав руку из-под полотенца, потянулась за пижамой. Так, подумал я, в узкий круг посвященных мне, похоже, удалось проникнуть — пора переходить к выведыванию его секретов.

— А во что вы с ними играете? — раскладывая по местам банные принадлежности, спросил я все также между прочим, как будто о ее дне в детском садике.

— В мысли, — рассеянно ответила она, старательно просовывая пуговицы в петли на курточке пижамы и чуть высунув от усердия язык.

— Во что? — От неожиданности я забыл о всякой непринужденности.

Она удивленно глянула на меня и вдруг смутилась, опустив глаза и теребя очередную пуговицу.

— Я знаю, что ты такую игру не любишь, — пробормотала она извиняющимся тоном. — Но ты же тоже так умеешь! И так ведь быстрее, чем словами!

— Быстрее-то оно, конечно, быстрее, — осторожно заметил я, чувствуя, что мы снова ступили на скользкий путь, — но ведь с теми, кто так не умеет, получается невежливо — вроде, как ты у них за спиной шушукаешься, правда?

— Ну, в садике я разговариваю, — пожала плечами она, — а с Дарой зачем?

— А о чем вы со своими друзьями разговариваете? — вернулся я к своей разведывательной миссии.

— Они не говорят, — снова оживилась она, — они любят, когда мы им о себе рассказываем.

— И что же вы им рассказываете? — нахмурился я.

— Все, — радостно улыбнулась она, и у меня снова возникло непреодолимое желание уменьшить численный состав отдела наблюдателей ровно на две единицы. — Все-все-все, что за день случилось.

— А что они делают? — осторожно спросил я, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не рыкнуть.

— Они ничего не делают, — нетерпеливо дернула она плечиком, словно удивляясь моей непонятливости, — они просто слушают, но мы всегда знаем, хорошо мы что-то сделали или плохо.

— Они, что, ругают вас? — рявкнул-таки я, снова забыв об осторожности.

— Нет-нет! — замотала она головой. — Они… просто… расстраиваются, если мы плохо себя ведем. Сильно расстраиваются — так, что нам больше не хочется так делать. А если мы хорошо себя ведем, они радуются. Так же, как когда в кино кто-то никогда не сердится и всегда всем помогает. Они вообще очень добрые — они, наверно, специально к нам пришли, чтобы злые мысли прогонять, чтобы мы все никогда не ссорились.

Я вдруг вспомнил, что в последнее время Дара перестала терроризировать меня просьбами скачать все новые и новые фильмы — у них с Аленкой уже набралась фильмотека из сказок и мультиков, которые они раз за разом с удовольствием пересматривали. И, как только что выяснилось, подбирала она эти фильмы не только для Аленки — лидировали в списке их предпочтений «Золушка» и «Домовенок Кузя».

— А почему о них говорить нельзя? — решил я до конца прояснить новую, похоже, позицию наших наблюдателей. — Это они тебе так сказали?

— Нет, это Дара, — снова покачала она головой. — Она говорит, что если про них всем рассказывать, то это будет, как хвастаться, и они тогда уйдут. Помнишь, как в «Царевне-лягушке»? Не захотел Иван-царевич подождать, сжег ее кожу — вот Кощей Бессмертный и забрал ее к себе.

В принципе, я был бы совсем не против, если бы главный наблюдатель забрал к себе назад своих лягушек глазастых, но после разговора с Аленкой я, в целом, успокоился. И снова снял шляпу перед талантом Дары вызывать в окружающих — кем бы они ни были — чувство расположения и симпатии. Причем, взаимной, отнюдь не только к себе самой — я был абсолютно уверен, что она не только Аленке, которая выросла в окружении двух наблюдателей и вообще никогда на них никакого внимания не обращала, внушала представление о них как о доброжелательных и заботливых феях-покровительницах, но и их незаметно, но настойчиво в этот самый образ вгоняла.

К Игорю вот только, похоже, не лягушку, а самую, что ни на есть, заскорузлую жабу прислали — к которой кожа эта съемная просто намертво приросла. Я бы его вместе с ней сжег, и пепел по ветру — а главному Кощею доложил бы, что засланный агент зачах в жестких доспехах. Чтобы тот в следующий раз об их эластичности позаботился. Этот невменяемый консерватор даже на наших обычных встречах начал подальше от наблюдателей моих девочек держаться — чтобы не заразиться, надо понимать, либерально-анархистскими идеями.

Очень мне хотелось обо всем этом с Дарой поговорить, но она так и не дала мне такой возможности. Я это только потом понял, но она уже в то время начала от нас как-то отдаляться. Особенно от Гали. Даже когда она совсем маленькая была, я ей как-то ближе был. Несмотря ни на что. Возможно, потому что она мои мысли, в отличие от Галиных, слышала, и я ее хоть кое-как отгадывал. Но мне кажется, что они с Галей изначально были слишком разными, и со временем эти различия только углублялись.

Галя себя в семье всегда источником тепла и уюта представляла. Ей важно было, чтобы все были вкусно и сытно накормлены, тепло и красиво одеты и, в первую очередь, здоровы. Заботы об умственном развитии детей она, ни на секунду не задумавшись, мне предоставила. С Дарой, до рождения Аленки, она вообще как с куклой возилась — наряжала ее, чтобы она еще симпатичнее выглядела, засыпала ее всевозможными куклами и украшениями и шла навстречу любому ее желанию, когда оно сопровождалось улыбкой и широко распахнутыми глазами.

Я не могу сказать, что она избаловала Дару — та с самого рождения и со всеми вела себя так, что ей никто ни в чем не мог отказать, и на все Галины заботы всегда отвечала благодарностью. Но крайне сдержанной — я ни разу не видел, чтобы Дара приласкалась к матери, а когда той случалось обнять ее, она откровенно терпеливо пережидала эти, становившиеся все более редкими, приступы нежности. Она уже тогда предпочитала быть ведущей, а не ведомой, и никакой снисходительности и покровительственности по отношению к себе не признавала. Наверно, потому она только со мной и делилась тем, что с ней вне дома происходило. И то нечасто. И недолго.

С Игорем они просто не могли не притянуться друг к другу. До него ей только одна еще голова встретилась, в которую в любой момент заглянуть можно было — Анатолия. И сколько бы он ни бил себя кулаками в грудь, симпатию у него вызывали лишь те, кто изначально и безоговорочно признавали его превосходство. Марина тому ярчайший пример, и я время от времени — не одна только Дара. Поэтому ей вряд ли нравилось то, что она читала в его мыслях, хотя, между прочим, она ни разу не ответила ему тем же.

А с Игорем, насколько я понимаю, не только их мысли были друг для друга открытой книгой — они и эмоционально, и интеллектуально всегда на одной волне были. И он еще, кроме того, ни подавить ее не пытался, ни собой командовать не позволял. Потому-то им и было всегда так интересно друг с другом — каждая мысль, каждое движение души другого ими как свои воспринималось, и его интересы не менее важными, чем свои собственные, казались. Потому-то и сейчас, несмотря на все, что с ними и вокруг них произошло, их тандем не распался — им не нужно делиться тем, что они сейчас испытывают, они это вместе переживают.

Честное слово, иногда я им даже завидую — мне самому не довелось такое единение ощутить. Странно, что Анатолий, который с Татьяной тоже в единое целое, которое до самого конца никому и ничему, как я надеюсь, разъединить не удастся, превратился, этого так и не понял. Так что пусть почитает — может, сейчас, на досуге, под другим углом и с другой плоскости, разглядит, наконец, очевидные истины.

А в жизни Дары, между прочим, еще и Макс появился, черт бы его побрал еще раз. Увлекательный, загадочный, близкий по духу, и не только, сволочь. Мысли ее читать умел хуже, чем Игорь, конечно, но уж куда лучше, чем я. И в свои давал ей заглядывать время от времени, в знак особого расположения, словно подманивал. Откровенно любовался ею, но рядом появлялся нечасто, чтобы сии торжественные моменты полного и безоговорочного одобрения поглубже ей в память врезались. Общество свое ей не навязывал, предпочитал слушать, всем видом нераздельное внимание к каждому ее слову демонстрируя. Стоит ли удивляться, что любознательную во всем Дару к этому интригующему персонажу, как магнитом, потянуло — как новичка в Интернете на яркий и броский сайт с кучей вирусов?

Где уж тут было Гале соперничать с ними, тем более что она никогда не понимала ни страсть Дары к знаниям, ни ее стремление к самостоятельности. Ее даже обижало, что Дара и выбором одежды на завтра особо не интересуется, и волосы в небрежный пучок собирает, лишь бы не мешали, и по вечерам предпочитает с книжкой или компьютером уединиться вместо того, чтобы у нее под боком перед телевизором устроиться.

Когда же родилась Аленка, между ними еще и ревность появилась. Галя в младшей дочери получила, наконец, того ребенка, которого ей всегда хотелось — ласкового, отзывчивого, покладистого и послушного. Дара как-то сразу стала для нее взрослой, уже не требующей такого внимания — что словно оправдывало в ее глазах возникший между ними холодок. Дара просто не могла не почувствовать разницу в Галином отношении к ней самой и к Аленке, что никак не способствовало их обратному сближению, хотя роль старшей сестры она приняла на себя с удовольствием.

Мне кажется, что с появлением Аленки Дара вроде как на новую ступень в этом их пресловутом и уже вызвавшем столько споров мысленном общении вышла. С Игорем они сталкивались с каждым событием в своей жизни — переживали его — одновременно, и, присматриваясь и прислушиваясь к реакции другого, общими усилиями создавали друг друга. В Аленке же Дара нашла не просто открытую, но и абсолютно чистую книгу — причем, такую, которая с готовностью, на веру, в отличие от Игоря, принимала все, что в нее записывалось.

Конечно, Дара не устояла перед открывающейся перспективой такой свободы в творчестве. А для Аленки она стала и до сих пор остается образцом совершенства, примером для подражания и практически предметом обожествления. Так и вышло, что Аленка ни на шаг не отходила от матери — исключительно в те моменты, когда Дара была занята. Но как только Дара заканчивала делать уроки, она прилипала к ней, как пыль к кулеру — не смахнешь и не сдуешь. Они и с Игорем в Скайпе вместе разговаривали, и на компьютере играли, не говоря уже про обычное чтение, рисование и, как выяснилось, игры с наблюдателями.

Галя временами ворчала, что Дара на ее место метит, но только наедине со мной и только после того, как она всю домашнюю работу спокойно заканчивала. Не в ее характере было обиды копить, ей всегда проще было в чем угодно что-то хорошее увидеть — и всем нашим, и особенно своей матери, она всегда с гордостью рассказывала, какими близкими друг другу растут ее девочки и в какую незаменимую помощницу ей превращается Дара.

Я тоже не спорил, хотя она не только Галины, но и мои, воспитательные, права узурпировала. Следя за мыслями Аленки, я ясно видел, что Дара просто осторожно ведет ее по тому ухабистому пути, который они с Игорем не так давно вслепую, наощупь прошли — превращая всякие необъяснимые явления в обычный фон жизни и показывая ей, что, несмотря на все свои отличия от других детей, она совсем не одинока. И вряд ли кто-то другой смог бы лучше нее с этим справиться. Справедливости ради, правда, нужно признать и то, что энтузиазм Дары в немалой степени подпитывался реализовавшейся наконец-то возможностью именно вести — с Игорем они рядом, нога в ногу, шагали.

Разумеется, Игорь был в курсе расширения границ Дариной самостоятельности. И, разумеется, он не захотел больше мириться с тем, что его продолжали считать ребенком, требующим постоянного надзора и контроля. И, разумеется, Дара, которая всегда и во всем горой за него стояла, его поддержала. Отсюда, я думаю, и возникло их непреклонное заявление, что с переходом в среднюю школу они вполне в состоянии сами на свои дополнительные занятия добираться.

Видели бы вы, как пыхтел по этому поводу Анатолий! Можно подумать, это не он настоял, чтобы они с самого первого класса каждое лето на целый месяц в лагерь уезжали. Чего, спрашивается, показывать детям все раздолье самостоятельной жизни, а потом возмущаться, когда они ее границы расширить хотят?

Мне, однако, тоже как-то неспокойно на душе стало, и я предложил Анатолию последить за ними недельку-другую, чтобы, в случае чего, сразу на помощь прийти. Причем издалека, из машины, чтобы, если все обойдется, не подрывать их веру в себя.

Какое-то время он молчал, закрыв глаза, и, судя по сосредоточенному выражению на его лице, у меня закралось нехорошее подозрение, что он мне маршрут в светлые дали прокладывает. По особо пересеченной местности. В надежде, что я больше оттуда не вернусь. Но когда он снова открыл глаза, оттуда на меня воззрилось нечто пугающе-непривычное, и под тяжестью его взгляда мне самому захотелось за непроходимой полосой джунглей скрыться.

— Чья идея? — негромко процедил он сквозь зубы.

— Моя, естественно, — возмутился я очередным намеком на то, что я не в состоянии ничего дельного предложить.

— Интересно, — протянул он, прищурившись. — Растем, значит, над собой? Продолжаем смежные профессии осваивать? Я было понадеялся, что ты просто на Маринины методы насмотрелся, в тесном сотрудничестве — или в окружении наблюдателей понятие о порядочности незаметно для себя подрастерял. А ты, оказывается, сам, в ясном сознании и твердой памяти…

— Да что я такого сказал? — завопил я, впервые в жизни пожалев о тех временах, когда он меня просто не слышал — вместо того чтобы выуживать их моих слов то, чего там и в помине не было.

— Следить? — прямо-таки выплюнул он. — За своими собственными детьми? Намеренно, исподтишка, с безопасного расстояния? Пообещав им свободу и тут же, за их спиной, сведя ее к простой иллюзии? Как эти гады, которые им сколько лет уже в затылок дышат? Как темные, которые людей в западню загоняют?

— За такие слова, знаешь… — От бешенства у меня горло перехватило. — Я не следить, а присмотреть за ними хочу! Главное — не что делать, а ради чего. И что ты из себя-то чистоплюя строишь? Сколько раз ты сам талдычил, что наша задача — не только людей на правильную дорогу вывести, но и пройти по ней рядом с ними?

— Именно! — отрезал он. — Рядом и в открытую, а не сзади и крадучись. Мне с одним только наблюдателем это виляние и выкручивание уже вот где! — Он рубанул ладонью себе под подбородок и даже не поморщился в запале. — Не думал я, что и ты однажды с ними заодно окажешься.

— Тебе трудно пару раз подъехать и посмотреть, чтобы они в транспорт осторожно садились? — взяв себя в руки, спросил я напрямик.

— Нет, подъехать мне не трудно, — также прямо ответил он, — но, как бы я ни скрывался, Игорь учует, что что-то происходит. А вот этого с меня уже хватит. И потом, он — парень; он должен знать, что если я отпускаю вожжи, это значит, что я доверяю его слову так же, как и он моему, и уважаю нашу договоренность.

Больше он не сказал ни слова — развернулся и ушел. Я тоже к этой теме больше не возвращался. Честно говоря, я как-то забыл, что с Игорем никакая закулисная деятельность не проходит, и мне пришлось признать, что втягивать в нее Анатолия или Татьяну, постоянно у него на виду находящихся, с моей стороны было просто непорядочно.

Но что же делать-то? При одной мысли, что Дара может споткнуться и прямо под маршрутку угодить, меня холодным потом прошибало. Не вовремя напомнил мне Анатолий об уважении к договоренностям — никогда еще наше с Максом разделение машинного времени не казалось мне такими тяжкими путами. А просить его о дополнительных одолжениях мне вовсе не хотелось — снова потом в решающий момент язык не повернется слово ему против сказать.

Опять способность телепортироваться выручила — главное, нужно было какое-то время подальше от Игоря держаться. Но и таким образом каждый день за ними с Дарой присматривать мне не удавалось — долго прикрывать регулярные отлучки в обед и от Гали, и от Татьяны не представлялось никакой возможности. А уж Татьяна непременно доложила бы Анатолию о подозрительной перемене в моем обычном поведении, а он бы — прямодушный наш и откровенный — ей тут же глаза на ее причину открыл, и под их перекрестным огнем оказаться как-то мне… не улыбалось.

Кто бы мне раньше сказал, что однажды я буду всю удаленную технику намеренно небрежно чинить, чтобы она побыстрее опять поломалась, я бы ему прямо в глаза плюнул. Но именно благодаря постоянным вызовам к нашим ребятам на выезде мне и удавалось изредка, хоть одним глазом, но лишний раз убедиться, что Дара с Игорем обретенной свободой пользуются мудро и рассудительно.

Вот тогда-то я — наверно, самым первым из всех нас — и заметил, что рядом с ними начал постоянно появляться Светин Олег. Достигнув более широкого круга общественности, новость эта была воспринята с единодушным одобрением — как решение всех наших проблем безопасности. А Татьяна так вообще на седьмом небе была — сбылась, наконец, ее мечта о близкой дружбе Игоря с кем-то из обычных детей.

Я, правда, поначалу напрягся — Олега в то время ребенком уже никак нельзя было назвать, откуда такое внимание к малышне? Раньше никакого особого интереса к ним у него не просматривалось, и я побаивался, чтобы они не нахватались от него чего-нибудь, их возрасту вовсе не подходящего. А Дара еще и с каждым годом все красивее становилась — я уже на все бесконечные комплименты ребят в офисе и других родителей в школе и на улице кивал по привычке, не дослушивая: сами, мол, знаем. Не хватало еще, чтобы взрослые парни раньше времени вокруг нее виться стали.

С другой стороны, Олег всегда был мальчишкой неплохим, из проверенной семьи, практически у нас на глазах вырос, и Дару еще никому пока под себя подмять не удалось — вот и мои периодические инспекционные набеги показали, что это он скорее за ними с Игорем на привязи везде таскался, а не наоборот. И вполне мог рассказать им… как, хотя бы, вести себя с теми или иными учителями. И никакие здоровые приятели вслед за ним к ней не подкрадывались.

Одним словом, скоро бросил я даже время от времени их проверять — пока они с Олегом были, это уж действительно стало на настоящее подсматривание и подслушивание смахивать. Слава Богу, Анатолий тогда об этом так и не узнал. Тем более что речь у них большей частью о прочитанных книгах шла.

О том, что говорили они тогда не только о литературе и не только с Олегом, я узнал значительно позже. А в то время, убедившись в полной Дариной безопасности, я с облегчением переключился на Аленку, которая как раз в первый класс пошла и, не обладая ни Дариной уверенностью в себе, ни ее неизменным спутником в лице Игоря, привыкала к новому окружению с куда большим трудом. Если у нее трудности возникали, делилась она, конечно, в основном, с Дарой — как обычно, без слов — и та ей показывала, как с ними справляться. Но, в отличие от старшей сестры, Аленке нужно было время от времени прислониться то ли к Гале, то ли ко мне и почувствовать, что ее просто любят. Что Дара, с пеленок привыкшая ко всеобщему восхищению и воспринимающая его как должное, отнюдь не приветствовала.

Вскоре, впрочем, я заметил, что Дара тоже стала больше времени с нами проводить — я даже подумал, что их мысленное общение явно двусторонним становится, вот и Аленкина потребность в нас с Галей ей понемногу передалась. После ужина, или обеда на выходные, она уже не бросалась сразу в детскую, чтобы к своим делам вернуться, а частенько засиживалась с нами на кухне, особенно когда на Аленку приступы нежности нападали, и задумчиво разглядывала всех нас. Но переступить через уже устоявшийся барьер отстраненности она так и не смогла, хотя на лице ее временами промелькивало выражение то ли легкой зависти, то ли глубокой сосредоточенности.

Я тогда думал, что, на выходе из детского возраста, у нее просто возник интерес к взрослым и их жизни — и присматриваться к ним она начала, разумеется, со знакомых. Сперва к Олегу, который по возрасту ближе всех к ним с Игорем был, потом к Татьяне с Анатолием, которых она тоже чуть ли не каждый день видела, а потом уже и ко всем остальным нашим друзьям. На всех наших встречах она отсаживалась в сторону уже не с одним только Игорем, а с Олегом и, иногда, с Аленкой, и, судя по стреляющим во все стороны глазам, разговор у них вовсе не на отвлеченные темы шел. А с Татьяны с Анатолием, когда он по вечерам их с Игорем к офису подвозил, Дара вообще завороженных глаз не сводила, жадно ловя каждое их слово. С каким нетерпением я тогда удобный момент поджидал, чтобы ткнуть эту парочку в их недавнюю неприязнь к ней! Хорошо, что так и не успел.

А на майские, когда мы к Свете на день рождения поехали, я обратил внимание, что Дара и Марину в свое исследование включила. Я тогда от беззвучного хохота давился, наблюдая, как мрачнеет лицо Анатолия, какими взглядами он обменивается с Татьяной, когда Дара с Игорем подошли во дворе Светиной дачи к Марине и принялись о чем-то ее расспрашивать. Они, по-моему, так хотели, чтобы у Игоря круг человеческого общения расширился? Так чего было подхватываться из-за стола и волочить Игоря за собой в сад?

Я не думаю, что у них хватило ума отчитать Игоря за тот случай — в конце концов, неприязнь Анатолия к Марине вовсе не должна была тому по наследству передаться. Не говоря уже о том, что Марина с Максом еще недавно каждую среду всех нас выручали, подвозя детей в бассейн, что те просто не могли не понять. Но после этого Дара, когда ей хотелось поговорить с Мариной, всегда подходила к ней сама, и я решил, что Игорь, почувствовав, несомненно, напряжение отца, просто не хочет его расстраивать.

Летом, правда, я заметил… Тем летом мы вообще все рекорды по общению побили — такая жара стояла, что я бы лично не только все выходные, но и каждый день не у реки, а в ней самой проводил, не выныривая… Так вот, в самом начале лета я вдруг заметил в действиях детей определенную закономерность.

Они терпеливо дожидались, пока все мы размякнем от жары, после чего отправляли под каким-нибудь предлогом Аленку к Гале, а Игорь с Олегом подсаживались к Анатолию. Чтобы побеседовать о психологии, которую Олег вознамерился изучать после школы. Дара еще какое-то время делала вид, что загорает, а затем, когда к аудитории Анатолия и Татьяна присоединялась, незаметно перебиралась к Марине.

Уже где-то с третьего раза я был почти уверен, что весь этот спектакль у них по нотам расписан, и чуть ли не постанывал от удовольствия, наблюдая за вдохновенно токующим Анатолием, который, как тетерев во время сольного выступления, ничего вокруг не видел и не слышал. Татьяна также прилежно вторила каждому его слову, чтобы намертво зацементировать в сознании Игоря мысль, что их с Олегом объединяет не только общий интерес, но и общее будущее.

И опять-таки — слава Богу, что ехидничал я тогда втихомолку, не дав ему очередного шанса в самом ближайшем будущем припечатать меня его вечными высказываниями о пробелах в моем образовании — в результате прогулов самых важных лекций. На которых говорилось о том, что ангел-хранитель, сующий нос в дела коллег, напрашивается на щелчок по этому самому носу (редакция моего мудрого наставника).

Потому что хмыкать в его адрес я перестал довольно скоро. Как только заметил, что тем же самым Макс занимается. Поглядывая на меня. Сидя, вместе с Кисой, в стороне от Марины — судя по всему, не одна Дара сочла необходимым их разговор без свидетелей вести.

Я почуял неладное — сам не знаю, почему. Что бы там ни думал о Марине Анатолий, в сближении с ней Дары я лично не видел ничего плохого. У нее был Игорь, который понимал ее с полслова; у нее был я… ладно, мы с Максом, которые бдительно отслеживали любые опасности в ее жизни; у нее была Аленка, которая была готова идти за ней на край света. Но, как ни крути, Дара родилась девочкой, и ей нужна была взрослая женщина, способная отшлифовать ее врожденное умение сочетать в себе сильный характер и разумную покладистость.

Галя, к моему огромному сожалению, на эту роль никак не годилась — ей самой всегда проще всем во всем уступать было, и Дарина целеустремленность ее просто отпугивала. Для Светы Дара с Игорем все теми же детьми из ее группы оставались, Татьяна, смирившись с их неразлучностью, Дару все же близко к себе не подпускала, тогда как Марина… Не ведающая снисходительности, не признающая смирения, только она, пожалуй, и могла вызвать у Дары уважение и желание подражать ей.

С другой стороны, решительность и прямолинейность Марины и ей самой, и всем нам уже немало шишек понаставила. Еще не хватало, чтобы Дара и в этом с нее пример брать начала — возьмет и поинтересуется прямо в лоб у Анатолия с Татьяной, за что это они ее невзлюбили. А мне с Татьяной в одном офисе пять дней в неделю находиться — ей же не докажешь, что я здесь не причем. А докажу, так еще хуже — Анатолий дырку в голове проест разговорами о потере бдительности, приведшей к развращению умов молодежи злостной пропагандой противника.

Солнце в тот день особо палящим мне показалось — представив себе очередное выяснение отношений с обоими моими ближайшими друзьями, я вдруг почувствовал, что песок даже подо мной раскалился до полной невозможности. Самое время было окунуться. А на обратном пути мне просто не хотелось далеко от воды отходить, а тут Макс прямо на дороге оказался, что-то он давно мне о состоянии Дариных мыслей не докладывал…

— Что происходит? — небрежно поинтересовался я, опускаясь рядом с ним на землю.

— Где? — невинно округлил он глаза.

Я чуть кивнул в сторону Дары с Мариной, внимательно следя за выражением его лица.

— А, — понимающе протянул он. — Да вроде, болтают.

— О чем? — снова спросил я, заметив краем глаза, что Киса вдруг втянул голову в плечи и принялся сосредоточенно рассматривать песок у себя между ногами.

— А я откуда знаю? — деланно удивился Макс, покусывая нижнюю губу. — Я же, вроде, тут сижу.

— Может, пойдем искупаемся? — предложил я ему, поиграв для проверки мышцами.

— Это еще зачем? — спросил он, все также ухмыляясь.

— Мне тебя перед детьми бить неудобно, — объяснил я.

— А если я тебе синяков понаставлю? — определенно оживился он, в то время как Киса нервно заерзал на своем месте, отчаянно оглядываясь по сторонам.

— Не-а, — уверенно мотнул головой я. — Рука у тебя не поднимется — Дара с тобой больше разговаривать не захочет.

— Вот гад! — расстроенно вздохнул Макс.

— Так что выбирай, — продолжил я, — либо прямо сейчас расскажешь, что там за переговоры идут, либо после сеанса утопления.

— Да я даже не знаю, как тебе сказать… — Он старательно нахмурился, подергивая все же уголком рта. — Еще ведь говорят, что устами младенца истина глаголет…

— Какая еще истина? — окончательно насторожился я. Киса вдруг сорвался с места и ринулся к реке.

— Да вот начала Дара как-то сомневаться, — произнес Макс, сладострастно растягивая слова, — в чистоте твоего отношения к ее матери.

— Чего? — вырвалось у меня из отвалившейся челюсти.

— Заметила она, как ты перед Татьяной лебезишь, — охотно пояснил он, уже не скрывая насмешки. — А также то, как Анатолий на тебя постоянно рычит. А также то, как Татьяна ее саму едва терпит… — добавил он, яростно сверкнув глазами.

— И что? — окончательно растерявшись, я никак не мог взять в толк, к чему он клонит.

— И решила она, что ты на ее матери женился только потому, — холодно продолжил Макс, — что более желанный объект уже Анатолий к рукам прибрал. О чем ни один из вас до сих пор забыть не может.

В тот момент я впервые по-настоящему понял, почему нам, ангелам, нельзя над коллегами смеяться. Хоть в открытую, хоть исподтишка. Следить за мной, вроде, давно перестали, так что вряд ли это наше руководство мне урок смирения предоставить решило. Скорее, сработал глубинный, основополагающий закон нашего сообщества: поглумишься над собратом — очутишься в его шкуре. Под удвоенным градом насмешек.

— Сдуреть можно, — честно признался я. — И что теперь делать?

— Как что? — вернулся он к своему язвительному тону. — Раскаяться, повиниться перед женой и Анатолием и начать новую жизнь…

— Макс… — Я сделал глубокий вдох и выдох. — Я понимаю, меня тебе приятно по стенке размазывать. Анатолия, наверно, тоже. Но Татьяна здесь причем?

Он надменно вскинул бровь.

— Хорошо, — уступил я, — наши люди тебя тоже мало волнуют. А Дара? Ей нужно в этих мыслях вариться?

— И что же ты предлагаешь? — прищурился он.

— Да внуши ты ей, — озвучил я очевидное решение, — что вся эта ерунда яйца выеденного не стоит! Ей же просто почудилось — ты-то прекрасно знаешь, что мне, кроме ее матери, никогда никто не нужен…

Он глянул на меня так, что я замолк на полуслове. Теперь он какое-то время молчал, явно беря себя в руки.

— Нет уж, праведник ты наш белокрылый, — проговорил он, наконец, тихо и сквозь зубы, — я не буду убеждать Дару в безграничной любви и преданности ее… так называемых родителей друг к другу. Радуйся, что она тебя одним из них считает, и будь любезен сам ей доказать, что никогда и никуда глазом не косил — от меня ты этого не дождешься.

— Откуда ты только на нашу голову взялся! — вырвалось у меня против воли.

— Откуда? — протянул он с каким-то непонятным выражением лица. — С вершин наших общих. И если бы не я, то нам сейчас вообще не о ком разговаривать было бы. Не говоря уже о том, что ты бы понятия не имел, что у нее в голове творится. — Он резко встал и размашистым шагом отправился к реке.

Поняв, что уж в чем-чем, а в деле уничтожения Дариных подозрений в отношении меня никакого сотрудничества от него я не дождусь, я бросился к Марине. В смысле, к телефону — прямо на следующий день, на выезде на очередную поломку.

— Я уже все знаю, — сказал я, как только Марина сняла трубку. — Что она тебе говорила?

— Да в том-то и дело, что ничего, — с полслова поняла меня она. — Она меня все больше спрашивает, да и то — обиняками, между делом — кто, когда и с кем познакомился, да как. Если бы не Макс, я бы вообще не поняла, к чему она клонит.

— Марина, — взмолился я, — ты можешь объяснить ей, что все это — полный бред?

— Не могу! — отрезала она. — Вы со своей секретностью идиотской уже такого наворотили, что кому угодно черт знает что покажется — а мне теперь расхлебывать? Вот спросит она меня прямо — я ей прямо и отвечу. А пока — иди и с Максом договаривайся, чтобы он на нее повлиял.

— Да я уже его просил, — буркнул я. — Он меня послал подальше.

— Да? — протянула Марина с ноткой неприятного удивления в голосе. — Это почему же?

— А ему не хочется меня в ее глазах приукрашать, — с радостью ухватился я за эту неприятную (для Макса, как я надеялся) нотку. — Говорит, что если мы с Татьяной и Анатолием дали повод так о себе думать, так нам самим его и устранять. А про Татьяну вообще слышать не хочет, — добавил я для закрепления эффекта, — раз она Дару невзлюбила.

— Ну, подожди ты у меня! — яростно выдохнула Марина. — Хотя… в одном он, пожалуй, прав. Игорь наверняка в курсе всей этой мыльной оперы у нее в голове…. Нужно Татьяну с Анатолием в известность поставить, — помолчав, решительно закончила она тоном, которым исключительно распоряжения отдают.

— Ты хочешь, чтобы я ему об этом рассказывал? — чуть не подавился вопросом я.

— А ты хочешь, чтобы я? — немедленно отпарировала она. — В кого из нас он скорее зубами вцепится?

— Естественно, в меня! — завопил я. — С тобой связываться он не решится — да и Татьяна ему за тебя голову оторвет, а я? Ему же только намек дай на повод самоутвердиться за мой счет, ткнуть меня носом в то, что — что бы ни случилось — я во всем виноват и без него никак не справлюсь! А тут еще именно Дара разговоры ведет — он же ни за что не поверит, что не с моей подачи!

— Да неужели? — отозвалась Марина — на сей раз с неприятной для меня интонацией. — Так может, пора его на место поставить? Впрочем, это — ваши заоблачные дела. Но если уж мне придется перед Дарой дифирамбы вам всем петь, то Анатолия ты возьмешь на себя — ко мне ему сейчас действительно лучше на пушечный выстрел не приближаться.

Я понял, что влип. Похоже, основной закон нашей жизни — не возрадуйся осложнениям ближнего! — работает безотказно и основательно. Отправляя провинившегося не только в ту же ситуацию, над которой он насмехался, но и прямо в руки объекта его не в меру разгулявшегося чувства юмора. Откуда и берется удвоенный залп насмешек. И хорошо еще, если он только ними и ограничится.

О том, чтобы сделать вид, что я просто забыл о разговоре с Мариной, даже речи быть не могло — с нее станется лично проверить, насколько оперативно и исполнительно я отнесся к своей части нашего договора. У Татьяны, разумеется, которая не только потом на работе мне жизни не даст, но и Анатолию тут же доложит свою редакцию сокрытия мной жизненно важных фактов, и… смотри параграф выше. С единственной поправкой — объект насмешек ответными точно не ограничится.

И тут я вдруг понял, что мне делать. По всей видимости, до Татьяны вся эта история все равно дойдет — пусть лучше через меня. Главное — изолировать Анатолия. От меня. Откуда вывод: разбить процесс посвящения Анатолия в фантазии Дары на два этапа. С тем, чтобы второй проходил без меня.

Но день проходил за днем, а мне все никак не удавалось найти подходящий момент для доверительного разговора с Татьяной. На работе Галя все время рядом находилась, вечером по телефону — так Анатолий у нее после второй же фразы трубку вырвет, и прощай, поэтапное решение проблемы. А в выходные, в свете сложившейся дурацкой ситуации, откровенно, на глазах у детей, искать Татьяниного общества у меня духу не хватало.

Наконец, как-то вечером, выходя из офиса, я пропустил Галю в открытую дверь и негромко бросил идущей за мной Татьяне через плечо:

— Есть разговор.

— Вечером позвоню, — мгновенно отреагировала она, поняв, очевидно, по моему тону, что дело серьезное.

— Не дома, — быстро добавил я, отступив в сторону, словно и ее пропуская вперед.

Медленно проходя мимо, она метнула в меня тревожным взглядом. Я успокаивающе качнул головой.

— Выставочный зал? — бросила она через плечо.

— В пятницу, — ответил я, прикинув, что оттуда давно уже вызовов к технике не было — в самый раз профилактический осмотр провести.

К пятнице обнаружилось, что Франсуа интересует мнение работников выставочного зала по улучшению размещения образцов его продукции. Как можно быстрее, чтобы он успел подготовить свои предложения к обычному сентябрьскому посещению нашей фирмы. Вопрос бесперебойной работы техники там также мгновенно приобрел куда большую актуальность, и мы отправились туда с Татьяной вдвоем. Обычным способом, естественно.

Народа в транспорте днем оказалось совсем не много, и мы с Татьяной преспокойно расположились в самой середине маршрутки, оставив вокруг себя по ряду пустых сидений.

— Что случилось? — вцепилась в меня Татьяна, едва мы сели.

Внимательно следя за выражением ее лица, я коротко рассказал ей все, что узнал от Макса и Марины. Она мучительно поморщилась.

— Я знаю, что вы с Анатолием Дару недолюбливаете, — начал горячиться я, — но вряд ли инициатива от нее исходит. Ты же не станешь спорить, что Игорь куда лучше мельчайшую ложь чувствует, а со всем тем, о чем нам приходится держать язык за зубами, они просто не могли не задуматься…

— Тоша, не мели ерунды, — устало отозвалась Татьяна. — Девчонки еще ладно, но ты-то лучше всех должен понимать, что у меня, по крайней мере, нет никакой неприязни к ней — я просто… боюсь за нее. Ничуть не меньше, чем за Игоря. Она молчать и бездействовать не умеет, и эта ее активность не только к ней самой, но и к нему может ненужное внимание привлечь…

— А ты можешь это Анатолию объяснить? — осторожно спросил я. — Спокойно? И доходчиво, чтобы он перестал беситься по любому поводу? Игорь с Дарой в одной лодке плывут, каждый — у своего весла, ни одно из которых забрать нельзя, чтобы лодка их на месте кружить не начала.

— Конечно, поговорю, — рассеянно бросила Татьяна, явно думая о чем-то другом. — Хорошее сравнение. Видит… этот главный ваш, я все сделала, чтобы они на большом корабле плыли — устойчивом, безопасном, в удобстве и дружественном окружении… А им все эта лодка, которая, того и гляди, воду бортом черпнет, почему-то нужнее. А мы ее к тому же еще и раскачиваем, — вдруг остро глянула она на меня.

— В смысле? — насторожился я.

— В смысле, что ты прав, — заговорила она все увереннее. — Все наши тайны, чем бы… и кем бы они ни обуславливались, ничего хорошего им не приносят. Я думаю, любые дети рано или поздно задумались бы, что же от них так старательно скрывают, а уж эти, с их задатками, да еще объединенными… Не удивительно, что они воображают такое, что в простой голове не укладывается. Пора с этим кончать, — решительно закончила она.

— С чем кончать? — Я внезапно охрип, почувствовав, что до сих пор боялся совсем не того, чего следовало.

— С тайнами, — как ни в чем не бывало, пояснила она.

— Татьяна, ты в своем уме? — запаниковал я. — Ты же сама только что говорила о ненужном внимании…

— Хорошо, на великие тайны я не посягаю, — презрительно искривила губы она, — но вот о тебе, я думаю, Даре самое время рассказать.

— Нет! — рявкнул я, не успев задуматься.

— Тоша, она об этом узнает, — терпеливо продолжила она. — Очень скоро. Она — точно узнает. И вот тогда тебе будет плохо. Сейчас ты можешь сам начать этот разговор и провести его по-своему, а тогда тебе придется отвечать на ее вопросы — резкие и непредсказуемые. И самым главным из них будет — почему ты ей врал.

— Нет! — еще яростнее повторил я, и добавил, убеждая то ли ее, то ли себя: — И дело вовсе не в том, что она меня отцом считать перестанет! Ей, с ее характером — ты сама говорила! — нужен кто-то, к кому она хоть как-то прислушивается. Галя… не справится. А если она к Максу кинется, с его пониманием? К темному? В свете ненужного внимания? — решил я напоследок испугать ее, чтобы и думать забыла о том, чтобы лишить меня Дары.

— Как скажешь, — устало пожала она плечами. — Но поверь мне, ты об этом пожалеешь.

— Не пожалею! — резко мотнул головой я. — Если она об этом никогда не узнает. Если вы с Анатолием при Игоре…

— На этот счет можешь не беспокоиться, — глянула она на меня с обидой. — Мы, по-моему, тебя еще ни разу не подводили.

Кому-кому, а Татьяне я поверил сразу и безоговорочно. И в том, что Анатолий в неведении не останется — он потом не одну неделю уничтожающими взглядами в меня метал. И в том, что она найдет в разговоре с ним подходящий тон, чтобы он заочно и одноразово на меня наорался — одними испепеляющими взглядами и обошлось, во всем остальном он нарочито меня игнорировал. И в том, что на Даре все эти наши переговоры никак не скажутся — в присутствии детей они оба вели себя совершенно обычно, разве что Татьяна время от времени стала поглядывать на них искоса, а когда на наших общих встречах Дара перемещалась, не привлекая к себе внимания, к Марине, обменивалась с той молниеносным заговорщическим взглядом.

Так что не исключено, что в том, что именно Марина развеяла Дарины сомнения, самая значительная заслуга тоже Татьяне принадлежит. Тогда я спросить не решился — утряслось все, и слава Богу, а теперь неизвестно, выпадет ли мне еще такая возможность. Если задуматься и вспомнить, что прямота и решительность Марине ни разу на моей памяти не изменили, то становится совсем не трудно представить себе, что ради меня не стала бы она тщательно редактировать для Дары историю наших семей, превращая ее в счастливую летопись. Тут рычаг посерьезнее потребовался, а в том, что летопись у нее вышла лучезарной и жизнеутверждающей, я — судя по мрачному виду Макса — ни минуты не сомневался.

Но, как бы там ни было, к осени Дара потеряла интерес ко всяким романтическим завихрениям в нашем прошлом и с удовольствием вернулась к учебе, вновь нырнув в свою обычную, слегка отстраненную от всех нас жизнь. В то время она вдруг всерьез увлеклась биологией, и я впервые по-настоящему согласился с Татьяной в том, что дружба с существенно старшим их с Игорем Олегом не приносит им ничего, кроме пользы.

Дара всегда была настолько талантлива во всем, что у нее никогда не было предпочтений ни к одному из предметов — что ко времени поступления с университет могло оказаться существенной проблемой. Времени у нас, конечно, еще хватало, но пораньше с выбором будущей профессии определиться еще никому не мешало. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы она к компьютерным наукам склонилась, тем более что и способности у нее были, и я ей многим — и сейчас, и потом — помочь мог, но, с другой стороны, давить на нее я не хотел. Помня свой собственный опыт — если бы Анатолий, выдернув меня из невидимости, еще и специальность другую мне навязал, так долго на земле я бы не продержался.

Игорь тоже, как я понял по довольным рассказам Татьяны и раздувшейся от гордости физиономии Анатолия, не просто так рядом с ним и Олегом все лето просидел, отвлекая внимание от Дары. Его вдруг тоже профессия отца заинтересовала — на зависть мне. Которую мне, похоже, не удалось совсем скрыть, поскольку Анатолий вдруг взял моду поглядывать на меня снисходительно-сочувственно, и мне стоило большого труда не ткнуть его носом в тот факт, что Дара опять вынуждена под его наследника подстраиваться, подбирая специальность, близкую к выбранной им, чтобы и в дальнейшем с ним не расставаться.

Но влияние Олега, уже как раз проходящего стадию поступления, сказалось не только в выборе их будущей профессии. Учились они всегда легко и без особых усилий, но пример Олега показал им, насколько интенсивнее им придется заниматься к концу школы, что самым радикальным образом повлияло на их организованность и самодисциплину.

На меня, например, большое впечатление произвел тот случай, когда они, отбросив свое детское самоутверждение, без малейшего колебания попросили подвезти их на тренировку, чтобы не опоздать на нее из-за дождя. И потом сами договорились с Мариной и Максом, чтобы те их выручали всякий раз, когда их в школе задерживают.

Я, конечно, понимал, почему именно Макс всегда у них под рукой оказывается. Во-первых, он явно решил реванш взять за Маринину волшебную сказку про нас с Галей, а во-вторых, ему, гаду, не нужно было в офисе и в поте лица средства к своему земному существованию зарабатывать. Но с другой стороны, лишняя ревизия Дариных мыслей нам определенно, в свете последних событий, не мешала, и никаких подрывных идей за короткую поездку в центр детского развития и под Марининым наблюдением он бы ей внушить не успел. Решив, что моей главенствующей роли в жизни Дары ничего не грозит, я решил проявить терпимость.

О чем очень скоро пожалел. Судя по всему, основополагающий закон нашей жизни поставлен на охрану золотой середины в нашем поведении и с равным усердием лупит по голове качнувшихся в любую сторону — как пренебрежения к своим, так и расположения к противнику. И если первое наказуется той же монетой, то второе — дополнительной нагрузкой плюс нервным напряжением плюс унижением, предусмотренным для первого случая.

У Дары с Игорем по определению не могло быть отдельных, изолированных друг от друга интересов. Поэтому погружение Игоря в дебри психологии и ее туда в какой-то степени затянуло. А чистая теория ее никогда не захватывала — она и в биологии на описании видов и подвидов и внутреннего строения каких бы то ни было организмов надолго не застряла, а вот практические задачки по генетике просто сотнями и с невероятным увлечением щелкала. И, видно, решила и знания, просочившиеся к ней от Игоря на практике проверить.

Однажды я услышал, как она расспрашивает Галю о ее матери — почему та намного больше времени с ее сестрой и ее семьей проводит, и всегда ли у них так в семье было. Я еще даже хмыкнул про себя — вот, мол, даже ребенок не может не заметить явного перекоса в симпатиях моей тещи. Но когда спустя некоторое время Дара перешла к вопросам о Галином отце — куда он подевался, и что заставило его из семьи уйти — я понял, что запахло жареным. Отсутствие моих родителей Дара всегда воспринимала как данность, но, похоже, изучение кровных связей привело к тому, что период детского восприятия родственниками только тех, кого постоянно видишь, у нее уже закончился.

Гале я однажды сказал, что эта тема является для меня чрезвычайно болезненной, и она — огромное спасибо ее чуткости! — к ней больше не возвращалась. Ей самой и отношения с матерью, и воспоминания об отце особой радости не приносили. Я вдруг задумался, почему меня о них никто другой до сих пор ни разу не спрашивал. Татьяна с Анатолием и Марина с ее гвардией — понятное дело, а вот Света с Сергеем? Да и ребята в офисе — о родственниках у нас как-то не принято говорить, но нет-нет, а слово-другое постоянно почти у всех проскакивает…

Придумать историю для Дары не составляло для меня ни малейшего труда, но, пожалуй, не мешало сверить сначала часы с другим, единственно возможным источником инфор… дезинформации обо мне. И поскольку этот источник продолжал демонстрировать сдержанную прохладцу в отношении ко мне, я тщательно выдержал все нормы политеса — вежливо поинтересовался у него как-то вечером, после работы, может ли он уделить мне в тот день несколько минут для телефонного разговора. Досадливо поморщившись, Анатолий коротко кивнул.

— Где мои родители? — без дальнейших расшаркиваний спросил я через пару часов, как только он снял трубку. Не хочет говорить со мной — приступим прямо к делу, и покороче.

— Кто? — умудрился он в одном коротком слове в очередной раз однозначно выразить свое недвусмысленное отношение к моим умственным способностям.

— Мои родители, — терпеливо повторил я. — Куда ты их пристроил?

— Тоша, — с подчеркнутой озабоченностью в голосе произнес он, — у тебя что, как у твоих компьютеров, сбой памяти от перегрузки случился? Зачем мне твои родители и с какой стати я должен куда-то их пристраивать?

— Если мне не изменяет память, — категорически отказался я считать его вопросы риторическими, — тогда, в самом начале, ты был весьма решительно настроен принять самое активное участие в создании истории моего появления на земле.

— А если мне не изменяет память, — прошипел он, — ты весьма решительно от этого отказался. Так что нечего теперь…

— А я, между прочим, ни о чем тебя не прошу, — с удовольствием перебил его я. — Мне просто нужно знать, в каком направлении думать — если вдруг вы с Татьяной уже кому-то что-то наплели.

— Очень надо! — фыркнул он. — Своих дел хватает — вздохнуть некогда.

— А твои, кстати, где? — осторожно спросил я. На всякий случай, чтобы не повториться случайно. — Они у тебя, по-моему, дипломатами были?

— Они погибли, — с хорошо отрепетированным скорбным достоинством провозгласил он. — В автокатастрофе, когда я в Германии учился.

Судя по интонации, он уже и сам в ту историю поверил. Вот такую проникновенную прямоту и мне позаимствовать не помешало бы.

— А рука не дрогнула? — решил спровоцировать его я, чтобы он мне еще раз пример сдержанной грусти показал.

— Было тяжело… — Он помолчал немного — я старательно посчитал, на сколько секунд пауза растянулась. — Мы с Татьяной долго этот момент обсуждали. И, в конечном итоге, пришли к единогласному мнению, что такой выход — наилучший. Полное отсутствие контактов в мире современных технологий, — продолжал долдонить он все тем же менторским тоном, — объяснить было бы намного сложнее.

Это он мне про современные технологии рассказывать будет?! У меня, похоже, тоже нет альтернативы полному сиротству — у людей даже после полного и бесповоротного разрыва всех и всяческих отношений принято все друг о друге знать.

— А про моих Татьяна никому ничего не говорила? — на всякий случай еще раз уточнил я.

— У моей жены, — снова зашипел он, стремительно проскочив стадию сдержанного негодования, — и без тебя есть, о ком думать! И если вы там решили, что она спит и видит, как бы еще в твоей жизни поучаствовать…

В этот момент я окончательно и бесповоротно поверил, что Татьяна рассказала-таки ему все, о чем я просил. И оградила меня от его реакции. Пока я сам, идиот, через эту ограду не перелез.

— Слушай, — второй раз подряд перебил я его, и даже не поежился, — я не знаю, на кого там перегрузка действует, но если ты взвиваешься, как ужаленный, в ответ на детскую фантазию…

— А зачем вдруг тебе история о родителях понадобилась? — не стерпел он вопиющего нарушения протокола наших взаимоотношений, и в голосе его впервые за долгое время прозвучала настоящая живая нотка — привычной настороженной подозрительности.

— Да Дара начала Галю о родственниках расспрашивать, — с неожиданной для себя готовностью поддержал я возвращение к нашей обычной манере разговора. — Чует мое сердце, что и меня эта чаша не минует.

— И она тоже? — выдохнул он.

— А что, и Игорь…? — догадался я.

Ну, кто бы сомневался! Я даже голову готов был дать на отсечение, что у Игоря такой интерес чуть-чуть раньше проснулся! У его родителей, правда, нужная история уже давно готова была… И вдруг я увидел в ней огромный, зияющий пробел. Который кому угодно с первого взгляда в глаза бросится. И о котором Анатолий, похоже, еще даже не подозревает. И устранить который только я, похоже, могу. Без всяких просьб с его стороны. Хотя они пришлись бы весьма кстати. Чтобы он прекратил воображать, что один только я постоянно в посторонней помощи нуждаюсь.

— Ну вот, видишь! — продолжил я. — Я только потому тебя и побеспокоил. Чтобы, если у вас уже какая-то версия есть, моя с ней не разошлась. Еще ведь и вещественными доказательствами нужно будет заняться…

— Какими доказательствами? — Голос у него многообещающе дрогнул.

— Как какими? — старательно удивился я. — Люди столько лет на земле прожили — и никакого следа от них не осталось? Даже фотографий?

— Да где же их взять? — сорвался он на отчаянный стон.

— Вот сам думаю… — тяжело вздохнул я. — Ладно, я пошел, а то действительно времени в обрез. Спасибо, что определил, в каком направлении мыслить.

Оставив его побарахтаться, как следует, в болоте беспомощности, сам я пошел, естественно, не думать, а работать. Идея скомпилировать в Фотошопе фотографии своих родителей родилась у меня уже давно, а сейчас я с ее помощью мог сразу двух зайцев убить. В результате я оказался точной копией своего отца, а вот мать у меня получилась очень симпатичной брюнеткой — чтобы у Дары больше не было никаких сомнений, в кого она пошла.

Но состарить эти фотографии! Три ночи провозился. Не переставая удивляться, как мне раньше удавалось вообще не спать. Потом, правда, дело быстрее пошло, и я, выполняя данное самому себе слово, взялся за семейный архив Анатолия. Я-то, по моей версии, вышел из семьи не очень обеспеченной и работящей, так что некогда моим родителям было перед камерой позировать, а с его благородным происхождением и над счастливым детством, и над отрочеством пришлось потрудиться.

Честно признаюсь, создание его фотографий принесло мне просто невероятное удовольствие. Младенца на руках у родителей трудно от другого такого же отличить, а вот годам к пяти он превратился у меня в лопоухого толстопуза, очумело, с отвисшей нижней губой, пялящегося в объектив. Потом — в перепуганного первоклассника, вцепившегося обеими руками в букет хризантем и вытянувшегося по стойке «Смирно» в полной готовности исполнить первую же услышанную команду. Эта фотография мне особо понравилась. Потом — в нескладного подростка с непомерно длинными руками и ногами, явно не знающего, куда их девать, и мрачно, исподлобья косящегося на мир. Потом — в прилизанного старшеклассника, явно отличника и любимчика учителей, с ясно читающимся на лице твердым намерением оправдать надежды старшего поколения. Потом… Потом он поступил в университет и, вдали от родителей, к вопросу хранения фотографий отнесся, как все молодые, спустя рукава.

Самое приятное, что он не мог ни заполучить эти фотографии ниоткуда, кроме как из моих рук, ни сделать с ними ничего впоследствии. Спасибо я от него дождался — небрежно вручив ему их в предусмотрительно запечатанном конверте — но на следующий день он опять со мной разговаривать перестал. Татьяна, правда, поглядывала на меня в офисе, усиленно прикусывая нижнюю губу — хоть ей, похоже, мое творение понравилось.

Даре тоже. Дней через десять, на протяжении которых я категорически велел всем дома не отвлекать меня, апеллируя к срочной и серьезной работе (в чем, между прочим, не было ни слова неправды!), я оказался в полной готовности посвятить ее в историю своей жизни. И Галю с Аленкой заодно. Чтобы не выдать Марину. И не выделять Дару и дальше из круга семьи. И одним махом отделаться.

Мое счастливое, безоблачное детство в любящей семье закончилось в тот день, когда мои родители впервые в жизни поехали в отпуск заграницу — на десятилетний юбилей собственной свадьбы. Им хотелось побыть вдвоем, поездка планировалась недолгой — они летели в Египет на несчастные пять дней — и меня оставили на дружественных соседей. Вот только не долетели они до места назначения — рухнул их самолет прямо в море, его даже поднять потом не смогли из-за кишевших на месте катастрофы акул.

Никаких других родственников у осиротевшего меня не оказалось (ваять фотографии каких-то бабушек и тетушек, да еще и запоминать, кто кем кому приходится, у меня уже просто сил не было), и я отправился прямиком в детский дом (здесь мне рассказы Анатолия очень помогли, да и с групповыми снимками намного меньше возни было — там все равно без объяснений одного от другого не отличишь). Никаких особо теплых воспоминаний от него у меня не осталось (а значит, и связей с учителями и соучениками), и воистину настоящая жизнь у меня началась лишь с поступлением в университет, где я и встретил своего единственного близкого друга Анатолия.

Он, кстати, меня потом плагиатором обзывал, хотя в наших историях ничего общего, кроме трагического осиротения, не было. Не говоря уже о том, что я, в отличие от него, всю историю авиакатастроф за добрые двадцать лет перелопатил, чтобы найти подходящую по времени и месту. И никакого наследства не стал себе придумывать, чтобы не выпрашивать потом у наших его материального подтверждения.

Мои женщины отнеслись к моему рассказу по-разному. Галя расплакалась, у Аленки мысли в панике заметались, как только она попыталась представить саму себя, оставшуюся без нас троих, а Дара… Внешне она никак не отреагировала — не вздыхала, не ахала, взглядом сочувствие не выражала. Но одно я знаю точно — никогда прежде не было у меня с ней таких теплых отношений, как в то время. Я все ее настроения чувствовал, когда она совсем маленькой была, а тогда нам обоим вдруг слова перестали требоваться, чтобы понимать друг друга. Я даже подумал, что мне удалось как-то незаметно для себя к ее мыслям пробиться. И с трудом подавил в себе желание при первой же ближайшей встрече ткнуть Анатолия с Татьяной носом в то, как легко добиться открытости и взаимопонимания с ребенком — если говорить с ним искренне и как с равным себе.

Сейчас те с небольшим полгода кажутся мне особо яркими, поскольку обернулись они короткой передышкой перед настоящими неприятностями. Я честно заработал ее напряжением всех своих умственных способностей и приобретенных на земле навыков, но оказалось, что ударные темпы годятся только для сооружения декораций, в которых хорошо короткую сцену из фильма снять, а не жизнь жить. Мой же шаткий, сооруженный на скорую руку, шалаш укрыл меня от палящего жара Дариного любопытства и легкого дождика недоумевающих взглядов в ответ на мое упорное молчание о своей семье. А вот когда тот превратился в неистовый ураган с громами и молниями…

Осенью Дара взломала-таки мой наиболее тщательно оберегаемый сайт. Когда именно, не знаю. Но точно после дня рождения Игоря. Я почти уверен, что он похвастался ей семейным альбомом Анатолия (и зачем только я ему столько фотографий соорудил!), вольно и невольно заставив ее задуматься, почему у меня их так мало оказалось. После чего она, разумеется, принялась их искать. У меня, естественно, в столе и в редчайшие моменты моего отсутствия. Черт меня дернул с машиной на диагностику сунуться — стучать что-то, понимаешь, начало!

Вместо фотографий она нашла там документы. Все наши документы — я их у себя хранил, потому что Галя вечно сунет куда-то что-то важное, а потом, когда оно срочно понадобится, днями может искать. Вот так и наткнулась Дара на наши паспорта, свидетельство о браке, мой диплом и Аленкино свидетельство о рождении. И, как нетрудно догадаться, на свое собственное тоже. В котором стояла дата, прилично опережающая дату нашей свадьбы, а в графе «Отец» красовался жирный прочерк.

Я не знаю, что сделал бы обычный ребенок на ее месте, но Дара никому и словом о своей находке не обмолвилась. Кроме Игоря, конечно. Я, правда, заметил, что она опять как-то в себе замкнулась, но списал это на то, что после поступления Олега они с Игорем стали намного реже его видеть и наверняка скучали по нему. Аленка заменить им его не могла, поскольку ровней себе они ее все еще не считали — Дара даже ее сторониться начала, заявив вдруг, что ей пора учиться самой уроки делать.

Начался тот устрашающе длительный ураган, кардинально изменивший всю нашу жизнь и чуть до конца ее не разрушивший, с двух ударов грома. Последовавших один за другим и лично меня полностью оглушивших.

Первой в тот вечер позвонила мне Марина.

— Тоша, Дара сегодня спросила меня, отец ли ты ей, — как обычно без вступительной анестезии приступила она к делу. — Прямо в лоб спросила.

Мне показалось, что у меня земля из-под ног уходит.

— А ты что? — невнятно промямлил я ставшими вдруг непослушными губами.

— Я сказала ей, что такие вопросы, — ответила Марина с нажимом, — можно задавать лишь тем, кого они касаются.

— Спасибо, — не нашел я никаких других слов для ответа.

— Что ты собираешься делать? — ни на йоту не ослабила она напор.

— Не знаю, — признался я. — Мне нужно подумать.

Не прощаясь, я повесил трубку. Еще пару настойчивых вопросов, и она окончательно загнала бы меня в полный ступор. Мне нужно было переварить услышанное и продумать план действий. Хоть какой-то. Хоть первые шаги. Хоть с какой стороны подступиться…

Когда снова зазвонил телефон, я впервые всеми внутренностями понял, почему Анатолий так скалится при одном упоминании Марининого имени. Сказал же, чтобы не мешала!

— Тоша, Игорь только что поинтересовался у нас с Татьяной… — также без вступления произнес Анатолий тоном, который я от него еще ни разу не слышал — так передают сводки о последствиях стихийного бедствия в штаб по его ликвидации.

— Отец ли я Даре? — глухо спросил я.

— А ты откуда знаешь? — Он даже удивился собранно и сдержанно.

— Дара о том же сегодня Марину спрашивала, — ухватился я за возможность хоть на какой-то вопрос внятно ответить.

— Лихо! — присвистнул он, и, помолчав, добавил: — Мы ему ничего не сказали — кроме того, что у тебя за спиной такие разговоры вести просто непорядочно…

— … за чем он сразу вашу уклончивость учуял, — продолжил за него я, — и, в крайнем случае, завтра о ней и Дара узнает.

— И что…? — начал он.

— Потом, — оборвал его я, и он, слава Богу, понял и оставил меня в покое.

Не стану скрывать — выбрался я из своего рабочего места в тот день только после того, как девочки уже легли спать. Я просто не мог встретиться лицом к лицу с Дарой. Сколько я за ту ночь кругов по кухне намотал — даже примерно не могу себе представить. Но к утру голова как-то прояснилась, и я понял, что пора Дарин квест на финишную прямую выводить — ей сколько преград ни поставь, она их все равно обходит.

Ни на какой откровенный разговор утром я даже не рассчитывал — мы в школу, как всегда, опаздывали, да и Аленка с нами ехала. Но и после школы, вечером, она, как ни в чем ни бывало, уткнулась в свои дела и не замечала… или делала вид, что не замечает моих постоянных заходов в их с Аленкой комнату. И на следующий день тоже, и еще на следующий — словно вся та куча вопросов, которые у нее наверняка возникли, вовсе и не требовала ответов.

Я занервничал — как бы она эти ответы где-то в другом месте не нашла — и к концу недели, устав гадать, что происходит, позвонил Максу. Трубку он снял мгновенно.

— Ты давно Дару видел? — начал я, не здороваясь.

— Что случилось? — резко спросил он.

— Я тебя спрашиваю, когда ты ее в последний раз видел? — процедил я сквозь зубы.

— Во вторник, — рявкнул он. — Что с ней?

— А ты не знаешь? — ответил я ему тем же. Именно во вторник мне и звонили Марина с Анатолием.

— А-а, — явно спокойнее протянул он. — Ну, рано или поздно это должно было случиться…

— Да ну?! — От внезапно возникшего подозрения меня прямо затрясло. — А не подскажешь, каким образом? Тебе-то, с твоим опытом, наверняка виднее, откуда всякие непредвиденные повороты событий берутся.

— Если тебя интересует, не я ли ей об этом рассказал, — холодно произнес он, — то нет, не я. Перед тем как двойную жизнь вести, нужно узнать, как это делается — хотя бы у тех, кто этому обучен. Элементарная азбука — хранить любые документы в недоступном для окружающих месте, а при отсутствии его всегда держать их при себе.

Вот тогда-то я и вспомнил и свой никогда не закрывающийся стол, и Дарино свидетельство о рождении на самом виду в верхнем его ящике, и свою злополучную поездку на СТО в воскресенье.

— И что у нее сейчас на уме? — поняв, что кроме, как себя самого, пинать ногами мне некого, мрачно поинтересовался я.

— Что значит — на уме? — медленно, с расстановкой произнес он. — Вы что, не говорили с ней об этом?

— Нет еще, — нехотя признался я. — Галя еще вообще ничего не знает, а Дара… как-то не идет на разговор.

— Интересно… — В голосе у него послышалось радостное возбуждение, тут же взятое под контроль.

— Мне не нравится то, что я слышу, — отчетливо, по слогам, произнес я.

— Что именно? — Он уже вернулся к своему обычному, ровному тону.

— Если ты решил воспользоваться ситуацией, — едва сдерживаясь, продолжил я, — даже если не ты ее создал… Ты, кажется, отказался от нее? Даже дважды, насколько я помню? Даже письменно, если память мне все еще не изменяет? Я тебя в порошок сотру, если ты теперь только попробуешь…

— Попробую что? — перебил он меня отнюдь не бесстрастным тоном. — Отказался не я от нее, а ее мать от меня — в твоем присутствии. Перед возвращением на землю меня вынудили подписать официальный отказ от прав на нее — по требованию Стаса и Марины, о чем они сами тебе поведали. И я, если память не только тебе не изменяет, до сих пор ни на какие права не претендовал. Наоборот, всякий раз, когда бы ты ни упирался в свое полное ее непонимание, по первому твоему свистку являлся…

— Да не о тебе речь! — рявкнул я, поскольку крыть его аргументы мне было особо нечем. — Ко всем тем необъяснимым загадкам, которые ее с рождения окружают, теперь еще и твои добавить? Как ты ей объяснишь, куда пропал и почему вернулся? Как ты ей объяснишь, почему тебя никто не узнал? Как ты ей объяснишь, что молчал столько времени?

— Я не собираюсь устраивать вечер откровений, — натянуто ответил он. — Запрет на разглашение их природы не только вам поступил. Категорический. Но я тебя предупреждаю — не вздумай из своего собственного прокола устроить повод ограничить мое с ней общение. Особенно сейчас, когда я ей больше вас всех вместе взятых нужен. И интересен, как последнее время показывает. Я про порошок говорить не буду… раз за разом — я его из тебя просто сделаю.

Не успел я поинтересоваться, где и когда, собственно, приступим к тщательному измельчению друг друга, как он повесил трубку. Я понял, что разговор с Дарой откладывать больше нельзя — пусть даже не хочет она меня больше слышать, я просто обязан пресечь любые ее возможные поползновения к расшатыванию намерений Макса сохранить свое инкогнито. Они, вроде, бетоном приказа его руководства залиты (не менее крепким, похоже, чем тот, которым наше нас сковывает), но мне ли не знать, как Дара умеет своего добиваться!

О разговоре том я не хочу вспоминать. Тем более что мало что и помню. У меня тогда одна мысль в голове набатом гудела: обойти по возможности любые высказывания о ее отце, чтобы ни одно из них у нее в сознании не задержалось. Макс ведь наверняка их оттуда в считанные секунды выудит и, того и гляди, разнесет в пух и прах ту бетонную смирительную рубашку, которая только и поддерживала мои надежды на мирное развитие событий.

Дара выслушала меня без какого бы то ни было внешнего проявления эмоций. Никаких истерик с рыданиями я от нее, конечно, не ожидал, но она словно прогноз погоды на завтра к сведению приняла — подняла на меня прохладный взгляд, кивнула и коротко бросила: «Я поняла, а сейчас мне заниматься нужно».

В тот же день, поздно вечером, я и Гале сообщил о Дарином открытии. Вот тут слезы оказались более чем предсказуемыми — не таким водопадом, правда. Но чего я уж никак не предвидел, так это того, что у Гали вдруг комплекс вины перед Дарой образуется. Прямо начиная со следующего дня она словно в кающуюся грешницу перед лицом невинной жертвы превратилась. Стоило Даре у нее перед глазами оказаться, как те сразу же опять слезами наливались, она даже разговаривать с ней едва слышным шепотом начала, а большей частью молча ставила перед ней тарелку на кухне, глядя себе под ноги, или, заходя на цыпочках в спальню, клала на кровать выстиранные и выглаженные вещи.

Дара тоже не делала никаких попыток разрядить обстановку — куда только подевалось ее ни с чем не сравнимое умение сглаживать любые конфликты. Сначала она с удивлением поглядывала на всякий раз съеживающуюся под ее взглядом Галю, а вскоре и сама стала говорить с ней, упорно не поднимая глаз и как можно короче. Даже все наши на новогодней встрече это заметили. И нужно сказать, их приглушенные, как у постели тяжелобольного, разговоры и сочувственные взгляды на все мое семейство никак не способствовали восстановлению в нем мира и покоя.

Даже в обществе Игоря и Олега к ней никак не возвращалась ее обычная живость. Они в то время, кстати, стали вновь нарочито уединяться, словно отгораживаясь от мира взрослых. И я заметил, что Игорь с Дарой словно ролями поменялись — весь разговор у них вел Игорь, большей частью с Олегом, а Дара помалкивала, глядя куда-то в сторону и то и дело хмурясь. Лишь изредка она вставляла фразу-другую, после чего Игорь вспыхивал и принимался горячо говорить что-то, раздувая ноздри и глядя на нее в упор.

Мне очень хотелось верить, что он убеждает ее прекратить дурацкий бойкот, но выяснить это я не мог даже косвенно. Расспрашивать Анатолия мне не хотелось — заведи он очередную нравоучительную лекцию, поручиться за последствия я бы не решился. Они с Татьяной явно были в курсе происходящего у нас — Татьяна с Галей каждый день шушукалась, вздыхая и недоверчиво покачивая головой — и наверняка поставили бы меня в известность, если бы в мыслях Игоря то ли тревожные, то ли обнадеживающие сигналы объявились. Встречи с Мариной и Максом Дара с Игорем тоже вдруг резко оборвали, а Аленку они на свои совещания с Олегом не допускали.

После зимних каникул Дара окончательно замкнулась в себе, с каждым днем все больше отдаляясь от нас. Она даже завтракала и ужинала так, словно в кафе, за неимением свободных мест, к незнакомым людям подсела — быстро, молча и не отрывая глаз от стола. После еды она вставала, коротко бросала: «Спасибо», мыла свою тарелку с чашкой, вытирала их и ставила на место. Она и вещи свои перестала в корзину для грязного белья бросать — прятала их где-то, пока их не набиралось на полную стирку, и включала стиральную машину, когда Гали дома не было. Та в последнее время стала все чаще в магазин выходить — Дара и гладила себе все сама, в ее отсутствие.

О Галином самочувствии я могу только догадываться, но я уверен, что хуже всех нас в то время было Аленке. О причине холодной войны в доме прямо ей никто не говорил, но она ее, вне всякого сомнения, то ли в Дариной, то ли в моей голове отыскала — и стала льнуть к ней еще сильнее, постоянно мысленно показывая ей картины их неразделимости. Что Дара, похоже, приняла за жалость. К которой она не привыкла. Она ни разу не оттолкнула Аленку (слава Богу, до этого не дошло!), но инициатором их общения быть перестала, и, когда таковое случалось, откровенно дожидалась его окончания.

Я не знаю, говорила ли Аленка о Даре с Галей — она вдруг начала за ней увязываться всякий раз, когда Галя из дома отлучалась. Думаю, что нет — я и сам после двух-трех раз, когда та полночи прорыдала, тихо уткнувшись в подушку и лишь под утро заснув в полном изнеможении, перестал пытаться обсудить с ней, что нам теперь делать. Но меня Аленка постоянно спрашивала — мысленно, конечно — что случилось с Дарой, кто ее подменил и как ее назад расколдовать. А я ей повторял раз за разом, упрямо убеждая то ли ее, то ли себя самого: «Даре сейчас трудно, на нее злое заклинание случайно свалилось, и сбросить его может только она сама. Поэтому ей нужно подумать, а нам подождать — ее никакие чары не осилят, и скоро она к нам вернется».

Но ближе к весне на меня, по крайней мере, эта мантра уже больше не действовала. Как-то в субботу, в начале марта выдался первый, неожиданный, по-настоящему весенний день — яркий, солнечный, когда капель звенит и воробьи почти орут — прямо подарок природы к наступающему 8 Марта. Галя вдруг оживилась, разулыбалась и предложила всем нам после завтрака пойти и прогуляться, как следует, после долгого зимнего сидения в четырех стенах.

Аленка тут же загорелась, но Дара вскинула глаза, быстро обвела ими всех нас и снова опустила их с непроницаемым видом.

— Мне заниматься нужно, — произнесла она ровным тоном и вышла из кухни.

Во мне словно пружина лопнула. Видя, как быстро и привычно опустились уголки Галиных губ и как испуганно притихла Аленка — словно воздушный шарик от прокола сдулся — я понял, что вместе с зимой пришло к концу и мое терпеливое ожидание скорых перемен к лучшему. Терпеливое и безучастное.

Выпроводив на улицу Галю с Аленкой, чтобы хоть они солнцу порадовались, я решительно зашел в спальню.

— Дара, зачем ты это делаешь? — прямо спросил я, усаживаясь на Аленкин стул у письменного стола, чтобы наши с Дарой глаза на одном уровне оказались.

— Что я делаю? — с вызовом глянула она на меня.

— Мать обижаешь, — уточнил я, внимательно следя за выражением ее лица. — И Аленку.

— Аленку я не обижаю, — быстро отвела она глаза в сторону, — она и без меня прекрасно погуляет.

— Напрасно ты в этом так уверена… — начал я, и тут же прикусил язык, чтобы не вступать в опасное обсуждение мысленных контактов. — Но пусть даже так. Но матери ты за что бойкот объявила?

— Бойкот? — вскинула она надменно бровь. — Ничего я ей не объявляла, мне просто не о чем с ней разговаривать.

— Опять позволь с тобой не согласиться, — на остатках терпения спокойно продолжил я. — Мне кажется, что как раз с ней тебе очень даже есть, о чем поговорить. Именно с ней — и ни с кем другим, — добавил я с нажимом.

— А-а, — откинулась она на спинку своего стула и в упор уставилась на меня, прищурившись. — Только Марина — или о ком ты там говоришь — почему-то не ей, а тебе о моих вопросах сообщила. Я уже давно заметила, что вы все ей слово даете, только когда речь о тряпках или рецептах идет. Так что не вам, которые сами ее ни к каким серьезным делам не подпускают, рассказывать, с кем и о чем мне говорить. — Помолчав, она вдруг добавила, словно не сдержавшись: — Меня вообще не удивляет, что ее все бросают.

— Что? — Я резко выпрямился, с трудом веря своим ушам.

— А то! — Ее как будто прорвало. — С ней всем не о чем разговаривать! Ее ничего в жизни не интересует: на работу ходит, потому что так надо, а после нее высшее удовольствие — дурацкую мелодраму по телевизору посмотреть. Что она кому-то рассказать может? Как котлеты в тысячный раз пожарила? Или как еще одна, сотая, парочка влюбленных в мыльной опере друг друга нашла вопреки всем и вся? Жалкая она какая-то! Лишь бы слезы лить — неважно, по какому поводу. Вот от нее и стараются все избавиться.

— Все? — коротко поинтересовался я, чтобы прервать эту тираду. Глубоко внедряются нам в сознание профессиональные обязанности — даже моя привязанность к Даре, как выяснилось, не смогла их пересилить. Я почувствовал, что еще пару таких фраз — и я перейду к защите хранимого объекта. Активному и решительному. На что я не имею никакого права. И о чем Дара уже прекрасно знает.

— Ну, допустим не все, — небрежно отмахнулась от моего вопроса она. — Но ты — просто такой человек… привязчивый. То, что вы с ней как-то ужились, скорее о тебе хорошо говорит, чем о ней. А Аленка, — быстро добавила она, как только я снова открыл рот, — просто маленькая еще. Вырастет — тоже увидит, что ей с ней скучно.

До меня вдруг дошло, что в Дариных словах задело меня больше всего — она повторяла, буквально слово в слово, все те мысли, которые крутились у меня в голове в то первое время, когда меня только-только к Гале направили. Мне тоже понадобилось время — и приличная встряска в лице тогдашней ипостаси Макса — чтобы разглядеть в ней того замечательного человека, который до сих пор, как видно, прятался под внешне неброским образом. Ладно, подумал я, сделаем скидку на то, что Дара еще моложе, чем я тогда был. А встряску я ей сейчас обеспечу.

— А как насчет наших друзей? — решил я дать ей высказаться до конца, чтобы уж одним разом весь этот бред скосить, спалить и пепел по ветру…

— Ну да! — презрительно фыркнула она. — Пару раз в год что угодно можно вытерпеть. Только и они-то всякий раз ее с рук на руки передают, когда она очередному уже до смерти надоела, а сами куда-нибудь в сторону бросаются, чтобы о чем-то более интересном поболтать. Ты тоже, со всем своим терпением, по вечерам почему-то возле компьютера сидеть предпочитаешь, — победоносно глянула она на меня. — А вот ее собственный отец и тот… не знаю, первый муж, что ли, вообще на край света от нее сбежали.

— И ты, значит, решила пополнить этот список? — подхватил я. — Собой и в будущем, желательно, Аленкой?

— Я… — К моему удовлетворению, она впервые как будто растерялась — Анатолий, по-моему, мог бы в тот момент мной гордиться. — Да нет. — Она неловко дернула плечом и нахмурилась. — Просто ей один мой вид неприятен — теперь я понимаю, почему! — и она совсем не против, чтобы я ей глаза не мозолила. А я не хочу, — снова упрямо вскинула она голову, — чтобы ко мне эта… приземленность пристала, которая ей от ее матери досталась и даже с ней не сроднила. И к Аленке тоже, — сверкнула она глазами, — она и так больше в нее пошла…

— А теперь послушай меня, — резко хлопнул я ладонью по столу при повторном упоминании Аленки. — Я очень надеюсь, что ты от Гали хоть немного ее доброты и терпимости взяла — если да, то не один раз в жизни об этом вспомнишь. С благодарностью. Ты у нас, конечно, девица умная и образованная получилась, но только у тебя есть время интересоваться многими вещами. Поскольку перед тобой всегда на столе горячая еда стоит, все твои вещи в чистоте содержатся и домашними делами тебе заниматься не нужно.

— Я ее ни о чем не прошу, — натянуто произнесла Дара. — Я уже два месяца сама себе все делаю.

— Да неужели? — хмыкнул я. — Вот видишь, какой ты молодец! А мы вот с нашими друзьями уже сколько лет никак не можем без твоей матери обойтись. Потому что мы при встрече не только новостями и увлекательными рассказами обмениваемся, но и радостями делимся и в неприятностях друг друга подбадриваем. И в этом равных твоей матери я лично не знаю. Да, ты правильно заметила — мы стараемся не посвящать ее в особо сложные перипетии, но только потому, что она наши огорчения намного ближе к сердцу принимает, чем мы сами. И опять-таки ты права — неприятен ей сейчас твой вид, но не потому, что он твой, а потому, что она не может понять, отчего ты вдруг ее врагом считать начала.

— Я этого не говорила! — попыталась возмутиться Дара.

— Вот и хорошо, что не говорила, — не дал я ей такой возможности. — Потому что иначе это бы уже настоящим свинством было. Ты уже давно не младенец и прекрасно понимаешь, что твоя мать могла… отказаться от тебя, — еле выговорил я, похолодев при одной только мысли о такой возможности. — А ей даже в голову такое не пришло, и взялась она и растить тебя, и воспитывать, хоть и осталась одна. Она тогда в мою сторону и не смотрела — никого, кроме тебя, видеть не видела — и даже простую помощь от меня приняла только после того, как убедилась, что к тебе я ничуть не хуже, чем к ней самой, отношусь.

Дара заерзала на стуле, разглядывая сложенные у себя на коленях руки. Получилась, похоже, встряска — осталось последний слежавшийся комок ее умозаключений разбить.

— Что же до того, кто от кого на какой край света сбежал… — заговорил я медленнее, тщательно подбирая слова.

Дара вдруг подалась вперед, уставившись на меня напряженным взглядом исподлобья.

— Насчет Галиного отца я не знаю, — взял я разбег из менее опасной местности, — но твой ее не бросал. Это она его прогнала, когда узнала, что он… какими-то нехорошими делами занимается. Именно прогнала — несмотря на то, что уже тебя ждала.

— А ты его знал? — вдруг спросила она.

— Не могу сказать, что знал, — осторожно ответил я и поморщился, потому что тогдашнего Макса мне не то, что знать — вспоминать не хотелось, — но пару раз видел.

— А какой он был? — тут же последовал совершенно естественный, в целом, вопрос.

— Обаятельный и привлекательный, — неохотно признал я, впервые пожалев, что Дара не переняла от Макса умение маскировать свои мысли. — Что не имеет ничего общего с порядочностью. Судьбой твоей матери он с тех пор ни разу не поинтересовался, — с удовольствием добавил я, зная, что этот факт Максу просто нечем крыть.

— А что ты имел в виду, — продолжала допытываться Дара, напряженно хмурясь, — когда говорил, что он чем-то нехорошим занимался?

— Галя мне ничего об этом не говорила, — опять ответил я чистейшей правдой. — Мы тогда просто знакомыми были, а потом… сама понимаешь, что спрашивать ее об этом у меня язык не поворачивался.

Дара снова открыла было рот, но я предупреждающе поднял руку. Кто его знает, куда она меня своими вопросами загонит. В свете нашего с Максом противоестественного, но неизбежного сосуществования мне хотелось иметь полные основания — в случае чего — твердо и уверенно заявить ему, что к открытию Дариных глаз на гнусную сущность ее родителя я лично не имею никакого отношения.

— Дара, я не хочу о нем говорить, — решил потренироваться я в уверенности голоса. — С моей стороны это было бы просто некрасиво. Есть только один человек, который может ответить на твои вопросы. Но только имей в виду — ей об этом вспоминать тяжелее всех, так что не вздумай выдавливать из нее больше того, чем она сможет или захочет поделиться.

После этого нашего разговора Дара снова надолго замкнулась в себе. Но уже явно иначе. Она все также молча сидела с нами на кухне во время еды, сосредоточенно уставившись в свою тарелку, но впечатления ощетинившегося зверька уже не оставляла. Я даже заметил, что стоило Гале отвернуться к плите или холодильнику, она то и дело бросала на нее искоса короткие взгляды, то выпячивая, то поджимая губы. Похоже, ей уже действительно не терпелось поговорить с матерью, но пересилить свое подростковое самолюбие она никак не могла. Или просто не знала, как подступиться к ней с такими болезненными вопросами. По крайней мере, мне хотелось думать именно так.

Окончательно рухнуло это гнетущее противостояние благодаря Аленке. Она перемену в Даре учуяла раньше всех и, разумеется, без всяких слов — и тут же потянулась между ней и Галей мостиком, постепенно подтягивая их друг к другу. Бегала то к Гале с просьбой приготовить сегодня то, что Дара любит, то к Даре — с предложением вместе в магазин сходить. И однажды, вечером воскресного дня, половину которого мы в парке провели, Дара с Галей заперлись в гостиной. Честное слово, я бы подслушал (и плевать мне, кем меня Анатолий при этом считать будет!), но вместе со мной из гостиной выставили и Аленку — не мог же я при ней под дверью сидеть! Пришлось ждать, пока обрывки того разговора Аленка из Дариной головы выудит, а я из ее — обрывки обрывков.

Насколько я понял, Галя осталась верной себе — ни единого плохого слова в адрес Дариного отца не сказала. Я очень надеялся, что просто плохо понял. Но с нее вполне могло статься сказать, чтобы не ронять в душу ребенку злых зерен, что его отец был замечательным человеком, просто она, Галя, оказалась недостойной его. Чем, как очень скоро выяснилось, она добилась прямо противоположного эффекта. Но главное, что Дара услышала от матери, что та не то, что ни о чем не жалеет — наоборот, считает ее появление на свет одним из двух самых радостных событий своей жизни, в которой она — со своими девочками и со мной, между прочим! — сейчас совершенно счастлива.

Вот так мы и вернулись к этой счастливой жизни. Она даже лучше прежней стала — теперь Дара принялась свою вину заглаживать, рьяно включившись в домашнюю работу. Уже попробовав обслуживать себя саму, она без малейших просьб с нашей стороны и мытье посуды на себя взяла, и стиральную машину, а летом, когда школа закончилась, уже и ужином нас после работы встречать начала, и уборкой в рабочие дни занималась, чтобы освободить всем нам выходные.

Тем летом они все категорически отказались ехать в лагерь — в июне путевок не нашлось, а потом Олег освободился от своей сессии, и они заявили нам, что будут с ним время проводить. Галя, явно не желая нарушить только-только восстановившиеся мир и согласие, разрешила Даре и Аленку с собой брать — так они все вместе то в кино ходили, то к реке сами ездили, то к Олегу на дачу. Я тоже не возражал — пусть лучше Дара снова в свою старую компанию окунется, чем недавней ерундой голову себе сушит. Тем более что у меня в этой их компании теперь свой, хоть и невольный, разведчик был.

Так я и узнал — по крупицам, опять по обрывкам обрывков разговоров и мыслей — что у Дары появилась новая навязчивая идея. И нет в этом ничего странного и подозрительного. Настойчивое нежелание плыть по течению всегда оценивалось у нас как исключительно положительное человеческое качество, а сочувствие к ближнему и стремление защитить его — и вовсе как добродетель. И именно эти мотивы лежали в основе Дариного намерения разыскать своего отца.

Только узнав об этом, я, правда, занервничал. Черт бы побрал Галину отходчивость и мое чистоплюйство — внушили на пару девочке образ таинственного незнакомца! Но, разобравшись, зачем ей это понадобилось, я чуть не прослезился. Вот так вам, господа материалисты — никакие гены силу воспитания не преодолеют! У воспитанного мной ребенка даже его темная сторона оказалась в подручных у его светлого стремления наказать несправедливость! Дара намеревалась во всей красе продемонстрировать своему родителю то, что он так небрежно отшвырнул, и оставить его в твердой уверенности в том, что никогда и ни при каких обстоятельствах ему не удастся все это вернуть.

Не вижу ни малейших причин скрывать, что эти наполеоновские планы не вызвали у меня никаких опасений. Каким образом, объясните мне, пожалуйста, могла она разыскать того, кого в моем присутствии вытурили с земли, а используемый им образ списали в негодность по причине проявившейся неэффективности? Если и остались какие-то документальные следы его пребывания среди людей, их цепочка решительно и бесповоротно оборвалась в ту новогоднюю ночь, когда Марина легко и непринужденно передала его прямо в руки Стаса. И до тех пор, пока Дара не знала, что отслеживать его дальнейшую судьбу нужно у нас, наверху, беспокоиться всем нам было не о чем.

Вскоре, однако, я понял, что не все разделяют мою снисходительность к Дариному страстному стремлению восстановить справедливость. В мыслях Аленки то и дело мелькали воспоминания о жарких спорах Дары с Игорем и Олегом, которые были категорически против ее поисков отца и всеми силами старались отговорить ее от них. Я чуть было не усмотрел в этом длинную руку Анатолия, который в любом поступке Дары всегда видел вызов всему нашему руководству — а значит, угрозу безопасности Игоря. Но через Олега он бы вряд ли стал действовать — скорее уж прямо за меня бы сразу и взялся.

Так я до сих пор и не знаю, то ли проморгал эти дискуссии мой непогрешимо бдительный учитель, то ли опять радовался втихомолку раздорам между Дарой и Игорем, то ли научился, наконец, отличать действительно опасные действия от преходящих легких увлечений. Так мне было жалко, что он в то время ни разу не попытался меня за горло взять! К осени в мыслях Аленки и следа не осталось от напористых увещеваний Игоря с Олегом и упрямого Дариного отстаивания своей точки зрения — я бы ему на живом примере показал, что не нужно по любому поводу в набат бить.

В сентябре они все вернулись к своей учебе, и Дара, по крайней мере, нырнула в нее с головой. Мне даже показалось, что летом ей просто заняться нечем было — вот и придумала она себе великий крестовый поход. Сейчас же у нее времени даже на их обычное общение уже не оставалось — я заметил, что она все вечера просиживает в Интернете, а их с Игорем довольно частые прежде сеансы в Скайпе практически сошли на нет.

На мой вопрос, не поссорились ли они, она неопределенно дернула плечом и сказала, что ссориться им не из-за чего, но что Игорь совершенно не обязан разделять все ее интересы и имеет право на свою собственную жизнь. Вот в этом я сразу же влияние Анатолия учуял. Так-так-так, вот, значит, как он научился главное от второстепенного отделять? В смысле, если все воздействия извне не проходят, убедить Игоря в том, что его дружба с Дарой является ничем иным, как легким увлечением? И оградить его таким образом от той опасности, которую она для него представляет? Ну, и отлично! Моя Дара никому навязываться не будет — не то воспитание!

На осенних каникулах она пару раз исчезала днем из дома — сама, без Аленки — и я решил было, что она не выдержала и принялась искать пути к примирению с Игорем. Но после них я окончательно убедился, что в отношении цельности ее натуры можно не беспокоиться — она даже отказалась с Игорем и в машине Анатолия после школы к нашему офису ездить.

Сначала я стал замечать, выходя из офиса, что Дара с Аленкой не сидят с ними в их машине, а дожидаются нас с Галей возле нашей. Очень мне хотелось этим интриганом его собственное ветровое стекло протереть — за то, что довел девочек до того, что им приятнее на пронизывающем ветру мерзнуть, чем рядом с ним и его столь легко, по его же словам, управляемым отпрыском оставаться.

Куда важнее, впрочем, было не уронить Дарино достоинство и оказать ей всяческую поддержку в ее гордой независимости — я невозмутимо направлялся открывать машину, холодно кивнув Анатолию на ходу. В знак благодарности за то, что мои дети не так долго мерзнут, как если бы им пришлось где-то ждать, пока я сам за ними приеду. Я тогда уже начал прикидывать, как договориться с Сан Санычем, чтобы сократить мой рабочий день на час, за счет обеденного перерыва.

Но однажды я увидел на улице одну Дару, в то время как Анатолия и в помине нигде рядом не было. По-моему, я в тот день телепортировался с крыльца к машине — и мне было глубоко плевать, кто там за мной на улицу выходит.

— Где Аленка? — выдохнул я, очутившись возле Дары.

— Они сейчас приедут, в пробке застряли, — неохотно ответила она, отводя глаза.

— А ты здесь как оказалась? — озадаченно поинтересовался я.

— Меня Макс подвез, — небрежно бросила она, все также не глядя на меня.

— Кто?! — переспросил я в страстной надежде, что при телепортации у меня случился сбой в слуховом восприятии.

— Ему все равно нужно было тебе машину подогнать, — мгновенно перешла Дара на свой самый убедительный и обезоруживающий собеседника тон, — а мне как раз понадобилось с ними с Мариной поговорить, так что нам просто по дороге было.

У меня в голове расцвел колючий букет последующих вопросов, но больше я ничего выяснить не успел — подъехал Анатолий с Аленкой, которая выскочила из машины и бросилась к тревожно хмурящейся Гале с восторженным рассказом о своих школьных успехах.

Домой мы в тот день добрались в рекордные сроки.

Все время до ужина и во время его я размышлял, как направить Дарину гордую независимость в обходящее Макса стороной русло. Против Марины я ничего не имел — живой Даре пример самостоятельности мышления и несгибаемой веры в себя. А вот если выбирать между Анатолием и Максом… И как прикажете ей объяснять, что первый, хоть и павлин надутый, но свой и настоящий, в то время как второй — мало, что стервятник, так еще и под голубя загримированный?

Но никаких слов для объяснения с Дарой искать мне не пришлось — она сама подошла ко мне поздно вечером.

— Ты можешь показать мне, — спросила она, пристально глядя на меня, словно решившись на что-то, — как разыскать человека по отдельным личным данным?

— Кого это ты разыскивать собралась? — нахмурился я, решив, что она мне зубы заговаривает. Обида, нанесенная Даре Анатолием, и вновь начавший кружить вокруг нее Макс совершенно выбили у меня из головы воспоминания о ее летних планах.

— Того…, - замялась она, и затем резко вскинула голову, — который маму бросил.

— И зачем он тебе понадобился? — старательно изобразил я удивление, мысленно крякнув от удовольствия. Вот это по-нашему — ничто и никто ее с намеченного пути не собьет!

— Да как вы все не понимаете? — притопнула она в досаде ногой. — Подлость не совершают случайно, по ошибке. Такие люди никогда одним разом не ограничиваются, они все время другим жизнь отравляют. Ты же сам говорил, что он какими-то темными делами занимался, — торжествующе глянула она на меня.

— Хорошо, — одобрительно кивнул я головой, двумя руками приветствуя ход ее мыслей. — А ты здесь причем?

— Его нужно остановить, — мечтательно прищурившись, принялась она загибать пальцы, — наказать, задавить, к ногтю прижать, с лестницы спустить…

— Надеюсь, ты не сама собралась этим заниматься? — насторожился я, почувствовав, что Дара слишком рано, пожалуй, начала столь тесно с Мариной общаться.

— Не совсем, — успокаивающе качнула она головой. — Марина с Максом мне помогут. Я знаю, что они занимаются такими людьми. Макс — юрист, он может отыскать самый законный способ найти на них управу…

— Ты с ними о своем отце говорила? — На этот раз мне не пришлось изображать удивление.

— Да! — с вызовом вздернула она подбородок. — Я не хочу, чтобы он по земле ходил и жизни радовался. После того, что он с мамой сделал. И Марина с Максом меня поняли, они мне даже сказали, что ты им обычно помогаешь собирать данные по таким людям. Значит, и меня можешь научить. Я хочу сама его найти — дайте мне только до него добраться, он у меня обо всем пожалеет…

Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться. И не пройтись по комнате вприсядку. В тот момент, какие бы сомнения ни посещали меня раньше, я был твердо уверен, что истинная, глубинная, вечная справедливость существует. Даре вовсе уже не нужно было строить планы мести тому, кто когда-то попытался испортить жизнь ее матери и лишить ее моего присмотра и пропуска в вечность. Сама того не ведая, она уже воздала ему по полной программе — говоря о нем с таким презрением в его же присутствии и глядя ему в глаза…

Из чего все читающие, во главе которых несомненно окажется Анатолий, могут сделать совершенно справедливый вывод, что в конечном итоге он оказался-таки прав. Прогулял я все же самые важные лекции в курсе нашей подготовки. На которых самая истинная сущность основополагающего принципа нашей жизни излагалась. Дело не в золотой середине в нашем поведении. И не в том, чтобы не насмехаться над своими и не вступать в преступное братание с противником. Дело в умении предвидеть последствия как одного, так и другого. И в понимании того, что в постоянных стычках врукопашную противник как-то незаметно перестает быть таковым и становится самым, что ни на есть, ближним. Неприятностям которого не стоит радоваться. Особенно если они доводят его до предела.