Ангел-наблюдатель (СИ)

Глава 12. Очередная импровизация Анатолия

Уже практически не остается сомнений в том, что удержать исполинов в неведении в отношении их небесных корней на протяжении всего срока их пребывания на земле не представляется возможным. С другой стороны, решительное введение их в курс их двойственной природы вызывает у них чисто человеческие сомнения в причинах предшествующего ее сокрытия, для разрешения которых требуются специальные навыки, выходящие за пределы стандартной подготовки небесных резидентов на земле. В результате, попавшие под влияние исполинов ангелы обычного звена оказываются совершенно неспособными адекватно реагировать на возникшую кризисную ситуацию.

Кроме того, усилившееся под влиянием исполинов чувство враждебности между некоторыми подразделениями небесного сообщества на очередном витке напряженности выходит за рамки исконного противоборства двух точек зрения на развитие человечества и ангельское участие в нем. Следует с прискорбием отметить тот факт, что отдельные представители подразделений, призванных обеспечить прямые контакты с людьми, оказываются безвозвратно втянутыми в конфликт по защите так называемых прав исполинов и временами даже позволяют себе забыть о принципах терпимости и выдержанности, лежащих в основе реализации их миссии на земле. Уже зафиксированы, к сожалению, случаи, когда для подобных ренегатов переставал быть священным даже статус неприкосновенности наблюдателей, которым приходилось, во имя обеспечения необходимых условий работы, обращаться в высшие инстанции, отвлекая их внимание от задач куда большего масштаба на решение тривиальных проблем местного значения.

В связи со всем вышеупомянутым, хотелось бы обратиться к руководящему звену с ходатайством о рассмотрении явно назревшего вопроса о расширении штата отдела наблюдателей и перевода его на качественно новый уровень работы за счет создания аналитического звена, группы моделирования и отряда личной охраны.

(Из отчета ангела-наблюдателя)

Почему-то я совершенно не удивился, узнав, кому доверена высокая честь письменно, своей рукой, изложить подробности самой скандальной части нашей истории. Правильно. Кто любой воз тащит? Тот, кому больше всех нужно. А если его еще и подзуживать сзади — желательно, чем-то острым — так, глядишь, и вовсе вскачь помчится.

Единогласное решение моих почтительных соратников передал мне Стас — в присущей ему безапелляционной манере. И, похоже, крайне удивился, когда я не выказал приличествующий случаю восторг от оказанного доверия. У него даже совести хватило напомнить мне, что, хотя выпутывались мы тогда все вместе, первым камнем, сорвавшимся с горы и родившим лавину, оказался именно я. А отчего тот камень сорвался? Если бы мои тогдашние соседи по скамье подсудимых чуть раньше доверие с почтительностью испытывать начали, то нежились бы мы с ними до сих пор на верхушке той самой горы. Земной.

С другой стороны, момент тогда действительно выдался настолько ярким и впечатляющим — до нервного тика в обоих глазах — что лучше мне его описать. Чтобы краски в пересказе не поблекли. Я-то знаю, для кого, в первую очередь, все это пишется — меня ни неопровержимость обвинения, ни убедительность защиты не интересуют. Мне нужно, чтобы все те события как живые перед глазами встали — и если этот миг балансирования между небом и землей (в самом прямом смысле, между прочим) не оживит воспоминания о них, тогда я не знаю, что мне поможет.

И еще одно. Человеку, вернувшемуся к себе в дом, проданный и заселенный другими людьми в его отсутствие, и с порога заехавшему чемоданом по голове новому владельцу, принятому за грабителя, можно, конечно, предъявить обвинение во взломе и покушении на убийство. Но только владей он всей информацией вовремя, он бы наверняка в другое место задавать вопросы пошел. Вежливо и не размахивая тяжелыми предметами.

Это я к вопросу об истоках лавины. Все незначительные с виду и неизмеримые по тяжести последствий изменения в хрупком равновесии сил на той нашей земной горе произошли у меня за спиной. Мой не столь уже юный, но с каждым годом все более самоуверенный подмастерье с какой-то стати счел себя независимой в нем единицей и — в полном сознании и твердой памяти — скрыл их от меня.

И глубину Дарининого интереса к подоплеке наших сложных отношений, и свой тайный пакт с Максом по удовлетворению каждого ее каприза, и свое потакание ее сближению с последним. Не говоря уже о прямо подрывной деятельности того. А когда она чуть не захлебнулась в этом вседозволии и ухватилась, как обычно, за Игоря, чтобы удержаться на плаву, камень, извините, шевельнулся. Чтобы увлечь груду вышеупомянутых последствий за собой. А незадачливые подпольщики уже потом вслед поскакали, изображая единый строй неудержимой атаки, перед которой ни одно препятствие не устоит.

Хотя с себя вину я тоже полностью не снимаю. Были, были тревожные сигналы. Которым я не придал существенного значения. В свое оправдание скажу только, что взаимная открытость между ближайшими коллегами всегда представлялась мне совершенно естественной — так же, как и их восприятие дел друг друга как своих собственных. В отличие от интересов партнеров поневоле. Моя же ситуация в то время не вызывала, видно, желания разделить ее и требовала от меня полного, безраздельного внимания. Чем Даринины фанаты и воспользовались.

Первый повод насторожиться возник у меня, когда Тоша, вместо того чтобы решительно пресечь Даринино подстрекательство Игоря к отказу от сопровождения взрослых на пути из школы на дополнительные занятия, предложил — ни много, ни мало — следить за ними. Я сразу понял, откуда ветер дует — причем такой, от которого меня просто передернуло. Тесное и поучительное сотрудничество с Мариной, которая ни с кем не умеет общаться без того, чтобы не подмять его под себя — примером тому вся ее разношерстная свита.

Мне казалось, что, назвав без всяких околичностей вещи своими именами, я сумел восстановить его остроту зрения в отношении моральных ценностей. По крайней мере, никаких недостойных предложений он больше не высказывал, и я не стал колоть ему глаза минутной слабостью. Тем более что расширение границ самостоятельности Игоря начало приносить неожиданные и очень обнадеживающие результаты, которые поглощали все мое внимание.

Я дал на него согласие, исходя из своего опыта работы с питомцами детского дома. Мне даже удалось убедить Татьяну, что, начиная с определенного возраста, чрезмерное количество ограничивающих рамок препятствует естественному росту личности ребенка, загоняя ее в уродливые, вызывающие у окружающих отторжение формы. Ничего удивительного в том, что, не находя практического применения унаследованному от нее воображению, Игорь с таким пылом нырнул в мир компьютерных игр и волшебных сказок. Мне вовсе не хотелось, чтобы он превратился в некого современного зомби, сунувшего голову в воображаемый мир, как страус в песок, и твердо верящего, что в реальной жизни, на каждом ее крутом повороте его ждет спрятанная где-то в кустах волшебная палочка.

В разговоре с ним я упомянул о доверии и об ответственности, сопровождающей более широкие права. И вскоре я понял, что его — так же, как и меня — первое окрыляет, а второе укрепляет эти крылья, как зарядка тело. Он стал более собранным, в его суждениях появилась взвешенность и обдуманность, а в мыслях замелькали глубокие вопросы о самих основах человеческой жизни. А однажды Татьяна с сияющими глазами пересказала мне разговор со Светой, из которого вытекало, что Игорь с Дариной вдруг крепко подружились с Олегом. Мне оставалось лишь напомнить ей, что в отсутствии принуждения даже человек быстрее сделает то, что от него хотят. И что мое знание психологии еще никогда нас не подводило.

Пожалуй, мне стоило тогда выражаться поточнее и говорить о своем знании человеческой или получеловеческой психологии. Поскольку к лету выяснилось, что Тоша воспринял снятие постоянного контроля с моей стороны как карт-бланш в отношении своего дальнейшего увязания в сетях Марины. Она настолько подчинила его своей воле, что и в семье его, похоже, стала объектом восторженного поклонения. Хотя в случае Дарины наверняка сказалось сходство тиранических натур — как специалист заявляю.

Увидев, как непреодолимо притягивает ее в общество более опытной жонглерши чужими судьбами, я просто не мог допустить, чтобы и Игоря, верно следующего за ней повсюду, затянуло в этот омут. Ненавязчиво отведя его в сторону, я объяснил ему, что у женщин часто возникают какие-то свои, секретные разговоры, в которые ему, как мужчине, навязываться просто несолидно. И что, если у него появились какие-то вопросы, то вряд ли у Марины найдутся ответы, которых не было бы у меня. Он даже покраснел — и только кивнул, отведя глаза и проглотив от смущения все слова.

И опять-таки — прямой, откровенный, на равных разговор произвел на него куда большее впечатление, чем прежнее Татьянино «Нельзя» или типичные Маринины обходные маневры. За все лето он больше ни разу к ней не приблизился, отдавая явное предпочтение нашему с Олегом мужскому обществу. Мне было особо приятно сближение с Олегом, который, давно уже охладев к цирковому трюкачеству Тоши и избежав заражения последней чумой человечества (я имею в виду компьютер, а не СПИД), всерьез заинтересовался куда более солидным выбором в отношении будущей профессии.

Честно говоря, суждение о мотивах поведения по чисто внешним, мышечным реакциям имеет, с моей точки зрения, такое же отношение к психологии, как астрология к астрономии, но увлечение Олега кинесикой (я даже название это сначала не понял, его же ни в одном серьезном источнике не найдешь!) позволило мне мягко и ненавязчиво нацелить его мысли в более достойном направлении. И показать всю его притягательность и перспективность Игорю. И укрепить в нем абсолютно естественное, хотя пока и неосознанное, стремление вырваться из-под связывающего его по рукам и ногам влияния Дарины.

На нее я в то время даже внимания не обращал — оставила в покое Игоря, и слава Богу, особенно если он впервые в жизни вовсе не расстраивался по этому поводу. Я даже видел нечто символичное в том, что она потянулась к Марине, в то время как у Игоря обнаруживалось все больше общего со мной. При таком развитии событий рано или поздно между ними должна была возникнуть та отталкивающая сила, которая обрушивалась на меня при всяком приближении к этой занозе всего моего последнего земного существования. И которая должна была неминуемо привести их к полному разрыву.

Когда же я узнал о причине… нет, о поводе, подтолкнувшем Дарину в гостеприимно раскрытые объятия родственной души, это естественное отвращение, генерируемое уже двумя объектами, отшвырнуло меня от них с удвоенной силой. В направлении единственно возможного источника их сближения. В голове которого, забитой нормальному уму непостижимым виртуальным хламом, никак не могла закрепиться элементарная даже для людей с их коротким веком истина: все тайное рано или поздно становится явным.

С какой это стати, спрашивается, у Дарины, имеющей пусть тоже поверхностный, но, в отличие от меня, ежедневный доступ к его мыслям, закрались сомнения в природе его отношения к моей Татьяне? Чем он занимался все эти годы в рабочее время, пока я у его лицемерного идола чуть ли не в личных шоферах состоял? Из каких соображений этот пронырливый кумир кинулся за справками к абсолютно постороннему, как мне казалось, лицу — да еще к такому, от которого не дождешься объективной оценки даже погоды за окном? На каком основании это лицо сообщило о факте грубого вторжения достойной наследницы своего темного родителя в нашу жизнь исключительно ему — как первому, так и единственному? Почему он не удосужился немедленно поставить меня в известность об этом? Кто дал ему право опять действовать через Татьяну?

Татьяна выслушала все эти вполне закономерные вопросы, согласно кивая. Меня затопила волна облегчения — кто бы и как бы ни старался внести разлад в наше с ней единство, я мог оставаться в полной уверенности, что в серьезных, поистине значимых вопросах она всегда разделит мою точку зрения.

— Ты знаешь, — тут же дала она мне лишнее тому подтверждение, — я пыталась уговорить его, что если уж мы вынуждены держать их в неведении насчет… ты знаешь, чего, то не стоит нагромождать эти тайны. Что случайное раскрытие меньшей из них может и более крупные обрушить. Что пора ему признаться Дарине в том, что он ей не отец. Но ты же его знаешь…

О, мне ли не знать этого самовлюбленного, безмозглого, слепого и глухого выскочку!

— Ничего, завтра он у меня передумает, — уверил я ее. — Подъеду к нему вечером. Только ты ему ничего не говори, — зная ее дружеское к нему расположение, на всякий случай предупредил я, — чтобы он оборону занять не успел.

— Да боюсь, что он ее уже занял, — тяжело вздохнула она, смущенно отводя глаза в сторону, и на этот раз я с удовольствием припомнил ее непревзойденное умение свежевать особо приглянувшихся ей ангелов. — Давай лучше пока повременим с этим. Ты же сам говорил, что если нужно сломить чье-то упрямство, то очень важен эффект неожиданности. А пока нам лучше своими делами заняться.

— Какими? — насторожился я.

— Мне кажется, что ко всей этой глупости Игорь тоже руку приложил, — объяснила она. — Это он скорее почувствовал что-то за всем нашим переглядыванием и недоговариванием. А потом уже Дарина, как девочка, всякие романтические кружева вокруг этого наплела. Ты бы внушил ему — осторожно, как ты умеешь — что все это полный бред, а там, глядишь, и ей это передастся. И все само собой утихнет.

Мне не очень понравилась мысль перекладывать вину за грязное воображение испорченной девчонки на плечи моего сына, но в одном Татьяна была совершенно права — он просто не мог не быть в курсе того, что варилось у той в голове. За наш с ним мысленный контакт я был совершенно спокоен — от меня к нему не могло прийти и тени сомнения в том, что его мать стоит выше каких бы то ни было подозрений. Но начав пристально наблюдать за ним, я вскоре убедился, что общение с Дариной продолжает оказывать на него свое неизменно пагубное влияние.

Именно из ее сознания — изначально, наследственно порочного и старательно поддерживаемого в извращенном взгляде на все и вся (сколько бы Татьяна ни рассказывала мне, как Марина твердо и решительно развеяла все Даринины выдумки) — методично и ежедневно сочился ему в мысли яд сомнения, от которого мне никак не удавалось оградить его. Именно в то время он начал наглухо замыкаться в себе, исподволь обрывая, одну за другой, эмоциональные связи с нами. Именно тогда он начал временами посматривать на нас с Татьяной, словно с какой-то недостижимой высоты. Именно тогда взгляд его начал становиться непроницаемым, а в мыслях появилась — в моем присутствии — некая замороженность.

Которую я принял за сосредоточенность. Вся моя летняя работа по его профориентации не прошла, казалось, даром, и все свободное время он проводил в Интернете, знакомясь с различными направлениями в психологии и методично и скрупулезно углубляясь в каждое из них. И, хотя чертов Интернет нагло вытеснил столетиями проверенную практику передачи знаний из уст лучших представителей старшего поколения прямо в уши младшего, я ничуть не возражал — по собственному опыту зная, насколько важную роль играет способность к самообразованию в процессе формирования настоящего специалиста.

Дарина — в твердом намерении всю жизнь делить с Игорем плоды его трудов — тоже вдруг кинулась в смежное, как не преминул мне заметить Тоша, направление, но я только посмеивался. Генетика с психологией только для непосвященного профана, вроде моего сдвинутого на технике коллеги, к одной науке биологии принадлежат. Да, они из нее произрастают, но под таким углом, что заложи их Игорь с Дариной в основу своего будущего, я мог не сомневаться, что уже и в студенческой жизни они друг друга и в бинокль разглядеть не смогут.

Спустя некоторое время я почувствовал, что Игорь пробует применить освоенные теоретически методики на практике. Взяв в подопытные кролики своего наблюдателя. Что я, спрашивается, мог с этим поделать? Мне, по-моему, было строжайше запрещено даже сам факт существования последнего признавать — и вслух, и мысленно. И прямо скажу: всей этой недопустимой, на что до сих пор упирают наблюдатели, ситуации можно было легко избежать при соблюдении трех простых условий.

Во-первых, если бы я мог мягко и ненавязчиво руководить усилиями Игоря по установлению добрососедских связей с его наблюдателем. Во-вторых, если бы Дарина не настроила того против какого бы то ни было контакта, ломясь стенобитной бабой в тончайшую сферу — лишь бы первой. В-третьих, если бы у наблюдателей более вдумчиво — с учетом особенностей характера подопечного, как у нас — подходили к подбору сотрудника, направляемого на землю.

О попытках Игоря наладить отношения с тем крючкотвором, который свалился нам на голову, я только догадывался — по отдельным вспышкам раздражения, которые время от времени прорывались через ту сдержанность, которой стали отличаться даже мысли моего сына. Неприязнь, неизменно волнами исходящая от наблюдателя, также ничуть не ослабевала, но он стал все реже появляться в моем присутствии — пользовался, гад, тем, что Игорь дома почти все время проводил у себя в комнате, перед компьютером. И вскоре тот вернулся, как я понял, к прежней тактике полного игнорирования ненавистного присутствия. Хотя признаю, что в ней тогда уже появился элемент молчаливого сопротивления и вызова — бывали моменты, когда, заходя к Игорю в комнату, я просто физически ощущал вибрирующее, звенящее, как натянутая струна, напряжение между ними.

Неудача с наблюдателем чуть не подорвала веру Игоря в себя. Забирая его после школы и вечером домой, я ничего особо тревожного в его сознании не замечал — видно, он отвлекался в кругу сверстников — но по утрам в голове у него то и дело мелькали обрывки отнюдь не лестных для себя мыслей. И опять там зашевелились Даринины инсинуации. Ему вдруг стало казаться, что все дело в нем — что есть в нем что-то такое, что отталкивает от него одноклассников, настораживает отдельных взрослых и даже его собственных родителей, вынужденных оставаться вместе только ради него, заставляет постоянно контролировать его поступки и даже мысли.

О прямом воздействии на него даже речи быть не могло — начитавшись профессиональной литературы, он вполне уже мог распознать его. Просовещавшись весь вечер, мы с Татьяной начали все чаще — но осторожно и постепенно, чтобы не насторожить его — расспрашивать Игоря обо всех подробностях его школьной и особенно внешкольной жизни, интересоваться его мнением о любых аспектах наших общих дел, звать его к телефону всякий раз, когда звонили Татьянины родители. Татьяна даже с Дариной частенько заговаривала после работы о рисовании и театре, включая в разговор и Игоря — я не смог. Игорь сначала удивленно поглядывал на нас, потом понемногу оттаял.

Но ядовитые ростки подозрительности все же закрепились уже у него в сознании. И однажды он спросил у меня о моих родителях — пристально глядя мне в глаза и явно прислушиваясь не только к моему тону, но и к мыслям. Он давно уже, конечно, знал, что у него есть только одна бабушка и один дедушка, но подробности о них понадобились ему впервые. Их историю я поведал ему, как по писанному — сказалась и Татьянина (еще раз спасибо ей!) скрупулезная проработка моей биографии на самой заре нашего знакомства, и то, что с тех пор мне не раз уже пришлось повторить ее. По крайней мере, Игорь, определенно настроенный на улавливание любой фальши, не только поверил мне, но даже стал задумываться над тем, насколько относительны понятия счастливой и несчастной жизни.

Но не прошло и нескольких дней, как мне позвонил Тоша. С вопросом о его родителях. Я было хмыкнул — надо же, не прошло и полутора десятков лет, как он заметил, что в его биографии, сконструированной им в гордом одиночестве после презрительного отказа от помощи уже прошедших эту стадию и более сведущих в ней, обнаружились некоторые пробелы. Но на смену добродушному подтруниванию над ним тут же пришло весьма тревожное ощущение — вряд ли такое совпадение можно было считать случайным.

И так и вышло! Я знал, что Игорь не стал бы ни с того ни с сего проверять правдивость моих слов! Естественно, это Дарина — набравшаяся от Марины замашек бульдога, который ни за что не выпустит все, что ему в зубы попалось — подтолкнула его к дальнейшему копанию в нашей истории. И в ее случае, конечно, нечего было и рассчитывать на веру на слово — Тоша сам, без тени сомнения в голосе, мрачно подтвердил мне, что ему придется где-то искать материальные подтверждения своему рассказу. В виде фотографий. И если таковые появятся у Дарины, у Игоря немедленно возникнет вопрос…

Наш с Татьяной следующий семейный совет оказался куда более долгим и жарким. Где взять эти чертовы фотографии? Можно было бы, конечно, найти изображения каких-то отдаленно напоминающих меня мужчины и женщины благородной дипломатической внешности, но как их вместе склеить? Татьяна уверенно сказала мне, что для этого есть Фотошоп. Я глянул на нее с надеждой — и она тут же с не меньшей уверенностью заявила, что практически не владеет им. Кроме того, добавила она, поскольку они отбыли в мир иной (ее стараниями, между прочим!) в мою бытность студентом, то хоть на некоторых снимках рядом с ними должен быть запечатлен я.

Вот не могла она заранее об этом подумать, когда придумывала им аварию? После нашей свадьбы было время, когда мы друг друга постоянно исподтишка фотографировали, и эти кадры у нее где-то хранились. Но, во-первых, мне совершенно не улыбалось демонстрировать себя Игорю в тех нелепых позах, в которых она меня специально подкарауливала, а во-вторых, как меня на них омолодить? Морщины и мешки под глазами — главные медали земной жизни — убрать?

Мысль обратиться к профессиональному фотографу я отмел сразу — сначала ему какую-то чушь несусветную врать, а там еще Игорь ее учует, а там наблюдателю его сомнения как-то передадутся… Этот гад бдительный ведь спит и видит, как бы лишний донос на нас настрочить. С загоревшимися глазами Татьяна сказала, что с удовольствием придумает правдоподобную историю для фотографа — вспомнив разгул ее фантазии во время построения моей биографии, я содрогнулся и отчаянно замотал головой. Поджав губы, она пожала плечами и заметила, что в таком случае у нас остается один единственный выход — обратиться к Тоше.

Не пришлось. Через несколько дней, в течение которых я старательно сгибал свое самолюбие, которое не менее упрямо пружинило, он сам подошел ко мне, когда я после работы подвез детей к офису, и протянул довольно толстый конверт со словами: «Держи. Еле нашел — знал бы, сколько всего перелопатить придется, не брался бы».

Меня затопила волна облегчения и благодарности — надо же, обо мне вспомнил, даже свои тылы прикрывая. Как-то это было очень по-нашему — как с коллегиальной точки зрения, так и с по-земному дружеской. На радостном подъеме я поведал Игорю, что его вопросы навеяли на меня ностальгию, и я вспомнил, что мои старые фотографии на старой Татьяниной квартире остались, и попросил Тошу, уже второй десяток лет там квартирующего, разыскать их. При этом мне удалось ни единым глазом не моргнуть и ни единой мыслью не дрогнуть — Игорь оживился и всю дорогу с нетерпением поглядывал на карман моей куртки, куда я сунул конверт.

Волна восторженного воодушевления схлынула, как только дома мы все вместе раскрыли его. Только тогда я и понял, почему этому компьютерному гению понадобилась чуть ли не неделя, чтобы смастерить несчастных пару десятков фотографий. Честное слово, лучше бы мы с Татьяной сами из ее снимков что-нибудь соорудили — на них хотя бы настроение, характер, твердость воли просматривались. А здесь с каждого отпечатка на меня взирало нечто то угловато нескладное, то угрюмо замкнутое, то напыщенно надутое.

Я ни секунды не сомневался, что себе он пририсовал несколько иную внешность — того самого неотразимо обаятельного бездельника из мультфильма, в честь которого Татьяна и назвала его в свое время. Тем более что скоро выяснилось, что этот паразит без малейшего зазрения совести и мою трагедию себе присвоил — внеся в нее, правда, насущные на настоящий момент коррективы. Что дало ему возможность на образе очаровательного младенца и остановиться. И так и запечатлиться в памяти Дарины.

Вот только забыл он, что выкопанная другому яма требует от своего творца немедленного полевого испытания. Во-первых, фотографии Игорю, к моему неимоверному удивлению, понравились. Он попросил у меня разрешения забрать их себе, и с тех пор я частенько подмечал в его мыслях стоящие рядом мои изображения — одно из «детства», другое из настоящего. Постепенно я понял, что он сделал из этого сравнения совершенно правильный вывод — какие бы испытания ни выпали на долю человека в детстве и юности, при наличии цельности натуры из него вполне может вырасти волевая, целеустремленная и преуспевающая личность, примером которой всегда был для него, без ложной скромности замечу, его отец.

Но самое главное — само Тошино подражание детально проработанной и тщательно выверенной истории моей жизни, пусть даже снабженное радующими глаз иллюстрациями, продержалось на вершине славы недолго. Возможно, Дарине, которая всегда тяготела ко всяким завитушкам и финтифлюшкам, захотелось лицезреть еще больше картинок с симпатичными мордашками, а спрашивать разрешения на удовлетворение своих капризов она не была приучена. А может, некоторым не нужно было зазнаваться и почивать на лаврах, напрашиваясь на неприятный, но неизбежный урок.

Одним словом, Дарина узнала, что Тоша не является ее отцом. Как, я так тогда и не понял, но какая разница? Шила-то в мешке все равно не утаишь, особенно если не прикладывать к этому никаких усилий — о чем мы с Татьяной неоднократно, но безуспешно предупреждали его. По крайней мере, для нас с ней это произошло совершенно неожиданно. Весь тот год прошел довольно спокойно. Если не считать практически откровенного бойкота, объявленного Игорем наблюдателю, при каждом появлении которого он демонстративно поворачивался к нему спиной и тут же утыкался, как правило, в экран компьютера. А также очередную Тошину черную неблагодарность в ответ на все те знания, советы, наставления и опыт, которыми я всегда и охотно — без каких-либо просьб и напоминаний — делился с ним, когда он не мог обойтись без моей помощи. А также моего смутного беспокойства, когда я случайно уловил в мыслях Игоря, что Марина с Максимом снова беззастенчиво навязались к нему с Дариной в сопровождающие. Татьяне я не стал об этом рассказывать. Чтобы лишний раз ее не расстраивать.

Но в целом это был довольно мирный год. Даже слишком. Работы было, как всегда, много, всякие мелкие неприятности нет-нет да выскакивали. Татьяниным родителям помогать нужно было — они уже не со всем сами справлялись, в ответ Сергей Иванович настоял на ремонте у нас — еле-еле от капитального отбились. При каждой встрече со Светой речь только и шла, что о студенческой жизни Олега, и я начал всерьез задумываться об обеспечении финансовой стороны таковой для Игоря. Лето, слава Богу, оказалось не таким знойным, как предыдущее, и на пляж мы намного чаще не со всей компанией выбирались, а только с Татьяной и Игорем — благо, река у нас под боком была.

А вот осенью, где-то ближе к каникулам, я вдруг почувствовал в Игоре какое-то тщательно скрываемое возбуждение. Причем, не радостное, а острое, яростное, как будто в кулак собранное. Я даже подумал, что наблюдатель в отсутствие оснований для очередной кляузы провоцировать его начал, но взъерошенным и ощетинившимся он оказывался после школы, а дома как будто немного успокаивался. Вспыхнувшая у меня было надежда, что Дарина от него, наконец, отвязалась, также мгновенно угасла — все вечера он просиживал на связи с ней. Почему-то по телефону — я только и успевал счет ему пополнять.

Татьяна снова места себе не могла найти, но на разговор Игорь не шел. Даже мне ничего не удалось от него добиться. Стоило мне зайти к нему в комнату и спросить о чем-то — о чем угодно, лишь бы шанс появился в мысли ему заглянуть — как он весь подбирался, отвечал коротко и односложно, а в сознании его словно в бурный океан с десяток бочек растительного масла плеснули. Тишь да гладь, а что под ней творится, можно только догадываться. Он даже физически как-то замирал, пристально глядя на меня чуть прищуренными глазами — в явном ожидании, когда я от него отстану.

Слава Богу, хоть недолго это давление в подводных глубинах копилось. Поскольку выплеснулось оно таким гейзером, который даже меня с ног сбил. Когда однажды вечером, без всякого предисловия, Игорь спросил нас с Татьяной, отец ли Тоша Дарине, мы с ней — мгновенно и не сговариваясь — с одинаковой надеждой воззрились друг на друга. Прочитав по ее лицу, что это как раз один из тех редких случаев, когда она всецело и безоговорочно признает мою ведущую роль, я открыл рот…

… и понял, что просто не могу произнести ни слова. «Нет» наружу из сознания не выталкивалось по дурацкой привычке всегда и во всем прикрывать этого мстительного недоучку, «Да» вообще в горле застряло, в ужасе лепеча под пристальным взглядом Игоря, что до мозга никак не успеет докарабкаться. Прокашлявшись, я снова глянул на Татьяну. С отчаянием.

— Игорь, — медленно произнесла она, взглядом пообещав мне еще один жаркий семейный совет, — ты задал нам вопрос, который касается очень личной стороны жизни наших друзей. Говорить о ней… у них за спиной… мы просто не в праве. Я думаю, что Дарине лучше спросить об этом самого Тошу.

— Я понял, — помолчав мгновенье, кивнул Игорь, и вышел из гостиной.

Я еле дожил до того момента, когда он спать уляжется. И не успел я толком рассказать Тоше, что случилось, как выяснилось, что Дарина уже спрашивала о том же Марину. Той, разумеется и в голову не пришло подождать, пока дети заснут, чтобы не осложнять и так уже неловкую ситуацию, но вот с какой стати Дарина подобные разговоры с практически посторонними людьми завела, хотел бы я знать! Мне очень хотелось обратить Тошино внимание на то, до какой степени он разбаловал девчонку — но у него был такой голос, что у меня как-то язык не повернулся.

Не оставалось у него больше никакого выхода, кроме как рассказать Дарине правду. Я ждал, что он позвонит, поинтересуется, совета спросит у специалиста, как подступиться к больной теме, как построить разговор, чтобы как можно меньший психологический ущерб ребенку нанести. Напрасно надеялся — даже в таком жизненно важном вопросе не смог он пересилить свое дурацкое упрямство и пошел, судя по всему, напролом там, где требовалось каждый шаг выверять и просчитывать. Ну, и насобирал, естественно, по пути все возможные шишки и ссадины — несколько дней на него просто страшно смотреть было.

На Дарину, признаюсь, тоже. В первый же день, когда я забрал их с Игорем и Аленку из школы, в голове у меня неожиданно возникла довольно неприятная ассоциация — также выглядела Марина в больнице, сразу после своей аварии. Как будто у пантеры зубы и когти вырвали — с виду все та же, а сама знает, что никакой опасливой осторожности больше не вызывает, и другие на нее с покровительственной жалостью смотрят. Так и Дарина словно свернула с тугой клубочек всю свою обычно бьющую мне по нервам энергичность и превратилась в красивую механическую куклу, которая руками-ногами шевелит и глазами хлопает, пока завод не кончится.

Совсем некстати пришло мне в голову сравнение с Мариной. Так же, как и тогда, не смог я устоять в стороне — как-то неправильно, чтобы человек своей сущности лишился, даже если эта сущность мне костью поперек горла стоит — так и в этот раз я понял, что нужно срочно исправлять явно разрушительные последствия Тошиного дилетантства. Нетрудно догадаться, кому.

Но вскоре я заметил, что эту задачу взял на себя Игорь и, более того, прекрасно с ней справляется. И во взгляде его, и в мыслях вдруг пропала уже ставшая привычной в последнее время отстраненность, сменившаяся уверенной целеустремленностью, даже напористостью хорошего доктора, который каждую болезнь воспринимает личным вызовом и одного разговора с которым пациенту достаточно, чтобы уверовать в действенность предложенного метода лечения.

Меня затопила волна гордости — вот он, единомышленник и последователь, подрастает! Недаром я давно уже в нем жилку истинного хранителя заприметил. Недаром он столько литературы и с таким вниманием прочитал. Да и неудача с нашим тупоголовым наблюдателем, похоже, научила его распознавать безнадежные случаи и добавила ему азарта в доказательстве самому себе, что таковых меньшинство.

Не скажу, что меня особо радовало, что он свои способности на Дарину направил, но, в конце концов, практиковаться-то на ком-то нужно. Кроме того, по моему строго профессиональному и абсолютно беспристрастному мнению, успех в этом предприятии был ему обеспечен, что не могло не поднять уровень и его самооценки. Не говоря уже о том, что давно пора ему было взять с ней куда более решительный тон. Который она, хотелось бы надеяться, не потерпит.

В конечном итоге я оказался, как обычно, прав — в отношении как восстановления ее психического здоровья, так и ее черной неблагодарности, воспитанной истинным мастером в ее проявлении. Не мог наш объект всеобщего слепого поклонения долго мириться с мыслью о том, что оказался не нужен кому бы то ни было. Намного проще оказалось найти виновных в преступном пренебрежении. И зачем далеко искать, если самый подходящий прямо под рукой находится?

Наткнувшись в мыслях Игоря на то, что Дарина видит в Гале причину отсутствия у нее отца, более того, считает, что та просто недостойна внимания действительно интересного человека, и боится, как бы эта презренная невостребованность к ней самой, как грязь, не пристала, я глазам своим не поверил. Или ушам — Игорь пользовался любым моментом, чтобы уверить ее в ее несравненности и незаменимости, и, забыв обо всем, пользовался при этом такими громогласными и цветистыми оборотами, что по дороге из школы мне не составляло никакого труда уловить направление их мысленных бесед.

А вскоре я имел удовольствие убедиться, что одним безмолвным презрением к матери эта малолетняя, но уже насквозь испорченная эгоистка больше не довольствуется. Сначала Татьяна рассказала мне, что дома она Галю в упор не видит — Галя, конечно, не жаловалась, но даже я в те несколько минут, когда мы после работы возле их офиса по машинам рассаживались, не мог не заметить, что она уже на грани срыва находится.

А на Новый Год, когда мы, как обычно, у нас собрались, я и сам увидел, насколько демонстративно она отсела от всех в сторону (не забыв перед этим покушать, впрочем), явно тяготясь чьим бы то ни было обществом. Кроме общества Игоря, конечно, который тут же метнулся к ней и принялся опять, судя по ее чуть смягчившемуся лицу, дифирамбы ей петь. Что ее, похоже, вполне устраивало — опустив глаза в притворном смущении, она старательно выдерживала обиженную мину, чтобы поток комплиментов не иссякал, и даже подсевший к ним вскоре Олег только головой качал.

Всем остальным это тоже не могло, разумеется, в глаза не броситься. Так же, как и Галины покрасневшие глаза, Тошино хмурое молчание и то, что даже Аленка явно испытывала неловкость за сестру. Но мы все старались вести себя, как обычно, чтобы хоть немного отвлечь Галю и не дать Дарине удовлетворения признанием ее бойкота.

Говоря о нашей цели, я не имею, разумеется, в виду Марину и Максима. Те просто, как всегда, когда общий разговор начинал на отдельные составляющие распадаться, переместились на край стола. Где Марина, судя по ее решительным жестам, принялась подбивать его на очередную авантюру, а он только хмурился и изредка неохотно кивал. Я сразу понял, что она специально взялась за него в отсутствие Стаса, чтобы потом и тому руки выкрутить мнением большинства.

Кису она, похоже, вовсе в расчет не брала, или он уже подвергся требуемой обработке. По крайней мере, он остался сидеть с нами и начал вдруг довольно неумело шутить. Света с Сергеем тоже оказались на высоте — они втянули в разговор Аленку, расспрашивая ее о школьной жизни и ненавязчиво напоминая Гале, что у нее есть и другая, куда более достойная дочь.

Увидев, что все успешно заняли друг друга, я незаметно кивнул Тоше в сторону кухни. Войдя за мной туда, он уставился на меня исподлобья, глубоко засунув руки в карманы джинсов и раскачиваясь с пятки на носок.

— Ты куда смотришь? — прямо спросил я, не зная, сколько у нас с ним есть времени.

— На тебя, — вызывающе прищурился он.

— Тебя зачем сюда направили? — пропустил я мимо ушей типичную для него в последнее время провокацию. — У тебя прямо под носом подопечной жизнь отравляют, а ты что? Смотришь? Вместо того чтобы действовать? Исполнять свои первостепенные обязанности? Ты вообще еще не забыл, кто ты?

— А ты не бойся, — огрызнулся он, — ответственность за меня нести больше не нужно.

— Хотелось бы надеяться, — от всей души согласился с ним я. — Но если тебя отзовут — за преступное пренебрежение к своему долгу — кому придется гирлянду всех этих фокусов распутывать? Которую именно ты, своим попустительством, дал девчонке сплести — вместо того чтобы вовремя поставить ее на место. Снова мне за тебя работать? Так я ее вмиг приструню…

— Ну-ну, — неприятно усмехнулся он, — по-моему, это не я забыл, кто мы и зачем сюда направлены.

— Опять с больной головы на здоровую перекладывать? — разозлился все-таки я. — Тебе одну цель поставили. Главную. А все остальное — это так, прилагается.

— А у тебя-то самого, — медленно произнес он, — все также одна цель? Единственная? А Игорь к ней… как там было, прилагается?

— Вот только не надо сравнивать! — процедил сквозь зубы я. Он дернулся, как от удара, но я упрямо продолжал — не нужно было злить меня: — И, тем не менее, в ответ на твой вопрос — да, Татьяна была, есть и всегда будет для меня самым главным.

— Похоже, он в это действительно верит, — пробормотал он куда-то в сторону.

— Никакого другого развития событий я просто не допущу, — едко заметил ему я.

— Ты знаешь, — задумчиво обратился он снова ко мне, — ты молись, чтобы не пришлось однажды самому себе этот же вопрос задать.

— Да сколько угодно, — пожал я плечами. — Ответ я знаю и в серьезных делах точку зрения свою, как перчатки, не меняю.

— Вот и держи их при себе, — хмыкнул он. — Я, в отличие от тебя, не только цель вижу, но и все, что вокруг нее находится. Оттолкнуть сейчас Дару — Гале лучше не станет. И мне, и Аленке тоже. И потом — куда ее отталкивать? В радостно распростертые объятия Макса? Будем тремя домами дружить? Ты тогда тоже от него никуда не денешься — Игорь не даст.

— Это мы еще посмотрим, — буркнул я.

Он остро глянул на меня.

— Такой подход меня устраивает, — продолжил он через мгновенье. — Смотри себе на здоровье, но не вздумай вмешиваться. Если у меня терпения хватает ждать, пока Дара после такого сотрясения мозга в себя придет, то тебя эти… второстепенные обстоятельства вообще не касаются.

Круто развернувшись, он вышел из кухни. Похоже, этот паршивец окончательно уверовал в то, что последнее слово всегда за ним оставаться будет! Я решительно вознамерился в первый же после зимних каникул день начать прощупывать Дарину, но Татьяна, когда поздно вечером я рассказал ей… в общих чертах об этом разговоре, с сомнением покачала головой.

— Не знаю, — со вздохом произнесла она. — Про сотрясение это Тоша хорошо сказал. Мне кажется, что у нее сейчас вся картина мира рассыпалась, как карточный домик, и она ее по частям заново собирает. Вопрос только, как? Стоит ли тебе, не зная хода ее рассуждений, за нее браться? Может, лучше с Максимом сначала поговорить?

Меня передернуло.

— Можно подумать, — буркнул я, — что я мысли всех своих клиентов в детдоме знаю.

— Но они же — обычные дети, — возразила мне Татьяна. — И никак не связаны с Игорем. Если ты — случайно — не с той стороны зайдешь и еще больше ожесточишь ее, это ведь ему сразу же передастся.

— Вот я давно говорил, — напомнил ей я, — что пора с этой их нездоровой дружбой покончить.

— И я была с тобой полностью согласна, — ответила мне тем же она. — И, как мы оба с тобой видим, ничего из этого не вышло. Мне вообще в последнее время кажется, что изменить что-то в их жизни просто не в нашей власти — все будет, как будет.

— Еще чего! — возмутился я.

— Я не хочу сказать, что мы никакого влияния на них не имеем, — успокаивающе похлопала она меня по руке, — но друг с другом они связаны намного сильнее. Я имею в виду — все они, включая Аленку. Наверно, это еще одно проявление естественного баланса сил — чем больше их эти… ваши в штыки воспринимают…. да и мы тоже… тем прочнее они объединяются. И тем сложнее становится им на одном языке с нами разговаривать, — подумав, добавила она.

Я в очередной раз поздравил себя с тем, что не рассказал ей о последних попытках Игоря установить контакт с наблюдателем.

— Так что давай подождем, — продолжила она. — Ты ведь сам столько раз говорил, что нельзя даже человека лишать права самостоятельно решать свои проблемы — иначе откуда же в нем самоуважению взяться? Дарина — девочка хорошая, — усмехнулась она, когда я чуть не подпрыгнул, — и я уверена, что она и сама не сможет навсегда в этой неблагодарности увязнуть, и Игорь ей этого не позволит.

Но в чем бы она ни была уверена, не раз после этого разговора она садилась в машину у офиса в конце рабочего дня с крепко сжатыми губами. Не произнося при этом ни слова — на заднем сидении был Игорь — но то и дело косясь в сторону Тошиной машины, в которую юркала, как мышка, с каждым днем все более осунувшаяся Галя, и неодобрительно покачивая головой. Ей повезло больше, чем мне — в присутствии Игоря я был вынужден держать в узде не только свое лицо, но и мысли. Опасливо косясь на него, я пару раз заметил, как он, пристально прищурившись, разглядывает Татьяну в зеркало заднего обзора.

Что в конечном итоге разрубило этот гордиев узел, я так до сих пор и не знаю. Хотелось бы мне думать, что Тоша внял-таки моим увещеваниям, вспомнил о своем высоком предназначении, но, скорее всего, это Игорь сумел все же пробудить в Дарине совесть. Или ей самой надоело оставаться на отшибе пусть даже небольшого общества — вместо того чтобы притягивать к себе, как она привыкла, все восхищенные взгляды. Ради этого стоило даже снизойти до милостивого прощения ни в чем не повинной матери.

Уже весной я заметил, что Галя снова как будто ожила, Тоша сияет, как выставленный на всеобщее рассмотрение сувенирный самовар, а Аленка вторит каждому Дарининому слову, как эхо в ущелье — в которое превратился салон моей машины. А на дне рождения Светы Дарина уже вновь царила в центре своего малолетнего двора, уверенно копируя надменно величественные манеры Марины, которая всегда, с достойным куда лучшего применения упорством, претендовала на роль примадонны в нашем взрослом обществе. Честное слово, мне даже жаль, что я, скорее всего, не увижу, как младшая однажды подвинет старшую с занимаемого, как та думала, места.

Истосковавшись по всеобщему обожанию, Дарина не пожелала лишиться его и летом. И Игорь, вслед за ней, категорически отказался в лагерь ехать. В результате все летние каникулы они, вместо того чтобы набираться сил на свежем воздухе, прошатались по городу — слава Богу, хоть Олег за ними приглядывал, хоть изредка вывозя их всех к себе на дачу. Игорь даже домой стал все позже возвращаться, и мы его почти не видели — утром, когда мы уходили на работу, он еще спал, вечером же наскоро ужинал, часто после нас, и тут же утыкался в компьютер. Единственное, что меня успокаивало — это то, что он не в Скайпе время убивал, а вновь вернулся к изучению психологии.

Причину чего мы с Татьяной обнаружили только осенью. Наряду с другими неожиданностями. Возобновление занятий заставило Игоря вернуться к обычному нормальному режиму, и во время поездок в школу и из нее я вновь получил доступ к его мыслям — особенно результативный по утрам, когда он спросонья еще плохо контролировал сознание. Первое, на что я там наткнулся, насторожило меня, второе — обнадежило.

Оказалось, что наш несравненный кумир так и не смог смириться с мыслью, что кто-то посмел ее оставить. То, что такое происходит на земле повсеместно и ежедневно, ее не интересовало — в отношении ее такой проступок не мог быть ничем иным, кроме коварного и преднамеренного предательства, требующего раскрытия, обнародования и примерного наказания. И единогласное решение жюри присяжных в нашем лице о полном и безоговорочном оправдании Гали лишь направило ее мысли в сторону другого, уже единственно возможного кандидата в виновные.

Мне очень не понравился такой поворот событий. У Тоши должно было хватить ума пустить Дарину по ложному следу, со стороны Максима желания облегчить душу и покаяться тоже можно было не опасаться — в свете как особой закаленности темных к угрызениям совести, так и абсолютной невозможности разумно объяснить несоответствие его нынешнего облика тому волшебному образу, который запечатлелся в памяти у Гали. Но Марина! Где гарантия, что она не воспользуется прямо в руки ей плывущим шансом поспособствовать торжеству земного жителя над небесным? Все равно, каким. И чем больше небесных под ударом окажется, тем лучше.

Обрадовало же меня то, что Игорь явно прикладывал все усилия, чтобы отговорить ее от этой безумной во всех отношениях затеи. Он уже к тому времени понял основной закон психологии — нельзя идти по жизни с головой, повернутой в прошлое. Его нужно проанализировать, осмыслить, принять к сведению, но смотреть нужно всегда вперед. В чем он и пытался убедить Дарину. У которой, естественно, малейшее критическое замечание вызывало одно раздражение.

Я решил не вмешиваться в это первое серьезное разногласие между ними. По многим причинам. Говорить с Тошей или Мариной — в силу их нетерпимости к чьему бы то ни было мнению, отличному от их собственного — не представлялось возможным. Расспрашивая Максима о подробностях намерений Дарины, я мог не удержаться и напомнить ему его же старую идею о чрезвычайной полезности жестких испытаний для укрепления характера. Вызывать на откровенность Игоря мне тоже не хотелось — ему было весьма полезно лишний раз удостовериться в своих психологических способностях на случае особо неподдающегося клиента. Или окончательно убедиться в том, что он недостоин чрезмерных усилий.

Единственное, что я себе позволил — это мягко и ненавязчиво поддержать Игоря в правильности его действий. В конце концов, он — мужчина, которому не пристало постоянно истекать восторженно хвалебным славословием в адрес какой бы то ни было женщины. Как показывает многовековая практика, это не идет на пользу ни одному из них. Рано или поздно ему придется продемонстрировать твердость характера и весомость своего слова, и если Дарина не сочтет необходимым с ними смириться, тем лучше.

И меня лично совершенно не удивило, что в ней строптивость и заносчивость общепризнанной красотки перевесила значимость дружбы с Игорем. Что уж вспоминать о такой безделице, как благодарность за постоянную и неизменную моральную поддержку во время ее недавней мрачной депрессии! Она резко оборвала все внешкольные контакты с Игорем. По дороге домой она сидела, отвернувшись лицом к окну и отгородившись от всех стеной молчания. А после осенних каникул даже перестала ездить с нами.

Впервые увидев рядом с Игорем одну Аленку у входа в школу, я просто оторопел.

— А Дарина где? — спросил я, оглядываясь.

— Она не ходила сегодня на французский, — ответил Игорь, глядя куда-то в сторону.

— Она что, заболела? — заволновался я.

— Не знаю, — отрезал он.

Но она каким-то образом оказалась у офиса. Раньше нас. И возле машины, которую обычно подгонял туда к этому времени Максим. У меня зашевелились нехорошие подозрения. Поделиться которыми с Тошей я просто не успел — как только он вышел из офиса, к нему бросилась Аленка. Он улыбнулся ей, глянул на стоящую у машины Дарину, прищурился и перевел на меня внезапно отяжелевший взгляд. Под которым у меня все слова предупреждения в горле застряли.

С тех пор Дарина регулярно, хотя бы пару раз в неделю опережала нас у офиса. После встречи с Максимом и Мариной, что я кое-как выудил из вновь замороженных мыслей Игоря. Я порывался было поговорить с Тошей, выяснить, что происходит, но он проходил мимо моей машины с яростно выдвинутой вперед челюстью и едва удостаивая нас с Игорем кивком — у меня рука сама отдергивалась от ручки двери. У меня не было и тени сомнения, что он в курсе происходящего — Максим вряд ли бы осмелился раскатываться с Дариной без его согласия. Из чего вытекал единственно возможный вывод — он решительно демонстрировал мне, что не допустит вмешательства Игоря в дела Дарины, так же как моего в его.

Я искренне пожелал ему всевозможных успехов. На пути к окончательной мании величия. Если он предпочитает воздействие на девчонку Марины и Максима, если он не в состоянии увидеть его очевидно разрушительные последствия, если он считает себя в силах держать их под контролем — флаг ему в руки. В конечном итоге, они обрушатся как на голову его идола, так и на его собственную. Моя же задача — вывести Игоря из зоны неминуемой катастрофы — выполнена.

Основания надеяться на это мне давали и наблюдения за ним. Впервые он реагировал на очередной Даринин каприз как-то иначе. Сказались все же мои напоминания ему о твердости и стойкости! В мыслях его и намека не было на попытки позвонить ей, вызвать ее в Скайпе, поговорить между уроками… Не стану скрывать, я тогда испытывал гордость за него — словно заядлый курильщик или пьяница, твердо решившись покончить с пагубной привычкой, он молча, сцепив зубы и собрав в кулак всю свою волю, ждал, пока оставит его проклятая зависимость.

Татьяна, к сожалению, этого не понимала. Она вдруг взяла за привычку пристально и обеспокоенно вглядываться в его лицо, то и дело бросая на меня вопрошающие взгляды.

— Вы что, поссорились с Дариной? — однажды прямо спросила она его, когда мы, высадив Аленку, отправились домой.

— Нет, — коротко ответил Игорь, глядя в окно.

— А что случилось? — никак не отставала от него Татьяна.

— Ничего, — отрезал он.

Она снова открыла рот, но я остановил ее взглядом.

— Не приставай к нему, — сказал я ей вечером, когда Игорь пошел спать.

— Что они опять не поделили? — тут же вцепилась она в меня.

— Ничего, — сказал я ей чистую правду.

— Ты мне еще ничегокать будешь? — мгновенно взвилась она. — Ты что, не видишь…?

— Я лично вижу, — оборвал ее я, — что этой вертихвостке очередная вожжа под мантию попала, а он не намерен больше с этим мириться. И я с ним полностью согласен.

— Какая вожжа? — зашипела она. — Я точно знаю, что у нее что-то случилось! От Тоши иголки на метр торчат, и Галя говорит, что она по вечерам сама не своя — мечется, как зверь по клетке.

— Вот пусть там и мечется, — удовлетворенно кивнул я. — Никто ее туда не загонял.

— Я опять чего-то не знаю? — прищурилась Татьяна.

— Ничего такого, что касалось бы нас, — отрезал я.

Татьяна уставилась на меня исподлобья — тем самым взглядом, которые редко предвещал мне что-то хорошее.

— Она пытается найти своего отца, — неохотно признался я, и быстро добавил: — Что, как ты отлично знаешь, совершенно невозможно и не имеет к нам никакого отношения.

— Как не имеет? — Глаза у Татьяны сделались, как блюдца. — А если она докопается? До всего? И Игорь узнает?

— Не узнает! — хлопнул я ладонью по столу. — Он пытался ее образумить — она его демонстративно из друзей вычеркнула. Так что, пусть делает, что хочет — за ней есть, кому присматривать. Сама говоришь, что у Тоши от усердия шерсть торчком стоит, он у нас очень самостоятельный. Главное — что бы ни случилось, она Игоря за собой на дно не утащит.

— Ты действительно думаешь, — медленно произнесла Татьяна, — что, если с ней что-то случится, Игорю будет все равно?

— Не знаю! — отрезал я. — Переживет. Уже начал. И я за него рад. Ты хочешь, чтобы она им всю жизнь вертела, как Марина всеми?

— Я так и знала, что сейчас Марина где-то вылезет! — Татьяна прямо подпрыгнула на стуле.

— Именно, — подтвердил я. — Вылезет. Везде и постоянно. И всегда на нашу голову. Ты Игорю такого же желаешь?

— Ну, неужели ты не видишь, — замахала руками Татьяна, и я привычно отшатнулся, — что Игорь — не ты, а Дарина — не Марина? Зачем ваши отношения на них проецировать?

— Я не понимаю, — не удержался я, — каким образом этой лицемерке удалось тебя выдрессировать? Ты же раньше ее насквозь видела! Ты же сама была против того, что она Игорю весь свет собой затмила!

— Была. — Татьяна осела, как сдувшийся шарик. — И что из этого вышло? Но в отличие от тебя, психолог ты чертов, я поняла, что у них своя жизнь, не наша. А ты? За Игоря жить будешь, как мои родители за меня пытались? Кто мне рассказывал, что нужно понять, что человеку по-настоящему нужно, и помочь ему в этом?

— Именно это я сейчас и делаю, — заверил ее я.

Дальше спорить со мной она не стала. Что само по себе должно было насторожить меня. Недостаток аргументов у Татьяны всегда компенсировался избытком самодеятельности.

Сначала мы отпраздновали ее день рождения. Широко и с культурной программой. Которая заключалась в обсуждении будущего Игоря, Дарины и — для маскировки — Аленки. В виде перекрестного их допроса. Для чего они даже посажены были рядом. И хотя Дарина почти сразу же сбежала к Марине с Максимом, Татьяна не сдалась — дождалась десерта и отправила Игоря готовить чай, поинтересовавшись, не поможет ли ему Дарина.

— Я сам, — тут же вскочил Игорь и опрометью бросился на кухню, бросив на нее уничтожающий взгляд.

Затем дня не проходило, чтобы она не спросила, как они заканчивают полугодие (как будто у них хоть раз в жизни проблемы с оценками были!), какие у них планы на каникулы, и не начала советовать, куда им лучше пойти. Словно змей-искуситель, она то в одном, то в другом виде подсовывала Игорю то самое зелье, от пристрастия к которому он с таким усердием пытался избавиться.

В мыслях Игоря присутствовала все та же замороженность, но лед уже начал потрескивать, как на реке к концу морозов, и, хотя мне очень хотелось, чтобы она очистилась, наконец, от ледяного панциря и потекла, как прежде, могучим, величавым потоком, я начал опасаться, что сначала нам придется пережить ледоход. И паводок.

Однажды вечером, за ужином, Татьяна заявила, что весной должен приехать Франсуа и что хорошо бы, чтобы Игорь с Дариной с ним встретились. Для разговорной практики.

— Не хочу, — буркнул Игорь, не поднимая головы от своей тарелки.

— А вот я уверена, — не унималась Татьяна, — что Дарина с удовольствием…

Игорь вдруг резко встал, отшвырнув свой стул.

— Отстань! — процедил он сквозь зубы, с откровенной враждебностью глядя на Татьяну, бросил крепко зажатую в кулаке вилку на стол и вышел из кухни.

При виде побледневшего лица Татьяны с огромными, потемневшими от испуга глазами у меня в ушах зазвенело. Тем самым Тошиным вопросом о главной и единственной цели моего пребывания на земле. И я понял, что ответил ему тогда правильно.

— Я ему сейчас голову… — с трудом выдавил я из себя, медленно поднимаясь со стула.

Татьяна ухватилась за меня обеими руками, рывком усадив меня назад.

— Не надо, — еле внятно забормотала она. — Это случайно… Он не хотел…

После этого она немного утихомирилась — по крайней мере, Новый Год прошел у нас без особо нарочитых разговоров. Мне очень хотелось верить в ее замечание насчет случайно, но я все же решил и на каникулах ежедневно инспектировать мысли Игоря — на предмет, что он там хотел или не хотел. Но не вышло. Татьянины родители удружили — подарили ему на Новый Год деньги, и он купил себе плейер с наушниками. Которые с тех пор неизменно торчали у него в ушах. В моем присутствии — так точно, и сунувшись пару раз в тот немыслимый грохот, который постоянно стоял у него в голове, я понял, что с таким же успехом могу прислушиваться в оркестровой яме к разговору двух людей. Шепотом.

К весне этот грохот вскрывающейся реки сменился-таки, как ему и положено, паводком. Который чуть не смел мое незыблемое, казалось бы, уважение к личности. Вернее, к ее неприкосновенности. Поскольку Игорь начал грубить Татьяне. Поначалу не вызывающе, исключительно в ответ на ее фразы, обращенные к нему, и ограничиваясь резкими раздраженными взглядами. Она всякий раз удерживала меня от ответной реакции, бубня что-то о терпении и просительно заглядывая мне в лицо.

Сцепив зубы, я терпел, помня о том, как тяжело она переживает любые скандалы, но пресловутая доктрина несопротивления, изобретенная именно в человеческом обществе его же хитроумной элитой, никогда еще не доказывала так блестяще всю свою несостоятельность. И однажды мне все же пришлось продемонстрировать Игорю, что сила мужчины проявляется в защите своих близких, а не в изведении их деспотичными придирками.

Как-то вечером я приготовил, как обычно, ужин, и Татьяна отправилась звать Игоря к столу. Я услышал ее какую-то невнятную фразу — ответом которой послужила тишина. Она снова что-то сказала — и вдруг раздался яростный крик Игоря:

— Я сказал — потом!

Через пару мгновений в двери кухни показалась Татьяна, быстро-быстро моргая и покусывая губы. Я со всего размаха швырнул полотенцем о стол и шагнул к ней. Она вцепилась обеими руками в косяк двери, перекрыв мне выход и глядя на меня перепуганными глазами.

— Не смей! — тихо забормотала она непослушными губами. — У него сейчас тот самый противный возраст… Это пройдет… Надо только подождать… Мы должны показать ему пример… Выдержки и доброй воли… Я сейчас отнесу ему ужин…

— Пример? — процедил я сквозь зубы. — Сейчас ему будет пример.

В несколько широких шагов я оказался в комнате Игоря и остановился — сознательно, но с трудом — на расстоянии вытянутой руки от него. Он продолжал пялиться в экран, подергивая головой в такт того, что он называл музыкой — хотя просто не мог не заметить меня. Через несколько мгновений я небрежно похлопал его по плечу. Он повернул ко мне перекошенное лицо — одна бровь заносчиво вскинута, уголки губ пренебрежительно опущены. Я постучал указательным пальцем по уху и сделал резкое движение ладонью в сторону. Сжав губы в тонкую ниточку, он сорвал с головы наушники.

— Что такое? — буркнул он.

— Тебя к столу звали? — спокойно спросил я, сдерживаясь из последних сил.

— Я же сказал, что потом поем, — потянулся он рукой с наушниками к голове.

— Нет. — Я чуть наклонился вперед, внимательно глядя ему в глаза. — Ты будешь есть, когда тебя зовут к столу. Когда все приготовлено. Вместе с нами. Если же нет, то ужинать ты будешь в завтрак.

Я выпрямился и, не произнеся больше ни слова, вышел из его комнаты. На кухне я — также молча — глянул на Татьяну, ткнул пальцем в ее место и сел на свое, берясь за вилку. Через пару минут в двери показался Игорь. Без единого слова он уселся напротив нас и уткнулся носом, глазами и вилкой в свою тарелку.

— Игорь, — начала вдруг Татьяна, и я пнул ее под столом ногой — она ответила мне тем же. — Так больше продолжаться не может. Мы же видим, что с тобой что-то происходит. Может, все же поговорим? Это что-то с Дариной?

Игорь вскочил, глядя на нее с нескрываемой ненавистью.

— Не лезь ко мне! — прошипел он, плюясь слюной, и выскочил из кухни. Через секунду-другую послышался грохот двери в его комнату.

Так, с Татьяной разберемся потом, безапелляционно заявил давно уже не подававший голоса в моей голове ангел-хранитель. Он же выдернул меня из кухни, одним молниеносным движением забросил в комнату Игоря и вежливо, обеими руками, снял с головы того чертовы наушники.

— Ты как с матерью разговариваешь? — А вот голос, судя по дрожащей в нем ярости, был уже моим.

— Пусть не лезет ко мне! — прямо выплюнул он мне в лицо.

— Она — твоя мать, — рявкнул я, — и имеет право спрашивать тебя о чем угодно. А вот тебе никто не давал права хамить той, которая только о том и думает, как тебе помочь.

— Думает? — заорал он. — Помочь? Уже помогла! Пусть теперь радуется — додумалась, наконец, как у меня Дару отобрать!

— Да она же сама тебя бросила! — перестал сдерживаться и я. — Вышвырнула, как носок изношенный, уже не нужный! Где твоя гордость? Ты из-за нее будешь матери нервы трепать?

— А из-за кого она меня бросила? — вскочил Игорь, сжав кулаки, и я вдруг заметил, что он уже почти сравнялся со мной в росте. — Кого всякий раз перекашивает при одном взгляде на Дару? У кого на лице улыбочка фальшивая, а в глазах одна расчетливость, как бы от нее избавиться? Кто постоянно говорит одно, а думает другое, и врет, врет, врет?

Я вдруг понял, что Татьяна наверняка все это слышит.

— А теперь послушай меня, друг любезный, — медленно проговорил я, почти по слогам и наклонившись к самому его лицу. — Нам с матерью обоим Дарина не нравится, и пока она не совершила ничего, чтобы переубедить нас. С друзьями, с близкими не ведут себя так, как она обращается с тобой. И если ты этого не видишь, если тебе нужно на ком-то зло сорвать, заруби себе на носу — мать обижать я тебе не дам. Ты хорошо меня слышишь? Одно слово, один раздраженный взгляд в ее сторону… Я не посмотрю, что ты мне сын — пока я жив, на мою жену никто голос повышать не будет.

— Значит, только тебе любимых защищать можно? — бросил он мне в лицо, раздувая ноздри, и меня передернуло от выбранного им эпитета.

— Защищать нужно тех, кто этого стоит, — процедил я сквозь зубы, и глазом не моргнув при виде его исказившегося лица, и, чуть помолчав для закрепления эффекта, добавил: — Я тебя предупредил.

В тот вечер я впервые заметил у Татьяны седые волосинки. И Игорю крупно повезло, что он то ли слова мои воспринял всерьез, то ли в мысли заглянул внимательно, но больше никаких актов открытой враждебности по отношению к Татьяне не последовало. С ней мне тоже, конечно, поговорить пришлось — внушительно — и после этого в доме у нас установилась атмосфера дипломатических встреч времен холодной войны. Все вежливо раскланиваются, приветливо улыбаются — и насмерть стоят на своем.

Даже верные союзники, вроде нас с Татьяной. Она постоянно вздыхала, что у Игоря переходный возраст, когда он сам не понимает, чего хочет от жизни, и пытается как-то определиться в ней, и наша задача — участливо и тепло поддержать его. Я отвечал ей, что у Игоря не переходный возраст, а переломный момент освобождения от наркотического воздействия Дарины. Татьяна морщилась и говорила, что ей не нравится слово «переломный». Я замечал, что все зависит от того, к чему оно относится. «Вот-вот», — неизменно оставляла за собой последнее слово она.

Но, в целом, жизнь наша начала постепенно входить в некую более-менее приемлемую колею. И мне уже показалось, что в конце этого мрачного тоннеля забрезжил некий проблеск света. Но когда до него было уже как будто рукой подать, туннель этот круто ушел вниз, в еще более беспросветные глубины.

Дарина, по всей видимости, не ожидала, что Игорь окажется не окончательно сломленным, что у него хватит сил и воли не раболепствовать перед ней, униженно выпрашивая хоть какие-то знаки ее внимания. И на майские, на Светин день рождения, она решила окончательно утвердить свою власть над ним. Она вдруг снова превратилась в сплошную благожелательность и приветливость, рассыпая направо и налево милейшие улыбки и оживленно посверкивая своими удавьими глазами. Когда же она повелительно повела рукой в сторону двора, и Игорь последовал туда за ней, не сводя с нее завороженного взгляда, я в отчаянии оглянулся по сторонам — в поисках наилучшего объекта приложения рвущего меня на части бешенства. На глаза мне попался недовольно хмурящийся Тоша. Отлично! Я резко кивнул ему в сторону выхода с веранды.

— Что ей опять от него нужно? — с трудом выдавил я из себя, круто разворачиваясь к нему лицом в каких-то двух-трех шагах от ступенек — отойти дальше я оказался не в состоянии.

— Честное слово, не знаю, — отчаянно замотал он головой, натянув на физиономию озадаченную мину.

— Значит, так, — глубоко вдохнув, продолжил я. — Либо ты ей скажешь, чтобы она больше к нему не приставала, либо…

— Да ты пойми! — затараторил он, нервно подергивая плечами. — Мы с Максом наизнанку вывернулись, чтобы сбить ее с настоящего следа. Может, ей эти поиски уже надоели… И она решила к нормальной жизни вернуться… Так пусть ребята ее окончательно отвлекут! У Игоря же это всегда лучше всех получалось…

— Ах, вот оно что! — медленно проговорил я, из предосторожности отступая от него на шаг. — Опять, значит, мы вам понадобились? В том, что у нас лучше получается? И исключительно тогда, когда у вас самих ничего не вышло?

— Что это у нас не вышло, хотел бы я знать? — хватило у него наглости завитушки свои дыбом поднять. — Ты вообще хоть знаешь, о чем говоришь? Ты хоть раз поинтересовался, что у нас происходит? Тебе главное было Игоря от этого изолировать?

— Нет. — Ярость во мне сменилась презрительным сочувствием к его ослеплению. — Мне главное было, что он начал потихоньку прозревать, успокаиваться, свою собственную жизнь строить. Если он после сегодняшнего опять сорвется… Больше ты меня не остановишь — я ей втолкую, чтобы на пушечный выстрел к нему не приближалась.

— Тебе бы кто втолковал да глаза раскрыл, — буркнул он мне вслед, когда я, обойдя его, направился назад на веранду.

Я до сих пор не знаю, что послужило причиной последующих событий. Возможно, дети заметили нашу с Тошей перепалку, о чем в тот момент мне даже в голову не пришло подумать. Или Тоша решил, как всегда, впереди меня выпрыгнуть и донес-таки до Дарины недопустимость протаскивания людей за шиворот по эмоциональным американским горкам. Или сама Дарина, удостоверившись в неизменной подвластности Игоря ее чарам, тут же вновь потеряла к нему всякий интерес. Я лично склоняюсь к последнему.

Но, как бы там ни было, в первый же после майских рабочий день Игорь сел после школы в машину, отрешенно глядя прямо перед собой ничего не видящими глазами и даже забыв включить свою канонаду в плейере. И в мыслях его я отчетливо увидел, как Дарина не просто, как раньше, избегает его на переменах, но даже на уроках сидит в другом конце класса. Как ни странно, никакого особого облегчения я не испытал — наоборот, на память почему-то пришло замечание Татьяны о «переломном моменте». Представив себе повторную ломку Игоря, я понял, что нужно срочно предупредить ее, набраться терпения и стойкости и начинать считать оставшиеся до летних каникул дни. Три месяца без ежедневного искушения не могут не излечить его окончательно.

Но через два дня, подъехав вечером к центру детского развития, я увидел там одну Аленку. Которая растерянно сказала мне, что Игорь уехал домой сам. Деваться мне было некуда — доставив ее к офису с рекордной скоростью, я забрал оттуда Татьяну и всю дорогу домой успокаивал ее, напоминая ей об уже многолетнем общении Игоря с городским транспортом и составляя в уме список вопросов к нему. На которые он мне ответит, если не захочет, чтобы наушники ему намертво в уши впечатались.

Он пришел домой, когда нетронутый ужин уже остыл.

— Где ты был? — Я оказался в прихожей, как только раздался звук ключа в замке. Татьяна, к моему несказанному удивлению, замерла где-то чуть позади моего плеча, не произнося ни слова и лишь пристально глядя на Игоря широко раскрытыми глазами.

— Гулял, — ответил он, глядя куда-то сквозь меня.

— Где ты был? — повторил я погромче, чтобы до него дошел смысл моего вопроса.

— Я сказал — гулял! — словно очнувшись, рявкнул вдруг он.

— Ты мне орать еще будешь? — невольно повысил голос и я.

— А что, только тебе можно? — побагровев, зашелся в сиплом крике он. — Только вам все можно? Вы — самые умные, да? Вы лучше всех знаете, кому что нужно? Всем нужно — можно только вам! Вы за всех все решите — кому как жить, куда ходить, с кем дружить? И все должны только так и делать, да? Может, нужно у вас спросить, как дышать? Вы — боги, да?

Я услышал, как Татьяна тихонько охнула у меня за плечом, и нервно окинул мысленным взором прихожую — слава Богу, наблюдатель, похоже, с предыдущим доносом у нас наверху замешкался.

— А тебе не приходит в голову, что мы просто волновались? — решил я как можно быстрее направить мысли Игоря подальше от опасных вопросов. — Что нам совершенно не безразлично, что с тобой может случиться?

Игорь вдруг весь сжался, окинув нас отчужденно холодным взглядом.

— Я не хочу с вами разговаривать, — отчетливо произнес он, повернулся и медленно пошел к себе в комнату.

Оставшиеся до лета и лихорадочно отсчитываемые мной дни мы провели в обстановке холодной войны, к которой добавилась гонка вооружений. Игорь категорически отказался возвращаться из школы домой со мной в машине — о чем он, правда, неизменно предупреждал меня каждое утро. Я хотел было позвонить Тоше, чтобы он сам, как хочет, Аленку забирал, но дурацкая сознательность не позволила. В конце концов, ребенок-то ни в чем не виноват, а мне все равно нужно было за Татьяной ехать. И потом, до лета оставались воистину считанные дни.

Как только закончились занятия, я наконец-то вздохнул с облегчением. Которое только углубилось во второй половине июня, когда Олег сдал сессию и я понял, что Игорь большую часть времени проводит с ним. Вот это было как раз то, что ему нужно — настоящая, искренняя мужская дружба! Тем более что в последнее время я заметил явную прохладцу в отношении Олега к Дарине. Вот кто откроет ему, наконец, глаза на истинный облик так называемых сильных и уверенных в себе девиц! Парень он серьезный, проверенный, и научить ничему плохому не может.

В чем мне пришлось усомниться, когда однажды Игорь явился домой бледный до синевы, с всклокоченными от холодного пота волосами, дрожащими мелкой дрожью руками и крайне неприятным запахом изо рта. В мыслях у него покачивалась картина бесконечно знакомой мне Светиной веранды — с полупустой бутылкой вина и двумя стаканами на столе. Сопровождающая мучительно-спазматическими звуками из глубины дома. Слава Богу, что ему мое неприятие спиртного передалось! Слава Богу, что Татьяна как раз в тот момент душ принимала!

Вспомнив ее реакцию на наш с Тошей единственный в жизни поход в кафе вдвоем, где мы с трудом осилили по бокалу сухого вина, я похолодел и потащил Игоря на кухню, где кое-как заставил его умыться, глотнуть чаю и немедленно отправляться спать. Татьяне я потом сказал, что у него внезапно дико разболелась голова. И мне понадобилась вся сила моего убеждения, чтобы она поверила, что таблетку я ему уже дал, что он уже уснул, и что больного вообще нельзя беспокоить. Пришлось даже прикрикнуть, напомнив ей, как она всегда злилась, когда я пытался посидеть возле нее, пока она, приняв таблетку, не заснет.

В тот раз обошлось, но Игорь — не найдя, к счастью, облегчения в вине — вскоре придумал себе новое развлечение. Испугавшее меня куда сильнее. Как-то в субботу — мы как раз собирались к реке прогуляться — я услышал из его комнаты ритмичный грохот. Я ворвался туда, в ужасе ожидая увидеть картину необъяснимого обвала всей мебели. И обнаружил, что он со всей силы бьет футбольным мячом о единственную свободную стену напротив своей кровати. Ловя его и тут же посылая обратно, но всякий раз чуть левее. Как раз на уровне человеческого пояса. А под линией огня в том же направлении на четвереньках передвигается наблюдатель. Эмитирующий волны неприяз…, нет, уже ярости с частотой мигания неоновой рекламы.

— Ты что делаешь? — растерянно спросил я, прикидывая объем ближайшего донесения наблюдателя своему начальству.

— Мяч набиваю, — ответил Игорь, как ни в чем не бывало.

— А ремонт кто делать будет? — прибегнул я к чуть ли не единственно доступному мне способу остановить покушение на нашего и так уже склонного к мизантропии соглядатая.

— А он чистый, — широко раскрыл глаза Игорь, подергивая уголком рта. — Я его сам вымыл.

— Ну ладно, стенка выдержит, а соседи? — воззвал я к его совести.

— А до одиннадцати шуметь можно, — не дрогнул он.

— Игорь, — изобразил я неодобрение его безразличием к интересам ближних, — в мяч играют на улице. Вот сейчас пойдем — там и побросаешь.

Он только плечами пожал, стрельнув хитро прищуренными глазами в угол, в который забился все еще сжавшийся в клубок наблюдатель. Выходя, я тоже бросил туда мимолетный взгляд — в надежде хотя бы на легкую рябь благодарности. Конечно! Угол прямо вибрировал от возмущенного негодования. Я пожалел, что Игорь хоть разок в него не попал. Пусть потом докажет, что не случайно!

А вот как Игорь эти мысли из головы у меня выудил, ума не приложу. Я ведь уже практически за дверью был! Дома игру в выбивного он прекратил, и я успокоился. До тех пор, пока не уловил в его мыслях, что их с Олегом внезапно одолела страсть ко всевозможным играм с мячом. Причем в руках Игоря этот мяч постоянно летел куда-то в сторону. А также камешки на пляже. Даже в нашем с Татьяной присутствии. И шишки в лесопосадке. А потом он еще и свой старый водяной пистолет где-то откопал. Сказав мне, что в такую жару очень приятно изредка водой облиться. Меня тогда долго вопрос мучил, разделяет ли наблюдатель его убеждение.

А дома он вдруг затеял перестановку у себя в комнате, заняв всю пустующую прежде стену и оставив лишь один пустой угол. Я сразу заподозрил что-то неладное и стал то и дело заходить к нему в комнату, но все было тихо и спокойно. Я даже подслушивать стал под его дверью! Потому, наверно, однажды и уловил едва различимый, но короткий и мучительный стон.

— Что случилось? — выдохнул я, быстро перешагнув порог.

Игорь оторвался от экрана и повернул ко мне нарочито удивленное лицо.

— А что случилось? — недоуменно хлопнул он глазами.

Я мысленно обшарил комнату — наблюдателя нигде не было. Пожав плечами, я повернулся к выходу. И увидел в прежде гостеприимно пустом углу табуретку. Перевернутую вверх ногами. Выйдя из комнаты, я не закрыл до конца дверь и, потопав для видимости, замер у нее. В мыслях Игоря шла напряженная дискуссия — в следующий раз насыпать в этот угол кнопок или налить клея?

Согласитесь, что я мог с этим сделать? Запрет на какие бы то ни было разговоры с ним о наблюдателе все еще оставался в силе. Но, честно признаюсь, мне и не хотелось вмешиваться. И вовсе не из злорадства, в чем многие наверняка не преминут обвинить меня. Дело в том, что все эти детские, по сути своей, шалости и отсутствие необходимости ежедневно видеть Дарину заставили-таки Игоря полностью забыть о ней. Нет, в мыслях его она, конечно, присутствовала, но уже, скорее, как мягкое и светлое воспоминание.

Как мне казалось. Или, возможно, он специально в моем присутствии именно такие образы в памяти вызывал — то ли чтобы я сам свое о ней мнение изменил, то ли чтобы меня совесть замучила. Или, что еще вероятнее, святые отцы-архангелы, неизменно предпочитающие держать меня в состоянии постоянной боевой готовности, решили напомнить мне о бдительности.

Однажды Игорь оказался дома раньше нас с Татьяной. Когда мы вернулись с работы, он уже лежал в кровати, накрывшись одеялом с головой, упрямо прикидываясь спящим и не отвечая ни на один наш вопрос. Обменявшись с Татьяной встревоженным взглядом, я молча взял ее под локоть и вывел из его комнаты.

— Иди и послушай, — тут же повернулась ко мне она.

— Когда заснет, — также тихо ответил ей я.

Подслушивать мысли бодрствующего Игоря я мог только тогда, когда он был всецело погружен в какое-то дело. А в свете того, что совсем недавно он мои через почти закрытую дверь уловил, подкрадываться к нему сейчас было крайне рискованно. Пришлось ждать, меряя шагами кухню — эта пара часов ярко напомнила мне мой первый отзыв, когда я точно также метался по своей то ли комнате, то ли камере у нас наверху, ожидая решения контрольной комиссии и не зная, увижу ли еще хоть раз Татьяну.

Засыпал Игорь долго, но наконец-то я смог беспрепятственно устроиться у приоткрытой двери в его комнату. Обычно во сне образы в мыслях Игоря становились расплывчатыми и дробящимися, как отражение на идущей рябью водной поверхности. Кроме тех случаев, когда ему снились особенно яркие сны. Я вдруг увидел совершенно ясную и отчетливую картину — Дарина сидит с Максимом на какой-то скамейке, оживленно повернувшись к нему всем телом и восторженно заглядывая ему в глаза. Он же взирает на нее сверху вниз, с довольной улыбкой и не меньшим обожанием на лице. Ну, ни дать, ни взять романтическое свидание!

Меня чуть не стошнило от этой мысли Игоря, обрамляющей эту сцену острыми, зазубренными краями, как разбитое стекло в фоторамке. Что за бред! Но Игорь — да, собственно, и Дарина тоже — понятия не имели, насколько невозможно даже мельчайшее поползновение в эту сторону. А что потом будет, когда (или если, как мне уже временами казалось) мы доживем все-таки до счастливого дня избавления от всех тайн мадридского двора? Дарина же тут же внесет это глупейшее недоразумение в список наших… или, уж по крайней мере, Тошиных грехов. На первое место. Кстати…

То, что этот балбес в который уже раз, с высунутым от усердия языком, предоставил ей исполнение очередной прихоти, даже если та ведет к сближению с его бывшим непримиримым врагом, меня не удивило. Но если он согласен подставляться под любой удар ради ее прихотей, то я стоять рядом с ним у руководства на ковре нерадивым наставником вовсе не намерен.

— Ты в курсе, что Дарина все время с Максимом проводит? — не стал я тратить время на пустые условности, как только Тоша снял трубку.

— Ну, допустим, не все, — тут же огрызнулся он.

— А с какой это стати они вдруг сделались не разлей вода? — сдержанно поинтересовался я. — И с какой стати ты это допускаешь?

— А с какой стати я ей все подряд запрещать должен? — еще агрессивнее рявкнул он. — И на каком основании, спрашивается? Общение с Максом… ей только на пользу идет, — добавил он уже более спокойно, но как-то уклончиво. — Она уже и думать забыла о тех своих поисках. Собеседник он интересный, этого у него не отнимешь…

— Ах, интересный! — медленно протянул я. — Ну что ж, это он умеет — заинтересовать, увлечь, очаровать… Как ты, возможно, помнишь. А как это со стороны выглядит, ты не подумал?

— И как же? — снова напрягся он.

— А ты Галю пятнадцатилетней давности вспомни, — напомнил я ему. — Девчонка ему в рот, как влюбленная дурочка, заглядывает, а он милостиво снисходит до знаков внимания ей.

— Да не болтай ты ерунды! — не поддался он на мою уловку. — Ты-то прекрасно знаешь, что это не… А откуда, кстати, ты об этом знаешь?

— Скажем, именно так видятся их разговоры Игорю, — обтекаемо ответил я, решив, что источник информации в данном случае намного важнее способов ее добычи.

— Он что, следит за ними? — занервничал Тоша.

— Еще чего! — фыркнул я, но потом вдруг почему-то засомневался. — Нет, не должен, — добавил я через мгновенье более уверенно, — я бы об этом знал. Но ты-то куда смотришь? Я бы на твоем месте задумался о том, что произойдет, если она, влюбившись, как это у девиц принято, во взрослого и интересного, как вам почему-то кажется, мужика, узнает потом, кем он ей приходится.

— О да, был бы ты на моем месте! — как-то загадочно хмыкнул он. — Мы бы все уже давно жили мирно и счастливо! Ладно, — вздохнул он, но не удержался, чтобы не съязвить, — принимаю замечание к сведению и приложу все возможные усилия, чтобы Игорь спал спокойно.

Я так и не понял, в чем заключался сарказм в мой адрес — я бы действительно давно уже вернул эту вертихвостку в рамки приличия — но какие-то меры он, похоже, все же принял. В чем я убедился в ближайшие же выходные, когда Татьяна, после моего рассказа о том сне Игоря, категорически настояла на нашей первой тем летом, совместной со всей старой компанией поездке на пляж. До тех пор я решительно отказывался от подобных предложений, чтобы не подвергать опасности процесс медленного выздоровления Игоря.

Но в тот раз Татьяна вернулась к своей прежней, благополучно, как я, наивный, надеялся, забытой тактике — она сама всех обзвонила и все организовала, даже ради приличия не поинтересовавшись моим мнением и, как обычно, поставив меня перед фактом. Пришлось, скрипя зубами, ехать. Правда, справедливости ради отмечу, что день прошел на удивление неплохо.

Во-первых, не было Максима. Во-вторых, Татьяна со Светой не преминули пройтись по Марине по этому поводу, заботливо поинтересовавшись, не боится ли она потерять своего бесконечно терпеливого и безмолвно преданного спутника. На что та раздраженно фыркнула, закатив глаза, а Дарина вдруг совершенно серьезно заметила, что Максиму намного приятнее наедине с Мариной встречаться. Как ей, Дарине, доподлинно известно. И, в-третьих, сама Дарина, хоть и умудрялась неизменно устроить так, чтобы между ней и Игорем кто-то оказывался, но уже не шарахалась от него, как от зачумленного, а то и дело пытливо вглядывалась ему в лицо, сосредоточенно щурясь. Пару раз даже я ее милостивого внимания удостоился.

Игорь явно успокоился. Возможно, лето подходило к концу, и у него появилась надежда, что в школе его общение с Дариной возобновится. Судя по его мыслям, он даже допускал, что это будет какой-то новый вид общения, но и эти соображения не вызывали у него никаких взрывов агрессии. Что я, разумеется, только приветствовал. Отдохнув от ежедневного лицезрения восходящей соперницы Марины и удостоверившись, что Игорь безболезненно, в целом, дистанцировался от нее, я даже пару раз поймал себя на мысли, что их отношения — стань они ровными, приятельскими и равноправными — уже не вызывают у меня прежней неприязни.

Прямо в сентябре они таковыми и стали. Первого же числа Игорь и словом не обмолвился о самостоятельном возвращении домой, с Тошей об Аленке поговорить у меня тоже за все лето руки так и не дошли, и после работы я, чертыхнувшись, поехал к центру детского развития. Где оказалось, что они ждут меня все втроем — причем в милейшей беседе.

— Можно с вами? — сверкнула Дарина ослепительной улыбкой в мою сторону, когда Игорь открыл перед ней дверь машины.

Интересно, что было бы, если бы я сказал, что нельзя? Но проверять мне почему-то не хотелось. Всю дорогу эта их троица щебетала, как стая воробьев в апреле, но я заметил, что Аленка сидит между Дариной и Игорем, а он ощупывает озадаченным взглядом ее лицо, словно ища ответ на какой-то вопрос. Но главное, что я не ощутил в нем ни прежней болезненной восторженности, ни недавнего яростного раздражения — скорее, некий острый, исследовательский какой-то интерес.

Ну, и слава Богу, подумал я, если одним только подобным интересом ограничимся. У меня, к примеру, Марина тоже любопытство вызывает — если издалека — и, наблюдая за ней, я лишь еще выше ценю таких открытых и искренних людей, как Татьяна. Я, правда, терялся в догадках, что могло вызвать у Игоря этот интерес — в его мыслях мелькали лишь обрывки воспоминаний об обычных школьных делах и рассказов Дарины о проведенном лете. Но они, похоже, постепенно становились обычными одноклассниками, и я, вздохнув с огромным облегчением, понадеялся, что наша жизнь также выходит на новый, но куда более спокойный, не наполненный взрывными страстями, уровень.

Вместе с осенью пришла обычная череда дней рождения, и мы все с удовольствием отпраздновали их. Именно все — среди нас вновь объявился Максим. Не отходя, причем, ни на шаг от Марины и никоим образом не выделяя среди остальных Дарину. Последняя наблюдала за его очередной попыткой завоевать царицу саванны с довольной улыбкой, а он время от времени с заговорщическим видом подмигивал ей. Мне показалось, что я понял, что объединило их тем летом: он нашел себе союзника в великом деле одомашнивания дикой амазонки, она — средство освободить седло главной воительницы племени. Мысленно я пожелал обоим всяческой удачи — но только подальше от нашей с Татьяной и Игорем отныне спокойной и, вне всякого сомнения, счастливой жизни.

Она рухнула в один замечательный зимний день. Мы только-только отпраздновали Новый Год — и сами, и с друзьями — и взяли выходные до рождества. Погода была, как на заказ — все покрыто снегом, легкий морозец и яркое солнце в безоблачном небе. Наконец-то отоспавшись, мы сходили размяться на свежем воздухе к замершей реке и вернулись часам к четырем — уже вот-вот начинало темнеть, да и обед откладывать больше сил не было. Быстро раздевшись, мы с Татьяной отправились на кухню готовить его. Игорь крутился возле нас, все время норовя стащить что-то съедобное у нас за спиной.

Вдруг у него зазвонил телефон. Вытащив его, он с радостным удивлением глянул на экран и тут же вышел из кухни. Мы с Татьяной переглянулись — она с насмешливой улыбкой, я нахмурившись. В прихожей послышалась какая-то возня. Я вытянул шею к проему двери, чтобы посмотреть, что там происходит. И увидел Игоря — с совершенно невменяемым лицом, уже в ботинках, в расстегнутой куртке — рывком открывающего входную дверь.

— Э-э-э, ты куда? — крикнул я, но дверь уже захлопнулась. С грохотом.

Я бросился к ней, вытирая на ходу руки. Но они все же то и дело соскальзывали и с замка, и с ручки двери, и когда я выскочил наружу, то услышал только шум лифта. Я вернулся на кухню, очень надеясь, что Татьяна уже включила на полную катушку свое воображение и сейчас скажет, что нам теперь делать.

— Я ничего не пони…, - начала она свою обычную вступительную фразу, растерянно хлопая глазами, но тут с улицы — через плотно закрытое окно на пятом этаже — послышался визг шин по плотно утрамбованному снегу.

Задержав дыхание от недоброго предчувствия, я ринулся к окну, рывком отворил одну из его створок, высунул на улицу голову — и увидел уже скрывающуюся за углом машину. Мою.

Я вновь рванул в прихожую, сунул руку в карман своей куртки — ключей там, разумеется, не оказалось. Водить машину Игорь научился года два назад, и этим летом — в качестве дополнительного терапевтического средства — я частенько отдавал ему руль. Но одно дело — рядом со мной, под присмотром, и за городом, и совсем другое — в одиночку, без прав и на полных милиции улицах… Внезапно я заметил, что и Татьяниной куртки на вешалке нет.

— Я ничего не понимаю, — упрямо договорила Татьяна свою реплику, давая мне понять, что на нее пока рассчитывать нечего.

— Что тут понимать? — коротко бросил я, играя желваками. — Он взял без спроса машину. И твою куртку. И у меня нет ни малейших сомнений, для кого, — добавил я, вытаскивая из кармана джинсов телефон.

Татьяна прямо-таки рухнула мне на руку.

— Не смей ему сейчас звонить! — заверещала она. — Он и так нервничает! А ты его от дороги отвлечешь! Он же в аварию попадет!

— Нервничать, — рявкнул я, — он будет тогда, когда я его найду! Вот тогда ему будет авария. С лишением прав. Всех. И свобод. Пожизненно.

В руке у меня зазвонил телефон. Рывком наклонившись к экрану, мы с Татьяной стукнулись лбами. Первыми, вспыхнула фейерверком в голове у меня мысль, всегда страдают невинные. Максим. Чертыхнувшись сквозь сжатые до боли зубы, я яростно надавил на кнопку отбоя.

— Ты совершенно прав! — ткнула Татьяна указательным пальцем мне прямо под нос. — Сначала нужно его найти. Если ты думаешь, что он поехал к Дарине, искать нужно ее. Звони Тоше.

Фу, слава Богу, очнулось воображение. Эту мысль я додумал, уже поднося трубку к уху. Вне зоны. Я недоверчиво уставился на экран — вроде, номер тот. Еще раз. Вне зоны. Где же его носит? А ну, еще раз. Там же. Я глянул на Татьяну за дальнейшими указаниями.

— Сейчас! — подпрыгнула она на месте, разворачиваясь к выходу из кухни. — Через Скайп… Если он дома…

Не в силах устоять на месте, я пошел за ней. На пороге спальни я услышал ее задыхающийся голос:

— Ты чего трубку не берешь? А… Да некогда! Потом, говорю! Это очень срочно! Только… наушники надень…

Раздраженно дернув мышью, она перевела глаза с экрана на меня.

— У него телефон разрядился, — прошипела она. — За наушниками пошел, чтобы Галя не услышала. И чует мое сердце, за зарядкой тоже…

У меня опять зазвонил телефон. Вот врет же! Моему телефону, когда он разрядится, хоть пару минут нужно, чтобы реанимироваться. Максим. Он издевается, что ли? С первого раза непонятно, что не до него сейчас? Я снова сбросил его — жаль, что не со своего балкона.

— Что у вас стряслось? — послышалось от компьютера, и я одним скачком оказался перед ним.

— Где Дарина? — сбросил я бездействие, как смирительную рубашку.

— А что такое? — напрягся он.

— Я тебя спрашиваю, где…? — от всей души заорал я, вспомнив, что на его конце никто другой меня не услышит.

— С Максом где-то, — быстро ответил Тоша. — Да что случилось-то?

— Не знаю, — неохотно признался я. — Но она позвонила Игорю. Точно, она. И он сорвался, как сумасшедший. На машине, ключи спер. И Татьянину куртку. Она тебе говорила, где будет?

— Убью гада! — Лицо у него побагровело. — Если с ней что-то случилось… Убью!

— Точно! — рявкнул я. — Прямо сейчас и приступишь! После того, как скажешь мне, где их искать!

— Сейчас я ему позвоню… — Он задергался перед экраном, шаря вокруг руками.

— Тоша, ей звони, — вмешалась Татьяна. — Это сейчас важнее.

Он сорвал с головы наушники и, перекосившись на один бок, прижал к уху телефон. Мы все замерли.

— Не отвечает, — пробормотал он через минуту.

— Тогда звони Максу, — скомандовал я. — Меня он уже два раза набирал, но я же не знал!

— Подожди, — снова заерзал он руками по столу перед экраном, — я ее сейчас иначе вычислю. И номер Игоря мне дайте — его тоже.

Татьяна продиктовала ему номер Игоря, он записал его, все время косясь куда-то в сторону.

— Ага, — выдохнул, наконец, он. — Она где-то рядом с домом Макса… Игорь ей куртку, говоришь, взял? — вдруг вскинул он на экран сузившиеся глаза и тут же закрыл их. — Удушу…

— Потом, — резко напомнил я ему. — Игоря ищи.

Через пару мгновений Тоша сообщил нам, что Игорь находится неподалеку от Дарины. Я быстро спросил его, где точно она находится.

— Это не важно, — ответил Тоша, напряженно хмурясь. — Похоже, он к ней навстречу едет. Нужно подождать — посмотрим, куда они потом двинут.

У меня опять зазвонил телефон. Мельком глянув на экран, я решительно сбросил вызов.

— Кто это? — одновременно спросили Татьяна и Тоша.

— Макс, — от бешенства впервые в жизни не договорил я его имя до конца.

— Да ты мог у него спросить, что случилось? — заверещала Татьяна.

— Сначала я детей выслушаю, — отрезал я. — Наверняка весь сыр-бор из-за него заварился…

— Так, — снова подал голос Тоша. — Похоже, они с места сдвинулись… Ага, оба… Сейчас, подождите… По-моему, можно уже только одного проверять… Они точно к вам едут! — через пару минут уверенно заявил он.

Мы еще некоторое время следили за перемещением Игоря и Дары, чтобы окончательно убедиться, что они никуда не свернули.

— Так, отключаемся, — проговорил Тоша, когда они показались в нашем районе. — Я поехал. Черт! Машина же у Макса! Сейчас я такси…, - забыл он, похоже, в суматохе о своей способности куда быстрее в пространстве перемещаться.

— Тоша, — устало произнесла Татьяна, — сиди дома. Как только что-то выяснится, мы тебя сразу же наберем. Возможно, мы ее прямо домой отвезем — так мы с тобой только разминемся.

— Да, Тоша, — поддержал ее я. — Давай, пока все. Они уже, наверно, под домом.

Выключив компьютер, мы с Татьяной, не сговариваясь, направились в прихожую. Еще через несколько минут послышался звук ключа в замке. Первым в квартиру зашел Игорь. Сделал два шага и застыл на месте, без малейшего смущения, в упор глядя на нас с Татьяной. Дарина спряталась у него за спиной, вцепившись ему в руку и с ужасом водя глазами по сторонам поверх его плеча.

— Что случилось? — медленно, по слогам проговорил я.

Игорь хмыкнул, выставил зубы в саркастической ухмылке и окинул ненавидящим взглядом… для разнообразия меня.

— Туда, — коротко бросил я, ткнув пальцем в сторону кухни.

Разумеется, первой меня послушалась Татьяна. Она всегда безошибочно чувствовала, когда со мной не нужно спорить. Игорю потребовалось больше времени, но и он, похоже, понял, что дальнейший разговор пойдет только по моим правилам. Или его просто не будет. В смысле, разговора. Увещевания и телесные наказания — понятия взаимоисключающие, это вам любой психолог скажет.

Игорь пошарил рукой за спиной, крепко обхватил Дарину за плечи и протопал, волоча ее за собой, на кухню, где остановился у стола, по другую сторону которого стояла Татьяна, спрятав руки за спину, и круто развернулся лицом ко мне. Я прошел вслед за ним и стал в дверном проеме, перекрыв ему путь к еще одному бегству. На всякий случай.

— Что случилось? — повторил я, сам дивясь собственной выдержке.

— Что случилось? — подал, наконец, голос Игорь — низкий, дрожащий от бешенства голос. — Это вы нам скажите, что случилось! И, желательно, с самого начала! Что за сообщество здесь эксперименты ставит? Что за новый вид вы здесь выводите? Для чего нас на свет произвели? Кого вы здесь программируете?

Именно в этот момент он и появился. Как всегда, в самом нужном месте и в самое нужное время. На другом конце кухни, куда я — через стол — просто не успел бы допрыгнуть, и в тот самый момент, когда у меня не было ни малейшего шанса остановить Игоря. Видеть я его, конечно, не видел, но, судя по ощущениям, он весь вперед подался, ловя каждое его слово и, вне всякого сомнения, старательно все их запоминая. Чтобы в точности отобразить их в следующем доносе.

— Что молчишь? — продолжал тем временем Игорь, презрительно кривя губы. — Ничего правдоподобного в голову не приходит? Обычно ты быстрее соображаешь…

— Рот закрой! — рявкнул я, отчаянно шаря глазами вокруг наблюдателя в поисках спасения. Он замер у окна, весь подрагивая от радостного нетерпения. Незакрытая мной створка окна чуть шевельнулась от ветра. Единственное, что было мне нужно — это хоть на десяток минут отсечь наблюдателя от происходящего, чтобы вбить Игорю в голову соображения безопасности. Нужно… Нужно! Нужнее мне еще никогда в жизни ничего не было!

Створка окна резко распахнулась, послышался звук удара чего-то твердого по твердому (о, похоже, я ему по голове попал!), затем более глухой звук рухнувшего на пол тела. Игорь с Дариной резко обернулись в ту сторону, с ужасом глядя на павшего при исполнении наблюдателя. У Татьяны глаза заметались между их перепуганными лицами и местом, к которому были прикованы их взгляды. Затем она перевела их на меня.

— Что ты сделал? — тихо спросила она, вцепившись обеими руками в край стола.

— Устранил ненужные нам сейчас уши, — поморщился я. — Временно.

— Пап, что ты сделал? — повернул ко мне Игорь бледное, как полотно, лицо.

— Папать нужно было раньше! — отрезал я. — Прежде чем истерику в присутствии нежелательных свидетелей устраивать. А теперь стой и помалкивай. Пока папа придумает, что с трупом делать.

— Трупом? — взвизгнула Татьяна.

— Татьяна, ну, образно же, — досадливо дернул я плечом. — Этого и распылитель не возьмет.

— Кто это? — очнулся уже Игорь от своего обалдения.

— Тихо! — гаркнул я. — Сейчас всем — минуту молчания. Вопросы потом, — добавил я, поднимая к уху все еще зажатый в руке телефон.

Тоша снял трубку после первого же гудка.

— Давай немедленно к нам, — коротко велел ему я. — По-твоему — на такси слишком долго. У нас тут с наблюдателем небольшое ЧП.

— Что?! — выдохнул Тоша. — Ладно… Скажи Даре… Нет, ничего не говори! Сейчас буду…

У меня сложилось впечатление, что он таки разволновался, отчего у него возникли сложности с концентрацией — появился он не мгновенно, как обычно, а через пару минут и весь покрасневший от натуги.

— Дара! — бросился он к ней, не видя ничего вокруг.

Игорь тут же ступил ему навстречу, прикрыв собой Дарину и вперившись в него тяжелым взглядом исподлобья. Тоша замер на месте, опустил протянутые вперед руки и нервно оглянулся по сторонам.

— Где у вас розетка? — спросил он, теребя в руках телефон с зарядкой, и, когда взгляд его остановился на месте падения наблюдателя, застонал и грузно осел прямо на пол, обхватив руками голову. — Ну, все! Теперь чего врать-то будем?

— Кто вы такие? — подала голос из-за спины Игоря Дарина.

— Потом, — отмахнулся от нее я, глядя сверху вниз на Тошу. — У нас есть от силы минут пятнадцать, пока этот очнется. А если он на постоянной связи, так и того меньше. Когда за мной явятся…

— Кто? — набычился Игорь, нащупывая за спиной Дарину.

— Молчать, я сказал! — метнул я в него предупреждающим взглядом и снова повернулся к Тоше. — Когда за мной явятся, выкручиваться я буду сам. Твое дело — оборону здесь организовать, чтобы их, — кивнул я в сторону Игоря и Дарины, — пока не трогали. И имей в виду — остаешься один на все и про все, и если что прохлопаешь, я тебя хоть здесь, хоть у нас найду.

— Толь, тут такое дело… — заерзал Тоша. — Я Максу позвонил, он уже едет…

— Его еще здесь не хватало! — заорал я. — Откуда весь скандал, как ты думаешь? Озарение на нее вдруг нашло? Или кто-то язык распустил?

— Это не Макс, — снова вставила свои пять копеек Дарина. — Это тот… такой же, как этот, — не поворачиваясь, она ткнула пальцем в бездыханного наблюдателя Игоря. — Я тренировалась блок укреплять, а потом вышла, а он появился и стал на Макса кричать… Я случайно услышала…

— Так-так-так! — оживленно потер руки Тоша, хитро глянув на меня. — А вот с этого момента поподробнее.

— Что ты тренировалась? — медленно спросил я, переводя взгляд с Дарины на Тошу.

Раздался звонок в дверь.

— Я открою! — завопила Татьяна, ринувшись мимо меня в прихожую и как-то успев по дороге погладить меня по плечу.

Напоследок, мелькнула у меня страшная мысль. Судя по всему, мне опять придется отвечать не только за свои прегрешения, но и за все закулисные махинации моего подмастерья. Совершенные в преступном сговоре с представителем воинствующей оппозиции.

Который тут же и ввалился, запыхавшись, ко мне на кухню. Интересно, у гаишников выходной сегодня, или он их всех посбивал по дороге? Может, хоть права отберут… Ну да, мрачно хмыкнул здравый смысл, ему же на следующий день новые вручат — с премиальными в виде новой же машины. Пока я заваренную им кашу расхлебывать буду.

Я с ненавистью глянул на Максима, который, нужно отдать ему должное, не стал ни к кому бросаться с распростертыми объятиями — переступив порог, он молниеносным взглядом убедился в присутствии Дарины и замер на месте, настороженно и методично осматривая все и всех на кухне. На полу под окном глаза его задержались, и губы искривились в привычной насмешливой ухмылке.

— Вот уж не думал, — протянул он, — что сподоблюсь когда-нибудь такое лицезреть. Дайте запомнить, во всех деталях, это воспоминание меня в самый черный день поддержит.

— Он у тебя уже наступил, — заверил я его. — И у тебя тоже, — прищурившись, я перевел взгляд на Тошу. — Мне очень хотелось бы узнать, за что мне сейчас придется отдуваться. Это о каких тренировках она тут говорит? — не сводя с Максима, кивнул я в сторону Дарины.

— Дара, блок стоит? — прямо подбросило с пола Тошу.

— Стоит, — спокойно ответил ему Максим, одобрительно улыбнувшись ей.

— И давно? — не отставал Тоша. — Похоже, с ним наблюдатель ее не ощущает, — пояснил он мне. — Когда я уходил, он прямо в истерике бился, что потерял ее.

Максим довольно хмыкнул.

— Что за блок? — спросил вдруг Игорь, впервые повернувшись в Дарине и окинув ее пронизывающим взглядом.

— Вот и я бы хотел это узнать, — поддержал его я.

— А что мне оставалось делать? — пожал плечами Максим, как ни в чем ни бывало. — Если она еще весной меня вычислила…

— Что?! — выдохнул я, резко повернувшись к Тоше, у которого хватило совести отвести глаза.

— Я имею в виду, что я ее отец, — поправился Максим. — Объяснение я нашел непробиваемое, и если бы не ее наблюдатель, все и сейчас было бы тихо и спокойно…

— Весной? — переспросил я, все еще глядя на Тошу и не в силах поверить своим ушам.

— Толь, да у тебя своих забот хватало, — забормотал он, искоса поглядывая на меня. — А это так, наше частное дело было, не хотелось еще и его на тебя вешать…

— А главное, — перебил его Максим, поджав губы, — в него ни в коем случае нельзя было посвящать Игоря. Он слишком глубоко смотрит, и реакция у него непредсказуемая.

— Ты только поэтому от меня бегала? — спросил Игорь, все также не отрывая глаз от Дарины.

Она молча и быстро закивала, и он вдруг расплылся в совершенно невероятной счастливой улыбке, обхватил ее двумя руками и прижался щекой к ее голове, крепко зажмурившись. Честное слово, если бы не до крайности напряженная ситуация, плюнул бы с досады!

— Значит, так, — сказал я, глянув мельком на часы, — похоже, у наблюдателей физподготовка в курс обучения не входит, я бы уже давно в себя пришел — подведем итог. До сих пор никаких прорывов в наши дела, никакой утечки информации и близко не было — с нашей стороны. Источником ее является не кто иной, как один из наблюдателей. С такой позиции я, пожалуй, не только выкручусь, но и с этих уродов спесь собью…

— Да кто вы все такие? — закричала вдруг Дарина.

Мы с Тошей и Максимом озадаченно переглянулись — очень не хотелось менять расстановку акцентов в преступном разглашении информации для служебного пользования. Максим взглядом велел нам молчать и повернулся к Дарине с Игорем, подняв руку в успокаивающем жесте.

— Дара, я уже говорил тебе… — начал он с многозначительной миной.

— Они — ангелы, — устало отозвалась вдруг Татьяна, одним коротким, мимолетным замечанием лишив меня, как всегда, любого шанса на легкую победу.

— Татьяна! — простонал я, кляня себя за все те усилия, которые я затратил на то, чтобы убедить ее в том, что мне любые героические подвиги по плечу.

— Они… кто?! — вытаращил на нее глаза Игорь.

— Ангелы, — повторила Татьяна, привычно не обратив никакого внимания на мой отчаянный призыв. — Оттуда, — воздела она указательный палец к потолку. — Тоша с твоим отцом — ангелы-хранители. Направленные хранить Галю и меня соответственно.

— А ты кто? — спросила Дарина, недоверчиво глядя на Максима.

— Я — представитель альтернативного течения, — чопорно ответил тот. — Но также небесного.

— Ну, конечно, — хмыкнул Тоша, — он до самого конца будет всем пыль в глаза пускать.

— А этот? — мотнул Игорь подбородком в сторону своего все еще находящегося в бессознательном состоянии наблюдателя.

— Это — ангел-наблюдатель, — ответила Татьяна, пресекая взглядом мою попытку остановить ее. — Вы родились у нас, как рождаются все дети — долгожданными и любимыми. Но вы только наполовину люди, и ангелы тоже наполовину. И они там, — она снова ткнула пальцем в потолок, — никак не могут решить, кем вас считать. Поэтому и наблюдают за вами с самого рождения. Мы сделали все, что могли, чтобы вы росли обычными человеческими детьми, и чтобы от вас отстали, но, видно, не такая ваша судьба… — Она вздохнула, и обратилась уже только к Игорю: — Я думаю, что отец всех нас и на этот раз отстоит, но вы уже достаточно взрослые, чтобы понять, что вокруг вас происходило и ради чего.

— Ладно, — проворчал я, когда Игорь с Дариной обменялись встревоженными взглядами, — отец, конечно, отстоит — ему деваться некуда. Тоша, — перешел я к расстановке боевых единиц по местам, — забирай Дарину и глаз с них с Аленкой не спускай. Максим, ты бы ему помог, а? В невидимости, конечно, — быстро добавил я, когда Тоша рот раскрыл, — у него же двое, и обе девчонки. Игорь, а вот тебе придется…

Меня перебил хор голосов.

— Я с тобой, — безапелляционно заявил мне Тоша.

— Я тоже, — спокойно добавил Максим.

— Дара никуда без меня не поедет! — рявкнул Игорь.

— Я звоню Марине, — уставилась на меня в упор Татьяна.

— Нет! — в ужасе завопил я. — Марине — нет! Ей же весь этот скандал, как коту валерьянка! Она же сейчас вообще все вокруг разнесет! Я не буду отвечать за все, что она здесь натворит! Не буду, я сказал!

— Хм, — задумчиво прищурился Максим, переглянувшись с Тошей, — а вот Киса очень даже может пригодиться…

— Да что он может, Киса-то? — фыркнул я.

— Немного, — нежнейше улыбнулся мне Максим, — как и вы все. Но к детям мимо него никто не пройдет — это я тебе точно говорю.

— Тогда его лучше к Аленке, — вмешалась Дарина, — к нам и так никто не подойдет.

Игорь уверенно кивнул, выставив вперед подбородок.

— Сковородок у нас хватит, — небрежно добавила Татьяна.

— А ты знаешь, — медленно проговорил Максим, — пожалуй, они правы. Маленькая, как будто, и не при чем, но Дарин наблюдатель сказал, что все их вопросы решаются не в личном порядке, а комплексно. Поэтому и на разбирательстве не тебе одному, а всем нам нужно присутствовать — для представления цельной картины. Раз девочка вдали от эпицентра оказалась — хорошо, Киса с ней одной точно отобьется. Нужно бы только его ее наблюдателю представить, и в нужном бы свете, чтобы у него союзник вместо лишнего противника появился.

— Сейчас смотаюсь, — подхватился Тоша.

— Подожди, — остановила его Дарина, — я лучше своего вызову. Он меня послушает и с Аленкиным скорее договорится.

— А ну, давай, — оживился Максим, неприятно усмехнувшись.

Дарина закрыла на мгновенье глаза, и Игорь вдруг вздрогнул всем телом.

— Как ты это делаешь? — выдохнул он потрясенно. — Покажешь?

Она рассеянно кивнула, водя глазами из стороны в сторону. Я метнул в Максима яростным взглядом, он равнодушно пожал плечами.

Через мгновенье в углу кухни ощутилось новое присутствие. Тут же вжавшееся в стену, застывшее в неподвижности и даже дыхание, по-моему, затаившее.

— Извините, пожалуйста, — вежливо обратилась Дарина в его сторону, — у нас к Вам большая просьба…

— И только не нужно немым прикидываться, — едко заметил Максим. — Мы здесь все уже знаем, что временами Вы бываете чрезвычайно разговорчивы.

— Настолько, — добавил Тоша, — что болтаете в присутствии детей как раз о том, что всех нас обязали хранить в строжайшей тайне.

— Что?! — послышался из угла короткий визг.

— Я слышала все, что Вы говорили моему отцу, — твердо и уверенно провозгласила Дарина.

Мне показалось, что через мгновенье у меня на кухне окажется два бездыханных наблюдателя. Что никак не улучшит мои… наши шансы на опровержение показаний первого.

— Как Вы видите, — быстро вмешался я, — с Вашим коллегой произошел несчастный случай. Именно, несчастный, но, поскольку произошел он на рабочем месте, за ним наверняка последует расследование всех обстоятельств. Мы втроем считаем своим долгом принять в нем участие, дав свои свидетельские показания — в частности, о причинах возникновения у детей целого ряда вопросов, что собственно и вызвало спешное появление Вашего коллеги в потенциально опасном месте.

Из угла донеслось тоненькое поскуливание.

— С другой стороны, — перехватил у меня инициативу Максим, — неосмотрительность сотрудника Вашего отдела, спровоцировавшая последующую аварию, остановила дальнейшее углубление детей в неподлежащие обсуждению вопросы, а нас избавила от необходимости давать ответы на их вопросы.

— Вы хотите сказать, — послышался из угла дрожащий голос, — что мне пока не нужно докладывать о том, что они уже осведомлены о своей природе?

— Мы хотим сказать, — произнес с нажимом Тоша, бросив на Татьяну благодарный взгляд, — что присутствующими здесь представителями нашего сообщества не было произнесено ни единого слова, идущего вразрез с прямыми и недвусмысленными указаниями руководства. Будете ли Вы включены в их состав, зависит от Вас.

— В каком смысле? — окреп голосок из угла.

— Нас с минуты на минуту вызовут наверх, — взял я, естественно, на себя практическую сторону договора. — У нас есть опасения, что к расследованию могут привлечь и детей — с целью проверки правдивости наших показаний…

— Не позволю! — зазвенела в голосе наблюдателя начальственная нотка.

— Отлично, — кивнул я, — наши мнения совпадают. В таком случае от Вас потребуется предупредить Вашего коллегу, находящегося при третьем ребенке, о том, что ему в помощь будет направлен один из наших сотрудников — хранитель. Вам тоже, пожалуй, будет лучше остаться с ними — так будет безопаснее.

— Мое место рядом с этой девочкой, — отчеканил наблюдатель, — каким бы оно ни оказалось. И я не допущу нанесения морального и психологического ущерба чрезвычайно перспективному кандидату в члены нашего сообщества.

Тоша с Максимом многозначительно переглянулись, я же только вздохнул, покосившись на нашего, поддающегося, как оказалось, только прямому механическому воздействию, наблюдателя.

— Поймите, — решил я играть по-честному с тем, кто хоть какое-то понятие о достоинстве имел, — здесь может стать жарковато. Дети намерены остаться на земле любой ценой.

— В моем присутствии, — надменно бросил он, — в этом не будет надобности. Я отправляюсь к коллеге, дождусь там вашего сотрудника и немедленно возвращаюсь назад. Всего вам доброго!

Он исчез.

— Я звоню Марине, — повторила Татьяна, и, глядя на меня в упор, добавила: — Потом, когда она отвезет к Гале Кису, она мне здесь будет нужна.

Мне очень хотелось спросить, зачем, но она говорила тем тоном, который я давно уже привык считать знаком, что сейчас с ней спорить нельзя.

— Ладно, теперь еще одно, — обратился я вместо этого к Тоше и Максиму, — там нас наверняка по разным местам рассадят, так что давайте сверим показания.

— А может, веревкой какой обвяжемся, — высказал Тоша гениальную, как всегда, мысль. — Так хоть не сразу растащат.

Максим фыркнул так, что закашлялся — хоть какая-то польза от Тошиного вечного бреда.

— Я лично за внештатников их работу выполнять не собираюсь, — вежливо заметил ему я. — И мы, по-моему, отправляемся туда совершенно добровольно и в полной расположенности к сотрудничеству.

— Хорошо, — легко согласился Тоша, — тогда проверьте телефоны. Мой… — Он шагнул к розетке у стола, — ну, почти зарядился.

Мы с Максимом автоматически глянули на свои телефоны — с моим все было в порядке.

— А какая от них у нас-то польза? — насмешливо бросил Максим, явно намереваясь еще раз фыркнуть.

— С ним, — Тоша ткнул в мою сторону большим пальцем, — и там все работает.

Прочистив горло, Максим больше ничего не сказал.

Бесформенная и бесчувственная кипа под моим окном начала вдруг подавать признаки жизни. Зашевелилась, заерзала, разложилась — как складной нож — под прямым углом, затрясла верхней частью и тут же замерла.

И через пару мгновений в голове у меня зазвучал вежливый, приветливый, оптимистичный, но до невозможности ненавистный женский голос:

— Вы приглашены на заседание контрольной комиссии. Оснований для беспокойства нет, это — рутинная процедура, для ускорения которой следуйте указаниям сопровождающих.

Ого, подумал я, похоже, после всех предыдущих инцидентов меня сочли необходимым предупреждать вместо применения грубой силы. Но глянув на напрягшиеся лица Тоши и Максима, я понял, что открытие переговоров связано с наличием организованного сопротивления.

— Ну все, — бесшабашно усмехнулся вдруг Тоша, широко разводя в стороны руки, — может… На всякий случай?

И не успел я опомниться, как он обхватил меня одной рукой за плечи и рывком притянул к себе. Через какую-то долю секунды мне в плечо ткнулась голова Максима.

— Вот если бы мне кто-то сказал, — натянуто произнес я в Тошин свитер, — что перед серьезнейшим делом я буду со всякими идиотами обниматься…

— Подписываюсь под каждым словом, — донесся от моего плеча язвительный голос Максима.

В кухне ощутилось присутствие. Многочисленное. Похоже, минимум по трое на каждого, мысленно ухмыльнулся я и рывком высвободился из неприличествующих ангелам объятий.

— Поехали, — негромко бросил я и ступил в сторону вновь прибывших.

Игорь резко шагнул ко мне. Я метнул в него яростным взглядом, призывая к молчанию.

— Игорь, Дарина, — послышался устрашающе спокойный голос Татьяны, — пойдите и разденьтесь, наконец. И руки вымойте. Как следует. Ужинать чуть позже будем.

Когда Татьяна говорит таким тоном, даже я не решаюсь ей противоречить. Игорь с Дариной переглянулись и покорно двинулись к выходу, бросив на нас напоследок затравленный, извиняющийся взгляд.

Но напрасно я решил, что прощальная — не навсегда, как я изо всех сил надеялся — сцена этим и закончится. Лишить Татьяну последнего слова — хотел бы я посмотреть на того, кому это удастся.

Когда Игорь с Дариной вышли из кухни, навстречу мне шагнула она. Медленно, нарочито, глядя в упор только на меня. Я опасливо втянул в плечи голову.

— Я тебя предупреждаю, — размеренно заговорила она тем же не допускающим возражений голосом. — В присутствии свидетелей и с тем, чтобы мои слова дошли до всех, кого они касаются. Времени у всех вас есть до утра. Затем мне придется объяснять Гале, твоим клиентам и нашим с Тошей сотрудникам, куда вы все подевались. И я не уверена, что случайно не проговорюсь. Я знаю, что ваше начальство не интересует мнение простых людей, но со мной вполне может что-то произойти — случайно и в твое отсутствие — и тогда им придется меня выслушать. А если меня назад на землю отправят, я все равно все вспомню — Марина мне сегодня расскажет, как. И тогда ее упрямство цветочками покажется — пока мне не дадут слово. Или не распылят.

Татьяна, не вздумай, взмолился я, изо всех сил внушая ей недопустимость столь бесцеремонного давления на руководство в такой ответственный момент. Но, судя по вдруг резко вздернутому вверх подбородку, она вновь пропустила мои увещевания мимо ушей.

Последнее, что я успел рассмотреть — Максим чуть склонил в ее сторону голову. Это он всерьез или дал знать, что обеспечит — по знакомству — максимально комфортные условия распыления? Вот эта мысль и впрыснула мне в кровь нужную дозу адреналина…

Растащили нас еще по дороге. Причем, даже не по комнатам — я лично сразу на допросе очутился. Видно, случай беспрецедентным оказался. К той же мысли меня склонило и количество, и состав вопрошающих — мой руководитель, например, отнюдь не председательствовал, а сидел где-то сбоку и вопросы задавал лишь изредка.

А их было невероятное множество. По всей моей последней земной жизни. С перескоками из ее начала в конец и наоборот. И сыпались они на меня градом, не успевал я ответить на предыдущий — определенно, чтобы сбить меня с толку и заставить проговориться. И повторялись постоянно — они бы еще музыку монотонную включили, в подражание человеческой пыточной музыкальной шкатулке. Хорошо, что я по долгу профессии о ней начитан был. И с руководителем Анабель уже сталкивался.

Я придерживался самых простых, наиболее приближенных к правде ответов. Да, наши дети с рождения проявляли необычные способности. Да, они всегда ощущали наблюдателей. Да, поначалу это вызывало у них интерес. Нет, со временем они свыклись с этим фактом, как с данностью. Да, отстраненность наблюдателей вызывала у нас неприятные ощущения. Нет, мы никогда не предпринимали никаких действий против них. Да, мы поддерживали отношения с представителями других подразделений, если это помогало нам лучше понять нужды детей. Нет, мы никогда не поддерживали в них осознание своей исключительности. Однозначно нет, мы никогда и никоим образом даже не намекали им на причины их отличности. Наоборот, мы всецело старались интегрировать их в человеческое общество. Да, мы способствовали их общению — как друг с другом, так и с другими детьми, как в любой человеческой семье. Нет, мы ни в коем случае не поощряли их интерес друг к другу. Да, мы были даже против их взаимной симпатии…

Несчастный случай с наблюдателем потребовал вообще чуть ли не поминутного отчета. Да, дети узнали, что мы стараемся их поссорить. Да, мой сын взял без спроса машину — у человеческих детей такое случается ежедневно. Да-да, это всецело моя вина — я не закрыл окно, выглянув наружу ему вслед. Да, в тот день было довольно ветрено. Да, ветер был именно в направлении наших окон. И усилился к вечеру. Нет, я просто забыл проверить окно в ожидании возвращения детей. Нет-нет, дети, конечно, заметили случившееся с наблюдателем, но нам удалось отвлечь их внимание выяснением наших собственных отношений. Да нет, я не помню, сколько точно времени это заняло, но вряд ли долго — наблюдатель оказался в отличной физической форме. Да, конечно, я догадывался, что нас пригласят для выяснения обстоятельств, и предупредил детей, что нам троим нужно пойти в гараж, чтобы отрегулировать машину. Нет, честно говоря, я не помню, чью…

Хорошо после полуночи меня отпустили. В ту же самую мою комнату, которая не вызвала у меня ни малейшего чувства ностальгии. Тем более что как только за мной захлопнулась дверь, выяснилось, что она еще и на замок закрылась. Похоже, моя нынешняя степень прегрешения с лихвой превзошла все предыдущие случаи, из которых я давно уже сделал вывод, что уровни неодобрения руководства и ограничения физической свободы находятся в прямо пропорциональной зависимости. Я схватился за телефон, потом рука у меня замерла на месте. А если Тошу еще не отпустили? А если он в телефоне звук не отключил? Даже если отключил — если они заметят, как он дернулся? Вот так, по глупости, выдать им наше чуть ли не единственное преимущество?

Я продержался еще часа полтора. Почувствовав, что эта комната постепенно превращается в пыточную камеру без всякой музыки, я все же набрал Тошин номер — держа палец в полной готовности на кнопке отбоя. Но сбросил меня он. Почему его они так долго мытарят, заволновался я, но через минуту телефон пискнул, и на экране появилось сообщение: «Пиши. Подслушать могут».

Смс всегда доводили меня до бешенства, но он был прав. Минут через сорок выяснилось, что, в целом, мы с ним поведали одну и ту же историю. С некоторыми отклонениями, конечно, но их с легкостью можно было списать на взгляд на ситуацию с разных сторон и наше легкое отчуждение в последнее время.

С Максимом, как я и предполагал, связаться удалось только мне. Оказалось, что он пошел даже немного дальше. Он признал, что обучал Дарину своим темным приемам — поскольку наблюдатель, с которым он, между прочим, вполне мог бы и раньше договориться, уже успел донести об этом. Но базу он под это подвел по-темному изобретательно: люди, видите ли, что угодно готовы объяснить экстрасенсорными способностями, да еще и передавшимися по наследству. Таким образом, из его версии следовало, что ему не только удалось убедить Дарину, что в ее таланте нет ничего из ряда вон выходящего, но и направить ее усилия на его развитие, а не поиски его причин. Черт, свои его потом, небось, еще и к награде представят!

По крайней мере, уже сейчас ему одному на ушко шепнули, что наш вопрос будет решен сегодня, до утра. Ну, почему темные всегда за своих горой стоят, а наше руководство лишь губы печально поджимает, когда всякие трутни, земной жизни не нюхавшие, заслуженных ветеранов ногами пинают?

Вызвали нас действительно ровно в шесть утра. Всех. Только выйдя в коридор, я увидел в нем и Тошу, и Максима. Мне к манящей двери было ближе всех, и я чуть задержался, поджидая собратьев то ли по оружию, то ли по скамье подсудимых. Тоша передвигался какими-то дерганными, роботоподобными движениями — как всегда, когда его загоняли в угол и он был готов отбиваться до последнего. Как тогда, когда я его впервые, еще в невидимости, у Татьяны в офисе отловил, вдруг вспомнилось мне. Как тогда, когда я узнал о предстоящем рождении Аленки, пришла вдогонку еще одна мысль.

У Максима тоже все лицо углами и линиями пошло — глаза в щелочки сжаты, губы в тонкую ниточку, только ноздри раздуваются и скулы ходуном ходят. У меня сердце екнуло — что еще ему на ушко шепнули? Лично, без права передачи остальным? Он, похоже, то ли мысли мои уловил, то ли на лице их прочитал, но, подходя, резко качнул головой и молча протянул мне руку. От облегчения я даже не задумался, прежде чем пожать ее. Тоша, подойдя последним, ткнул нас обоих кулаком в плечо. Я поморщился — лучше бы силы для отбивания обвинений приберег. Или для боксерской груши, если домой вернемся. Или для наблюдателей, если нет.

Я широко открыл все настойчивее притягивающую нас дверь, и мы, не сговариваясь, протиснулись в нее как-то все втроем. И, также не сговариваясь, остановились на пороге.

Такого количества народа в этой комнате заседаний контрольной комиссии я еще никогда не видел! И мебели определенно побольше стало. Посреди нее, поперек, все также стоял длинный стол, но я не узнал ни одного из сидящих за ним. Честно говоря, я и физиономий таких — властных, величавых, непроницаемо-недоступных — еще никогда не видел. Похоже, наше дело как-то сразу в высшую инстанцию прыгнуло.

Позади стола было целое море лиц. Я заметил среди них, но даже не в первых рядах, своего руководителя, Тошиного, того главного из темных, который в прошлый раз к нам на землю по приглашению Татьяны пожаловал — его я узнал, когда Максим сдержанно и коротко кивнул ему. Но больше я никого рассмотреть не успел — глаза у меня сами собой притянулись к двум столам, стоящим по краям центрального, под прямым углом к нему, и к некоему сооружению чуть в стороне от одного из них.

Если это был и стол, то буквой П — огражденный с трех сторон, за которым, четвертой и живой стенкой, стояли трое… с одинаково непримечательной внешностью, столь почитаемой у внештатников. Вот черт, подумалось мне, накликал-таки скамью! Один из троицы сделал повелительно-приглашающий жест, и мы, переглянувшись, направились к столбу позора.

Как-то неосознанно я оказался посредине между Тошей и Максимом. И получил возможность получше рассмотреть стоящий почти напротив, перпендикулярно к центральному, стол. За ним сидел, перебирая лежащие перед ним бумаги и не поднимая от них головы, невысокий с виду старичок. На меня чуть нервный смех не напал — такую внешность у нас можно было оставить себе только намеренно. Сухонький, полностью седой, взлохмаченный, с проплешиной, с тощими руками, покрытыми темными стариковскими пятнами… Интересно, он — защита или обвинение?

Я чуть наклонился вперед, чтобы глянуть на противоположный стол. Который пустовал. И я сразу понял, что старичок представляет обвинение, а вот защита почему-то отсутствует. Наверно, никто не решился выступить адвокатом в случае такого вопиющего правонарушения. А может, нам самим слово дадут? Я глянул искоса на Тошу и Максима — первый ошарашенно покачивал головой, второй чуть дернул верхней губой, показав на мгновенье зубы. Но сказать я ничего не успел.

— Пожалуй, приступим, — подал негромкий голос сидящий в центре длинного стола, и в комнате мгновенно воцарилась гробовая тишина.

Тут же вскочил со своего места старичок, одарив нас на мгновенье таким радостным взглядом, что мне стало как-то не по себе.

— Наблюдатель, — процедил сквозь зубы Максим, но я пнул его под столом, чтобы помолчал.

— Решение по вопросу, вынесенному наконец-то на рассмотрение, — закудахтал старичок, — назрело давно, но мы не считали для себя возможным выступить с ним при наличии хотя бы мельчайших сомнений в его неизбежности. Всем известно, что представляемый мной отдел был создан для всестороннего изучения феномена исполинов и перспектив их интеграции в наше сообщество.

Я растерянно помотал головой.

— Так у вас наших детей называют, — буркнул Максим.

— Изначально таковых насчитывались единицы, — бодро продолжал тем временем старичок, — и сбор фактического материала продвигался медленно, не давая оснований ни для каких уверенных заключений. Однако, — он сделал театральную паузу, — при содействии руководства отделов, сотрудники которых проводят большую часть времени на земле, количество исполинов достигло цифры, позволившей нам накопить всесторонние данные, необходимые для составления надежного прогноза развития ситуации.

Мы с Тошей и Максимом переглянулись и одновременно повернулись к сидящей позади центрального стола публике. Не знаю, что они увидели на лицах своего начальства, но мой руководитель внимательно разглядывал… наверно, руки у себя на коленях, жуя губами и подергивая бровями.

— Назвать который оптимистичным никак нельзя, — вновь притянул, словно магнитом, мое внимание старичок. — Исполины представляют собой совершенно бесперспективную ветвь эволюции, объединяя в себе худшие качества людей с презрением к последним отдельных наших представителей. Они эгоистичны, лицемерны, властолюбивы и не признают никаких ограничений и авторитетов. Ярчайшим доказательством чему служит последний инцидент.

— Разрешите сказать! — взвился вдруг со своего стула Тоша, но стоящий позади него внештатник тут же вдавил его назад.

— Вам позволено присутствовать на заседании, а не принимать в нем участие, — холодно заметила центральная личность и рукой предложила старичку продолжать.

— Не стоит скрывать, — благодарственно кивнув, еще больше воодушевился тот, — что исполинов с самого рождения отличают выдающиеся способности. Они умны, честолюбивы, легко подчиняют своей воле окружающих и стремятся возглавить любой человеческий коллектив. Но, прекрасно осознавая эти способности, они практически с первых лет жизни начинают воображать себя эдакими сверхлюдьми. И что самое прискорбное, они демонстрируют не меньшее чувство превосходства перед находящимися рядом с ними нашими представителями.

По комнате пронесся возбужденный ропот.

— Ты не мог убить того урода? — прошипел мне Тоша.

— Следует признать, — повысил голос старичок, — что в этом вопиющем перекосе приоритетов есть вина и наших посланцев на земле. И этот факт настораживает нас намного сильнее. Исполины оказывают на последних необъяснимое и крайне разрушительное воздействие, куда более сильное, чем простое привыкание к земным условиям. Они становятся для них средоточием всего их существования, затмевая собой и их цели пребывания на земле, и их понимание своей роли на ней, и неукоснительность соблюдения ими дисциплины и указаний вышестоящего звена, и первостепенность интересов их отделов и недопустимость размывания границ между ними. И даже, — он снова помолчал, скорбно качая головой, — святость неприкосновенности своих коллег. Что доказал сегодняшний, выходящий за все пределы терпимости, случай.

Ропот в комнате усилился.

— Со своим ты, наверно, сам разберешься, — задумчиво произнес Максим, — а вот этого я лично найду. Вечность — это хорошо, времени хватит организовать ему моральную деградацию, подпадающую под распыление.

— В силу всего вышеперечисленного, — торжественно провозгласил старичок, — мы считаем своим долгом вынести на рассмотрение Высшего Совета предложение о закрытии проекта по изучению исполинов, как представляющих значительную угрозу всему небесному сообществу и его просветительной работе на земле. С последующим запретом на их создание и переводом всех ныне существующих в биологически неактивную массу.

У меня перед глазами запульсировало что-то горячее, красное и остро-колючее — как у Игоря в мыслях, когда он маленьким сердился. Я резко выпрямился. И тут же ощутил какое-то движение за спиной. Обернувшись, я увидел внештатника, положившего руки на спинку моего стула и чуть наклонившегося у меня над головой.

— Руки убери, — коротко посоветовал я ему, — они тебе еще могут пригодиться.

Он ухмыльнулся, открыл было рот, но тут слегка хлопнула дверь, и Тоша издал какой-то невнятный звук. Я крутанулся на месте, но, глянув на дверь, краем глаза заметил только некое молниеносное движение за спиной внезапно выпрямившихся внештатников. Тоша с выпученными глазами пытался выдавить из себя хоть слово, но ничего, кроме «Гы…», у него не выходило.

— Марина, — вдруг негромко произнес Максим с совершенно непонятным выражением, и со мной чуть инфаркт не случился.

Дико оглядываясь по сторонам в поисках непонятно как очутившегося здесь последнего гвоздя в мой гроб, я не сразу заметил, что стол защиты уже не пустует.

— Извините, опоздал, — вдруг донесся оттуда голос Стаса, и мы с Тошей гыкнули хором. — Только что свежие данные поступили.

Центральная личность дернула уголком рта, но кивком дала ему разрешение продолжать.

— В первую очередь, хочу заметить, — спокойно заговорил Стас, — что предложенное здесь решение отдела наблюдателей… Я имел возможность ознакомиться с ним, — холодно бросил он вскочившему старичку. — Повторяю, оглашенное решение не является, как выяснилось, ни единогласным в отделе наблюдателей, ни правомерным согласно регламенту. Оно было принято простым большинством — до поступления всех письменных заключений от их сотрудников на земле.

В комнате опять повисла тяжелая тишина — недоверия.

— Вот здесь, — похлопал Стас рукой по лежащей перед ним на столе папке, — у меня находится добрый десяток заявлений, в которых дана несколько иная оценка наблюдаемых объектов. И это только от тех, — опять повернулся он к заерзавшему на своем стуле старичку, — которые, узнав о сегодняшнем заседании, сами разыскали меня.

— Тоша, — вернулась ко мне, наконец, связная речь, — по возвращении Дарининому наблюдателю бутылку вина. Коллекционного. Закуска за мной.

Центральная личность молча протянула руку — Стас обошел стол и вручил ему папку.

— Добавлю от себя, — продолжил Стас, возвращаясь на свое место и старательно обходя нас троих взглядом, — что на земле бываю регулярно и уже много лет нахожусь в обществе трех исполинов. Трех, — повторил он, подняв руку с двумя зажатыми пальцами. — И никакого наркотического пристрастия к ним до сих пор в себе не заметил. Если же тут речь шла об их ангельских родителях, то удивляться такому отношению к детям могут только те, кто понятия не имеет о поведении обычных человеческих. Наши за них хоть боятся, — ухмыльнулся он, — а значит, с самого детства в какой-никакой узде держат.

По комнате прокатился смешок — довольный.

— А этим паршивцам, — мрачно глянул я на Тошу с Максимом, — настоящую узду по возвращении тоже я обеспечу. И только попробуйте Даринину отпустить — лично и ежедневно контролировать буду.

— И хоть я не наблюдатель, — ухмылка на лице Стаса сменилась тем самым, отлично знакомым мне, охотничьим выражением, от которого у меня всегда мурашки по телу шли, — но по тем троим скажу так: очень интересные ребята получаются. Их способности просто просятся, чтобы их развивали. Нам на пользу. Некоторых я бы с удовольствием к себе в отдел взял. Но этого почему-то не происходит. — Он вдруг оперся обеими руками в стол и, наклонившись над ним, вперился глазами в старичка. — Насколько я видел, их способности старательно замалчиваются и заглушаются. В чем я лично вижу полное отсутствие профессионализма руководства отдела наблюдателей. — Он снова выпрямился и окинул взглядом сидящих за центральным столом и море лиц за ними. — Если мы своих вновь прибывших сразу, без обучения и подготовки, к себе в общество пустим, это что будет? Развал и анархия? Так, может, заранее кадры готовить будем? Своих прирожденных резидентов на земле?

В ответ ему не раздалось ни звука, но сидящие за центральным столом вдруг принялись коситься направо и налево, подозрительно хмурясь и ревниво поджимая губы.

— Ну, понятно, — буркнул я, — теперь еще предложения трудоустройства рассматривать. Пачками.

— А теперь по практической стороне предложенного решения, — прищурился Стас, и я опять напрягся. — Не складывается она, собратья мои и сограждане. И предложить ее мог только тот, кто ни разу в глаза не видел ни одной операции на земле. — Он поднял руку и начал выбрасывать, один за другим, пальцы. — Во-первых, одновременный захват их всех провести у нас штата не хватит, после того как тут… посодействовали их массовому созданию. А на земле информация сейчас распространяется мгновенно. Во-вторых, они уже успели обзавестись широкой сетью социальных контактов. Это к какому количеству людей целителей потом посылать?

В отдельных местах среди сидящих позади центрального стола послышались сдавленные стоны.

— О да, — хмыкнул Максим, — бедная Скорая и так из-за нас на части разрывается.

— В-третьих, — кивнув, продолжил Стас, — человеческая сторона их родителей, как правило, в курсе о них. А это — внесенные в списки наших кандидатов и находящиеся, как будто, под нашей защитой. Какое мнение у них о нас сложится? А с ним они сюда придут, и, как показывает практика, особо яркие впечатления у людей не то, что чистка памяти, а даже дополнительная земная жизнь не стирает. Нам нужны такие потенциально подрывные элементы?

На этот раз переглянулись даже величавые личности за центральным столом.

— Интересно, — еле слышно пробормотал Тоша, подрагивая подбородком, — таких, как Марина, много или она одна за целую партизанскую бригаду сойдет?

— И последнее, — скосив на мгновенье глаза, Стас нарочито повернулся к нам спиной, — ангельские родители исполинов также вряд ли смирятся с их ликвидацией. Можно, конечно, списать это на пагубное влияние земных пристрастий, но как по мне, это — вполне закономерная гордость за пусть вторичные, но видимые, ощущаемые и открывающие широкие возможности результаты их деятельности на земле. И из моего опыта… — Он тяжело вздохнул. — Из моего практического опыта, они будут сопротивляться их уничтожению. Открыто и, не исключено, организовано. В ответ на что мы будем вынуждены их распылить. Так же, как исполинов. И их человеческих родителей. Кто возьмет на себя ответственность за такое попрание самих основ нашего присутствия на земле?

Старичок за столом напротив сполз на своем стуле — так, чтобы эта самая ответственность прошла мимо него, не заметив.

— Ну, сначала нас еще взять нужно, — процедил Максим сквозь крепко сжатые зубы.

— Нас уже взяли, — бросил ему Тоша, шныряя направо и налево глазами, и затем обратился ко мне почти шепотом: — Толь, как хочешь, Татьяну вызванивай. Блок. Пусть Дара срочно обучает ему Игоря и Аленку. И в глушь их куда-нибудь. В тайгу или джунгли. Марина найдет, куда.

— Ваша точка зрения понятна, — заговорила вдруг центральная, уже не столь непроницаемо-спокойная личность. — Хотелось бы узнать Ваши предложения.

— Да учить их нужно, — пожал плечами Стас. — Чем раньше, тем лучше.

— Возражаю! — взвился со своего места старичок. — Категорически возражаю! В силу уже упомянутой здесь обширности их социальных связей. И непризнания ими никаких ограничений.

— Против ограничений кто угодно возражать будет, — бросил ему Стас, — если не объяснить ему их необходимость. А исполинам необязательно даже все карты сразу раскрывать — достаточно внушить, что на исключительно одаренных и ответственность особая возлагается. У людей эта мысль уже давно в ходу.

— У нас нет для этого специалистов! — снова заверещал старичок. — Потребуется методика тестирования подходящих кандидатур, совершенно новая программа их подготовки, система критериев ее оценки, схема разделения полномочий с уже присутствующими на земле сотрудниками!

— Так, может, этим и нужно было заниматься? — язвительно поинтересовался Стас. — Готовить практическую базу для всех возможных решений? Вместо того чтобы выскакивать с самым простым — с вашей точки зрения? Может, с теми, кому его реализовывать придется, проконсультироваться нужно было? Хотя бы для того, чтобы все его реальные последствия на рассмотрение представить? А не вводить в заблуждение все наше сообщество и подставлять под удар его доброе имя?

— Разработкой программы подготовки специалистов по интегрированию исполинов в наши контакты с землей отдел наблюдателей займется немедленно, — провозгласила центральная личность. — В тесном взаимодействии со всеми подразделениями, наиболее активно представляющими наши интересы на ней.

Стас сел, откинувшись на спинку своего стула, и плотоядно улыбнулся старичку.

— Но это вопрос будущего, — нахмурилась личность. — А вот ситуация, непосредственно приведшая к данному заседанию, представляется мне тупиковой. Данные исполины если еще и не проникли в тайну своего происхождения, то, насколько я понял, находятся на грани ее раскрытия. — Личность бросила вопрошающий взгляд на старичка, который истово закивал. — Устранить их не представляется возможным. — На нас он, к сожалению, не глянул. — К принятию обязательств, возлагаемых на наших, даже внештатных, сотрудников, они, по всей видимости, не готовы. Профессионально заняться их образованием на сегодняшний день некому.

Тоша начал приподниматься со своего места — я схватил его руку, резко дернув вниз.

— Сидеть! — прошипел я. — Сейчас все испортишь! Это решение должно не от нас прийти.

По комнате пронеслась легкая рябь перешептываний. Величавая личность за центральным столом насупилась, то втягивая, то выпячивая губы. Я затаил дыхание.

— По данной ситуации предложение есть у меня, — вдруг послышалось из плотной массы озадаченно-растерянных лиц, и из середины ее поднялась женщина. Которую я сразу узнал. С ужасом.

— Это кто? — повернулись ко мне с одинаково настороженными лицами Тоша с Максимом.

— Руководитель Анабель, — простонал я.

— Татьяна? — У Тоши просветлело лицо.

Я только кивнул, едва сдерживаясь, чтобы не закрыть руками свое.

— Ну, тогда все в порядке! — ухмыльнулся Тоша, уверенно складывая руки на груди.

Я спрятал свои под стол.

— Я предлагаю, — как всегда, громко и безапелляционно заговорила руководитель Анабель, — направить обсуждаемых исполинов в обучение к курируемому мной ангелу-хранителю. И сразу же перейду к обоснованию такого предложения. У нее двадцатилетний стаж пребывания на земле и практически такой же — в видимости и в прямом взаимодействии с ее подопечным. Также она работает в тесном контакте с двумя другими хранителями, которые — под ее руководством — постепенно и взвешенно открыли глаза на свою природу закрепленным за ними людям. И даже сумели внушить им глубокое уважение к своей миссии и фактически сумели превратить их в своих верных и, в то же время, сдержанных последователей.

Я посмотрел на своего руководителя с нескрываемой обидой. Обо мне то же самое — слово в слово! — сказать нельзя было? И с тем же предложением выступить? Он сделал мне страшные глаза, дернув вперед челюстью. И я вдруг понял, что для него выступление руководителя Анабель уж никак не явилось неожиданностью.

— В пользу моего предложения, — выставила та зубы в уверенной усмешке, — говорит и тот факт, что мой ангел знакома с вызвавшими столько разногласий исполинами. Откуда следует, что нам не придется разрабатывать способы безболезненного их перемещения к ней под контроль и таковое вряд ли вызовет у них открыто отрицательную реакцию. Таким образом, все преимущества налицо: вывод исполинов из зоны острого конфликта, снятие напряжения в них сменой обстановки, демонстрация им плодотворного сотрудничества наших сотрудников с людьми и принятия последними наших идеалов и методов работы. Каковые, как мне кажется, — надменно вскинув бровь, она повернула лицо к старичку, — самым замечательным образом могли бы лечь в основу возложенной сегодня на отдел наблюдателей миссии.

По комнате пронеслась физически ощутимая волна облегчения, и то тут, то там забулькали оживленные разговоры.

— На том и остановимся, — решительно объявила центральная личность. — До получения результатов следующей стадии этого частного эксперимента.

Все зашевелились, вставая. Мы с Тошей и Максимом переглянулись, не зная, что делать. Стас тоже поднялся и направился к выходу, сделав мне на ходу какой-то непонятный знак глазами. Обернувшись ему вслед, я вдруг обнаружил, что внештатники у нас за спиной куда-то делись.

— Пошли, что ли? — неуверенно глянул я на Тошу и Максима.

— Попробовать можно, — пожал плечами последний.

Бочком-бочком мы двинулись к двери. До которой добрались беспрепятственно. И в коридор тоже. Уже полный оживленно болтающего и не обращающего на нас никакого внимания народа. Быстро глянув направо и налево, я незаметно кивнул в сторону моей комнаты. В нее нас тоже всех троих пустили — приоткрыв дверь, я придержал ее для Тоши и Максима, чтобы она за мной, прямо у них под носом, не захлопнулась. Когда они, не задержавшись ни на мгновенье, переступили порог, я юркнул туда же.

— Ну, и кого из вас я на этот раз должен благодарить? — раздался из центра комнаты ядовито-ворчливый голос невидимого за спинами Тоши и Максима Стаса.

— Стас, да ей Богу…! — забормотал Тоша.

— Я спрашиваю, кто наблюдателя уложил? — В тоне Стаса появилась профессиональная хлесткость.

— Да никто его не укладывал! — шагнул я вперед. — Сам, придурок, под окно влез, а оно открылось… от ветра… случайно…

— Значит, все-таки ты, — расплылся Стас в удовлетворенной ухмылке. — Ну, и что теперь делать? Одной рукой нужно тебе по уху дать, другой — к груди, по-отечески, прижать.

— Тогда лучше вообще без рук, — проворчал я, чуть отступая назад.

— Нет, не лучше, — ступил рядом со мной Максим, протягивая Стасу руку. — Спасибо.

— На здоровье, — буркнул Стас, встряхнув ему руку так, что тот чуть не рухнул. — Вопрос только, на чье и как надолго. Когда вы, наконец, поймете, — заговорил он серьезно, переводя взгляд с одного нашего лица на другое, — с каким огнем играете? Сегодня я, похоже, все запасы влияния исчерпал. И наблюдатели вам этого не забудут — они каждый ваш жест теперь под микроскопом рассматривать будут.

— Среди них тоже приличные встречаются, — вскинулся Тоша.

— Где? — резко повернулся к нему Стас. — Там? — ткнул он большим пальцем в пол. — А решения принимают там! — Кулак его с отставленным пальцем метнулся к нам, указывая на дверь. — Я смогу наблюдателей контролировать, но только контролировать. Значит, так, — тяжело вздохнул он, — донести это все до мелких, во всех подробностях, выхода уже другого нет. Под блоком и в непредсказуемом месте. И чтобы все подступы к нему хотя бы на сотню метров просматривались.

— Э… — закряхтел Тоша.

— Ну-ну, — фыркнул Стас, — что еще скажете? Я помню, что вы ни единым словом… Но только объясните им, как хотите, в головы им вбейте, что до совершеннолетия полную ответственность за них с вас никто не снял. Если загремите, то все вместе. А Марина с Татьяной что…? — Он вдруг мучительно сморщился. — Все остальное при ближайшей встрече, а сейчас идите, ради всего святого, отсюда! Только там сразу кричите, что это вы, — у него мелко задрожал подбородок, — прямо у баррикады. А то чует мое сердце, что Марина сперва стрелять будет, а потом спрашивать, кто идет.

Я вдруг отчетливо вспомнил, что каждая минута пребывания Татьяны вне моего мягкого и ненавязчивого контроля всегда грозила мне новым дисциплинарным расследованием. А после сегодняшнего — не исключено, что сразу трибуналом.

— А где они, у нас? — спросил я на всякий случай, хватая Тошу и Максима за локти.

— А где же еще? — криво усмехнулся Стас. — По крайней мере, я теперь точно знаю, где главный штаб объединенных сил сопротивления расположен. Только я! — вскинул он обе руки, когда я дернулся к нему.

Последнее, что я успел подумать — слава Богу, что решение отправить Игоря в опалу возникло на земле. Хоть раз в жизни не придется выслушивать ее откровенные высказывания по поводу нашей мудрости и внимания к людям и доказывать, что в сложившихся обстоятельствах ничего лучшего и придумать было нельзя. От Анабель она все, что угодно, стерпит.