Ангел-наблюдатель (СИ)

Глава 7. Неустойчивое равновесие Тоши

В первую очередь, необходимо отметить, что случаи появления единокровных исполинов до сих пор чрезвычайно редки, из чего невольно напрашивается вывод, что даже сами родители исполина начинают достаточно быстро осознавать всю глобальность, а зачастую и неразрешимость создаваемых ими проблем. Хотелось бы предположить, что основной вклад в предотвращение эпидемического роста численности исполинов на земле вносят их ангельские родители. Однако, ввиду неадекватного, как правило, поведения последних, собранные на сегодняшний день факты не могут быть признаны достаточными для однозначного подтверждения этой теории.

Однако, уже не вызывает ни малейшего сомнения то, что появление в смешанной семье второго исполина приводит к росту сложности ситуации в ней в геометрической прогрессии. В то время как вероятность случайной встречи исполинов и установления между ними тесных контактов все еще остается, к счастью, относительно невысокой, в случае рождения их от одних и тех же родителей их взаимный магнетизм, неопровержимо доказанный множеством других исследований, усугубляется типичными для человеческих единокровных потомков (называемых братьями для мужских представителей и сестрами для женских) единением, преданностью и взаимовыручкой, что приводит к риску возникновения в человеческом обществе совершенно нового образования, с отличными от принятых в нем целями, возможностями общения и видением своего места в жизни.

Кроме того, в вышеописанных условиях становится практически невозможным четкое разграничение областей исполнения должностных обязанностей направленных к каждому исполину наблюдателей, что неуклонно влечет за собой искажение результатов их исследований и ставит под сомнение их заключение в отношении возможности последующей интеграции исполинов в небесное сообщество.

(Из отчета ангела-наблюдателя)

В чем я полностью согласен с Мариной, так это в том, что наши записи, собранные здесь, должны получить самое широкое распространение. Разумеется, у нас там, наверху. Хочу сразу же уверить читающих, что к полномасштабному перевороту в наших отношениях с землей ни один из нас — подчеркиваю, ни один — не призывает. Для обычных людей наша история может представить разве что познавательный интерес, а до тех из них, кто принял наше существование — в любом объеме — информация через их ангелов дойдет. Откуда вывод, что именно их и нужно в первую очередь с ней знакомить.

Я бы, конечно, приложил эти записи к детальной докладной на имя руководителя каждого из нас — с тем, чтобы они прямо на рассмотрение контрольной комиссии попали, но Марина считает, что для достижения максимально полного и быстрого эффекта нужно идти в широкие массы. И, глядя на то, как перевернули человеческую жизнь социальные сети, волей-неволей приходится с ней согласиться. Стас тоже говорит, что рассмотрят такое дело в контрольной комиссии, возможно, и быстро, а вот насколько ее решения обнародуют — это большой вопрос.

Короче, попробуем действовать уже проверенными на земле методами и заодно посмотрим, не окажутся ли они подходящими и для нас. И поскольку делать это придется Анатолию, то хочу сразу сделать официальное заявление: я готов в полной мере разделить с ним ответственность как за сбор, так и за распространение информации по этому делу и прошу рассматривать написанное ниже как показания не свидетеля, а равноправного соучастника всех описанных событий.

Я настаиваю на своем праве участия в слушаньях контрольной комиссии наравне с Анатолием не только потому, что — так же, как он — вышел в свое время из невидимости, принял в полном объеме человеческий образ жизни и даже произвел на свет одного из получеловеческих-полуангельских детей, которые, собственно, и явились ядром последующего осознания необходимости перемен в нашем отношении к земле и ее обитателям. Дело в том, что перемены явно требуются и в нашем отношении друг к другу.

Здесь представлены записи представителей разных подразделений — направленных к людям с разными целями и испытывающих разное к ним отношение — которых объединяет только одно: они все оказались сведенными в одном месте на земле, знакомыми с одними и теми же ее обитателями и вовлеченными в одну и ту же многостороннюю проблему. И, как показывает весь их — наш — опыт, уважительные, но безличностные, ровные, но отстраненные взаимоотношения, принятые в небесном сообществе, на земле абсолютно не работают.

И я считаю, что одним из главных выводов из нашего опыта, является то, что пребывание на земле не отдельных ангелов, а их групп, позволяет им установить между собой связи, которые не только облегчают выполнение их заданий, но и открывают широкие перспективы их дальнейшей слаженной работы. В условиях небесного сообщества, с его строгим разделением труда и отсутствием форс-мажоров, приобретение такого опыта невозможно, в то время как он может способствовать сближению сотрудников различных отделов не только на профессиональной, но и на личностной основе.

Мое личное пребывание на земле является ярким примером вышеизложенного. На предложение Анатолия перейти в постоянную видимость я отреагировал поначалу типичным, ожидаемым от рядового ангела-хранителя и даже приветствуемым в их среде отказом — оно вызвало у меня настоящий ужас. Впоследствии, однако, продолжив работать в тесном контакте с ним, я увидел, сколько напряжения, ошибок и бесплодных метаний устраняет возможность простого общения с коллегой. Не говоря уже о взаимопомощи — как в земных условиях, так и в отдельных случаях недопонимания с руководством.

А когда мы столкнулись с необходимостью сотрудничества с представителями других подразделений — вплоть до исконных наших противников — обнаружилось, что совместное пребывание на земле практически сметает чуть ли не все издавна существующие между нами противоречия. Я абсолютно убежден, что видимое, пусть даже и кратковременное нахождение ангела среди людей следует только приветствовать — ничто не может сравниться с ним в укреплении чувства ангельского патриотизма. Возможно, стоит даже рассмотреть вопрос введения такого этапа в обязательный курс стажировки молодых ангелов.

Однако в нашей истории есть еще один момент, говорить о котором — с полной компетентностью — могу здесь только я. Мне лично он представляется ничуть не менее важным, чем возможная перспектива сплочения небесного сообщества, поэтому я хотел бы привлечь к нему как можно более широкое внимание. Речь идет о том, что мы выносим из своего пребывания на земле и как используем приобретенные там знания.

Я прекрасно знаю, что отчет о проделанной на земле работе составляют сами вернувшиеся оттуда ангелы, информация которых затем анализируется, обобщается, и таким образом корректируются по мере надобности рекомендации для последующих заданий — а значит, ответственность за своевременное информирование небесного сообщества о замеченных переменах в человеческой жизни можно вполне возложить на них. Но ведь согласно нашим же правилам еще до составления отчета память такого ангела очищается от всех несущественных, не связанных непосредственно с его миссией, деталей. А при последующей обработке его отчета изложенные в нем факты проходят еще один, как минимум, отбор на предмет их полезности и прямого отношения к нашим интересам. В результате, за пределами последних остается собственный прогресс человечества во всех сферах, не имеющих отношения к его духовному росту — в частности, в компьютерной области и, особенно, в области Интернета.

Я считаю своим долгом привлечь внимание небесной общественности к тому факту, что влияние последнего на рост самосознания людей, повышение степени их информированности, резкий скачок в числе способов их самовыражения на общепланетарном уровне — а значит, мгновенное объединение близких и размежевание далеких по духу обитателей земли — открывает и перед нами практически безграничные возможности в совершенствовании наших методов работы.

Внимательное отслеживание тенденций развития человеческого общества в любой точке земного шара и реакции отдельных его членов на любое событие позволяет намного быстрее определить объекты, требующие воздействия каких бы то ни было наших сил. При этом снимается необходимость в задействовании огромного числа наших сотрудников, кропотливо, год за годом, по крохам собирающих первичную информацию на местах. Более того, кроме традиционного закрепления ангела за тем или иным человеком, у нас появляется шанс воздействия на целые группы людей — все также невидимо, анонимно и не раскрывая своей сущности. Что касается карательных подразделений, то исследование многих форумов, в частности, политически-направленных, с легкостью позволит выявить особо яркие случаи проявления злобы, зависти и ненависти.

Мне кажется, что наша многолетняя, совместная с представителями как отдела по внешней защите, так и подразделения по альтернативному развитию человечества, и, смею утверждать, успешная деятельность по выявлению человеческих пороков позволяет однозначно признать такое направление работы перспективным. Если же ее результатов окажется недостаточно, то я обращаюсь к контрольной комиссии с настоятельной просьбой не подвергать после текущего задания мою память обязательной очистке и позволить мне во время последующих отправок на землю продолжить сбор фактов, свидетельствующих в пользу взятия нами на вооружение передовых человеческих технологий.

Фу, аж вспотел! Честное слово, жалко аналитиков, которые постоянно в таком языке варятся. Но нужно было все же с какой-то официальной части начать — даже если Анатолий наши записки только по рукам пустит, рано или поздно дойдут они до начальства, а тому лучше, чтобы взгляд сначала на привычные фразы упал — может, дочитают.

О том, как Анатолий обо мне узнал, выдернул меня из тихой и спокойной невидимости, помог мне отстоять мою Галю и по самые уши запихнул во всю их с Татьяной ненормальную жизнь, писать не буду. Руководству обо всем этом точно известно, а Стас говорит, что репутация у Анатолия в наших кругах уже давно скандальная. Значит, что бы там ни думала Марина о контрольной комиссии, информация о рассматриваемых ею делах в народ все же просачивается.

Что же касается той цели, с которой сам Анатолий взялся эти мемуары с нас собирать, скажу одно — из всей нашей компании он один как был, так и до самого конца остался истинным, самым настоящим ангелом-хранителем. Я тоже о своей главной функции не забываю, вот только ноутбук, подлец, временами отвлекает. А Анабель, к примеру, одного Франсуа явно мало — она и других людей вокруг себя собрала и настойчиво воспитывает. Как раз ее пример мне и подсказал мысль, что некоторым из нас неплохо было бы поле деятельности расширить. А вот у Кисы наоборот — его прошлый опыт навсегда убедил, что главное — жизнь подопечной сохранить. А кого она в этой жизни ногами пинает, даже если его самого — это дело десятое.

Для Анатолия же Татьяна всегда оставалась номером один. Для него она всегда была уникальным явлением природы, в котором воплотилось все лучшее из столь любимой им человеческой жизни — от абсолютной непредсказуемости до несокрушимой же преданности. Он и работой увлекался, и с другими людьми (не говоря уже про нас, ангелов) то дружил, то воевал, и сыном гордился, как индеец первым пером за ухом — но при малейшей угрозе… не то, что Татьяниной жизни, а даже просто спокойствию ее и благополучию, все эти побочные интересы слетали с него, как активация взломанной операционной системы после установки обновлений.

И поскольку сейчас ему явно несладко, хочу еще раз повторить — для всех, кто это читает, кем бы они его ни воспринимали — что с самого первого момента весь смысл его последнего пребывания на земле заключался в Татьяне. И еще раз в Татьяне. И только потом в том и тех, кто ее окружали. Да и она, сколько бы ни случалось у них размолвок, всегда считала его абсолютно неотъемлемой частью своей жизни. Что, собственно, и подтвердил еще раз конец этой истории.

А подробности, если они понадобятся, Анатолий сам расскажет — в скромном изложении его героических деяний рядом с ним никто еще никогда не стоял.

Мне же разумнее сразу перейти к тому моменту в этой истории, с которого начался — и до сих пор продолжается — весь сыр-бор.

По-настоящему крупные неприятности возникли у нас, когда родились Дара с Игорем. Поскольку Галя эти записки вряд ли когда-то увидит, буду называть Дару тем именем, которое она сама предпочитает. Привилегия называть ее Даринкой осталась только у Гали — и, к счастью, она даже не догадывается, что это и не привилегия вовсе, а, скорее, уступка материнской, а главное, человеческой неспособности признать ее право на самоопределение.

Многие считают их тем самым пресловутым яблоком — то ли яблоком раздора, то ли яблоком искушения, то ли яблоком-отравой. Они и всех окружающих сто раз между собой перессорили, и знакомых ангелов отвратили от тысячелетиями проверенных идеологических устоев, и посвященным людям влили в душу яд сомнения в безошибочности ангельской точки зрения, и чуть ли не открытую войну объявили всему мудрому и толерантному небесному сообществу.

Я же считаю, что это самое сообщество оказалось просто не готово не так к их появлению, которое оно же само, в конце концов, и санкционировало, как к полной независимости их мышления и их стремлению рассматривать себя как некий отдельный класс мыслящих существ. И винить их в этом мы не имеем права. Ведь если кто-то вызвал смерч, потому что ему захотелось изучить его, а смерч двинулся вовсе не в ту сторону, куда планировалось, а взял и снес разбитую на скорую руку базу исследователей, то не с них ли и спрашивать нужно?

Вот также и наши. Я не знаю, кто и когда разрешил рождение ангельских детей, как давно за ними наблюдают и какие выводы делают из этих наблюдений, но, судя по всему, решили они поставить эксперимент в надежде получить младших братьев по разуму, которые, выросши в человеческом обществе, узнают однажды о своих небесных корнях, зайдутся от восторга и примутся изо всех сил помогать нам воздействовать на людей. А если эксперимент окажется неудачным, то его всегда можно закрыть.

С чем как продукты его, так и те, кто произвел их, собственно, на свет и день за днем затем растил их, категорически не согласны.

И опять я возвращаюсь к своей мысли, что мы — в нашем мирном, бесконфликтном, отлажен ном, как часы, небесном обществе — разучились учиться быстро и по ходу событий. Почему наблюдатели работают строго, нарочито автономно? Почему не в контакте хотя бы с ангельским родителем ребенка? Тот ведь ежеминутно рядом с ним находится, а наблюдатель лишь время от времени появляется. Почему, если сразу становится понятно, что ребенок распознает ангелов даже в невидимости, не сообщить ему о его природе пораньше — и предоставить это право его родителю, которому виднее, когда для этого наступает оптимальный момент? Почему нужно и от него скрывать, к каким выводам приходит наблюдающая сторона?

Стоит ли удивляться неприязненному отношению к такому наблюдению? Стоит ли удивляться опасениям, которые оно вызывает? Стоит ли удивляться возникающему в результате желанию объединиться перед лицом смутной, а оттого еще более пугающей угрозы?

Столкнулись с наблюдателями мы с Анатолием одновременно — почти сразу после того, как родилась Дара. Узнал он о них, правда, чуть раньше, но не воспринял их существование всерьез — то ли из нашей неистребимой веры в то, что все помыслы собратьев-ангелов исключительно на благо друг другу направлены, то ли потому, что это его лично не касалось. Ох, и разозлился я тогда — на всех сразу! Но когда Дарин наблюдатель молча выслушал мое заявление, что я беру на себя всю ответственность за нее, и больше не появлялся (в моем присутствии, как я потом понял), я успокоился.

Следующая наша встреча с наблюдателями произошла уже после рождения Игоря, когда он на Новый Год впервые с Дарой познакомился. Было их уже, разумеется, двое, и, чувствуя поддержку друг друга (или не желая уронить друг перед другом лицо), отмалчиваться в ответ на наши расспросы они в тот раз уже не стали, а очень даже поставили нас на место. Всех нас — с равным высокомерием столичных ревизоров к местным прохиндеям, у которых у всех наверняка рыльце в пушку.

Вот на том самом месте, на которое они нас всех поставили, и родилась та самая коалиция, которой нам уже столько времени глаза колют. Так что, дорогие небесные отцы, вините в ее создании истинных творцов — а от меня личное вам спасибо за то, что в тот момент мне темный Макс ближе показался, чем свои вроде, но совсем не светлые, а какие-то мутные наблюдатели!

Мы принялись думать, что делать. Каждый по-своему. И опять хочу подчеркнуть, что Анатолию тогда приходилось намного хуже, чем мне, не говоря уже про просто уязвленных Стаса с Максом. У меня хоть Галя ни о чем даже не догадывалась. Татьяна же при виде проблемы никогда не умела ждать, сложа руки, пока ее кто-то другой решит. На моей памяти, по крайней мере. Говорят, что раньше она скорее созерцателем была, чем активным борцом, но что-то мне в это слабо верится.

И начался у них с Анатолием период противофазы. Он ей — нечего перед наблюдателем прогибаться; она ему — нечего демонстрировать отличие Игоря от других детей. Он ей — будем игнорировать наблюдателя; она ему — я с ним попыталась начистоту поговорить. Он ей — Игорь должен находиться среди тех, кто в курсе дела и защитить его сможет; она ему — отправим его к моим родителям загород, подальше от кучи ангелов, которых он распознает и не скрывает этого. Он ей — если так, то тогда ему и с Дарой нельзя встречаться; она ему — детям нужно общение.

Я не знаю, как он это все выдерживал. Особенно, если учесть, что он мысли Игоря чувствовал и ясно видел, что тому такая изоляция не на пользу идет — даже Галя заметила, что мальчик стал как-то замыкаться в себе и оживал только в непосредственной близости от Дары. Но Татьяна чуть в истерику не впадала при малейшем намеке на обмен мыслями, и Анатолий, скрепя сердце, больше не заговаривал с ней об этом, а просто дал ей возможность самой убедиться в тщетности всех попыток избавить Игоря от врожденного отличия от обычных детей. Вот потому я и говорю, что — не знаю, как раньше — но для Татьяны Анатолий всегда был и мужем, и психологом, и поддержкой, одним словом, настоящим хранителем.

Но с Игорем он в то время разговаривал много — мысленно, потихоньку от Татьяны и достаточно откровенно — и затем их много лет объединяло просто потрясающее взаимопонимание. Как я ему тогда завидовал! А когда выяснилось, что такое свойство даруется исключительно кровным папашам, я вообще чуть не взвыл. Вот где справедливость, спрашивается? Почему к Дариным мыслям только этот темный перевертыш доступ имеет — а не я, который с первого дня ее жизни пылинки с нее сдувает? И если уж ради того, чтобы понять ее получше, я смирился с тем, что он будет время от времени возле нее крутиться, почему наблюдателям, которым, как будто бы, вменено в обязанность составить максимально полную картину в отношении наших детей, плевать с высокой колокольни на наше мнение?

Татьяна тоже довольно скоро поняла, что попытки задобрить наблюдателя ни к чему не ведут. Не говоря уже о том, что отправка Игоря в ссылку ей самой уж точно никакого успокоения не принесла. Она сразу же вернулась на работу, и у нас снова появилась возможность видеться каждый день, но поговорить по душам как-то не получалось. Галя все время, пока Дара в садик не пошла, работала на полставки, и при ней тема наблюдателей — по вполне понятным причинам — была прочно закрыта. В обед я ее домой провожал, а после него Татьяна наглухо закрывалась в своем молчании, не отрывая глаз от компьютера.

От нее исходила волна такого напряжения, что Галя даже сочувственно вздыхала: бедная Татьяна — отдала сына, конечно, и на свежий воздух, и в надежные мамины руки, а теперь вон как переживает разлуку с ним. А мне казалось, что, лишив Игоря возможности проявления его сверхъестественных способностей, она тут же начала воображать себе всевозможные сценарии похищения его коварно поджидающим в засаде наблюдателем.

Убедить ее в абсурдности такого, совершенно недопустимого для любого ангела, развития событий у Анатолия явно не получалось, а мне просто шанса не предоставлялось. Я абсолютно уверен, что говорить со мной на эту тему Татьяна просто не хотела — ведь до тех пор, когда она задавалась целью воплотить в жизнь какую бы то ни было идею, она всегда находила возможность обойти любые препятствия. Ни недостаток времени ее не останавливал, ни избыток работы, ни близость непосвященных ушей.

Подтвердилось мое предположение намного скорее, чем мне бы того хотелось — опять навязав мне роль стрелки весов, которую Татьяна с Анатолием тянули каждый в свою сторону, чтобы придать больший вес чаше своих аргументов.

Возвращаясь однажды в конце обеденного перерыва в офис, я увидел на его крыльце явно поджидающую меня Татьяну. У меня сердце екнуло — то ли что-то случилось, то ли ее напряженные размышления преобразовались в некий план действий, в котором мне отведено почетное место главной ударной силы.

— Ты можешь в Интернете покопаться, — без всякого предисловия начала она, — поискать, нет ли каких-то сообществ необычных детей?

— Зачем? — насторожился я.

— Чтобы узнать, в чем их необычность заключается, — без запинки ответила она.

— А зачем тебе человеческие критерии необычности? — усмехнулся я.

— Чтобы посмотреть, насколько под них наши подпадают, — последовал еще один мгновенный ответ.

Ага, подумал я, похоже, аргументов мы подготовили с запасом на все случаи жизни. Вспомнив о том, что, когда Татьяна начинает действовать, спорить с ней уже бесполезно, я пожал плечами. В конце концов, если появился способ убедить ее в том, что главная опасность заключена отнюдь не в редких способностях наших детей, за мной дело не станет.

Разумеется, я нашел массу информации о всевозможных необычных детях — хотел бы я посмотреть на то, что нельзя найти в Интернете! Оказалось, что их давно уже обнаружили, описали и даже классифицировали, называя их то «детьми будущего», то «посланниками Бога на земле» (я чуть не упал!), то «переходным этапом» к более высокоразвитому поколению людей. Вот и еще один довод небесному руководству в пользу того, с какой легкостью мы могли бы оперировать в поистине безграничном просторе Интернета.

Этих детей, однако, старательно изучали, что понравилось мне меньше. Но насколько я понял, во всех примерах речь шла о совершенно добровольном их в этом участии, а также о выслушивании и записывании их временами просто фантастических рассказов. А к тому времени как Игорь с Дарой связно заговорят, либо они сами поймут, о чем не стоит с миром делиться, либо мы (в смысле, родные папаши, скрипнул я зубами) им объясним без лишних слов. Либо наблюдатели узнают, что явление, которое их направили изучать, даже на земле уже давно перестало быть сенсацией. И в приобретении таких знаний им можно даже поспособствовать.

Поэтому на следующий день я с легким сердцем переслал Татьяне с десяток ссылок, в которых описывались чрезвычайные способности отдельных детей, их повышенная активность и самостоятельность и даже телепатические свойства. Пусть успокаивается, подумал я и отключился — лишь сделав себе мысленную пометку при следующем появлении наблюдателя поставить ему под нос ноутбук с открытыми на экране нужными сайтами. А от Анатолия при первой же встрече потребовать глубокое и искреннее «Спасибо».

Он позвонил мне в тот же день, в обеденный перерыв, когда я, проводив домой Галю, возвращался в офис. Я даже растерялся — дождаться от него благодарности, да еще и так быстро, было просто беспрецедентным событием.

— Ты что делаешь? — прошипела мне в ухо трубка. — Ты что творишь, я тебя спрашиваю? Ты соображаешь, какое количество народа под монастырь подводишь?

— Не понял, — совершенно искренне ответил я.

— А не понял, так чего суешься? — трубка уже скрежетала и клацала, как идущий вразнос механизм. — До сих пор она хоть боялась на это минное поле ступать — ты зачем ей карту его подсунул?

— Какую карту? — На всякий случай я еще раз глянул, кто звонит. — Ты уверен, что номером не ошибся?

— Я ошибся? — заговорил он вдруг спокойно и отчетливо, и у меня мороз пошел по коже. — К твоему сведению, Татьяна намерена связаться со всеми, кого ты ей разыщешь… или уже разыскал? — Я промычал нечто неопределенное, и он глухо застонал. — Причем для ускорения процесса в нем будут задействованы все. Я повторяю, все — Марина своих на телефон посадит, как только Татьяна ей номера даст. А Анабель со своей стороны выяснит, у кого из указанных в твоем списке корни… э… не вниз, а вверх уходят.

— А Анабель здесь причем? — с упавшим сердцем спросил я.

— Ты забыл, с кем дело имеешь? — рыкнул он. — Вернее, с кем я дело имею. Скажи спасибо, что она пока еще не додумалась отправить всех нас наверх с жалобой на несогласованное с хозяевами проникновение в частное помещение и последующий моральный ущерб. В общем, так — звонить кому бы то ни было я ей не дам, под тем предлогом, что не исключено, что изучается все детское окружение. И имей в виду, при малейших расспросах — тебе тоже кажется, что за тобой следят.

— Слушай, ты сейчас накличешь, — нервно поежился я.

— Это ты уже накликал, — ядовито заметил он. — Так что слушай, что тебе говорят. К вам скоро Франсуа приезжает — слава Богу, один! — так чтобы Татьяна в офисе ни на секунду с ним наедине не оставалась. Чует мое сердце, она попытается через него на Анабель выйти.

— Слушай, можно меня в это не впутывать? — поморщился я.

— А вот это нужно было Татьяне говорить, — отрезал он, — вместо того чтобы опять в ответ на ее завиральные идеи козырять.

Пришлось-таки мне напрашиваться с Татьяной и Франсуа на обед в кафе. Да еще и Галю для пущей верности туда с собой тащить. Татьяна, конечно, все поняла и с тех пор нарочито избегала любых внеслужебных разговоров в офисе. А после работы я с облегчением сдавал вахту надсмотрщика Анатолию и считал дни до отъезда Франсуа.

Но, как я уже говорил, если Татьяна ставила перед собой цель, ставить преграды на ее пути к ней было делом абсолютно безнадежным. Понятия не имею, как она изловчилась ввести Франсуа в курс дела и что она ему при этом наговорила, но после выходных мне позвонила Анабель с известием, что приедет в конце недели, и просьбой как-нибудь вырваться на эту встречу. Это как-нибудь мне, между прочим, дорого обошлось — Галя потом полгода всем хвасталась, посмеиваясь, что ее мужа нельзя одного в магазин посылать, поскольку он не успокоится, пока не найдет искомый продукт самого высокого качества. На что ее мать неизменно отвечала, что ложка дорога к обеду. Нарочито не глядя на меня.

Но если серьезно, взгляд Анабель со стороны на тот тупик, в который мы уперлись, лично мне, например, позволил увидеть его совершенно под другим углом. Особенно мне понравилось ее предложение понаблюдать за наблюдателями. В самом деле, сколько можно поддаваться на их провокации и заранее отбиваться от некой смутной, далеко еще не оформившейся угрозы? Намного разумнее спокойно вести обычный образ жизни и потихоньку, без всякого вызова, собирать компромат на самих наблюдателей. А там, глядишь, однажды можно будет вспомнить, что лучший способ защиты — это нападение.

Не мог я также поспорить и с тем, что наилучших результатов в этом мы добьемся, действуя сообща — особенно, после того как Макс заявил, что уже обеспечил Даре, на случай официального разбирательства, квалифицированного защитника. Мало того, что получилось, что он — единственный из всех нас не сидел, сложа руки, так еще и, сколько не скрипи зубами, приходится признать, что в казуистике равных темным точно не найдешь.

На Татьяну же самое большое, по-моему, впечатление произвел довод Анабель, что, если в отношении наших детей будет принято какое-то решение, то первым о нем узнает Стас — как его исполнитель. Мне кажется, что только после этого она окончательно поверила, что ни одно из наших подразделений не стоит приравнивать к мафии и что держать друг друга в курсе и действовать согласованно — намного эффективнее, чем вести личную войну со всем небесным сообществом вместе взятым.

Зная Татьяну, я не уверен, что ей хватило бы этой веры надолго, но зимой заболел Игорь, и она воочию убедилась, что не только мы с Анатолием, но и другие окружающие ее ангелы всегда готовы — по первому зову — прийти ей на помощь. Причем, быстро и результативно — когда спустя два года впервые заболела Дара, вопрос ее подключения к живительному источнику нашей энергии решился менее чем за полчаса. Хватило одного звонка Анатолия — он небрежно заметил, что давно уже отработал эту технологию, и взял всю организацию на себя. Насколько я понял, он связался со Стасом, который мгновенно раздобыл нужный документ, а Киса, воспользовавшись старыми связями, пустил его в ход. Честное слово, человеческого врача мы бы намного дольше ждали, даже «Скорую»!

В общем, на какое-то время после приезда Анабель мы все успокоились. Анатолий мог приглядываться к своему наблюдателю только по выходным, я же занимался этим всякий раз, когда он появлялся — и чуть со смеху не умирал, чувствуя, как он замирает, как мышь в углу, когда я перед ним открытый ноутбук ставил. Стас держал ухо востро у нас наверху — на предмет появления малейших слухов по поводу изменений в политике отношения к ангельским детям. Макс продолжал вслушиваться и всматриваться в мысли Дары — кстати, именно тогда, по-моему, он впервые сообщил мне, что она предпочитает так себя называть.

А вот то, что летом в наших стройных, наконец-то, рядах сопротивления появилось подкрепление, первым заметил не он, а я. Что привело его в крайнее раздражение и, похоже, заронило ему в голову мысль о том, что стороннее, от случая к случаю, созерцание не идет ни в какое сравнение с ежедневным и тесным общением. Именно ту мысль, которая привела впоследствии к поистине радикальному смещению баланса сил в нашей устойчивой, как кукла-неваляшка, как нам казалось, команде. И, в конечном итоге, к той необратимой перемене в судьбе Татьяны и Анатолия.

В июле Татьяна и Анатолий с Игорем к морю уехали, а мы все лето в городе оставались — взяли с Галей отпуск по очереди, чтобы ее мать от Дары отдохнула, а мы — от нее. В августе, когда я с Дарой дома был, мы с ней много гуляли и однажды набрели на кукольное представление в открытом летнем театре. Дара следила за ним, как завороженная — до тех пор, пока актеры не вышли, вместе со своими куклами, на поклон.

— А почему они кукол танцевать заставляют? — спросила она, разочарованно надувшись. — Почему сами не танцуют? Почему они прячутся?

— Если хочешь, — предложил я, мысленно порадовавшись тому, что мне самому уже больше не нужно в невидимости возле нее находиться, — можно посмотреть спектакль, в котором актеры все сами делают.

Она не просто захотела, а немедленно, и мне пришлось срочно разыскать ей какую-то сказку в детском театре — со множеством всевозможных зверюшек. Это представление понравилось ей намного больше, хотя и на этот раз без вопросов не обошлось.

— Это не заяц, — решительным шепотом заявила мне она, как только на сцене показалось первое действующее лицо.

— Ну, конечно, — тихо объяснил ей я. — Это — человек в костюме зайца, которого он играет.

— А почему не настоящий? — допытывалась она.

— Потому что настоящий заяц не умеет говорить, — ответил я, поглядывая на соседей с извиняющимся видом. — И если он не будет говорить, как ты узнаешь, что он думает?

Она удивленно посмотрела на меня, но больше вопросов не задавала, как-то уж слишком пристально присматриваясь и прислушиваясь к событиям, разворачивающимся на сцене. Я с облегчением расслабился в своем кресле, но по дороге домой она снова меня огорошила.

Не успел я и рта раскрыть, чтобы спросить ее, кто из зверюшек понравился ей больше всех, как она повернула ко мне сосредоточенно нахмуренное личико.

— А они знали, что мы на них смотрим? — спросила она.

— Конечно, знали, — слегка сбился я с настроя обсудить всю сказку заново — от начала и до конца.

— А почему тогда они с нами не разговаривали? — Уголки губ у нее обиженно опустились.

— Но ведь они — актеры, — развел руками я. — Им нужно было показать нам эту сказку — так, чтобы она нам понравилась. А если нас все время об этом спрашивать, так когда же показывать?

Она снова задумалась — до самого дома, где она четко отрапортовала Гале, о чем было представление, кто в нем участвовал и почему одни понравились ей больше других. Я только головой крутил — саму историю она запомнила намного лучше, чем я.

Через пару дней я сел немного поработать, пока Дара играла в спальне. Вдруг оттуда послышался ее как-то непривычно меняющийся голос. Она говорила то тише, то громче, то глуше, то звонче, то с ворчливой интонацией, то с заискивающим попискиванием. Вспомнив о наблюдателе, я ринулся в спальню — и замер на ее пороге.

Наблюдатель там был — опять в противоположном углу от меня затаился, гад! — но Дара стояла вполоборота к нему — перед кроватью, на которую она усадила в ряд все свои мягкие игрушки. Одну из них, жирафа, она держала на руках и беседовала — то ли с ним, то ли от его имени со всем остальным зоопарком. Заметив меня краем глаза, она тут же замолчала и повернулась, настороженно глядя на меня снизу вверх.

— Даринка, ты чего? — озадаченно спросил я. На имя Дара у нас в доме Галя наложила решительное табу.

— Я играю, — коротко ответила она.

— Во что? — поинтересовался я.

— Я делаю сказку, — неохотно объяснила она. — Как в театре.

— А! — улыбнулся я, и сделал шаг в комнату. — Тогда тебе зрители нужны.

— Нет! — решительно замотала она головой. — Ты уже опоздал — ты сам говорил, что тех, кто не успел к началу, в театр не пускают.

У меня просто речь отобрало. В последнее время она взяла моду запоминать наши с Галей слова и нам же их и возвращать — в самый неподходящий с нашей точки зрения момент. И, главное, возразить мне было нечего — я действительно сам ей это сказал, когда подгонял ее во время сборов на ту сказку. Вот так и не пустили меня даже на галерку, в то время как этот истукан элитный, для которого закрытых дверей, понимаешь, не существует, из элитного же первого ряда Дарино представление смотрел.

Вскоре я заметил, что наблюдатель стал появляться чаще — чуть ли не каждый день — и его присутствие не ощущалось больше таким холодно-колючим. Представьте себе разницу между прикосновением к сосновой ветке в лесу в суровый мороз и в доме перед Новым Годом, если по ней «по шерсти» провести — это на заметку тем нашим коллегам, которым тоже, возможно, доведется с наблюдателями столкнуться.

А на Дару вдруг накатила безостановочная болтливость. Она уже давно говорила довольно правильным, взрослым языком — ко всяким «ляля», «ава» и «гули-гули» даже Галиной матери не удалось ее приучить — но тогда она вдруг принялась одаривать нас с Галей красочными комплиментами и требовать таких же в свой адрес.

— Даринка, так нехорошо, — не выдержал я однажды, когда мы с ней в парке гуляли. — Себя хвалить — некрасиво.

— Почему? — удивленно спросила она. — Это же правда, что мы — хорошие.

— Правда-то правда, — согласился я, неловко прокашлявшись, — но нужно подождать, пока тебе другие скажут, что ты молодец. А мы с мамой и так знаем, что ты у нас — замечательная девочка.

— А вот они, — быстро покрутив головой, кивнула она с торжествующим видом в сторону мальчика чуть старше ее и его мамы, копающихся в песочнице, — этого не знают. Значит, нужно им это сказать.

Наверно, сработало то, что в тот момент возле нас крутился наблюдатель и расположился он где-то между Дарой и тем мальчиком с мамой, на которых она мне указала. Проследив машинально взглядом за ее кивком и уткнувшись со всего размаху шестым ангельским чувством в черную дыру озадаченности в пространстве, я вдруг понял — просто всей кожей почуял! — что за внезапными переменами в Дарином поведении что-то кроется. Именно кроется — сама она о наблюдателе никогда не заговаривала, а я не мог же, в самом деле, об этом ее расспрашивать, чтобы она потом со всей детской непосредственностью и Галю в эту тайну посвятила!

Пришлось вызывать Макса. Отправив предварительно Галю по магазинам — одежду Даре на осень покупать; при таком подходе свободные, минимум, полдня были нам обеспечены.

Макс подъехал, когда мы с Дарой снова в парк направлялись — на всякий случай. Денег я Гале смог дать немного, и с моей удачей она могла их все прямо в первом магазине и потратить. Тут же позади нас выскочил и наблюдатель — я до сих пор не понимаю, каким образом они всегда заранее узнавали обо всех наших встречах. Неужели все же следили за нами? Это — на заметку нашему руководству, которое совершенно официально уведомило нас с Анатолием о том, что с переходом в постоянную видимость наблюдение с нас снято. Их предписания наблюдателям тоже позволено нарушать?

Заполучив в свое распоряжение не столь регулярного слушателя, Дара тут же и Макса посвятила во всю замечательность окружающей ее жизни. Лучезарно улыбаясь, морща носик и поигрывая ямочками на щеках, театрально поводя ручками, она поведала ему, что у нее самые лучшие на свете мама и папа, что они любят друг друга, а ее еще больше. Макс помрачнел. Она тут же добавила, что дядя Максим и тетя Марина ей тоже очень нравятся — точно так же, как тетя Таня и дядя Толя. И что мы все должны жить рядом и все время ходить друг другу в гости. Тут крякнул я. А дядя Киса, хоть всегда молчит, но очень добрый и хорошо бегает.

Короче, когда мы добрались до детской площадки в парке, наблюдателя сдуло. Я все это время молчал, предоставив Максу возможность ознакомиться, как следует, со всеми мыслями Дары. Судя по выражению его лица, озвучивала она лишь ничтожную их часть.

— Гм, — ошалело помотал он головой, практически рухнув рядом со мной на скамейку, когда Дара побежала к заманчиво безлюдной песочнице.

— Что — гм? — насторожился я.

— Это — не ребенок, — сглотнув, ответил он, — это — бомба замедленного действия. Атомная.

Отвечать на такое его замечание в его же присутствии было для меня, согласитесь, делом довольно скользким. Оставалось только его игнорировать.

— Ты мне одно скажи, — перешел я строго на деловой тон, — это она просто так болтает или целенаправленно на наблюдателя?

— Угу, — промычал он, прикрывая глаза, и подбородок у него дрогнул. — И очень успешно.

— А ну, покажи, — нетерпеливо велел ему я.

Увидев в его сознании взлохмаченную елку, на которой каждая иголка расщепилась в пушистый одуванчик, я расхохотался.

— Что смешного? — коротко спросил Макс, открывая глаза и уставившись на меня тяжелым взглядом.

— Так это же мне этот наблюдатель хвойной и смолистой колючкой представлялся, — давясь словами, объяснил я, — вот она и решила его пригладить.

— Ты бы сначала подумал, — мрачно проворчал он, — а потом ей такие образы подсовывал. Мы же так и не знаем, есть ли у него доступ к ее мыслям. — Покусав в раздражении нижнюю губу, он нехотя спросил: — И что теперь делать? Может, я подброшу ей мысль, что не стоит так активничать?

— Еще чего! — возмутился я. — Ставить ей в вину нечего — она просто разговаривает и даже к наблюдателю прямо не обращается. И, похоже, она — без какого бы то ни было нашего наущения и участия — нащупала-таки у него искомое слабое место. С какой стати ее теперь останавливать? — С меня вдруг слетела вся залихватская веселость. — Процесс, правда, тебе отслеживать придется, — буркнул я в завершение.

Просветлев лицом, Макс согласно кивнул. Опустив глаза и чуть поджав губы, чтобы они в снисходительную усмешку не растянулись. Гад.

Я же в тот же вечер позвонил Анатолию.

— Да-а, — тоскливо протянул он, выслушав рассказ о моем открытии. — Игорю бы такую идею подсказать. Хоть намекнуть. Но Татьяна, если узнает, со свету меня сживет. Ладно, — добавил он, помолчав, — я что-нибудь придумаю.

Ничего придумывать ему не пришлось — его Дара опередила. Каким-то образом она узнала, что о наблюдателе нельзя говорить — возможно, заметила, как я напрягаюсь при его появлении, но Гале стараюсь виду не подавать — но Игорю, единственному, она о нем рассказала. Хотя рассказала — пожалуй, слишком громкое слово; увидев однажды в сознании Анатолия и Макса, как переплетаются мысли Игоря и Дары, я сразу заподозрил, что им и слов-то никаких не нужно, чтобы ими обмениваться.

Так что они давно уже, наверно, знали, что у каждого есть невидимый спутник — чем-то похожий на часть их окружения, но не совсем. Возможно, они даже размышляли сообща, кто это такие и какое место они занимают в той картине мира, которую они себе уже выстроили. И, найдя способ вызвать у странного существа ответную реакцию, Дара тут же поделилась им с Игорем.

И вот тогда впервые и проявилось радикальное отличие между ними, которое позволило им впоследствии практически идеально дополнять друг друга и выступать единым фронтом против любого препятствия. Дара стала у них двоих блестящим тактиком, Игорь — стратегом; для нее естественной была немедленная реакция методом проб и ошибок, для него — глубокие размышления с тщательным анализом произошедшего и просчетом всевозможных вариантов на несколько шагов вперед.

И когда Игорь переходил все же к действиям, он — опять-таки в отличие от Дары — не признавал никаких обходных маневров и шел к своей цели прямо и решительно. В случае с наблюдателем это выразилось в том, что Игорь заговорил не только с ним, но и о нем. И Татьяна тут же взвилась под облака. У нее появилась навязчивая идея, что разговоры о Буках, как метко обозвали наблюдателей Дара с Игорем, проистекают из недостатка общения со сверстниками, и она принялась считать дни до того момента, как они пойдут в садик. Запретив нам с Анатолием каким бы то ни было образом поддерживать детские фантазии.

Опять пришлось нам с ним подпольные переговоры вести. Когда в ближайшую субботу он мне позвонил, я, вспомнив его многозначительный взгляд в конце рабочего дня накануне, даже не удивился. Слава Богу, мы в тот момент на улице гуляли — мне хоть было, куда отойти.

— С Дариной говорил? — спросил он, как обычно в последнее время, без всякой преамбулы.

— Нет еще, — досадливо поморщился я. — Честно говоря, даже не знаю, как к этому подступиться — чтобы она не решила, что я ей добро на открытые дебаты по наблюдателям даю. Особенно, с Галей. — Я поежился и раздраженно цокнул языком. — Умеет же Татьяна руки выкручивать…

— А ты ее поменьше слушай, — решительно оборвал он меня, как-то странно сопя. — Скажешь ей в понедельник, что Дарина пообещала тебе не приставать к Игорю с этим Букой — и все дела.

— Хорошенькое дело! — возмутился я. — А на ближайшей нашей встрече выяснится, что или я Татьяну обманул, или Дара — меня?

— Молодец! — выдохнул он с натужным кряхтением. — Уже потихоньку начинаешь правильно акценты ставить. С Татьяной главное — не кто кого обманул, а чтобы это не выяснилось, потому что у нее всегда так: если не по ее вышло — значит, ее обманули. Нам на детей нужно повлиять, чтобы они лишнего не болтали? Вот через них на них и будем воздействовать, а она пусть себе… — В трубке вдруг послышался какой-то глухой удар и сразу же вслед за ним стон Анатолия.

— Слушай, ты вообще где? — заволновался я. — И голос у тебя какой-то странный…

— Да я под машиной лежу! — рявкнул он, отдуваясь. — Это же единственное место, куда Татьяна за мной не потащится, чтобы очередной шуруп мне в голову ввинчивать! — Он вдруг замялся. — Ты, случайно, не знаешь, что тут можно подкрутить?

— Где? — оторопел я.

— В машине! — прорычал он.

— А ты ключ с собой взял? — решил, на всякий случай, уточнить я.

— Ну да… — как-то неуверенно ответил он. — Мне Сергей Иванович почему-то три дал.

— Тогда, что перед собой видишь, то и крути. Только в нужную сторону! — спохватился я, и быстро добавил: — А еще лучше — повози ключом по днищу, чтобы подходящие звуки издавать, но больше ничего не трогай. А то еще машина на ходу развалится.

— Очень смешно, — проворчал он. — Пусть лучше машина разваливается, чем моя голова.

— А, так вот для чего тебе еще два ключа дали! — окончательно развеселился я.

— Все? — коротко поинтересовался он. — Хотя, вообще ты прав: один ключ — Татьяна, другой — Игорь, и оба в разные стороны мозги мне закручивают.

— А что Игорь? — тут же насторожился я.

— Тоша, у него в голове сейчас черт знает, что творится, — заговорил вдруг он с настоящей тревогой в голосе. — Он понять не может, что от него все хотят. С одной стороны, Дарина подтвердила ему, что у нее тоже есть наблюдатель. С другой, Татьяна запрещает ему даже думать о нем — не то, чтобы говорить. С третьей, я ему внушаю, что наблюдатель существует, как статуэтки котов у Татьяниных родителей в доме — так же, как на них, на него внимания обращать не стоит. С четвертой, Дарина хвастается, что своего наблюдателя уже чуть ли не за ухом чешет. С пятой, наш, сволочь, все той же скифской каменной бабой у него над душой висит…

— А у него не получается? — сочувственно перебил его я.

— Нет, — вздохнул он. — И у него сомнения уже закопошились, что, наверно, это с ним что-то неправильно. Особенно, когда ему запрещают то, что у Дарины само собой выходит. Я тоже полностью поддержать его даже мысленно не решаюсь — если наблюдатель открытой агрессией на его попытку установить контакт ответит…

Я не нашелся, что ему на это сказать. У меня лишь мысль мелькнула, что в садике наблюдатели, скорее всего, почаще появляться будут — по крайней мере, поначалу — и наверняка вдвоем. Может, не устоит чурбан этот упертый перед Дариным искусством убеждения и примером уже давшего трещину коллеги?

Почему Игорю не удалось привлечь к себе своего наблюдателя, я до сих пор не знаю. А хотелось бы выяснить. Даже больше скажу: хотелось бы разобраться в этом моменте на самом высоком уровне. К детям направляют наблюдателей, даже не потрудившись замаскировать от тех их присутствие. Которое дети чувствуют как нечто, сходное с ощущением от одного из своих родителей — но, одновременно, вопиюще отличное от него. Открывать им глаза на природу этого присутствия нам запрещено — до благоприятного, с точки зрения нашего руководства, момента, который наступает, когда они давно уже начали размышлять обо всем, что их окружает, и составлять о нем свое мнение. И кто-то попытается мне доказывать, что это мрачное облако необъяснимого, годами висящее над ними, как проклятие, не окажет никакого влияния на их характер?

В садике отличия в поведении Дары и Игоря проявились еще отчетливее. И хочешь — обижайся на меня, Татьяна, хочешь — нет, во многом это было твоих рук дело. Можно, конечно, предположить, что задумчивость Игоря и его погруженность в себя от тебя ему достались — отстраненность и самосозерцание к достоинствам Анатолия уж точно не отнесешь. Но тогда придется признать, что свою неотразимость Дара от Макса взяла — чтобы Галю оценить, ее узнать нужно, как следует. А вот с этим — хоть распылите меня! — я никогда не соглашусь!

Не мог Игорь не почувствовать, что вы с Анатолием все время на ножах — причем, явно из-за него. Не мог он не затаиться, когда ты резко и решительно отстранила его и от себя, и от смягчающего воздействия Анатолия, и от всех нас, не избавив его одновременно от самого странного из них. Не мог он не заметить, что Дара растет в свободе и одобрении, в то время как каждое его умозаключение встречает откровенное неприятие. И самое главное — не мог он не начать воспринимать себя как некое, отличное от всех нас, существо: не вписывающееся в круг людей и не допускаемое в среду ангелов.

Так что, хотя многие считают Дару автором последующего скандала, но я еще раз повторяю: иного стратега, кроме Игоря, у них не было. А с Дарой они всегда были на одной волне, и если бы некоторые не поспособствовали направлению и ее мыслей в ту же сторону, не стала бы она разгонять эту волну до девятого вала, чтобы обрушить его на их общих преследователей. И, между прочим, утес, о который этот девятый вал разбился, тоже не она у него на пути поставила. Это — тоже на заметку нашему руководству.

В садик Игорь с Дарой пошли к Свете, поэтому у нас была возможность подробно расспрашивать ее о том, как они ведут себя в новых условиях жизни. Я имею в виду, у нас с Галей и у Анатолия с Татьяной, потому что в то, по крайней мере, первое время общались мы теснее обычного. Вечером Анатолий подбрасывал нас с Галей и Дарой домой, и по дороге дети с удовольствием делились с нами новостями дня. В смысле, Дара делилась — Игорь никогда не был против, чтобы она в центре внимания оказывалась, и лишь изредка вставлял слово-другое в ее непрерывный монолог.

И очень скоро нам стало понятно, что сверстников притягивает к ней с ничуть не меньшей центростремительной силой, чем взрослых, в то время как Игорь вращается вокруг нее, словно спутник на постоянной орбите, и отнюдь не приветствует какое бы то ни было вторжение в их прочный тандем. Дара, впрочем, тоже явно предпочитала его общество — а, судя по рассказам Светы о ее сольных выступлениях где-то в стороне от других детей, не так даже его, как хранителей — но умудрялась держать остальных на расстоянии, ничуть не теряя их симпатий.

Татьяна опять надулась. Со стороны, пожалуй, это выглядело так, как будто она на Дару злится — словно та затмевает собой Игоря, лишая его привлекательности в глазах других, и одновременно ослепляет его, чтобы у него и мысли не возникло с кем-то еще подружиться. Галя даже обижаться на Татьяну начала. Не мог же я объяснить ей, что та просто нервничает от того, что не затушевались в среде одногодков их отличия от них, а стали еще больше в глаза бросаться.

И если живая, как ртуть, Дара всегда блестяще вела тактические маневры, чтобы обернуть любое недоразумение себе на пользу, то переход к действиям обычно немногословного и сдержанного Игоря заканчивался, как правило, существенной брешью в столь старательно выстроенных эшелонах нашей обороны.

Когда Игорь вывел на чистую воду того запуганного родителями мальчишку, я даже внимания не обратил. Но поздно вечером — мои уже спали, а я решил еще часик поработать спокойно — мне позвонил Анатолий.

— Я ставлю тебя в известность, — начал он, и у меня как-то нехорошо заныло под ложечкой, — что буду сейчас проситься на прием к своему руководителю.

— Зачем? — осторожно спросил я.

— Чтобы мне дали разрешение рассказать Игорю… в общем, все, — закончил он после секундной паузы все тем же решительным тоном.

— Ты что, совсем сдурел? — еле выдавил из себя я.

— Тоша, он чувствует, когда кто-то врет. — Мне показалось, что он начал на мне речь для руководителя отрабатывать. — Не просто чувствует, а знает. Он нам сегодня так прямо и сказал, и в мыслях у него — абсолютная, стопроцентная уверенность, что тот пацан сам потихоньку от всех свои колготки от родителей спрятал. Я только молюсь, чтобы у него это свойство или недавно появилось, или он им только-только пользоваться научился. Ты понимаешь, что будет, когда он нас в следующий раз о наблюдателе спросит?

Я поежился. Потом поежился еще раз, представив себе, как Игорь рассказывает Даре о своем открытии в отношении Буки, а та тут же переводит его в практическое русло.

— Ты прямо сейчас с ним говорить будешь? — спросил я.

— Да, а что? — насторожился он.

— Давай, я тоже, — предложил я. — Во-первых, поддержка тебе явно не помешает, а во-вторых — если уж открывать глаза, так всем.

— Во-первых, спасибо, — саркастически фыркнул он, — а во-вторых — ты только что снял тяжкое бремя с моей души. Откуда у меня к тебе второе дело. На прием нам лучше проситься по очереди — с тем, чтобы, если меня все же выдернут на разбирательство, ты смог за Татьяной присмотреть.

— Ты знаешь, — быстро проговорил я, — тогда я точно лучше с тобой пойду. Вдвоем, согласись, мы и разбирательство существенно сократить сможем.

— Хорошо, — неожиданно легко уступил он, — но только я не гарантирую, что в наше, даже короткое, отсутствие Татьяна не откроет глаза в первую очередь Гале.

Я притих — перед лицом перспективы объяснений с Галей на предмет многолетнего вранья. Если выбирать между ними и поддержкой морального духа Татьяны на самой границе с боевым, то последнее перестает казаться абсолютно невыполнимой задачей.

Следующий день убедил меня, что о выполнимости задачи можно говорить только в том случае, если она дается в руки. Татьяна приехала в офис чуть позже нас с Галей — у меня все внутри похолодело — и просидела весь день с каменным лицом, не отрывая глаз от экрана своего компьютера. Я уже и взглядом ей сигналил, и мимо ее стола раза три прохаживался, даже предложил им обеим в кафе на обед пойти — обе глянули на меня, словно я их на выставку электронных новинок позвал! После того как Дара пошла в садик, Галя вернулась на полную ставку, но традиция обедать в кафе у нас как-то не возродилась. И после обеда я не мог при Гале ничего у Татьяны напрямик спросить! Пришлось послать электронное письмо с коротким и осторожным вопросом: «У вас ничего не случилось?». Ответ пришел так быстро, что я до сих пор уверен, что она свое «Ничего» даже не набирала — скопировала из моего вопроса и в свой ответ вставила. Со злостью. И понимай, как знаешь!

Поэтому, когда после работы выяснилось, что Анатолий ждет нас, как обычно, возле офиса, я еще никогда в жизни не был так рад его видеть. Никогда. Даже когда он в день своей свадьбы к Татьяниному дому, наконец, явился — с опозданием в десять минут, за которые я уже сто вариантов ее реакции на отсутствие жениха успел себе вообразить.

В машине я глянул на него, вопросительно вскинув брови. Он едва заметно качнул головой, чуть скосив глаза в сторону заднего сиденья, и сжал пальцы руки — на уровне живота, чтобы сзади не видно было — так, словно телефонную трубку в ней держал. Галя с Дарой в тот вечер, как назло, никак спать не укладывались!

— Ну что? — выдохнул я, когда он, наконец, позвонил.

— Ничего, — мрачно буркнул он их семейную фразу того дня. — Разрешение не дали.

— Почему? — разочарованно протянул я.

— Наблюдатель возражает, — с расстановкой и жаркой ненавистью ответил он.

— А он здесь причем? — от неожиданности растерялся я.

— А у него в отношении детей особо веское слово, — процедил он сквозь зубы. — Поскольку он изучает степень их совместимости с человеческим обществом и вероятность их безболезненного сосуществования с обычными людьми. И не может допустить, чтобы введение изучаемого объекта в курс его природы повлияло на чистоту эксперимента. — Он судорожно выдохнул.

— Говорил же я тебе, — крякнул я в досаде, — что мне нужно было с такой просьбой обращаться! Наш, вроде, не такой твердолобый.

— И дальше что? — набросился он на меня. — Ну, получил бы ты разрешение, рассказал обо всем Даре — что потом? Слово с нее брать, что она Игорю ничего не скажет? Так она или не удержится, или отдалится от него от греха…

— Татьяна, по-моему, только рада была бы, — вырвалось у меня.

— А ты не болтай, чего не знаешь! — отрезал он. — Она за них обоих волнуется, в равной степени, и на все согласна, лишь бы их необычные способности от наблюдателей скрыть. Если уж она решилась Игоря от себя и меня оторвать, чтобы мы так или иначе не способствовали их проявлению…

— Что-то пока это не очень помогло, — буркнул я.

— Не важно! — отмахнулся он от моих слов. — Я вот к чему: если он обо всем от Дары узнает — хоть с разрешения, хоть без — как он поступит? Он же всегда только напрямик действует — вот прямо в лоб он нас и спросит, правду ли ему Дара поведала. А нам и дальше отнекиваться придется — и что из этого выйдет, с его-то чутьем на ложь? Вывод сам собой напрашивается — ближайшие люди как врали ему, так и дальше врут.

— И что делать? — тихо спросил я.

— А нечего делать! — Он тяжело вздохнул. — Буду вести себя так, как и положено хранителю — крутиться, изворачиваться, любой ценой обходить скользкие моменты. И внушать, конечно. Я Татьяне уже прямо сказал, что без разъяснительной работы мы его доверие очень скоро и навсегда потеряем. И ему уже образ придумал: знаешь, летом залетит жук в комнату и жужжит под потолком — он тебя не укусит, ты его не достанешь, только спать не дает, если на него внимание обращать. Он меня, правда, тут же спросил, почему к нему жук прилетает, а к Даре — пушистая бабочка.

— Слушай, а может, что-то в этом есть? — подумал я вслух. — Игорь ведь — мыслитель, вот ему задачка посложнее и досталась. Это Дара ни над чем голову не сушит — ее и озадачивать незачем, все равно она эти сложности в упор не видит.

— Да пошел ты со своими теориями! — устало ответил он. — Мне плевать, почему нам такой сволочной наблюдатель достался — Татьяна вон тоже вбила себе в голову, что это из-за того, что она заранее узнавать о них стала. Мне главное — как научить Игоря от жука этого навозного отключаться.

— Так я же к этому и веду! — оживился я. — Я вас с Татьяной уже совсем не понимаю! Ведь вы же сами одному только мне сто раз талдычили о выручке и взаимопомощи! С какой стати вы решили, что это — лично ваш поединок? Они с Дарой уже не маленькие — уж они-то точно! — и Дара ему не хуже вас помочь может, если не лучше. Они и понимают друг друга с полслова и слышат лучше, чем всех нас вместе взятых. Она хотя бы отвлечь его может от этого чурбана непробиваемого, а то и вовсе плюнуть на него! Поговори ты с Татьяной, в конце концов, чтобы она перестала в их дружбе сплошные угрозы видеть!

Не знаю, как ему удалось уговорить Татьяну, но о плодах детского воображения мы от нее больше ни слова не слышали. И опять-таки не знаю, что им с Анатолием рассказывал Игорь, но по Дариным словам о жизни в садике выходило, что им очень повезло оказаться рядом друг с другом. Они дружили не просто, как дети, знакомые с самого рождения и имеющие в результате много общего. То, что объединяло их, свалилось им на голову прямо при их появлении на свет и сразу же отделило их от окружающих — это на заметку руководству.

Но они не видели друг в друге собратьев по кораблекрушению, выброшенных на берег в объятья недружелюбных аборигенов, перед лицом которым приходится объединяться, чтобы не съели. Они прекрасно дополняли друг друга — образовав великолепную команду, в которой компромиссы достигались легко, без ущемления интересов какой бы то ни было стороны, и также легко, без раздумий, оказывалась поддержка. Как по мне, это их единение показало окружающим пример, достойный подражания — это тоже на заметку руководству.

И хотя некоторые считают, что на компромиссы в их команде шел только Игорь, а Дара вертела им, как хотела, но напомню, что перед новогодним утренником Дара, ни на секунду не задумавшись, отказалась от ведущей роли, когда Игоря лишили такой же. И вместе — никто из нас им не помогал! — они сделали номер, который затмил все остальное выступление.

И когда весной она заболела, разлука с Игорем далась ей ничуть не легче, чем ему с ней. Поправилась-то она быстро благодаря источнику нашей энергии, но Галя настояла на том, чтобы выдержать ее дома положенный после сильной простуды срок, и я только зубами скрипел, видя, с каким лицом Дара бросается вечером к компьютеру, чтобы увидеть Игоря хоть в Скайпе.

И после болезни, узнав, что какие-то мальчишки клевали оставшегося в ее отсутствие в одиночестве Игоря, она мгновенно и навсегда исключила их из круга своего общения. И не побоялась она это сделать по той простой причине, что прекрасно знала, что при малейшем поползновении в ее сторону Игорь защитит ее точно так же, как это сделала она.

И это вовсе не мое предвзятое отношение именно к Даре. Света, на глазах у которой они находились в то время практически каждый день, тоже заметила, что они словно единое целое составляют. Она, правда, глянула на их потребность друг в друге с типично женской точки зрения и пошутила однажды, что им определенно суждено в будущем пожениться. Татьяна чуть в обморок не упала, но, вроде, обошлось без рецидива ее неприязни к Даре. По крайней мере, никаких высказываний о том, что Игорю с Дарой нужно немедленно расширять круг общения, от нее не последовало.

Хотя нужно признаться, что к концу весны меня совершенно перестало интересовать, кто, как и на какие темы высказывается. В мае мы с Галей уже точно знали, что она снова беременна.

Сказать, что я был в шоке — это ничего не сказать. Я не знал, как Дара воспримет появление брата или сестры, и боялся, что это появление оттолкнет ее от меня — понятно, в чью сторону. Я не знал, появится ли у нас второй наблюдатель или первого двойными обязанностями нагрузят, и боялся, что в случае подхода подкрепления он снова ожесточится. Я не знал, как отнесутся у нас к рождению второго ангельского ребенка у ничего не подозревающей Гали, и боялся, что меня на одну доску с Максом поставят — все, и в первую очередь Анатолий.

Я не знал, каким образом мне удастся нас всех прокормить, когда Галя в декрет уйдет.

И больше всего я боялся, что — в свете уже возникшего напряжения вокруг Дары и Игоря — моему ребенку просто не дадут появиться на свет.

Но не мог же я об этом Гале сказать!

Я решил не обнародовать пока радостное известие — чем позже о нем кто бы то ни было узнает, тем позже информация к нашим просочится. А значит, тем позже они начнут ее обдумывать, а потом обсуждать, а потом наблюдателям передавать — знаю я нашу бюрократию. А там мы уже родимся. А после этого уже будем разбираться, сколько у нас наблюдателей, что они из себя представляют и что с ними делать. И мне время не помешает, чтобы утвердиться в мысли, что в моих отношениях с Галей нет и намека на низкий и сознательный обман людей темными. Перед неминуемым объяснением с сочувствующими Татьяной и Анатолием.

Убедить Галю помолчать пока о предстоящем пополнении в нашей семье мне удалось довольно легко — к соображениям суеверия в отношении столь важного события она отнеслась с полным понимаем и даже одобрением. Даже у ее матери мои ставки повысились — губы она по привычке, конечно, поджала, но проворчала, что вот хоть со своим, мол, ребенком взялся наконец-то за ум и вспомнил о вековой народной мудрости.

Даре мы тоже не стали пока ничего рассказывать — очень вовремя я вспомнил слова Анатолия о том, что от Игоря она вряд ли что-либо в секрете удержит. А там и лето подошло, и мы все снова по отпускам расползлись. В тот год первой моя очередь была, и в июле я начал потихоньку готовить Дару к тому, что скоро у нее брат или сестра появится. Она приняла эту новость с восторгом и начала все время крутиться возле Гали, то и дело прикладывая ухо к ее животу — и я хоть в отношении первой части своих страхов успокоился.

Летом меня не раз подмывало порасспрашивать Анатолия о том, как он с Игорем еще до рождения контакт установил — но, несмотря на то, что он столько раз верещал, что его святая обязанность лежит в передаче мне его обширного опыта, меня мучили тяжкие подозрения, что в данном конкретном случае он только этим не ограничится. Нет уж, беседу с наставником лучше отложить на как можно более поздний срок — на его крик все небесное сообщество, небось, сбежится — разбираться, что могло довести ангела до такого крайнего исступления. И Макса по тем же соображениям нужно как можно дольше к Даре не подпускать.

Но недаром все же я терпеливо выслушивал его хвастливые россказни в то время, когда они с Татьяной Игоря ждали — многое в памяти всплыло, когда нужда пришла. Черт его знает, может, и вправду этот его закон надобности работает. В первую очередь я вспомнил, конечно, что он как будто через наших к Игорю подключился — о чем в моем случае даже речи быть не могло, чтобы не привлекать заранее никому не нужное внимание. С другой стороны, его, вроде, к Татьяне подключили, а он уж сам потом Игоря в ней нащупал. Значит, и я смогу — у меня, похоже, этот радар почувствительнее будет, если я даже Дару с первых дней с ползвука понимал.

Не вышло. Настроившись однажды вечером, как следует, на Галю, я уловил в ней некое присутствие постороннего сознания, но очень смутно, как будто в густом лесу в сумерках — именно уловил и тут же потерял. Представив себе конкретно эту часть своего отчета уже и так пыхтящему от возмущения старшему наставнику и его разочарованно-презрительный взгляд, я сцепил зубы и продолжил ежевечернюю охоту на неуловимую тень — с неизменно переменным успехом.

Скоро ко мне присоединилась и Дара, и, судя по ее недоуменному лицу, она тоже ощущала нечто, что ускользало от нее с не меньшим упорством, чем от меня. А мириться с неудачей она и вовсе не привыкла, и наши совместные попытки познакомиться с будущим родственником не оттолкнули нас друг от друга, как я боялся, а только еще больше сблизили. По вечерам мы часами просиживали возле Гали, у которой слезы на глаза наворачивались. От счастья, как она говорила, а мне казалось, что она — вольно или невольно — сравнивает свою первую беременность со второй.

Мне это сравнение тоже частенько в голову приходило, и хотите, распыляйте меня, хотите, на исправительные работы отправляйте — но только после этой жизни! — я все больше утверждался в мысли, что сейчас все намного правильнее пошло. Несмотря на все угрозы, нависшие у нас над головой, несмотря на то, что Галя все также оставалась в полном неведении в отношении природы своих детей, этого ребенка никто не планировал, как некоторые, в качестве некоего орудия для достижения своих целей. Но он возник — и я ни секунды не сомневаюсь, что у небесных отцов были все возможности предотвратить его появление, если уж оно у них такое неприятие вызывает. Так, может, не будем видеть врагов в тех, кто существует при нашем, если уж не прямом участии, то точно при молчаливом согласии? Это опять-таки на заметку руководству.

А если вернуться к нашей истории, то, как мне казалось, подготовиться к своей надвигающейся семимильными шагами первой после лета встрече с Анатолием и Татьяной я успел. Татьяна вернулась на работу вместе с Галей в понедельник 2 сентября — в тот самый день, когда Игорь с Дарой снова пошли в садик. Гале уже сложновато передвигаться было, и Дару я отвез сам — и пораньше, чтобы не столкнуться раньше совершенно неизбежного момента с дорогими друзьями. Таким образом, когда Татьяна появилась в офисе, мы с Галей были уже на месте.

Ей хватило пары минут, чтобы обнаружить перемены в Гале, и, к счастью, на меня в тот день столько работы навалилось, что некогда было и голову поднять, так что ее сверлящий взгляд я ощущал только спиной. Судя по их возбужденному шушуканью, у нее хватило сообразительности с Галей выдержать радостно-оживленный тон, а все моральные — пока, слава Богу — затрещины достались мне, против чего я совершенно не возражал. Поскольку это дало мне возможность не вступать до самой крайней поры и самого позднего времени в их обмен новостями.

Я бы в тот день с удовольствием сверхурочно поработал, чтобы они сами за Дарой съездили, но у меня крепло ощущение, что Татьяна с готовностью разделит мой трудовой энтузиазм. Остаться наедине в ней в пустом офисе… Нет уж, лучше наедине с ней и Анатолием в их машине — машину он ей разнести точно не даст.

В последней мысли я усомнился, как только мы вышли на крыльцо офиса, и при виде Гали у поджидающего нас Анатолия начало быстро вытягиваться лицо и одновременно округляться глаза, придав ему вид то ли боевой стрекозы, то ли сметающей все на своем пути саранчи. Я крепко взял Галю под руку, чтобы на ступеньках не споткнулась, и так и подвел ее к машине.

— У этих конспираторов к Новому Году малыш будет, — выставив в жизнерадостной улыбке хорошо отточенные в последнее время зубы, сообщила Татьяна Анатолию.

Слава Богу, он Галю первой поздравил — в его словах сосредоточилось все тепло уходящего лета. Во взгляде, обращенном на меня, осталась одна только грядущая зимняя стужа. И мы поехали за Дарой и Игорем. И я впервые в жизни наслаждался Галиной несравненной способностью посвящать всех вокруг во все детали чисто женских тем.

Когда мы забрали детей и подъехали к нашему дому, я начал потихоньку продвигаться вслед за Галей к выходу.

— Галя, ты не против, если я Тошу у тебя на часик-другой похищу? — развернулся Анатолий лицом к заднему сиденью. — У меня к нему пару дел возникло, не хотелось бы в дальний ящик откладывать.

К сожалению, Галя оказалась совсем не против — а могла бы и поинтересоваться, почему это при Татьяне можно эту пару дел обсуждать, а при ней нельзя. Спокойно, подумал я, пока с нами в машине Игорь остается, а потом, по крайней мере, Татьяна вместе с ним из нее выйдет.

Точно, вышла. Нагнувшись напоследок к открытому окну водительской дверцы.

— Если завтра я не увижу на нем никаких следов этого разговора, — проворковала она Анатолию, — пеняйте на себя оба.

После чего она выпрямилась и неторопливо отправилась вслед за Игорем к подъезду, а мы с Анатолием в полном молчании проводили ее взглядом, чтобы удостовериться, что она туда все-таки вошла.

— Тоша, скажи мне, пожалуйста, — ласково заговорил Анатолий, не поворачиваясь, а глядя на меня в зеркало заднего обзора, — когда ты успел с руководством договориться, чтобы нас всех в покое оставили, и почему я об этом ничего не знаю?

— Ни с кем я ни о чем не договаривался, — буркнул я, максимально отодвигаясь к противоположной от него пассажирской дверце.

— Ага, — понимающе кивнул он. — Тогда, наверно, Дарина вашего наблюдателя окончательно в друзья дома обратила, и он к вам на выходные на чай является?

— Пока еще нет, — запальчиво возразил я, — но он нам, между прочим, уже почти совсем не мешает!

— Значит, тебе просто скучно стало? — сделал он следующее предположение.

— Мне скучно стало?! — чуть не задохнулся я.

— Ну конечно! — широко повел рукой он. — Зачем нам всего двое детей с совершенно непонятным будущим? Зачем нам всего два надсмотрщика, готовых в любую минуту лишить их даже этого смутного будущего? Тем более что один из них из сторожевого пса вдруг в болонку превратился. Расширим границы проблемы, усложним ее новыми составляющими, причем для всех участников и без их ведома — так, что ли?

— А ты на меня не ори! — огрызнулся я. — Ничего такого я не думал, у меня это случайно получилось — так же, как Игорь у тебя, между прочим!

— Я тогда еще ничего не знал! — процедил он, наконец, сквозь зубы. — Кроме факта существования наблюдателей и их изучения детей. Да и те мне Татьяна в таком виде преподнесла, как будто этих детей, как медаль, самым героическим ангелам выдают.

— А теперь, значит, поступила команда ее слушать? — съехидничал я.

Он наконец-то повернулся ко мне — я нащупал под локтем ручку дверцы.

— Если осложнения и возникли, — быстро продолжил я, — то только у меня. И заранее трястись перед ними я не собираюсь. А вам с Татьяной вовсе не обязательно… новыми составляющими проблемы жизнь себе обременять.

— А об Игоре ты подумал? — прищурился он, раздувая ноздри.

Мне вдруг стало не страшно, а противно с ним в одной машине сидеть. Когда Игорю было трудно, мы с Дарой сами, без их просьб, со своей помощью набивались, а когда наши трудности удвоились, единственное, что его заботит — как это все отразится на Игоре.

— Я скажу Даре, — брезгливо бросил я напоследок, берясь за ручку дверцы, — чтобы она оставила Игоря в покое. У нее скоро появится, к кому приставать. И кого защищать. Тем более что, несмотря на то, что она знает о наблюдателях, она, в отличие от вас, не боится плевать на них с высокой колокольни.

Я вышел из машины, от всей души грохнул дверцей и пошел к метро. Через какую-то минуту он поравнялся со мной. В машине, разумеется.

— Садись, — бросил он, нагнувшись к передней пассажирской дверце и приоткрыв ее.

— Сам доберусь, — отрезал я.

— Не выделывайся! — рявкнул он, открывая дверцу машины пошире. — Нужно же решить, что делать. Кто хоть у тебя будет?

— К Игорю это непосредственного отношения не имеет, — огрызнулся я, чтобы не признаваться, что понятия не имею, и свернул в сторону от проезжей части — на дорожку, ведущую к метро через дворы.

Начиная со следующего дня Татьяна общалась исключительно с Галей, не видя меня в упор. Полностью разругаться нам, конечно, не удалось — в конце концов, в одном офисе мы целыми днями просиживали, и после работы в садик, где Галя нас обычно в машине ждала, и домой из него они нас все также подвозили. Вернее, не нас, а беременную Галю, которой, между прочим, тоже пришлось бы как-то причину нашей размолвки объяснять. Но разозлилась на меня Татьяна всерьез.

Сначала я думал, что она осталась недовольна переговорами Анатолия со мной, а главное — отсутствием его видимых на мне последствий. Но это она была вполне в состоянии поправить — прежде ее ничего не останавливало, когда внушение Анатолия казалось ей недостаточным. Затем мне показалось, что она обиделась на мое предложение отстранить Дару с ее новыми опасностями от Игоря — но тоже вряд ли: судя по ее прежним настроениям, такой поворот событий должен был ее только порадовать.

Но однажды вечером Дара поведала нам под страшным секретом, что Игорю тоже хочется брата или сестру, и Татьяна с Анатолием обещали ему подумать над этим. С тех пор я не мог спокойно смотреть по вечерам на их невозмутимые, непроницаемые лица — меня просто смех душил, когда я представлял себе их переговоры на эту тему сначала с Игорем, а потом между собой. И слава Богу, что только смех — будь я человеком, меня бы икотка до полного удушья в такие моменты довела.

Я знаю, что с моей стороны это было нехорошо. Но в то время я не мог ни на что и ни на кого вокруг без улыбки взирать — после того, как мне все же удалось приручить моего пугливого детеныша. Именно приручить — и способ сделать это обнаружила опять-таки Дара. Однажды, устроившись возле Гали на диване, она принялась играть с невидимым младенцем в догонялки, пытаясь дотронуться до того места, куда он только что то ли головой боднул, то ли пяткой лягнул. И в какой-то момент таки поймала — и вдруг на лице ее нарисовалось восторженное удивление.

Я вопросительно глянул на нее. Довольно улыбнувшись и не отрывая ладошки от Галиного живота, она взяла меня за руку и поместила ее на свою, тут же выдернув из-под нее свою ладошку. И оказалось, что мне нужен был всего лишь физический контакт, и сумрачный лес моих ощущений словно светом озарился — не ярким солнечным, а рассеянным лунным — но все же светом.

Девочка. Совсем крохотная. Она замерла у меня под рукой, словно прислушиваясь к своим и моим ощущениям. У меня непроизвольно шевельнулись пальцы, и она тут же отпрянула — словно в тени от набежавшего облака скрылась. Но через мгновение снова ткнулась головкой в мою руку — осторожно, застенчиво — словно робким любопытством по ладони мазнула. Я легонько погладил ее — она снова застыла, затем чуть повернулась плавным движением, подставив мне под руку спинку.

Дара приложила свою ручку рядом с моей — малышка испуганно сжалась, выждала несколько мгновений, затем слегка прикоснулась ножкой к Дариной руке и тут же отдернула ее. Ткнула в мою, затем опять в Дарину — и так несколько раз, словно не решаясь, кого же из нас выбрать. Победила Дара — еще даже не рожденный ребенок все же к ней потянулся, но и мне время от времени то спинка, то пятка доставались. Я вообще обо всем на свете забыл.

— У нас будет Аленка, — негромко, но безапелляционно заявила мне Дара тем же вечером, когда я укладывал ее спать.

— А маме ты уже сказала? — улыбнувшись, спросил ее я.

— Потом, — небрежно бросила она и повернулась на бок.

Как вскоре выяснилось, это «потом» относилось не только к Гале, но и ко всем остальным — кроме Игоря. Как нетрудно догадаться, я не стал просить Дару больше с ним не общаться — да и вряд ли она бы меня послушала. Но каким-то своим невероятным чутьем она снова угадала, что о малышке ни с кем говорить не нужно — в садике она вообще даже словом о ней никому не обмолвилась, и Татьяне с Анатолием ни разу придуманным ей именем не похвасталась, а при появлении наблюдателя вообще уходила в другую комнату, как будто уводя его от неоспоримого доказательства существования девочки в виде располневшей Гали.

И хотя Татьяна с Анатолием тоже не стали, к моему огромному удивлению и, не скрою, облегчению, бить во все колокола, оттянуть какие бы то ни было разговоры о нашей Аленке удалось лишь до дня рождения Игоря. Не мог же я просить Дару не думать в присутствии Макса! Тем более что я понятия не имел, существует ли у ребенка даже теоретическая возможность заблокировать свои мысли от кровного ангельского родителя — не говоря уже о том, что это свойство присуще, насколько мне известно, исключительно темным, и подталкивать Дару к открытию его существования я не имел ни малейшего намерения.

Покопавшись по уже сложившейся привычке у Дары в голове Макс замер в охотничьей стойке. При виде открывшихся перед ним блистательных перспектив куда более глубокого внедрения в ее жизнь. Он не стал разбираться, не обманывают ли его глаза — темные чертовски здорово выдрессированы сразу же пускать в ход зубы. Которыми он и вцепился в мой размякший от радости великого открытия загривок — не стряхнешь.

Аргументы он приводил серьезные — с появлением на свет Аленки у меня уже не будет возможности оказывать Даре должное внимание; которое начинает приобретать жизненно важное значение, поскольку она становится все более самостоятельной, и за ней нужен глаз да глаз; глазу предпочтительнее быть ментальным, поскольку ее умение определять и затем обходить неудобные темы свидетельствует о скрытном и изворотливом мышлении.

Послать его подальше, как Анатолия с Татьяной, сказав, что дела Дары и Аленки никого, кроме меня, не касаются, я не мог. Как ни крути — его способность читать мысли Дары до сих пор была направлена исключительно на службу ее интересам, защитить которые он еще и на более высоком уровне мог. Пришлось выдвинуть не менее железобетонный аргумент — с Аленкой Дара связана теми же кровными узами, и установление между ними тесного контакта и потенциального взаимодействия представляет из себя не менее важную задачу. И стать на этой позиции насмерть. И отбивать потом раз за разом его очередные атаки.

Его упорной настойчивости способствовало и то, что нам с ним в то время пришлось особо тесно общаться. Марина наткнулась на каких-то мошенников, на удочку которых чуть не попалась ее мать, в результате чего вновь была объявлена всеобщая ангельская мобилизация — одной операцией местного масштаба Марина никогда не ограничивалась. И в первую очередь ей, разумеется, потребовалась информация о противнике.

Если бы я знал, во что ввязываюсь, наверно, сразу бы отказался. И вовсе не из-за огромного объема работы, а чтобы и дальше испытывать преклонение перед полетом человеческой мысли. Я только потом понял, как мне до тех пор везло — в том, что я видел в Интернете исключительно стремление людей к раскрепощению и духовному единению и не замечал их же попытки использовать величайшее открытие в низменных целях.

Копнув в указанном Мариной месте, я вдруг обнаружил не отдельное гнездо вредителей, а широчайшую, разветвленную сеть их рассадников. Далеко не последнее место среди которых занимали электронные мошенники. И у меня просто крышу сорвало. Мне было глубоко плевать, что в человеческой среде никогда не переводились те, кто питались за счет глупости, жадности, чрезмерной доверчивости и стремления к праздности других. Раньше они хоть лицом к лицу со своими жертвами сходились, рискуя прямо по морде получить и бежать потом со всех ног, чтобы с добавкой не догнали.

Но осквернить виртуальный мир, который не только для меня всегда был символом свободы духа, чистоты помыслов и стремления к всеобщему благу? Его опутать паутиной корысти, затаившись на его бескрайних просторах и разбрасывая оттуда по всему миру сети обмана — в полной безопасности и неузнаваемости? Красться за первооткрывателями, чтобы у них за спиной потрошить последователей, поверивших в их великую идею и двинувшихся вслед за ними осваивать открытые ими миры?

Обнаружить отдельные очаги законности, пытающиеся навести хоть какой-то порядок на современном Диком Западе, труда не составило. Вот только боролись они с Гидрой, которая в ответ на каждую отсеченную голову выстреливала десятком новых — нахально-ухмыляющихся и еще более по молодости активных. И я в очередной раз понял, что на земле, даже в сфере свободолюбивого, но человеческого духа, нужно действовать земными же способами, поскольку наш метод последовательного обнаружения пороков и методичного их искоренения среди людей не работает. Пороки, как раковая опухоль — при малейшей угрозе радикального вмешательства норовит метастазировать, и не устранять ее нужно хирургическим путем, а травить.

Решение прибегнуть к компьютерным ядам — вирусам и спаму — далось мне нелегко, но еще раз повторяю — обращаясь как к руководству, так и ко всему небесному сообществу — что если нас в первую очередь интересует эффективность нашей работы, закрывать глаза на изобретенные человечеством способы борьбы с его же недостатками мы просто не имеем права. Также не мешало бы нам пересмотреть наше отношение к последовательности и методичности — человечество мгновенно привыкает к любой тактике, приноравливается к ней и перестает на нее реагировать. Его нужно постоянно встряхивать и удивлять — и в этом отношении человеческие способы в сочетании с нашими исконными методами, как минимум, удваивают воздействие последних.

И если с меня корона не упала то и дело просить Макса добавить личностный, так сказать, аспект к каждому моему удару по распорядителям многомиллионных наследств и лотерейных джекпотов, то для остальных наших коллег, которым нечего, как правило, на земле делить, я и вовсе не вижу никаких препятствий в таком сотрудничестве.

Одним словом, работы в то время было столько, что я опять спать перестал — с большим, нужно признаться, трудом. Был бы человеком, через пару недель помер бы, наверно. Но были в той сумасшедшей круговерти и положительные стороны. Для начала мне некогда было обращать внимание на Татьянины настроения — и если она и продолжала метать в меня грозными взглядами, они большей частью мимо пролетали. Да и трястись в отношении Галиного состояния мне уже вовсе было не обязательно — достаточно было просто спросить ее, как она себя чувствует, достаточно ли отдохнула и хорошо ли поела. Даже когда она в декрет ушла, я ей лишь изредка позванивал — и всякий раз убеждался, что по второму разу она намного тверже необходимого режима придерживалась.

Так, между атаками на компьютерную нечисть и сеансами общения — все еще через полупрозрачную ширму — с моей девочкой, подошло 19 декабря — время ее рождения. Которое тоже прошло как-то намного легче первого. Возможно, Галя — по второму разу — помнила, как нужно себя вести. Возможно, я уже знал, чего ожидать. Возможно, я смог наконец-то в видимости рядом с ней находиться. Возможно, я просто уже дождаться не мог встречи с моей девочкой…

И когда я впервые взял ее на руки… По-моему, только в тот момент я впервые по-настоящему понял Анатолия и, черт бы его побрал, Макса. При первом непосредственном физическом контакте с ней ощущения нахлынули на меня тропическим ливнем, не только смыв смутную пелену с разделявшей нас ширмы, но и саму ширму снеся к чертовой матери. У меня в голове словно широкие ворота в какой-то другой мир распахнулись, и теперь, чтобы войти в него, уже не нужно было ни палец, ни глаз к сканирующему устройству прикладывать.

Мне уже случалось видеть мысли Дары и Игоря в сознании Макса с Анатолием, и я не мог не заметить, настолько они отличаются. Тогда мне подумалось, что мальчики и девочки, наверно, по-разному думают. Или, возможно, гены сказываются. Но теперь у меня закралось подозрение, что мыслительный процесс у ангельских, по крайней мере, детей строго индивидуализирован с самого рождения.

Дара словно цветущими растениями все вокруг оплетала. Мысли Игоря продвигались в выбранном им направлении неспешными, но неуклонно преодолевающими все препятствия журчащими струйками. А вот сознание Аленки ассоциировалось с мириадами крохотных, ярких песчинок всевозможных цветов и оттенков. Которые перемещались — знаете, как в калейдоскопе: чуть повернул его, и вот тебе новый невероятный узор. Кто этот ее калейдоскоп поворачивал, понятия не имею — уж точно не я, я только глаз от этих картинок оторвать не мог, не вдумываясь в механизм их появления. Обо всем остальном мире я тогда напрочь забыл, даже о святом деле очищения Интернета от всякой плесени — до Нового Года я отпуск на всех работах взял, а там и новогодние каникулы подошли.

Дара тоже явно ощущала родство с сестрой, и отнюдь не только кровное — она просто с головой нырнула с созерцание ее. Что она там видела, не знаю, но, судя по выражению ее лица в такие моменты, и ей картины открывались завораживающие. Она даже стала просить нас с Галей, чтобы мы разрешили ей не ходить больше в садик. Сошлись мы, как всегда, на компромиссе — до конца новогодних каникул она останется дома, но затем нужно все же и со своим возрастом общаться. Тем более что садик давал ей все больше развивающих занятий, на которые у нас с Галей уже просто времени не оставалось.

Осознав, наконец, что испытывал Анатолий при общении с Игорем, я все же никак не мог понять его в одном отдельном вопросе. Лично для меня появление в голове этой новой вселенной отодвинуло наблюдателей на самый дальний край моего собственного сознания. Как выяснилось, разделение труда выдерживалось у них строго, и очень скоро у Аленки появился свой личный куратор — такой же чопорный и надутый, каким был в самом начале Дарин.

За него Дара взялась намного энергичнее, чем за своего собственного — но все теми же обходными путями, так что уличить ее в прямом воздействии было просто невозможно. Она вообще как-то вдруг резко повзрослела — в представлениях, которые она начала устраивать уже для двух наблюдателей, ощущалось не только ее стремление убедить их в своей и Аленкиной замечательности, но и явный намек, что Аленка находится под ее защитой и обижать ее она не позволит.

Временами у меня даже мелькала шальная мысль, что хорошо мне критиковать Анатолия, когда у меня Дара сама, без каких-либо просьб с моей стороны, в союзники вызвалась, и Галя никоим образом в эти дела не вмешивается. А ему одному приходится в мыслях Игоря разбираться, и то подпольно, чтобы Татьяна миллион опасностей в любом его поступке не узрела. Но задумывался я об этом, честно признаюсь, нечасто — мой отпуск с каникулами пролетели как-то очень быстро, и потом в рабочее состояние я вернулся с большим трудом — каждый день часы считал, пока можно будет съездить за Дарой и вернуться к Аленке.

Но работы в мое отсутствие накопилось выше крыши, Марина, как только я вернулся на работу, снова вцепилась в меня мертвой хваткой со своими карательными идеями, а Макс — с воспитательными, и где-то к февралю я обнаружил, что каждый вечер вырываюсь из офиса только для того, чтобы дома снова оказаться перед ноутбуком. И тогда машина Анатолия начала приобретать явные черты райского уголка, в котором можно было хоть на полчаса отключиться от внешнего мира, отдышаться и от души об Аленке поболтать.

Тогда же я заметил, что Татьяна с Анатолием тоже как-то изменились. Совсем напряжение в них, конечно, не пропало, но даже у Татьяны оно сделалось каким-то… позитивно направленным, что ли. Возможно, они расслабились, когда после рождения Аленки на всех нас не обрушились немедленные громы небесные. Мне хотелось думать, что они просто отдохнули от нас и соскучились. Но, скорее всего, они немного успокоились, заметив, что Дара отвлеклась от Игоря и сосредоточила все свое внимание на сестре. И эту перемену в ней они охотно поддерживали: терпеливо выслушивали ее восторженные оды и ни разу не перебили вопросом о событиях прошедшего дня в садике.

А однажды даже в гости напросились. Игорь оживился, почуяв, видимо, какие-то подвижки в отношении своего собственного обзаведения младшим родственником. Дара вопросительно глянула на него и, дождавшись его едва заметного кивка, расплылась в победоносной улыбке. Я засомневался было, стоит ли навещать маленького ребенка в самом начале гриппозного периода, но, с другой стороны, мне уже давно интересно было, возникает ли столь глубокое взаимопонимание между любыми ангельскими детьми.

Дома, когда Галя гордо продемонстрировала нашу Аленку гостям и те единодушно признали ее сходство со мной (я старательно замял эту тему, чтобы не акцентировать на ней внимание Дары), вдруг куда-то рухнули все барьеры непонимания, которые выросли в последнее время между мной и Татьяной с Анатолием. Галя рассказывала, как легко ей управляться с Аленкой с такими помощниками, как мы с Дарой. Анатолий шутливо советовал ей — из личного опыта — не перехваливать меня. Я заметил, что насчет вреда от чрезмерных восхвалений ему — из личного опыта — точно виднее. А Татьяна в задумчивом молчании переводила взгляд с Игоря на Дару, которые уселись возле Аленкиной кроватки и разглядывали ее, ведя какой-то свой, почти не слышный разговор.

В некий момент определенное напряжение, однако, возникло, когда наблюдатели появились — сначала наши выскочили, а потом и Игорев барельефом, как всегда, к стене приклеился. Анатолий было напрягся, но я тут же, пока Татьяна не заметила, увел его на кухню чай готовить. И даже дал ему возможность поворчать там по поводу того, какой бардак творится на том святом месте, где он впервые в Татьяниной жизни материализовался.

Когда мы вернулись, Дара разыгрывала свой очередной спектакль. Кружась по комнате, то чуть приседая, то поднимаясь на цыпочки, то вскидывая руки, то заламывая их, она вдохновенно, во всеуслышание прорицала очень светлое будущее. В котором она станет великой актрисой, чтобы показать людям, какие хорошие все, кого она играет, а Игорь — знаменитым ученым, потому что он очень умный, а Аленка — и тем и другим, поскольку они научат ее всему, что знают сами, и она откроет новое лекарство, которое сделает всех умными, добрыми и красивыми. При этом она постоянно обращалась к Гале за подтверждением, напрашиваясь на все новые и новые комплименты.

Галя покачивала головой, посмеиваясь, Татьяна тоже то и дело покусывала нижнюю губу, а из углов спальни на нас с Анатолием дохнуло обалдением различной степени тяжести. Из противоположных углов — наши наблюдатели вжались вдвоем в один, словно поддержки ища друг в друге против тарана Дариной уверенности в своей неотразимости, а Игорев забился в самый дальний от нее. Откуда не веяло и дуновением его обычной колючей неприязни — судя по всему, ему пришлось все силы бросить на сооружение защитного скафандра, который не только его избавил от воздействия агрессивной внешней среды, но и среду — от непосредственного контакта с ним.

— Доверие, о мудрый мой наставник — великая вещь, — бросил я мысленно Анатолию.

После этого они чуть ли не каждый второй день по дороге из садика к нам наведывались, давая Гале возможность хоть ненадолго вырваться из рутинной домашней суеты, Игорю с Дарой — лишний час пообщаться, а мне — на тот же час оттянуть возвращение к работе и отвести душу в нашей привычной и уже чуть было не забытой шутливой пикировке. Анатолий вернулся к ней с не меньшим удовольствием и с куда большим энтузиазмом — вот извелся же, гад, когда не перед кем было великого гуру из себя изображать, а не дождешься, чтобы признался! И даже Татьяна вскоре почти совсем оттаяла — после того, наверно, как Анатолий доложил ей, что наблюдатели перестали при каждом их приезде появляться.

Обычно мы пили чай и болтали на кухне — Дара всякий раз ненавязчиво, но настойчиво выпихивала нас из спальни, говоря, что они с Игорем хотят с Аленкой поиграть. К тому времени мы с Галей уже убедились, что в отношении ее безопасности Даре можно безоговорочно доверять — в плане ответственности она за последние месяцы на добрый десяток лет повзрослела — но оставлять детей совсем без надзора было как-то нехорошо. Поэтому все двери мы всегда оставляли открытыми, и я время от времени наведывался проверить, что у них там происходит — особенно, когда они как-то подозрительно затихали.

И вот однажды, подойдя к входу в спальню, я застал следующую картину. Дара с Игорем сидят рядышком на полу, перед кроватью, молча и пристально уставившись на Аленку, которая лежит на животике на кровати, лицом к ним, и переводит внимательный взгляд с одного на другого, тихонько похохатывая. Окликнуть их я почему-то не решился — несмотря на полную неподвижность, от них исходило ощущение какой-то напряженной деятельности — и, чтобы понять, что происходит, мне не оставалось ничего другого, кроме как заглянуть в мысли Аленки.

Там-то я эту бурную деятельность и обнаружил. Я уже говорил, что сознание Аленки представлялось мне разноцветными песчинками в калейдоскопе, и размеры этого калейдоскопа росли с каждым днем — что было, в принципе, совершенно естественно, поскольку с каждым днем расширялись границы познаваемого ею мира. В последнее время я также заметил, что картинки, прежде складывающиеся из этих песчинок хаотично, начали как-то плавно перетекать одна в другую, временами даже не меняясь радикально, а словно усовершенствуя предыдущие. В тот же момент, когда я замер на пороге спальни, они вдруг приобрели объем.

Передо мной словно бескрайняя пустыня вместо детской песочницы раскинулась — пустыня, по которой ветер гонит гуголы песчинок, то заворачивая их в причудливые узоры, то вздымая волнами, гребни которых посверкивают на солнце так, что глазам больно, а у оснований тени на контрасте еще более глубокими кажутся. Но только в настоящей пустыне ветер не меняет все время направление. У меня же сложилось впечатление, что кто-то бегает там с вентилятором в руках, размахивая им направо и налево, направляя часть песчинок в одну сторону, а другую — ей навстречу, то усиливая, то ослабевая напор воздуха, а то и вовсе на втягивание воздуха его переключая, чтобы особо залихватскую завитушку закрутить.

Снова взглянув на замершие в сосредоточенной неподвижности лица Дары и Игоря, я начал догадываться, в чьих руках этот вентилятор находится. И очень мне захотелось посмотреть, как эти руки с ним управляются. Хотя бы одна пара.

— Анатолий, можешь на минутку подойти? — мысленно позвал я.

Я постарался обратиться к нему спокойно и уравновешенно, чтобы он в одном прыжке стол на кухне и девчонок не снес, но он оказался рядом со мной буквально мгновенно. Никакого грохота за спиной я, правда, не услышал.

— Тихо! — прервал я перетекание паники в его глазах в соответствующие звуки. — А ну, посмотри, что там Игорь ваяет. И мне покажи, — на всякий случай торопливо добавил я.

Через мгновение риск издания им каких бы то ни было звуков рухнул к нулю — объединение видимых нами картинок повергло нас обоих в потрясенное молчание.

По Аленкиной песчаной пустыне все теми же ручейками текли мысли Игоря. То одним мощным, сдвигающим целый пласт в каком-то направлении, то разбиваясь на множество тончайших, преобразующих ровную поверхность в вычурный рельеф. И даже самая крохотная струйка не уходила в этот песок, как положено водяной, не пропадала в нем, а словно напитывала каждую песчинку влагой, делая цвет ее ярче и сочнее. И этим дело, похоже, не ограничивалось. На всех образованных плоскостях дальше перемещались уже отдельные песчинки, укладываясь в более тонкие, резные структуры и более красочные переливы всевозможных оттенков. Каким-то образом.

— Нам нужен Макс, — с трудом оторвал я взгляд от этого невозможного зрелища и перевел его на Анатолия.

Он мучительно сморщился.

— И как я этот массовый обмен мыслями Татьяне объяснять буду? — мысленно простонал он.

— Никак, — твердо заявил ему я. — Такое, пока сам не увидишь, не поймешь. Отправим их по магазинам — я уже на Гале потренировался.

— Так то же Галя! — обреченно вздохнул он. — Татьяна меня раскусит еще до того, как я рот открою.

— Вот ты его и не открывай, — с радостью ухватился я за редкий шанс обойтись без его руководящей и вдохновляющей роли. — Недели две, как минимум. Чтобы любые подозрения, если они у нее возникнут, снова уснули. А там весна уже на носу будет — я Гале мысль подброшу, что неплохо бы девчонкам гардероб освежить, и намекну, что Татьяне тоже наверняка нужно что-то Игорю купить. А вдвоем они и в женские магазины точно зайдут.

Анатолий скептически дернул бровью, но промолчал. Чтобы дать мне возможность, как потом выяснилось, самому убедиться в его правоте — вот так на мне он опыта старшего наставника и набрался. Так что теперь ему обучение молодых на любом этапе со спокойной совестью можно доверить — в этом я руководство ответственно уверяю.

Когда мы вернулись на кухню, Татьяна уже насторожилась.

— Что там такое? — спросила она непринужденным тоном, но прищурившись и быстро переводя взгляд с лица Анатолия на мое.

— Да ничего! — небрежно махнул я рукой и добродушно хлопнул ею по плечу Анатолия, напоминая ему, что этот выход — мой. — Они там с Аленкой в «Конструктор» играют.

Татьяна больше никаких вопросов не задавала, но сигнал тревоги у нее в голове, похоже, не просто сработал — его в том положении там и заклинило. У меня тогда не в первый уже раз, кстати, подозрение появилось, что она наши, по крайней мере, с Анатолием мысли читать научилась. Ну, читать — не читать, а улавливать — точно. Это я к тому, что они с ним давно уже на одной волне находятся, и очень я сомневаюсь, что каким бы то ни было помехам удастся воспрепятствовать нахождению ими общего языка.

Но удалить Татьяну со сцены полного воссоздания картины мысленного общения наших ангельских детей мне так и не удалось. Анатолий мне на свидетельстве о рождении Игоря поклялся, что ни словом ей об этом не обмолвился, чтобы не выдать свою осведомленность о моем плане. Но когда сошел снег и Галя предложила ей пробежаться по магазинам, Татьяна широко раскрыла глаза и поинтересовалась, не лучше ли покупать одежду детям вместе с ними, чтобы и примерить можно было, и выяснить, что им нравится. Особенно, Даре как девочке.

Еще через неделю мы с Анатолием изобразили бурное оживление по поводу получения им премии в детдоме, а мной — платы за левую работу, каковой я давно уже изображал изыскания для Марины, и предложили им с Галей ни в чем себе не отказывать в ближайшую субботу. Хотя бы пару часов. Татьяна обиженно надула губы и заявила, что они с Галей никому не давали повода думать о себе как о самовлюбленных эгоистках, поскольку они, как рачительные и заботливые женщины, считают, что любые дополнительные деньги должны идти на благо семьи и дома.

— Особенно у тех, — ласково улыбнулась мне она, — кому определенно нужна и давно уже снится машина.

Я схватился за последний шанс — приближался Светин день рождения. И ей непременно требовался хороший подарок. Выбрать который под силу только женщинам, с их непревзойденным умением подмечать самые потаенные желания человека, причем непременно двум — чтобы одновременно оценить и полезность, и привлекательность всех претендентов на роль воплощения этих желаний. Татьяна повернулась к Гале и решительно привлекла ее внимание к тому моменту, что — с моей точки зрения — одной женщине эти две задачи одновременно поручать нельзя. После чего она небрежно бросила мне, что подарки близким друзьям покупают, когда появляется идея, а не деньги.

Я понял глубокомысленное молчание Анатолия. Я понял ту мудрую печаль, которая то и дело мелькала в его глазах, когда я изощрялся в бесплодных попытках направить Татьяну в нужную мне сторону. Я понял, что еще пару таких заходов, и мне самому придется встречаться с Максом, лишь отправившись с Дарой по магазинам — причем у первой же кассы у меня за плечом материализуется проникшаяся идеями Татьяны Галя и примется с непревзойденным умением подмечать несвоевременный и нерачительный подход к выбору покупаемого. Прямо на глазах у Макса. С которого еще станется профессиональное сочувствие чрезмерно покладистым светлым коллегам высказать.

Я понял, что на земле опять-таки нужно действовать земными методами. Где проще всего незаметно поговорить с кем-то? Правильно — в целой толпе народа, прямо на глазах у всех заинтересованных в том, чтобы эта беседа не состоялась. Пришлось ждать Светиного дня рождения.

Ожидание спокойствия мне никак не добавило. Трудно безмятежно целой кучей дел заниматься, когда прямо под носом ключ от двери в волшебный мир маячит — и не схватишь его, поскольку он под охраной сигнализации, которая отключается по чьему-то капризу в некоем будущем. А тут еще Марина с первой минуты нашей обычной встречи какими-то загадками о машине заговорила. Марина. Подруга Татьяны. О машине. Чрезвычайно нужной мне. Я насторожился — уж не подготовилась ли к моим возможным действиям и Татьяна, куда более знакомая с земными методами?

Пришлось побегать. Сначала с Аленкой в сад, чтобы Татьяна и думать забыла, что я в чье-то конкретно общество стремлюсь. Затем к дому, чтобы глянуть, насколько Света с Галей увлекли Татьяну своими разговорами. Затем к Даре с Игорем — бросить на ходу Анатолию с Максом, чтобы сидели в полной готовности, пока я смогу незаметно присоединиться к ним. Затем к Марине — убедиться, что ее внимание полностью поглощено Стасом…

Наконец, я словно невзначай опять подвез Аленку к Даре с Игорем, вытащил ее из коляски, чтобы она на свежем воздухе размялась, и Дара с Игорем тут же переключились на нее. Я быстро и молча затряс головой, переводя взгляд с Анатолия на Макса, чтобы брались за дело — кто его знает, сколько у нас времени.

Как я и предполагал, Игорь брал на себя капитальные работы по формированию Аленкиного сознания — в то время как Дара занималась его окончательным дизайном. Именно она — кончиками усиков своих плетущихся мысленных растений — аккуратно укладывала отдельные песчинки Аленкиных мыслей в те умопомрачительные узоры, которые я уже так давно наблюдал. Причем она то просто упорядочивала их, то чуть разворачивала — так, что одни из них поблескивали, а другие словно в тень уходили.

Но не только. На изящных стебельках ее мыслей словно тончайшие корешки образовались, которые, проникая между упорядоченными песчинками, скрепляли их, не давая рассыпаться образовавшейся структуре. И та часть Аленкиной песчаной пустыни, над которой потрудились Дара с Игорем, вдруг превращалась в некий фантастический сад — с дорожками, бортиками, заборчиками и даже стенками, как будто выложенными яркой, сверкающей мозаикой, между которыми жизнерадостно журчали искрящиеся ручейки мыслей Игоря и то там, то здесь задорно покачивались роскошные соцветия Дариных.

— А ну, давай — мотай отсюда! — рявкнул вдруг Макс. — Дай им хоть немного отдохнуть!

Анатолий согласно закивал.

Я их чуть не придушил обоих — меня, значит, вон из зрительного зала, а сами — за кулисы, за актерами после представления подсматривать? Но, с другой стороны, действительно нужно было поддерживать видимость моего равного интереса ко всем присутствующим. Очень вовремя я вспомнил загадочные намеки Марины.

Почему-то я ничуть не удивился, выяснив, что она о них уже совершенно забыла. Более того, оказалось, что она вообще не в курсе, о чем речь. Типичнейшая для нее ситуация — услыхать краем уха оброненное кем-то кому-то слово в адрес еще кого-то и тут же пинками согнать всех в одну кучу, чтобы в лицо друг другу высказывались. Впрочем, когда она позвала в эту кучу Макса, я вовсе не возражал против того, чтобы увести его от Дары и, желательно, подальше, и с удовольствием пошел с ним в сад.

— Слушай, ты видишь, что они делают? — заговорил он, как только мы удалились на безопасное расстояние.

— Что делают, что делают, — проворчал я. — Объединяются. Точно так же, как мы. К сожалению.

— Но совершенно без нашего участия, — возразил он мне. — А кто из нас орал, что мы берем на себя всю ответственность за их поступки?

— Во-первых, я не орал, — возмутился я. — А во-вторых, это не мы, а я взял на себя всю ответственность за Дару.

— Да? — хмыкнул он. — И за что же ты собрался отвечать — пока я не расскажу тебе, что она задумала?

— Ты опять за свое? — прищурился я.

— Примерно, — как ни в чем ни бывало, кивнул он. — Ты сам видишь, что она становится все активнее, и в эту ее активность втягиваются все новые… участники. Людей она уже давно с полщелчка строит, даже наших, если уж Марина… — Он запнулся, и быстро продолжил: — И наблюдателей она брать в оборот не боится, и мелкие… — Заметив, что я поморщился, он поправился: — Ладно, ладно, какая разница — маленькие не просто объединяются, они вокруг нее объединяются. И двинется это объединение туда, куда она его направит.

— Ну, это спорный вопрос! — перебил его я. — Маршрут у них Игорь прокладывает, а она уже потом решает, как по нему идти.

— Но ты согласен, — неуклонно гнул он свою линию, — что и нам нужно это знать — и куда, и как? Тут уже дело даже не в наблюдателях — главное, что эти мелкие заговорщики явно чувствуют свое сходство друг с другом и отличие от других. Даже от нас. А им, между прочим — в отличие от нас — деваться с земли некуда, если что-то не так пойдет.

— И что ты предлагаешь? — насторожился я.

— За ходом Дариных мыслей нужно следить уже постоянно, — медленно, с расстановкой произнес он, внимательно всматриваясь мне в лицо. — Сделать это могу только я. Мне дают машину. Которой мы можем пользоваться по очереди. Скажешь жене, что мы ее пополам купили. Но с одним условием — вечером я буду с тобой забирать Дару из садика. И анализировать, что у нее в голове происходит. Чтобы не пропустить особо… передовые идеи.

Я остановился, как вкопанный. Руки у меня сами собой сжались на ручке коляски, словно под ними руль оказался, и в лицо словно ветерком из приоткрытого окна повеяло, и перед глазами словно замелькали всякие автобусы с троллейбусами, которые я лихо обхожу, пока они на остановках пассажиров впускают-выпускают… К горлу поднялся, просясь наружу, стон восторга от беспрекословного повиновения могучего чуда техники… Как же я давно мечтал об этом…! Вот только черта с два он дождется, чтобы я ему в этом признался!

— Ты это что, — медленно проговорил я, презрительно растягивая слова, — машиной меня купить собрался?

— Интересно… — Вытянув губы трубочкой, он окинул меня взглядом с головы до ног. — Если бы тебе Анатолий предложил на его машине кататься, ты бы тоже отказался?

— Он не предложит, — буркнул я, чтобы обойти очевидный ответ. — Он без нее работать не сможет.

— А я смогу! — хмыкнул он. — И имей в виду — днем, когда ты в офисе, и по ночам машина моя. А хочешь и дальше из себя что-то строить, так и по выходным, когда мы за город выезжаем, будешь все также бедным родственником у Анатолия на заднем сидении ютиться.

— Ладно, — проворчал я, старательно изображая готовность к самопожертвованию, — исключительно ради Дариного удобства. И у меня тоже есть условие.

Довольная улыбка тут же слетела с его лица.

— Какое? — настороженно подобрался он.

— Твои дежурства начнутся с осени, — твердо произнес я.

— Это еще почему? — заиграл он желваками. Вот так-то лучше — а то благодетель, понимаешь, нашелся!

— Летом Дара все равно дома будет, — объяснил я, — так что забирать ее будет неоткуда. А я пока… — Я замялся, — … с машиной разберусь.

— А чего с ней разбираться? — удивился он. — Сел и поехал.

Ну да, ну да, Анатолий мне тоже это говорил, но кто его знает? С ним, например, мы умением и телепортироваться, и получать необходимое отличаемся — вдруг мне технические способности только в компьютерной области предоставили? Еще разобью. Да еще и чужую. Да еще и данную в аренду темными. Вот радости у них будет — засыплют же родное ведомство анекдотами о безруких светлых!

— Это понятно, — бросил я на него надменный взгляд. — А кто за исправностью ее следить будет?

— За чем? — На этот раз он просто вытаращил он на меня глаза. — А СТО на что?

— А на этот вопрос тебе Марина могла бы исчерпывающе ответить, — напомнил я ему старую историю. — После аварии. Так что, ты как хочешь, а я детей в машину посажу только после того, как буду на сто процентов уверен в ее надежности.

С этим он спорить не стал.

В машину я влюбился сразу. То, что он потребовал себе такой же, как у Марины, Рено, меня как раз не удивило, но на него какой-то умелец двигатель в полтора раза мощнее поставил. И что-то мне подсказывало, что нашелся этот умелец здесь, на земле, и настойчивыми стараниями именно темных. Очень в их стиле — замаскировать боевого слона под обычную рабочую лошадку. Наши не стали бы себе голову морочить — дали бы сразу Мерседес или заявили бы, как Анатолию, что нечего высовываться за рамки видимых средств к существованию.

Я даже на курсы по вождению пошел — во-первых, чтобы познакомиться с народом, который помог бы мне практически, своими руками в материальной части разобраться, а во-вторых, не хотелось в нашей напряженной обстановке обращаться к руководству с просьбой выдать права. Пришлось, конечно, временами Галю с девчонками без надзора оставлять, но в плане безопасности Дара уже вполне годилась мне в заместители.

Экзамен я сдал легко, а о самом вождении и вовсе волноваться нечего было — поехал я с первого раза, так, как Анатолий с Максом мне говорили. И слава Богу — а то я побаивался, что придется кого-то из них просить покататься со мной. И молча выслушивать их снисходительные наставления. А так я всего лишь для порядка положенные часы отъездил, и инструктор каждый раз вздыхал, что, мол, почаще бы ему такие толковые ученики попадались. А я — что неплохо бы моим небесным коллегам у людей поучиться умению справедливо оценивать старания ближнего.

Я и сам тем летом много ездил, чтобы укрепить свою уверенность в своих силах. И в городе, и за его пределами. И вскоре понял, что возможность разгонять машину до совершенно неожиданной, судя по ее внешнему виду, скорости не вызывает у меня особого энтузиазма. В самом деле, если мне самому куда-то срочно попасть понадобится, то я и телепортироваться смогу, а с детьми, знаете — тише едешь, дальше будешь. И здоровее.

Куда больше мне нравилось в капоте ковыряться — с упоением вдыхая настоящие механические запахи и в очередной раз восхищаясь гениальностью человеческой мысли, напрочь отказывающейся смириться с ограничениями слабого тела, в которое она заключена, и неизменно находящей поистине изящные, компактные решения по их преодолению.

Одним словом, к осени и ежедневным встречам с Максом я подготовился по всем направлениям. Даже Анатолию о них заранее сообщил — чтобы он мне больше не освежал понятие о приоритетах и коллегиальности. Зачищая его наждачкой своих намеков на прошлое до девственного блеска. Он даже разулыбался, когда я небрежно обронил, что Макс вызвался к нам с Дарой в личные шоферы, чтобы мы по дороге домой отдохнули, развалившись на заднем сидении.

Но долго пассажиром в машине я не усидел. И дело вовсе не в том, что эта роль мне уже рядом с Анатолием не один год поперек горла стояла. И не в том, что машина за лето мне уже почти родной стала. И не в том, что я не доверял умению Макса водить ее. Скорее наоборот — как он, гад, за рулем смотрелся! Он словно и не вел ее — лишь только он усаживался, плавным, каким-то скользящим движением, на переднее сидение, машина словно становилась частью его, его продолжением. Вы же не ведете свои руки и ноги — вот так и ему с виду достаточно было простого мысленного посыла, чтобы машина мгновенно исполняла его волю. И рука его, лежащая на руле, время от времени похлопывала по нему, как будто одобрение правильно понятому сигналу выражая.

Короче, через пару недель, почувствовав, что уровень моей само-, а главное — Дариной оценки моего водительского мастерства движется отнюдь не в лестном для меня направлении, я остановил Макса на выходе из садика. Когда Анатолий с Татьяной и Игорем уже к своей машине отошли.

— Давай, назад с Дарой садись, — буркнул я, старательно глядя в сторону, — а то рулить и в ее мыслях разбираться — так и до аварии недалеко.

У него дернулся уголок рта, но от звукового сопровождения он воздержался. Молодец — одно слово, и в следующий раз, когда понадобилось бы очередного Марининого паразита выковырять, я бы его за компьютер посадил. А сам бы рядом сел. Внимательно наблюдая.

Первое время я, конечно, внимательно прислушивался к тому, что у меня за спиной происходит. Чтобы не напрягаться от того, как я за рулем выгляжу. Но нужно отдать ему должное — он вел себя строго в рамках нашей договоренности. Говорила, в основном, Дара, в равной степени извещая нас о произошедшем за день. И даже когда он улавливал у нее какую-то хитрую мысль, он не дожидался, пока мы с ним наедине останемся, чтобы доложить мне о ней — задавал короткие наводящие вопросы, и Дара сама ее выкладывала.

В целом, я думаю, в то время Даре просто некогда было искать какие-то новые области применения своих способностей — у них с Игорем начался последний год садика, и они серьезно готовились к школе. Никаких проблем у них обоих эта подготовка не вызывала, и Света, спасибо ей, умудрилась каким-то образом дать им больше знаний, чем требовалось необходимой для их возраста программой. Большей частью Макс выуживал у нее в голове полное удовлетворение их с Игорем неоспоримым лидерством среди других детей и решительное намерение сохранить его и в школе.

И, несмотря на то, что пошли они не в обычную школу, они и там практически сразу же вырвались вперед — и тут же начали искать себе какие-то дополнительные занятия. Против этого даже Татьяна не возражала — начав еще в садике давать им азы французского, она и сама очень скоро убедилась, что они не просто с готовностью, а с ненасытной какой-то жадностью впитывают все новое, что им только не подвернется. Они готовы были заниматься, чем угодно, но только вместе — в результате Дара с Игорем на рисование ходила, а он с ней — на театральное мастерство. А уж на французский с плаваньем они с равным энтузиазмом бежали.

Наша задача в младшей школе заключалась в том, чтобы как-то доставлять их с одних занятий на другие. И поскольку проходили они, как правило, после обеда, и я срываться каждый день из офиса просто не мог, взять это ответственное дело на себя пришлось Анатолию. А по средам, когда Анатолий весь день за городом работал, так и Максу пришлось подключаться. При одной мысли об этом Анатолий с Татьяной чуть под облака поначалу не взвились — пока Марина не сказала свое веское слово: вызвалась сопровождать Макса в качестве независимого свидетеля. Тогда-то, наверно, и зародилось у Дары с Игорем особое к ним расположение.

На выполнение всевозможных домашних заданий времени у них оставалось совсем немного, но его немного им и требовалось. Память у них обоих была просто феноменальная — послушав на уроке учительницу, дома они уже не возвращались ни к каким правилам. Я никогда не видел, чтобы Дара что-нибудь учила, даже стихи — пробежала пару раз глазами текст в учебнике, закрыла его, и готово. И писали они уже очень быстро, и какую-то свою систему сокращений изобрели, и компьютер уже на уровне… как минимум, Анатолия… нет, пожалуй, уже Татьяны освоили.

А Дара еще и каждый вечер с Аленкой возилась — безапелляционно отправив Галю на кухню, ужином заниматься, а меня — к ноутбуку, пока он не занят. На самом деле, как я уже понимал, ей хотелось остаться с сестрой наедине, чтобы передавать ей потихоньку свои знания намного более быстрым и эффективным мысленным способом. Стоит ли удивляться, что моя Аленка развивалась еще быстрее, чем Дара с Игорем? Не стоит ли приветствовать такую результативную, ненавязчивую и безболезненную методику передачи опыта старшими младшим? Не стоит ли присмотреться к ней — а вдруг и для нас она полезной окажется? Это я не только руководству на заметку.

Но главное, к чему я еще раз хотел бы привлечь внимание всех читающих (с тем, чтобы мы всем скопом постарались и наблюдателям это в головы вдолбить) — это то, что, не знаю, как другие ангельские дети, но наши появились на свет, вооруженные всем необходимым, чтобы замечательно вписаться в любое общество. С самых первых своих дней они были талантливы, любознательны, целеустремлены, толерантны, способны видеть во всем и всех, не исключая самих себя, как сильные, так и слабые стороны — и объединяться, консервируя свои слабости в своем маленьком кругу, а достоинства направляя не только на благо себе лично, но и на комфортное сосуществование с окружающими.

И я абсолютно уверен, что если бы это их жаркое стремление жить полной жизнью встречало одобрение и поощрение — вместо подозрительности и гнетущего напряжения — они бы никогда не сочли свою необычность признаком несовместимости с кем бы то ни было. Они даже задумываться о ней не стали бы! Не говоря уже о том, чтобы искать ее корни — втайне от всех, своими способами и с присущей им фантазией. И если бы открылись им эти корни не случайно — по глупости, слабости или самоуверенности некоторых — а стали бы знаком глубокого и искреннего доверия к ним, они бы уж точно не пришли к тому выводу, что не просто не могут найти себе место среди всех нас вместе взятых, а, собственно говоря, уже и не хотят.