Ангел-наблюдатель (СИ)

Глава 5. Профессиональная непредвзятость Светы

Двойственная природа исполинов, заметная внимательному глазу уже с самого их рождения, начинает особо ярко проявляться с момента их выхода из круга семьи и вступления в общество других, человеческих младенцев. Тому способствует целый ряд причин. Во-первых, следует признать тот факт, что исполины действительно наделены большими, по сравнению с обычными детьми, способностями. Во-вторых, человеческая часть их семьи активно приветствует проявление этих способностей и всячески способствует их развитию, неустанно укрепляя в исполинах осознание их исключительности. В-третьих, за пределами семейного круга исполины лишаются сдерживающего, хотя и заметно ослабевающего на земле, влияния со стороны их небесного родителя.

Нетрудно догадаться, что даже на первоначальном этапе овладения наукой общения с другими людьми исполины с самых первых шагов демонстрируют чувство превосходства над сверстниками, проистекающее из их правящей роли в семье, вызывающее настороженность, если не неприязнь, к ним и, следовательно, углубляющее пропасть между ними и их человеческим окружением. Таким образом, их отрыв от общества происходит не в результате глубинного осмысления несовершенства последнего, а спонтанно, по принципу изначального неприятия чужеродной среды.

Человеческие корни, однако, заставляют исполинов направить свои помыслы не на дальнейшее развитие своей личности, а на объединение усилий в целях расширения сферы своего влияния — в частности, на ангелов, в которых они интуитивно чувствуют менее поддающийся объект воздействия, что лишь подстегивает их стремление к доминированию.

(Из отчета ангела-наблюдателя)

Марина, я тебе уже сказала, но на всякий случай еще раз предупреждаю: ты можешь пользоваться моими записями для своей книжки только в том случае, если предварительно посоветуешься со мной, где ее публиковать. Не хотелось бы, чтобы ты опять к каким-нибудь аферистам попала — сколько бы лет ни прошло, кое-какие связи в редакциях у меня еще остались. Я, конечно, понимаю, что ты у нас известный борец за справедливость, но хватит с нас уже аварий.

Но, справедливости ради, нужно признать, что Марина потому, наверно, таких успехов в делах добилась, что умеет перед человеком такую приманку положить, да еще и таким бочком ее повернуть, что он против своей воли обеими руками за нее хватается.

Вот и со мной так. Ведь в нервную дрожь поначалу бросило от одной мысли, что она снова за издание книги берется, а вот сижу же! Очень уж привлекательная идея — о Татьяне историю написать, да еще и с разных сторон, чтобы каждый участник процесса нашего молчуна ушастого со своей позиции да под своим углом высветил. Я, например, сразу двумя руками за ручку схватилась — мне такую историю не только писать, мне и почитать потом интересно будет, чтобы понять, а так ли уж хорошо я знала все эти годы подружку свою лучшую.

Но почему-то оказалось, что схватиться за ручку легче, чем начать ею что-то писать. Вот как-то сейчас у меня эти психованные авторы куда больше сочувствия вызывают, чем в то время, когда мне их гениальные произведения вычитывать приходилось. Казалось бы — мы с Татьяной и Мариной всю жизнь не разлей вода были, ни секретов, ни размолвок между нами не случалось, знали друг дружку, как никто другой, а на деле что выходит? Три раза уже садилась, максимум, один абзац в час из себя выдавливала, и тот таким корявым получался, что при перечитывании самой противно становилось.

Хорошо, хоть Марина определенными временными рамками ограничила — мне тот период Татьяниной жизни достался, когда ее Игорь у меня в садике был, и мы с ней в самом прямом смысле каждый день виделись. В общем, решила я записывать просто так, как вспоминается — все равно Марина потом половину выбросит, а остальное по-своему переставит. Короче, поехали.

Если быть совсем искренней, мне часто казалось, что жизнь у Татьяны как в сказке разворачивается. Вот мы с Мариной более приземленными оказались — твердо знали, чего от жизни хотели, в руки его взяли и твердо его потом в этих самых руках всю жизнь удерживали. А Татьяна всегда умела ждать. Именно как в сказке: спокойно и терпеливо ждать того чуда, которое ей судьба подготовила и в самой гуще заколдованного леса спрятала — семь пар железных башмаков стопчешь, пока разыщешь.

Вообще-то, я Татьяну не с детства, конечно, знаю — мы с ней и Мариной только в институте познакомились. Но мне кажется, она всегда вот такой — не от мира сего — была. Ни одна из обычных дорог в жизни ей не подходила. Ни маменькиной дочкой, которая всю жизнь готова за спиной родителей укрываться, ее не назовешь; ни в семейные узы она изо всех сил, как я, не рвалась; ни карьера головокружительная ее, как Марину, никогда не интересовала; ни толпой друзей она, чтобы не зачахнуть в одиночестве, себя не окружала…

Нет, затворницей она никогда не была — не скажешь, что она никого к себе на пушечный выстрел не подпускала. Но в любой, даже самой тесной компании она всегда была сама по себе. Словно мячик по воде плывет — хоть по спокойной глади, хоть по бушующим волнам — покачивается себе сверху и с интересом по сторонам поглядывает. Вроде, и в обнимку с водой — вон, весь мокрый! — а не утопишь его и волной с головой не накроешь.

Мы с Мариной даже как-то теребить ее начали — сколько можно, мол, между небом и землей болтаться, пора уже где-то на твердую землю выбираться. А она, как оказалось, не просто надежного берега ждала, а такого, с которого волшебный принц на белом скакуне ее высматривает. Самый настоящий волшебный принц — который только ее одну и дожидается, чтобы выловить ее из этой зыбкой стихии, на руках на земную твердь вынести и всю свою жизнь с ней разделить.

Когда она своего Анатолия в первый раз к нам на дачу привезла, я сразу поняла — Он. И дело вовсе не в том, что он был симпатичный, и образованный, и общительный, и в жизни, похоже, ни в чем не нуждался — просто он смотрел на Татьяну так, словно рядом с ним, кроме нее, вообще никого не было. И у нее, с кем бы она ни говорила, глаза, словно магнитом, постоянно к нему притягивались.

И даже нашей красавице Марине не удалось даже на миг его внимание к себе привлечь. Наоборот, после того, как они с Татьяной чуть в тот день из-за него не поссорились, он долго еще едва-едва ее терпел. Но ведь терпел же — ни словом неприязни своей не высказал, не поставил Татьяну перед выбором: либо подружка, либо он!

И вот только попробуй, Марина, этот абзац вычеркнуть!

У Татьяны и на работе все на удивление удачно сложилось. Ей по должности приходилось постоянно с французским партнером своего директора общаться — но она никак не старалась эти полезные связи укрепить, в друзья не навязывалась, даже сторонилась его немного. И чем все кончилось? Подружились они таки с Франсуа этим — крепко, по-человечески, по-настоящему; Татьяна с Анатолием к нему с его… женой, что ли, даже ездили после свадьбы, и те к ним потом пару раз в гости наведывались.

И как всегда бывает — и беда, и удача, если уж привалили, то сразу по всем фронтам. У Татьяны в то время даже отношения с родителями, как по мановению волшебной палочки, вдруг наладились. То бывало — ссорились они все время: она считала, что они ее чрезмерно опекают, а они обижались, что она внимание и заботу не ценит… Я, кстати, всегда удивлялась, почему людям вечно выпадает как раз то, что нужно совсем не им, а кому-то другому. Вот мы бы с Сергеем вовсе бы не отказались от родительской помощи, так нет — она в избытке Татьяне досталась, той Татьяне, которая всю жизнь самостоятельностью бредила.

Одним словом, все эти сказочные Татьянины перемены большое впечатление на меня произвели — мой Сергей даже злиться начал, что я только о них и говорила. Но как потом оказалось, и нас в эти ее чудеса затянуло — в смысле, не только нас с Сергеем, а всех, кто вокруг Татьяны находился.

Привели они с Анатолием однажды в нашу дружную компанию двух новых людей: Анатолий — своего старого друга Тошу, а Татьяна — свою сотрудницу Галю. С Галей, правда, ее тогдашний ухажер явился — последней дрянью он потом оказался: бросил Галю, как только узнал, что она ребенка ждет, и к нашей Марине подкатиться решил. Татьяна с ней тогда почти разругалась, но я в Маринке никогда не сомневалась — поводила она этого красавчика за нос, да и вон вышвырнула, накормила подлеца его же кашей.

А у Гали Даринка родилась, и так вышло, что ей в крестные взять некого было — вот мой Сергей ее и окрестил, и появилась у нас с ним как будто дочка, а у Олежки — почти сестра. И мне не пришлось еще раз в декрет идти. Я к тому времени из редакции уже уходить собралась — в детском садике мне работу предложили. И прямо скажу — ни разу с того самого дня, как туда пошла, не пожалела я, что работу сменила. С детьми я всегда с удовольствием возилась, и получалось у меня это неплохо, и Олежка у меня под присмотром до самой средней школы оставался. На базе нашего садика через пару лет младшую школу открыли, вот он там ее и закончил.

А потом у Татьяны Игорь родился. Причем, она не просто в декрет ушла в полном неведении, будет ли ей куда возвращаться — директор лично ее попросил, чтобы она какой-нибудь час в день работала (дома!), и не только рабочее место за ней сохранил, но еще и полставки ей оставил. И вот скажите мне, что такие чудеса сплошь и рядом в жизни происходят!

Вернулась Татьяна на работу через год, оставив Игоря маме — и та не просто согласилась с ним посидеть, а забрала его к себе, загород, в большой и уютный дом, в котором ему не только все условия для нормальной жизни были предоставлены, но и безраздельное внимание бабушки. А Татьяна с Анатолием его на выходные в город забирали, и видел он родителей не издерганными после работы и раздражительными от постоянного недосыпа, а отдохнувшими, улыбающимися и искренне наслаждающимися каждой минутой общения с ним. Понятное дело, что рос мальчик спокойным и развивался быстро!

Мы в то время виделись с ними не часто, но случалось — дни рождения и праздники еще никто не отменял. И я всякий раз вздыхала с легкой завистью, глядя на то, что из Анатолия не только замечательный муж, но и отец редкий получился — у него с Игорем с самого начала такое взаимопонимание установилось, словно они всегда на одной волне находились. И из Тоши, кстати, тоже — вот вам еще один пример, как Татьянин долгожданный счастливый миг и в жизни других людей вокруг нее все по местам расставил.

Она Тошу к себе на фирму устроила, и пришелся он у них там ко двору, и с Галей у него как-то постепенно сложилось, и не побоялся он на женщине с ребенком жениться, и заменил он Даринке… нет, не заменил — настоящим отцом ей стал! Вот недаром они с Анатолием столько лет дружили — порядочных и душевных людей всегда друг другу притягивает. Мой Сергей тоже, на них с малышами глядя, стал Олежке куда больше времени уделять. Марин, когда будешь это место редактировать, добавь, пожалуйста, пару слов от себя, что тебя внимание Сергея вовсе не удивило — мол, со стороны всегда было видно, какой он заботливый отец.

Олежка к Игорю поначалу относился настороженно. Он уже глубоко уверовал, что Даринка — его собственная почти сестра, и появление возле нее других детей вызывало у него вполне типичную для такого возраста ревность. Но у Даринки такой замечательный характер оказался (в этом она, слава Богу, в маму пошла!), что рядом с ней ни у кого ни хмуриться, ни дуться не получалось, и очень скоро Олежка решил, что у него теперь что-то вроде и сестры, и брата есть, а он у них — старший защитник и покровитель. И нужно признать, что к этим добровольно взятым на себя обязанностям он и потом относился свято и ревностно — ему-то это явно на пользу пошло, а вот их покрывать далеко не всегда нужно было. Но об этом после.

Когда Даринке с Игорем подошло время в садик идти, у меня как раз новая группа набиралась, и, разумеется, они пошли ко мне. Хотя я немного сомневалась — говорят же, что своих ни лечить, ни учить нельзя. Но они мне все же почти свои были, а в предыдущей группе у меня мой собственный сын воспитывался, и, вроде, никто не жаловался, что у меня к нему какое-то особое отношение просматривалось. В общем, решилась я.

И, честное слово, до сих пор не знаю, правильно сделала или нет — беспристрастно относиться к ним у меня так и не вышло.

Начнем с того, что они оказались намного развитее других детей в группе. Они уже неплохо знали буквы и любили складывать их в короткие слова — с виду зачастую бессмысленные — но им, похоже, нравился сам процесс, и, судя по оживленному шушуканью, они сразу же старались найти применение образованным словам. Они так же легко оперировали цифрами до десяти и часто дописывали их к своим словечкам.

Так однажды Даринка написала «Тук», подумала мгновенье, склонив голову к плечу, написала следом цифру 5 и выжидательно посмотрела на Игоря — он расплылся в довольной улыбке и постучал пять раз своим карандашом по столу. Кстати, когда они писали или рисовали, линии у них получались достаточно ровными и уверенными.

Кроме того, с самых первых дней их отличала необычная самостоятельность. Во время еды они без малейших затруднений орудовали ложками, крепко держали чашки за ручки, ни разу не уронив их, расправляли одеяло на своих кроватях после дневного сна и никогда не требовали помощи, одеваясь на улицу. Если у них и возникали затруднения, они тут же приходили на выручку друг другу. Я помню, как у меня чуть челюсть не отвалилась, когда я увидела, как Игорь придерживает Даринке курточку, в рукав которой она никак не могла попасть рукой.

Я не могу припомнить ни единого случая, когда бы они просто раскапризничались. Они никогда не ссорились с другими детьми из-за игрушек, не впадали ни с того ни с сего в скверное настроение и не нарушали дисциплину из чистого упрямства.

Но и назвать их идеально послушными детьми — мечтой каждой воспитательницы — я бы никогда не решилась.

Когда нужно было делать что-то, что шло вразрез с их желаниями, они спокойно подходили ко мне — всегда вдвоем — и ясно и четко излагали, что именно кажется им неправильным и почему. Более того, они мне еще и решение, как правило, предлагали! Можете себе представить в детсадовской группе в двадцать человек громкое заявление из серии:

— Светлана Андреевна, нам еще спать не хочется. Можно, мы пока порисуем?

Или еще лучше:

— Светлана Андреевна, манная каша сегодня несладкая. Можно, мы только чай попьем?

Я очень быстро поняла, что ни одернуть их, ни заставить что-то сделать мне просто не удастся. Они продолжали ходить за мной, серьезно заглядывая мне в лицо и — по очереди и по двадцать раз — повторяя свое неизменное «Почему?». Чтобы не напрашиваться на массовую забастовку по поводу как еды, так и сна, я однажды воззвала к их несомненной взрослости. Очень тихо, правда, воззвала — объяснила им, что в садике мы должны все делать вместе, чтобы не мешать друг другу, и что они мне очень помогут, если покажут остальным детям пример. Сработало.

Потом мне такая разъяснительная работа редко требовалась — к правилам они привыкли быстро, следовали им без особого напряжения, да и родители с ними дома явно об этом разговаривали.

Приезжали они всегда за Даринкой и Игорем все вместе — Анатолий их после работы забирал, потом за детьми, потом Галю с Тошей и Даринкой домой отвозил, а потом они уже с Татьяной и Игорем к себе ехали. И пока дети собирались — как всегда, сами — взрослые очень подробно меня расспрашивали, как день прошел и не случилось ли чего из ряда вон выходящего. Но другие родители обычно прибегали после работы, хватали любимое чадо под мышку и мчались домой отдыхать после трудового дня — и скоро они начали косо на нас поглядывать.

Через некоторое время меня вызвала к себе заведующая.

— Светлана Андреевна, а что это у Вас за консилиумы по вечерам происходят? — спросила она, подозрительно прищурившись.

— Да что Вы, Валентина Николаевна, — усмехнулась я, — какие консилиумы? Просто интересуются родители, как их дети себя ведут. Что в этом плохого?

— Ничего, если изредка, — поджала она губы. — А вот если каждый день, как мне рассказывают, то это просто неестественно.

— Неестественно? — удивилась я. — Да ведь они же целый день ребенка не видят, нужно ведь им знать, как он этот день прожил! И потом — если что-то случилось, я им сразу расскажу, а они дома и поговорят с ребенком, чтобы больше такое не повторялось.

— Вот и рассказывайте, если что-то случилось, — отрезала она. — Насколько я поняла, эти родители — Ваши знакомые, вот и делитесь с ними своими наблюдениями в свободное от работы время. Мне совершенно не нужно, чтобы о нас слава пошла, что у нас по знакомству больше внимания детям уделяют.

И вот здесь я хочу сразу и однозначно сказать (и тебе, Марина, не в последнюю очередь, чтобы ты опять с чем-нибудь разбираться не начала!), что ничего подобного в нашем садике никогда не было. И что Татьяна с Анатолием и Галя с Тошей не потому меня так подробно расспрашивали о своих детях, что мы с ними давно друг друга знали. Просто они, в отличие от многих других родителей, хорошо знали, что неважных мелочей в воспитании детей не бывает, и точно также интересовались бы поведением своих детей и у другой воспитательницы.

Но рисковать мне не хотелось — ни добрым именем нашего садика, ни неприязненным отношением к Даринке и Игорю со стороны других детей и их родителей — и мы договорились с Татьяной, что она мне будет раз-два в неделю позванивать со своими вопросами, а если, не дай Бог, что случится, тогда я уже им сразу доложу.

Таких ЧП случилось — за все время их пребывания в моей группе — по пальцам пересчитать. Установленные правила они никогда не нарушали — ни из вредности, ни из упрямства — но оговаривать эти правила им нужно было очень четко и подробно.

Во время прогулки, например, им обязательно нужно было напомнить, что за пределы площадки выходить нельзя, иначе — стоило мне только зазеваться — они запросто могли выбраться на территорию соседней группы, и их совершенно не пугало, что там гуляют незнакомые дети. Слава Богу, хоть сам садик забором огорожен был!

Или во время сна — фраза «Тихий час!» значила для них лишь то, что разговаривать нельзя. Кроватки их стояли одна против другой (они и кушали, и спали всегда рядом), так они поворачивались друг к другу и начинали рожицы корчить, пока не подойдешь к ним и не скажешь, что пора глазки закрывать. Это, правда, тоже не всегда помогало — я не раз замечала, что даже с закрытыми глазами они продолжали о чем-то своем думать. И, похоже, частенько об одном и том же, судя по одновременным улыбкам.

А когда время играть подходило (у нас ковер на полкомнаты лежал, на котором дети всегда всей кучкой с игрушками возились), им ничего не стоило развернуться и отправиться вдвоем куда-нибудь в угол, где они могли добрый час просидеть, о чем-то своем разговаривая, в какие-то свои игры играя и никого вокруг не замечая.

С другими детьми они, в целом, неплохо ладили — когда подпускали их к себе. По ним сразу было видно, что они давно знакомы и вполне довольны обществом друг друга, ведущую роль в котором, вне всякого сомнения, играла Даринка. Кстати, я ее сознательно до сих пор называла так, как в самом раннем детстве — впервые она всерьез озадачила меня, когда еще недели их с Игорем пребывания в моей группе не прошло.

После завтрака, когда она первой закончила кушать и я вслух похвалила ее, она подошла ко мне — разумеется, с Игорем, стоящим у нее за плечом.

— Светлана Андреевна, — подняла она на меня серьезные глаза, — называйте меня, пожалуйста, Дара.

— Даринка, — растерялась я, — но ведь тебя так мама назвала, и все уже давно так зовут.

— Я знаю, — сверкнула она обезоруживающей улыбкой, — но мне больше нравится Дара. И Игорю тоже — это он так придумал.

В тот же день я рассказала об этом Гале (тогда мы еще по вечерам беседовали), они все вчетвером озадаченно переглянулись — Анатолий многозначительно вскинул бровь, Татьяна вспыхнула, Тоша неуверенно пожал плечами, а Галя нахмурилась.

— Ну, между собой, как хотят, — буркнула она, — а дома будет называться тем именем, что я ей дала.

Но, по крайней мере, в садике Дара просто перестала откликаться на другое имя. Галя упорно продолжала называть ее Даринкой, но, похоже, только ей одной девочка это и позволяла. Когда в октябре мы приехали к Татьяне и Анатолию день рождения Игоря праздновать, я случайно подслушала разговор Тоши с ними — он, пока Гали рядом не было, называл Дару по-новому.

Татьяна уже тогда начала меня допрашивать, подружились ли Игорь с Дарой с другими детьми и легко ли те принимают их в свои игры. Я рассмеялась.

— Ну, вы столько над ними потрудились, — сказала я ей, — что нечего теперь удивляться, что им с другими детьми скучно.

— Что значит «скучно»? — всполошилась она. — Они что, противопоставляют себя коллективу?

— Господи, вот же начиталась! — потрясла я головой в шутливом ужасе. — Да играют они с другими, но только, когда им хочется. И недолго — им просто с куклами и машинками возиться неинтересно. Им нужно Игру придумать — с ролями и развитием сюжета. А если крик и слезы начинаются, если кто-то игрушки не поделил…

— Из-за них начинается? — опять вскинулась Татьяна.

— Да ничего из-за них не начинается! — разозлилась я. — Детям же только то нужно, что у другого в руках! Они в таком случае сами отдают эту игрушку и прекрасно без нее друг друга занимают. Татьяна, ты меня извини, но если бы другие родители, у которых дети двух слов связать не могут, так за них беспокоились, тогда бы я, наверно, поняла, но ты-то чего кипятишься?

Но она все не унималась — просила меня следить за тем, чтобы Игорь с Дарой постоянно среди других детей были, не замыкались исключительно друг на друге. Мне трудно было с ней согласиться — в садиках разные дети встречаются, бывают и такие, от которых ничего хорошего не наберешься. До сих пор по своему Олежке помню — его первые месяцы в садике были той последней каплей, которая заставила меня самой туда работать пойти. В конце концов, я все ей пообещала, лишь бы она успокоилась и перестала и Игоря с Дарой, и меня теребить.

И затем всякий раз, когда им случалось в общей куче повозиться, я честно ей об этом докладывала. Разумеется, для этого мне приходилось внимательно к ним приглядываться, и со временем, честно признаюсь, меня просто захватило такое наблюдение.

Игорь был явным интровертом — он предпочитал либо просто разговаривать, либо строить что-то из того же песка на площадке, либо карандашом на листе бумаги что-то творить, либо просто наблюдать за окружающими. В этом он точно в Татьяну пошел. А вот Даре нужна была кипучая деятельность (она все быстрее делала и тут же хваталась за что-то другое), даже когда они вдвоем уединялись где-то в сторонке — и, разумеется, публика.

Обычно эту функцию с удовольствием исполнял Игорь, когда она перед ним спектакль одного актера разворачивала, а она еще временами чуть в сторонку поглядывала, словно и других, воображаемых зрителей одаривая улыбками, поклонами и воздушными поцелуями. Игорь старательно делал вид, что не замечает такого невнимания к себе, но нос у него то и дело морщился.

Такие представления не могли, конечно, не заинтересовать и других детей, особенно, девочек, и бывало, что возле Игоря с Дарой целая толпа собиралась. Она их всех обычно просто спроваживала — начинала рассказывать им, что они с Игорем делают и что нужно делать всем остальным, размахивая руками и тараторя с такой скоростью, что дети скоро отходили от нее с совершенно ошарашенными лицами. Игорь обычно пережидал вторжение без единого слова и, как всегда, внимательно наблюдая за окружающими.

Но иногда Даре в голову приходила идея такого масштаба, что для ее исполнения ее одной явно не хватало, и тогда она сама (но с неизменно следующим за ней Игорем, конечно) подходила к другим детям и предлагала им свою Игру. И вот тогда я заметила одну очень интересную особенность.

Лидерство Дары Игорь принимал только наедине с ней. Если она начинала и ему, наравне со всеми, рассказывать, что делать, он спокойно бросал ей: «Не буду», разворачивался и уходил рисовать, например. После чего у Дары почти мгновенно пропадал интерес к придуманному действу. Причем, он никогда не дулся — стоило ей вновь подойти к нему, он с удовольствием показывал ей свой новый рисунок и продолжал разговаривать, как будто и не было этого перерыва в общении.

Татьяне я об этом не стала рассказывать — опять панику поднимет по поводу его «необщительности». А вот я бы не решилась ни упрямством, ни капризом его поведение назвать — в разговоре со взрослыми я, например, ни разу от него это «Не буду» не слышала. Просто, сталкиваясь с чем-то ему неприятным, он не спорил и не возмущался, а всего лишь молча отходил в сторону, отказываясь как подчиняться, так и воевать за свои права. Между прочим, точно так же, как и сама Татьяна всю жизнь поступала — но только пойди же ты, докажи ей!

Дара урок Игоря усвоила очень быстро. Затем она другим детям не свою, а их с Игорем общую Игру предлагала — словно второстепенные роли раздавала, даже не обсуждая то, что места двух главных персонажей уже заняты. И, рассказывая об их новой задумке, она никогда больше не говорила «Я», и Игорь, спокойно стоя рядом, без единого слова возражения отдавал ей права постановщика сцены — исключительно такой, в которой он, так же, как и в жизни, являлся неизменным и незаменимым спутником главной героини.

И вот еще один необъяснимый момент. В любой компании детей верховодила всеми Дара. Она без малейшего смущения командовала, где кому стоять, как говорить, куда смотреть и что делать — и никто никогда на нее не обижался. У нее просто талант какой-то был располагать к себе людей! Она с самого рождения оказалась очень красивой девочкой, но затем к внешней привлекательности у нее добавилось умение очаровательно улыбнуться, трогательно распахнуть глаза, внимательно заглянуть в лицо и доверчиво коснуться руки — умение, которым она уже в свои три с небольшим года вполне сознательно пользовалась. Временами мне даже казалось, что в те моменты, когда они с Игорем уединялись, она упорно тренировалась, оттачивая это свое умение на той воображаемой публике.

Игорь же, когда заговаривал, всегда был более прямолинейным, и, хотя он, как правило, предпочитал помалкивать и наблюдать, дети относились к нему куда более настороженно. И нужно признать, что инцидент, который произошел у нас ближе к зиме, уж никак не добавил ему популярности.

В тот день вечером у нас случился скандал. Один из мальчиков во время полдника опрокинул на себя стакан с компотом, я его, разумеется, переодела в запасные колготки, а запачканные положила в его шкафчик. Вот эти-то колготки и не нашли вечером его родители — и подняли крик, заставив меня все помещение группы обыскать. Они обращались то ко мне, то к своему сыну, пытаясь определить виновника пропажи, но мы с ним твердо стояли каждый на своем: я положила колготки в шкафчик, он их оттуда не брал.

Еще оставшиеся к тому моменту дети сбились в кучку, тревожно наблюдая за разбирательством. И вдруг из этой кучки раздался твердый и уверенный голос Игоря.

— Алеша обманывает, — спокойно заявил он.

— Что? — мгновенно взвилась Алешина мама. — А ты откуда знаешь? Ты видел, что ли, как он их брал?

— Нет, — невозмутимо ответил Игорь, глядя ей прямо в глаза. — Но я знаю, что он боится, что вы его ругать будете.

Оба Алешиных родителя тут же заняли защитную позицию — и неважно, что за минуту до этого они были готовы не только отругать, но даже наказать своего сына. Чего я только не наслушалась — и про то, что они не намерены такую напраслину терпеть, и про то, из кого стукачи вырастают, и про то, кто этому способствует. А когда на следующий день нянечка нашла эти злополучные колготки за шкафчиками, то вместо разрешения конфликта дело кончилось тем, что Алешин папа обвинил Игоря в том, что тот специально их там спрятал, и потребовал встречи с его родителями.

Я едва успокоила его тем, что не стоит нам детям такой пример подавать, и пообещала, что сама поговорю с родителями Игоря. И поговорила, конечно — меня саму встревожила та уверенность, с которой он сказал, что колготки взял Алеша. Видеть он этого никак не мог — в тот день они с Дарой очередное большое действо разыгрывали, и мы все, включая меня, глаз от главных участников оторвать не могли.

Мы тогда с Татьяной дня три подряд перезванивались.

— Ничего не говорит, — уставшим и несчастным голосом отвечала мне она. — Сам не брал, за Алешей за этим не подсматривал…

— Может, кто другой подсмотрел и ему сказал? — предположила я.

— Да спрашивала, — вздохнула Татьяна, — говорит, что нет. Но я тебе точно говорю: он сам никогда не врет — мы уже сто раз проверяли.

— А откуда же тогда узнал? — недоумевала я.

— Ох, Светка… — Она немного помолчала. — Он говорит, что чувствует, когда другие люди врут — вот что мне тебе на это сказать?

— Да ты что! — ахнула я. — Вот же талант в жизни пригодится! Только ты ему скажи, что замечать такое, конечно, нужно, а вот вслух — только в самых серьезных случаях говорить.

— Света! — рявкнула она. — Ты сама слышишь, что несешь? Не бывает таких талантов! Он просто тебя все время перед собой видел и сделал простой логический вывод: если не ты, значит, только этот Алеша и мог.

— Не скажи, Татьяна, — мечтательно протянула я. — Вон уже целая теория есть, как по мельчайшим жестам и движениям лица можно определить, кто врет, а кто нет. И умение такое, между прочим, далеко не всем дано!

— Свет, — отчеканила Татьяна, — я ему объясню, что нехорошо чужие секреты выдавать, а вот ты только попробуй эти бредовые идеи в нем поддерживать!

Больше Игорь покровы ни с каких тайн не срывал — по крайней мере, во всеуслышание и сознательно. Ну, не могла я удержаться, чтобы не глянуть на него мельком, когда возникала необходимость рассудить двух одинаково вопящих благим матом и обвиняющих друг друга в каком-то поступке ребятишек. Игорь с Дарой, как всегда, держались подальше от таких конфликтов, а Игорь старался даже не смотреть в ту сторону, но временами у него чуть поджимались губы. Что давало мне возможность задавать правильные вопросы и докапываться, в конечном счете, до истины. И Игорь, похоже, и мою реакцию как-то по мимике угадывал, потому что, когда инцидент был исчерпан, на губах его частенько мелькала легкая улыбка.

Так что, виновата я перед тобой, Татьяна — получается, что не сдержала я свое слово, помогла Игорю увериться в своей способности нюхом правду от неправды отличать. А значит, и к тем размолвкам, которые у вас с Игорем потом произошли, руку свою приложила. Не знаю, сможешь ли ты простить меня, но эти строчки я Марине вычеркнуть ни за что не дам!

К несчастью, случай с теми колготками произошел как раз, когда мы начали готовиться к первому в жизни ребят утреннику — новогоднему. И они, как оказалось, не только запомнили этот случай, но и обсуждали его — и между собой, и с родителями — и сделали выводы.

Сценарий того утренника я уже, конечно, не помню, но все там крутилось вокруг снеговика и снежинок. У меня не было и тени сомнения, что главную снежинку должна будет сыграть Дара, а снеговика, естественно — Игорь; в обеих ролях больше всего слов и танцев было, и остальным они могли оказаться просто не по плечу.

И вот тут-то и случился бунт. Против Дары ни единого возражения не возникло, а вот снеговика, как вдруг выяснилось, хотели сыграть чуть ли не все мальчишки. Их поддержали и девочки-снежинки, заявив, что вокруг Игоря они танцевать не будут. Я растерялась — то, что Игоря как-то слегка стороной обходить начали, я уже несколько дней, как заметила, но такого массового бойкота я не ожидала.

Игорь побледнел, и черты лица у него сложились в неподвижную маску. Но окаменело у него только лицо — крепко зажав в кулачке карандаш, он встал и громко и отчетливо произнес, глядя прямо перед собой:

— Я снеговиком не буду.

После чего он сел, склонился над своим альбомом и продолжил рисовать.

Возмущенный ропот сразу стих, и на меня уставилось полтора десятка отнюдь не пристыженных, а совсем наоборот — радостно-возбужденных детских лиц.

— Хорошо, — сказала я в попытке сохранить достоинство Игоря и преподать остальным урок, — если Игорь не хочет быть снеговиком, он им не будет.

Но вот кто удивил меня — по-настоящему, по-хорошему — так это Дара.

Я уже говорила, что они с Игорем с самых первых дней отличались от остальных детей крайней самостоятельностью, я бы даже сказала — само…, нет, взаимодостаточностью. Но в тот момент я окончательно поняла, что они оба действительно существенно взрослее не только своих сверстников, но, собственно говоря, и своего возраста.

Не успела я договорить, как со своего стульчика вспорхнула Дара. Она нежнейшим образом улыбнулась направо и налево — даже через плечико томный взгляд умудрилась бросить — и повернула ко мне сияющее личико с широко раскрытыми, невинными глазами.

— Светлана Андреевна, — почти пропела она, — я тоже не буду главной снежинкой. Пусть кто-то из девочек танцует. Вы ведь без меня справитесь, правда?

Конкурс на роль главной снежинки растянулся на два дня, а обиды после него — на добрую неделю.

Игорь с Дарой получили роль двух каких-то зверушек (сейчас уже и не помню, каких) — совсем небольшую и почти не связанную с основным действием. Им нужно было где-то посреди спектакля выйти из лесу на поляну, на которой стоял снеговик, прочитать по одному небольшому стихотворению и снова убежать в лес.

После распределения ролей ко мне подошла Дара, попросила листик со стихотворениями для себя и для Игоря и сказала, что они сами подготовятся — слова дома выучат, порепетируют, а я потом проверю. Я вздохнула с облегчением — мне со снежинками забот хватало. Снеговик хоть на одном месте стоял, а снежинкам приходилось чуть ли не одновременно и стихи читать, и танцевать. Я за тот месяц так накружилась, что мне и по ночам снилось, что меня на центрифуге раскручивают.

Дара с Игорем во время репетиций держались в стороне. Стихи свои они выучили быстро — через неделю я их проверила и успокоилась, так что они имели полное право что-то там свое придумывать. Никого к себе в такие моменты они и близко не подпускали. У меня закралось подозрение, что Дара такой маленькой ролью не удовлетворится и какой-то сюрприз устроит, но, во-первых, я уже во время ее Игр со всей группой убедилась в ее отличном чувстве времени, а во-вторых, у меня ни секунды свободной не было выяснять, что они там задумали.

К празднику мы, в целом, подготовиться успели, но меня не оставляло некое тревожное чувство. Первый утренник — это всегда что-то вроде рулетки, и иногда после него хочется, чтобы она русской была. К сцене практически ни один ребенок без трепета не относится, а тут еще извольте лицедействовать перед целой толпой взрослых. И это еще одна особенность первого в детской жизни утренника — на него, как правило, родители в полном составе являются. Это потом уже они очередность устанавливают — кому на этот раз моральную поддержку любимому детищу предоставлять.

Кстати, болеть за Игоря с Дарой как в тот первый раз, так и в последующие пришли не только Татьяна с Анатолием и Галя с Тошей, но и Марина с Максимом. У меня даже мысль мелькнула — уж не дала ли наша кремень-Марина слабину в отношении одного из своих неизменных кавалеров. Нет, вру — эта мысль у меня позже мелькнула, существенно позже, когда мы после Нового Года у Татьяны собрались (вот где-то в то время эта традиция у нас и установилась) и Марина опять со всей троицей пришла. Впрочем, Марина у нас — максималист, она выбирать не умеет, ей, как Винни-Пуху — и меду, и сгущенного молока, и банку варенья, если есть, и все перед ней на стол, пожалуйста, даже если она все сама и не осилит. Интересно, Марина, что ты из этого абзаца вычеркнешь?

Ладно, нужно с утренником закончить. Одним словом, вышел он, как любой первый блин — комом. Ребята переволновались, а некоторые, увидев перед собой море незнакомых лиц, и вовсе в ступор впали. Снеговик вообще забыл, что у него роль со словами, и снежинкам приходилось время от времени подталкивать его, чтобы он свои слова, после которых их очередь говорить была, прокричал. В результате, снежинки запутались-таки, кому в какую сторону кружиться, и вышла у нас на сцене вместо стройного снежного хоровода бурная метель.

Родители, конечно, все эти оплошности встречали добродушным смехом и дружными хлопками зрительских симпатий. Но когда на сцену вышли Игорь с Дарой…

Они выскочили из своего леса как будто по отдельности, затем заметили друг друга, обнюхались, чуть шарахнулись от снеговика — и только потом обняли друг друга за плечи (Дара еще Игорю и головку кокетливо на плечо умостила) и устроили из своих жалких четверостиший целый диалог, удивленно переглядываясь, опасливо косясь на снеговика и театрально пожимая плечами. Они еще при этом растирали себя руками и чуть притоптывали ногами, словно им холодно на одном месте стоять было. Отчитав свои слова, они нарочито содрогнулись, развернулись в одном прыжке, помахали своими хвостиками и ускакали назад в свой лес.

Их уход со сцены сопроводили не хлопки, а самые настоящие аплодисменты, и весь остаток спектакля как-то смазался.

Я, кстати, когда мы после Нового Года у Татьяны собрались, попросила их повторить их номер — для Сергея, да и для Стаса с Кисой (вот же, господи, до сих пор в голове не укладывается — взрослый человек, а на такую дурацкую кличку отзывается!) — так они свою сценку еще и разнообразили. Пошушукались пару минут в прихожей, потом влетели в гостиную по разные стороны стола, обнюхали всех нас, сделали вид, что испугались, заметив друг друга, и потом уж сошлись и довели ее до конца. Я в тот раз впервые в жизни у Кисы на лице улыбку увидела — и, между прочим, имею право гордиться этим ничуть не меньше, чем их родители!

Короче говоря, у нас после того утренника больше не возникало вопросов, кому главные роли во всех последующих играть. Некоторые дети вообще даже участвовать отказывались — то ли перепугались до смерти, то ли родители их не похвалили, как следует. И тут за дело взялась Дара.

Честно признаюсь, ни с одной из групп после них подготовка к утреннику не превращалась для меня из неизбежной муштры в увлекательную игру. И именно так ее воспринимала и преподносила остальным детям Дара. После Нового Года она опять начала допускать некоторых детей к их с Игорем выдумкам — неизменно давая им понять, что он является не просто обязательным, а главным участником. При этом она включала свое очарование на полную силу, и постепенно дети вновь приняли Игоря в свой круг.

Репетиции были для нее словно Богом предоставленным шансом попробовать себя чуть ли не во всех ролях. Если у кого-то из других детей что-то не получалось, мне даже просить ее не нужно было — она тут же подходила и показывала, как нужно сделать. Причем, в ее демонстрациях не было и намека на снисходительность примадонны, и обучались у нее дети намного быстрее, чем у меня — то ли расстояние между ребенком и взрослым им не мешало, то ли доверяли они ей больше, то ли просто походить на нее хотели. Она и во время спектакля могла чью-то забывчивость прикрыть — или неожиданным, отвлекающим на себя внимание жестом, или смешным, заполняющим неловкую паузу возгласом, или просто собой, в самом прямом смысле.

К весне я уже решила, что в нашем детском царстве-государстве воцарились, наконец, полный мир и согласие. Но однажды я поняла, что даже у детей под полным благополучием могут скрываться весьма непредсказуемые, а иногда и печально предсказуемые подводные течения.

Дара с Игорем практически не болели. За все время их пребывания в садике у меня пальцев на одной руке хватит, чтобы пересчитать, сколько раз они оставались дома по болезни. Вот вам еще один пример разумного отношения родителей к оздоровлению, закаливанию и правильному выбору одежды, а то — стоит ребенку чихнуть, все, садик виноват.

Но все же случалось и им простудиться. И той весной впервые заболела Дара — и на добрых полторы недели. Кстати, это был единственный раз, когда ее так долго не было, потом она, как и Игорь, не больше двух-трех дней отсутствовала — видно, Татьяна с Анатолием поделились опытом с Галей и Тошей.

Во время ее отсутствия Игорь полностью ушел в себя. Он неукоснительно следовал всем нашим правилам, но ни с кем не играл — в свободное время рисовал, лепил, строил что-то на площадке; одним словом, делал что-то руками, всем своим видом давая понять, что отнюдь не расположен к общению. Волноваться за Дару он не мог — я знала, что они каждый вечер в Скайпе встречаются — но за все это время он ни разу не улыбнулся, даже когда вечером за ним Татьяна с Анатолием приезжали.

И вот, воспользовавшись его подчеркнутым одиночеством, его и взялись изводить тот самый пресловутый Алеша и еще двое особо пакостных мальчишек. Я говорю — особо пакостных, потому что делали они все это исключительно у меня за спиной: то под локоть его за столом толкнут, чтобы рука с карандашом дернулась, то плечом двинут, проходя мимо, то мячом на площадке, словно случайно, бросят — прямо в его строение.

Игорь ни разу не пожаловался, я даже и не замечала ничего, пока Олежке вмешаться не пришлось. Он после школы обычно ко мне приходил, мы с ним, пока дети спали, уроки делали, а потом он уже домой шел. А то смотрю — что-то он задерживаться начал, это уже потом он мне рассказал. По вечерам, пока он с нами оставался, они притихли, а вот по утрам… Я, конечно, старалась с них глаз не спускать, но разве за ними всеми углядишь? И если я их ни на чем таком не поймала, а Игорь упорно молчал, мне и отчитать их не за что было.

Затем Дара вернулась, и Игорь вновь ожил. А Дара каким-то образом узнала, что здесь происходило, пока она болела. Я практически уверена, что Игорь и ей ничего не рассказывал — ни в Скайпе, потому что вести себя она стала иначе через несколько дней после возвращения, ни потом в садике, потому что, если один человек жалуется на кого-то другому, то последний — вольно или невольно — хоть пару раз на обидчика глянет.

И все же, как-то она об этом узнала — и Алеша с друзьями просто перестали для нее существовать. Даже когда Дара привлекала других детей в свою Игру, и они — случайно или неслучайно — оказывались в их числе, она пропускала их взглядом как пустое место. Такое нарочитое игнорирование даже взрослым неприятно, а уж дети и вовсе к нему болезненно относятся, и однажды, окончательно разозлившись, Алеша дернул ее за рукав — да так, что она чуть не упала. В запале он даже забыл на меня оглянуться, и я тут же ухватилась за возможность наконец-то наказать его.

Но не успела. Не успела я и рот открыть, как Игорь мгновенно оказался между ней и Алешей. Он не издал ни звука, не замахнулся, руки в кулаки не сжал — он просто стоял и молча, в упор, исподлобья смотрел на него. Он стоял спиной ко мне, и лица его я не видела, но, судя по всему, было в нем нечто такое, от чего Алеша отступил, затем еще раз отступил, а потом и вовсе отошел. От всяких «случайных» неприятностей Игорь с Дарой, по-моему, не избавились, но прикасаться к ним — кроме, как в игре — больше никто не решался.

Вот это был тот самый момент, когда я совершенно однозначно поняла, что у этих двух маленьких человечков одна дорога в жизни. Не знаю, почему — вот сколько людей может вспомнить лучшего детсадовского друга? Между ними было что-то большее — не любовь, конечно, в том-то их возрасте смешно было бы о любви говорить — скорее, это было какое-то полное единение. Такие чувства, говорят, между близнецами возникают, когда они не только по крови, но и по духу, и по интересам близки — и постоянное общение между собой им просто жизненно необходимо.

Одним словом, мелькнула у меня тогда мысль, что если им случится потом еще и влюбиться друг в друга, то, похоже, их родителей хоть трагедии первых детских увлечений минуют.

Не удержалась я — в тот же вечер поделилась своими наблюдениями с этими самыми родителями, но только мимолетом и скороговоркой, чтобы Игорь с Дарой не услышали и кто-нибудь заведующей опять на мою пристрастность не нажаловался. Галя улыбнулась в ответ, мечтательно вздохнув, а вот Татьяниной реакции я не ожидала.

Она чуть покачнулась, Анатолий, бросив на Тошу короткий взгляд, небрежно обхватил ее за плечи, прижал к себе, и она, словно в смущении, спрятала лицо у него на груди — но я успела заметить, как скользнула по нему какая-то мучительная гримаса. Спросить, что случилось, я не успела — меня Тоша чем-то отвлек. И вот до сих пор не пойму — то ли это мне сейчас, в свете последующих событий, кажется, что я тогда у нее на лице что-то такое усмотрела, то ли это она, со своей знаменитой интуицией, уже тогда что-то учуяла…

Я решила больше не шутить на эту тему, но она сама вернулась к моему замечанию — когда мы на майские мой день рождения у нас на даче праздновали. После горячего, как всегда, папы с детьми отправились на улицу, Галя тоже с ними пошла — впервые (вот уж кому точно мои намеки понравились!), а Татьяна увязалась за мной посуду мыть.

— Свет, я по поводу этих твоих разговоров про Игоря и Дару… — начала она, недовольно хмурясь.

— Татьяна, да ты вообще сдурела! — возмутилась я. — Я в шутку слово обронила, а ты космическую проблему из него строишь!

— Может, ты и в шутку, — разозлилась и она, — но только дети не только слова слышат, а еще и то, что за ними стоит, чувствуют. А то, что в детстве в память запало, может потом всю жизнь в ней сидеть.

— А если и так, так что такого? — прищурилась я. — С каких это пор ты считаешь, что нужно за других людей думать, что им хорошо, а что — плохо?

— Вы чего ругаетесь? — послышался от двери голос Марины.

— А что это ты своих орлов в одиночестве бросила? — совершенно нетипично для себя съязвила Татьяна.

— А я их отправила выдержку тренировать под огнем Дариного обаяния, — насмешливо фыркнула Марина. — Вернее, Макс сам побежал, и Киса тут же за ним потянулся, а Стасу одному за столом скучно, наверно, стало. Ничего, пусть учатся, — махнула она рукой, — им с этими мелкими полезно общаться.

— Да? — заинтересованно глянула я на нее.

— Отстань, — лениво дернула она плечом. — Так что это у вас за крик тут стоит?

— Да вот я говорю, что если Игорь с Дарой так души друг в дружке не чают, — объяснила я, — хорошо бы им потом пожениться было. А Татьяна против.

— И с чего бы это? — как-то нехорошо прищурилась Марина, окинув Татьяну острым взглядом.

— А с того! — отрезала Татьяна, и глубоко вздохнула, успокаиваясь. — Хорошо, вот ты на них со стороны смотришь, непредвзято, но ведь даже ты видишь, что им с кем угодно уютнее, кроме обычных своих сверстников. То, что они так подружились — это замечательно, но может, не стоит в них это стремление к замкнутости только друг на друга поддерживать? Может, стоит их настраивать на то, чтобы они нормальную человеческую жизнь жили?

— А что же ты сама не так давно нормальной человеческой жизнью жить не хотела? — процедила сквозь зубы Марина, глядя на Татьяну в упор.

— А ты меня с ними не равняй! — вспыхнула Татьяна. — И даже если равняй — только я тебе имею право сказать, как таким, которым тесно среди других, сложно на свете жить.

— Сложно, но можно! — ткнула в нее указательным пальцем Марина. — Сколько тебя все жизни учили… и мы тоже? Сколько ты со всеми ругалась, а жила все равно по-своему — и что, плохо у тебя получилось? Все, казалось, против тебя было, но ты никому не позволила за тебя свою судьбу решать!

— А если за них решают? — прошипела Татьяна.

— Девочки, честное слово, — решила, от греха, вмешаться я, — я им больше никакие идеи в головы впихивать не буду!

Они обе глянули на меня с выражением крайнего удивления.

— Я не знаю, кто там что решает, — вновь повернулась к Татьяне Марина, — но ты всю свою жизнь ныла, что тебя никто не понимает, что никто не хочет поддержать тебя в простом, обычном, естественном желании жить по-своему. А теперь что — сама тем же самым заниматься будешь? Станешь их под общепринятые правила подгонять, да еще и неизвестно, кем принятые?

— У нас, между прочим, очень простые правила, — обиделась я, — и никем они не приняты, а просто из жизни взяты. И даже под них я никого насильно не подгоняю, и от родителей такого не требую.

— Светка, я тебя обожаю! — рассмеялась вдруг Марина. — Насчет насильно — это ты хорошо сказала. А ты, Татьяна, подумай, — вновь обратилась она к уже покусывающей нижнюю губу Татьяне, — если ты имеешь право сказать, как нелегко жить необычным людям, то именно ты не имеешь никакого права из других необычных обычных кроить.

— Даже если их необычность опасна? — у Татьяны на лице опять мелькнула мучительная тень.

— Татьян, да что ты несешь-то, в самом деле! — не выдержала я. — Я за ними каждый день наблюдаю — ну, нравится им вдвоем играть, а другим — всем вместе, и все довольны, причем здесь опасность-то?

— Вот, — с довольным видом кивнула Марина, — видишь? Глас народа. И даже если ты права, то это — их опасность, и им решать, что с ней де… Я про потом! — замахала руками Марина, когда Татьяна чуть не задохнулась. — Светка, вроде, разговор про светлое будущее завела.

Я выпихнула их обеих из кухни с чаем и тортом в руках и велела звать всех остальных к столу. Пару раз, когда они чуть зубами друг на друга не клацали, у меня сложилось впечатление, что они говорят о чем-то таком, что я пропустила, но я решила, что, поскольку все эти страсти к настоящему явно никого отношения не имеют, то вот на будущее их и оставим. А там — или Татьяна бросит глупостями голову сушить, либо Игорь с Дарой простыми друзьями останутся, либо они сами скажут дорогим родителям свое веское слово о невмешательстве в личную жизнь подрастающего поколения.

Совсем скоро подошло лето, и наш садик на два месяца закрылся. Дара провела их в городе, а Игорь на месяц к морю с Татьяной и Анатолием уехал, а на другой — к Татьяниной маме загород. Я так поняла, что они виделись, да мы и все вместе пару раз на пляж выезжали, но первого сентября, вернувшись ко мне, они встретились так, словно, как минимум, год в разлуке были.

Всякий раз, видя своих малышей после лета, я глазам своим поверить не могу — и также не могу привыкнуть к столь резкой в них перемене. За каких-то пару несчастных месяцев они так вытягиваются, что я их с трудом узнаю. Кажется, что они весь год силы копят, чтобы пустить их летом в рост. Также случилось и с группой Игоря и Дары — остальные ребята к сентябрю подросли, и не только физически. Они тоже вдруг повзрослели, у них появилось много новых интересов, а также симпатий и антипатий, и они больше не играли все вместе, а разбивались на небольшие группки — так что стремление Игоря и Дары уединяться уже не так бросалось в глаза.

А они все также предпочитали общество друг друга, и, похоже, им было, чем поделиться после лета. Как ни странно, говорила большей частью Дара — как всегда, оживленно жестикулируя. Мне-то казалось, что, проведя безвыездно все лето в городе, она скорее будет слушать рассказы Игоря о море, но с другой стороны, Игорь никогда особо разговорчивым не был, а уж во время Дариных-то сольных выступлений и вовсе затихал, завороженно глядя на нее.

В какие тайны она с таким энтузиазмом его посвящала, выяснилось, когда в декабре у нее родилась сестра — совершенно неожиданно, по крайней мере, для меня. Летом, во время тех нескольких наших встреч я ничего не заметила, с сентября за Дарой только Тоша с Татьяной и Анатолием приезжать стал, а к Игорю на день рождения он и вовсе сам с Дарой приехал — Галя простудилась, что ли. Но вот что странно — после возвращения в садик Дара никому и словечком не обмолвилась о предстоящем событии, родители, наверно, из суеверных соображений велели ей не распространяться на эту тему. А вот Татьяна, между прочим, могла бы и намекнуть!

Дара к тому времени уже приближалась к пяти годам — и детей в таком возрасте появление брата или сестры всегда очень сильно меняет. Видя перед собой кого-то совсем крохотного и беспомощного, они впервые в жизни осознают себя взрослыми, старшими — я по Олежке помню. Младшие не просто интересуют их, как живая кукла, в них внезапно проявляется одно из самых лучших человеческих качеств — неистребимая потребность защищать и оберегать более слабого.

Не избежала такой перемены и Дара.

После рождения сестры и снятия, надо понимать, табу с упоминания о ней Дара только и говорила, что о маленькой Аленке — со всеми, кто готов был ее выслушивать. Слушать ее, разумеется, предпочитали девочки, и скоро Дара — впервые, по-моему, в своей жизни — ударилась в игру в дочки-матери, в которой она, разумеется, всегда исполняла роль строгой и требовательной матери многочисленного семейства.

Как нетрудно догадаться, Игоря такие игры не очень-то привлекали. Но с мальчишками он так и не сблизился — просто так гонять туда-сюда машинки или мяч ему было явно неинтересно, да и с Алешей с двумя его друзьями у него сохранялось состояние напряженного нейтралитета. Он снова стал замыкаться в себе — пока Дара направо и налево командовала своими «дочками», он отходил в сторону и принимался, как правило, за рисование.

Но даже в рисунках его постоянно просматривалось влияние перемен в жизни и отношении к нему Дары. Как правило, он изображал человечков — довольно много и по-разному сгруппированных, причем некоторые из них постоянно оказывались в углах рисунка. Мне казалось, что он таким образом пытается выразить, что чувствует себя исключенным — как из Дариных игр, так и из сферы ее новых интересов. Судя по его подавленному виду, он уж точно не одну большую счастливую семью рисовал.

И даже когда Дара все же удостаивала его своим обществом и снова принималась тараторить без умолку, он слушал ее все с тем же мрачным видом и с выражением какой-то почти обиды на лице. А когда она снова отбегала от него, он временами пытался — по ее примеру — и себе некую благодарную аудиторию вообразить. Усаживался прямо на пол, обхватив руками колени и отвернувшись в сторону какого-нибудь угла, и принимался шевелить губами, глядя в одну точку ничего не видящими глазами, словно обиды свои кому-то изливал.

Дозваться его в такие моменты мне никак не удавалось — он делал вид, что не слышит меня, до тех самых пор, пока я прямо к нему не подходила. А у меня прямо сердце кровью обливалось на него смотреть. Однажды я даже не выдержала — сама как-то вечером позвонила Татьяне.

— Он и с детьми сам не свой? — тут же напряглась она.

— Да не с детьми, а без Дары! — объяснила я. — Она сейчас девчоночьи игры для себя открыла, а его вроде как бросила — а он так переживает, что на нем лица просто нет. Преданный он у вас получился — привязанности свои, как перчатки, не меняет.

— О господи, — выдохнула она, — что же нам с ним делать?

— Видишь теперь, что ничего хорошего не выйдет, если его от нее оторвать? — поддела я ее, не удержавшись. — Я тебе еще раз говорю — между ними не простая детская симпатия, вот и ревность появилась…

— Да не ревность это, а зависть! — рявкнула в сердцах Татьяна. — Он нам с Анатолием уже дырку в голове проел — извольте подать ему братика.

— Так… в чем дело-то? — навострила уши я.

— Нет-нет-нет! — мгновенно осадила она мой вспыхнувший интерес. — У нас с Анатолием этот вопрос давно обсужден и решен. Нам дай Бог Игоря на ноги поставить.

— Ага, — усмехнулась я, — а Гале с Тошей двоих поднять — нечего делать! Кстати, — вовремя вспомнила я старую обиду, — от меня-то зачем скрытничать было?

— Ох, Светка, — вздохнула она, — там столько проблем было — и есть — что тебе о них лучше не знать. А скольких поднимать — это их дело. Так же, как твое или мое. Ты-то сама на второго так и не пошла, — хмыкнула она.

— Так у нас же Дара появилась! — рассмеялась я. — Олежка и успокоился. А потом он у меня на работе каждый день два десятка колобков видел — и больше уже не хотел еще одного дома. — И вдруг меня осенило. — Слушай…

— Что? — тут же насторожилась она.

— Вы ведь все равно их забираете, а потом Дару с Тошей домой завозите? — Татьяна согласно угукнула. — Ну вот! Вместо того чтобы домой сразу ехать, зайдите к ним домой, хоть на полчасика — пусть Игорь на девочку посмотрит, повозится с ней вместе с Дарой.

— Да неудобно Гале постоянно мешать… — неуверенно протянула Татьяна.

— Ну, не каждый же день! — Мне все больше нравилась эта идея. — Пару раз в неделю — и они Гале девочку займут, и вы ее разговором отвлечете. А Игорю… Я тебе точно, по Олежке, говорю — только лучше будет, если к Игорю ощущение причастности к Дариной жизни вернется. Ты что хочешь, хоть головой о стенку бейся, но ему без нее очень плохо.

Татьяна раздраженно буркнула что-то на прощание, но хоть на этот раз слова мои, похоже, мимо нее не прошли. Недели не прошло, как Игорь явно повеселел. Я так поняла, что он с родителями не только после садика к Даре в гости заезжал, но они и выходные часто вместе проводили — и меня, например, совсем не удивило, что Галя, с ее щедрой душой, вовсе не тяготилась полным домом народа.

Оказалось, что у Игоря тоже неплохо получается с Дариной Аленкой играть, и они с Дарой снова начали уединяться в игровое время — чтобы похвастаться друг перед другом, кто быстрее догадался, чего малышке хочется, и кто лучше рассмешить ее смог. Причем Игорь уже не просто слушал, когда Дара придумывала, чем бы им сегодня вечером девочку развлечь, а без малейшего стеснения перебивал ее, если и ему интригующая мысль в голову приходила.

Убедившись в способности Игоря найти общий язык с ее младшей сестрой, Дара тут же включила его в свои «дочки-матери». Причем, как обычно, она не спрашивала ничьего согласия, но сумела сделать это так, что довольными остались как Игорь, так и другие девочки. Однажды в ее многочисленном детсадовском семействе появился бесконечно занятый папа — в его функции входило сидеть и рисовать с задумчивым видом, в то время как Дара гоняла вокруг его стола своих «дочек». И стоило одной из них возмутиться каким-то ее указанием, как она властно прикрикивала: «А ну тихо — папа работает!».

Я только посмеивалась, наблюдая за такими сценками — Татьяна может себя, конечно, знатоком смысла жизни и вершителем судеб воображать, но эта невозможная парочка, похоже, с самого детства учится и с младенцами управляться, и обязанности в семье распределять, и порядок строгий в ней поддерживать.

Сестру Дарину я впервые увидела — так же, как и ее саму когда-то — у нас на даче, когда мы снова на мой день рождения собрались. Очень милой девочкой она оказалась — рыженькой, уже кудрявой, белокожей и голубоглазой, спокойной и даже немного застенчивой. Красавицей она не была, как Дара с самого младенчества, но когда улыбалась — а улыбалась она часто — просто невозможно было не улыбнуться ей в ответ. Я чуть было не пошутила, что вот уже вторая дочь внешне ничего от Гали не взяла, но вовремя язык прикусила — незачем Дарино внимание привлекать к тому, что она ни на кого в своей семье не похожа.

Приехали Галя с Тошей, как обычно, с Татьяной и Анатолием — как только они все, с детьми, в машину вместились! И Марина, тоже как обычно, не смогла удержаться, чтобы не сострить по этому поводу.

— Слушай, не знаю, куда ты смотришь, — обратилась она к Анатолию с тревожно-озабоченным выражением лица, — но, по-моему, Тошу приструнить пора. А то — еще одно прибавление в семействе, и у тебя машина по швам разлезется.

Анатолий закашлялся, смущенно отведя в сторону глаза. Тоша саркастически усмехнулся.

— Обычно, Марина, — ответил он ей за Анатолия, — так громко говорит только зависть.

— А на твоем месте, — повернулась к нему Марина, — я бы краснела не от удовольствия, а от неловкости. Отец семейства — а все в пассажирах катаешься.

— Да ты на себя посмотри! — вспыхнул Тоша. — У самой три мужика в машине сидит, а она за рулем.

— Интересно, — протянула Марина, прищурившись, — кому же еще в моей машине за рулем сидеть? Правда, Анатолий? — одарила она его заговорщической улыбкой.

Тот только глаза закатил.

— Марина, отстань от него, — негромко бросил он. — Когда сможет, тогда и купит — нечего по любимой мозоли топтаться.

— Вот и я говорю, — согласно кивнула Марина, — что вместо того чтобы огрызаться, лучше бы он поинтересовался, с чего я этот разговор завела. — И, не произнеся больше ни слова, Марина развернулась и отошла к своим неизменным спутникам.

Тоша с Анатолием переглянулись — Анатолий удивленно пожал плечами и подозрительно нахмурился, а Тоша проводил Марину внезапно загоревшимися глазами и повернулся к детям.

У нас как-то сама собой такая традиция установилась, что во время наших встреч детьми, в основном, занимались папы, давая нам с девчонками возможность и отдохнуть, и столом, как положено, заняться. Мой Сергей поначалу просто следовал примеру Анатолия и Тоши, но Олежка наш уже приближался к концу младшей школы, и возня с малышами представлялась ему недостойным его возраста делом — ему все больше требовалась компания взрослых, и большей частью взрослых мужчин. Сергею тоже вдруг стало интересно общаться с нашим девятилетним сыном, и они, выйдя на улицу вместе со всеми, развлекались обычно отдельно от других.

А вот Тоша явно принадлежит к тем отцам, которым по душе самые маленькие. Не могу сказать, что Аленка затмила ему его прежнюю любимицу Дару, но он определенно чувствовал потребность малышки в заботе и защите и почти все время проводил с ней, оставив Дару на попечение Анатолия. И не только Анатолия — уж не знаю, как это Даре удалось, но только ее мужской антураж остался неизменным, если не качественно, то количественно. Вместо моего Сергея и Тоши теперь возле нее с Игорем и Анатолием постоянно крутились Максим и Киса, которые с не меньшей готовностью подчинялись повелительным движениям ее пальчиков.

Так, покушав, все и разбрелись: Сергей с Олежкой пошли в сад в шахматы (их последнее общее увлечение) играть, Анатолий с Максимом, Кисой и Игорем с Дарой возле бассейна устроились (возле — в тот год на майские еще прохладно было), Марина со Стасом уселись вдвоем (к полному удовольствию последнего) на скамейку возле гаража, перебрасываясь время от времени негромкими репликами, а мы с Татьяной и Галей на веранде остались.

А вездесущий Тоша метался между садом, где нужно было укачать Аленку, бассейном, где нужно было проверить, как дела у Дары, домом, где нужно было накормить и переодеть Аленку, машиной, где нужно было взять вещи для этого, опять бассейном… Он даже как-то возле Марины со Стасом остановился — наверно, чтобы удостовериться, что и у них все в порядке.

Марина, как и следовало ожидать, вспылила — окинула его надменным взглядом с ног до головы, резко встала, коротко бросила ему что-то и пошла к дому, кивнув в сторону бассейна поднявшемуся было вслед за ней Стасу. Покрутив головой, тот безропотно отправился в указанном направлении. Тоша остался на месте, переводя с расходящихся в разные стороны Марины и Стаса совершенно ошарашенный взгляд.

Когда Стас подошел к бассейну, Максим спросил у него что-то, тот коротко ответил, и Максим, также по-видимому неплохо знающий нрав Марины, поднялся и пошел к Тоше — судя по всему, инцидент сглаживать. Анатолий тоже насторожился, тревожно глядя ему вслед, но Максим увел Тошу в сад, и когда они вернулись, Тоша уже определенно успокоился — по крайней мере, на лице у него скорее мечтательная задумчивость, а не обида отражалась.

Марина же, вспылив, пришла, как обычно (как обычно, как обычно, дорогая моя!), в отличное расположение духа, и мы с девчонками — уже в полном составе — так и проболтали почти до вечера обо всем и ни о чем конкретно. Татьяна тоже на этот раз обошлась без своих истерик по поводу Игоря и Дары — то ли при Гале постеснялась зловещую Кассандру из себя изображать, то ли смирилась уже с их непреодолимой привязанностью друг к другу.

Но с установлением хорошей погоды время пошло как-то быстрее, и скоро подкатило лето, когда Игорю с Дарой — а заодно и всем нам — снова пришлось расстаться. В тот год не только майские, но и все лето выдалось прохладным, и мы на природу только один раз все вместе выехали. И пробыли там недолго — сильный ветер поднялся, и Галя с Тошей уехали, чтобы Аленку не простудить.

Кстати, Тоша к тому времени купил-таки машину. То ли не так уж немного он зарабатывал, как Галя рассказывала, то ли после появления второго ребенка еще одну работу нашел. И, похоже, влюбился он в эту машину точно так же, как все мужчины — метался он в тот день уже между тремя объектами обожания: Дарой, Аленкой и новой страстью на колесах, демонстрируя последнюю со всех сторон и Сергею с Олежкой, и Анатолию, и даже Максиму. Неподверженными типичному мужскому помешательству оказались только Стас с Кисой — а может, Тоша их попросил отвлекать Марину, чтобы она по привычке танком своей насмешливой критики по его сбывшейся мечте не проехалась.

И если ты это, Марина, вычеркнешь — значит, точно, правда глаза колет!

А если серьезно, Марина, то следующие пару абзацев можешь из книги выбросить — я их, скорее, для тебя пишу, тебе ведь в лицо не все решишься сказать. Очень уж меня к тому времени озадачивало это твое окружение. Какие-то они были… все наоборот. Я вот, к примеру, скорее бы от Стаса склонности к технике ждала, а от Максима — желания каждую минуту находиться рядом с тобой. А в Кисе (вот уж воистину настоящий мужчина-бухгалтер!) и вовсе никогда такого интереса к детям не заподозрила бы.

Но самое главное — ты тогда как-то изменилась. Ты ведь никогда прежде сотрудников в друзья не допускала — мужчин, да, но не в нашей компании, да и среди них кавалеров ты особо не жаловала, а эти — по крайней мере, Стас с Максимом — на роль просто твоих друзей явно не согласны были. То, что ты умудрилась всех их на равных правах рядом с собой столько времени удержать, меня как раз не удивляет, а вот с нами с Татьяной их познакомить… Для нас троих это ведь всегда большим шагом было — значит, важны они для тебя оказались. Без шуток, Марина, мне так приятно было, что ты, чуть ли не впервые в жизни, стараешься, чтобы твои новые друзья и нам понравились.

Ты бы еще и сама-то определилась, кто тебе больше по душе — не будут три взрослых мужика в вечных соискателях на руку и сердце дамы ходить. Но в вопросе выбора вы с Татьяной — как те две противоположности, которые всегда сходятся: она к нему спиной поворачивается, чтобы не мучиться, а ты все имеющиеся варианты заграбастываешь, тоже чтобы не мучиться. Нам-то, конечно, грех жаловаться — в отношении нас с Сергеем я точно знаю, что мы ни разу не пожалели, что ты их с нами познакомила, и остальные, по-моему — кто больше, кто меньше, но со временем с ними сблизились, и детвора тоже…

А, вот еще и насчет Тоши я уверена: к осени, когда Игорь с Дарой вернулись на свой последний дошкольный год, он с Максимом очень тесно общался. Может, после той вспышки Марины они как-то разговорились, вот и общий интерес к машинам обнаружился; а может, эту новую работу Тоша как раз через него нашел…. не знаю, но за Дарой Тоша тогда чуть ли не каждый день вместе с ним приезжал.

Заметила это не только я — Анатолий с Татьяной пару раз настороженно переглядывались, а Анатолий так и вовсе при таких встречах мрачнел. Мне кажется, это в нем ревность в отношении старого друга взыграла, а может, и давняя неприязнь к Марине (а через нее и ко всему ее окружению) проснулась. Но, к счастью, ненадолго — он всегда понимал, какое важное место мы с Татьяной и Мариной в жизни друг друга занимаем — и больше я никакого напряжения в нем не чувствовала.

Да мне, собственно, и некогда было к взаимоотношениям родителей приглядываться — в том году мы с ребятами начали усиленно готовиться к школе. И вот тут-то я и столкнулась с совершенно неразрешимой проблемой.

Игорь с Дарой с самого начала были куда образованнее других детей. Поэтому большую часть того, чему я должна была научить их, они уже знали, а остальное схватывали с той легкостью, которая приходит с привычкой учиться. Первое время еще ничего — пока мы с остальными детьми печатные буквы осваивали, Игорь, который, в отличие от Дары, уже умел писать слитно, прописными буквами, обучал ее этому умению. С арифметикой они оба были хорошо знакомы, но с ней было полегче — большинство детей цифры до десяти, которые они могут себе представить, достаточно легко усваивают.

А вот с английским сложилась интересная ситуация. Я точно знаю, что ни с одним из них дома иностранным языком никто не занимался — так что, казалось бы, они находились на одном уровне со всей группой. Ничего подобного! Они и его на одном дыхании осваивали — наверняка сказалось то, что они уже с одним алфавитом и с тем, как из букв слова складывать, разобрались.

Причем Игорь легче, чем Дара, новые слова запоминал и предложения с ними строил правильнее, но в силу своей природной сдержанности говорить не очень любил. А вот Дара, как обычно, без всяких комплексов чуть ли не сразу затараторила — и ее абсолютно не смущали ошибки, лишь бы выразить то, что ей хотелось сказать.

И произношение у них очень быстро выправилось — достаточно было пару раз повторить им слово, как они его очень близко к оригиналу воспроизводили. А потом и вообще чудеса какие-то начались — на отдельных словах стал вдруг у них проскальзывать французский акцент. Ну, у Игоря я еще могу понять — от Татьяны, после общения той с Франсуа, наслушался, а у Дары откуда? Наверно, он ей эти слова подсказывал, а она его произношение копировала.

Одним словом, очень скоро стало Игорю с Дарой на наших занятиях скучно, и занялись они самообразованием. В смысле, взаимообразованием, и отнюдь не шепотом. Отходить куда-то в сторону во время наших мини-уроков было нельзя, и пришлось мне — во имя сохранения тишины и дисциплины — давать им более сложные задания, пока остальные над бесконечными строчками букв и цифр пыхтели. А также объяснять и проверять эти дополнительные задания.

Мое повышенное к ним внимание опять не прошло незамеченным, и через некоторое время меня опять вызвала к себе заведующая. Нет-нет, она согласилась со мной, что дети всегда разнятся по способностям и более одаренных просто грех притормаживать, но не за счет остальных, как она выразилась.

— Да за какой счет? — обиделась я. — Я ведь для того и занимаю их, чтобы остальные ребята не отвлекались. Вы ведь сами столько раз говорили, что их и к школьной дисциплине постепенно приучать нужно.

— Именно, что к дисциплине, — согласно кивнула она. — А для этого вовсе необязательно постоянно подчеркивать неравенство между ними.

— Но ведь они действительно более способные! — воскликнула я.

— Нет, Светлана Андреевна, — строго глянула она на меня, — в системе образования они все равны, и каждый из них имеет право на равно внимательное к себе отношение со стороны учителя или воспитателя.

— Валентина Николаевна, — не выдержала я, — а если бы они оказались слабее среднего уровня, и пришлось бы действительно больше внимания им уделять, чтобы они остальных назад не тянули, Вы бы это тоже неправильным сочли?

— Речь идет не о том, что считаю я, — прищурилась она, — я Вам сейчас озвучиваю — опять — озабоченность родителей других детей. Которым точно также осенью в школу идти. И, способнее они или слабее, эти двое — дети Ваших знакомых, не говоря уже о том, что девочка — Ваша крестница, поэтому Ваше особое к ним отношение со стороны выглядит ничем иным, как фаворитизмом. С чем я мириться вовсе не намерена.

Вот зареклась я в тот момент еще когда-нибудь с детьми знакомых работать! Ненадолго, правда, но о будущем Игоря и Дары в этой самой системе образования задумываться стала всерьез. У меня и самой к тому времени вопрос возник, куда Олежку дальше отдавать. Начальную школу он при нашем садике закончил, средние школы поблизости оказались… средними (слава Богу, работая в этой сфере, я смогла справки навести), и решили мы с Сергеем, что будет он в колледж поступать — все равно ведь, в каком месте к новым учителям и одноклассникам привыкать. В том колледже и обучение более углубленное было, и специализация за два года до окончания, а там и подготовка по полной программе к поступлению в университет по выбранному профилю.

Съездив в этот колледж для более близкого знакомства, я узнала, что в него и первоклашек берут, если они вступительное тестирование пройдут. Чуть не запрыгав от того, как все удачно складывается, я тут же позвонила Татьяне.

— Зачем им в колледж так рано? — как и следовало ожидать, сразу же напряглась она. — Олежку ты почему-то туда не отдавала!

— Вот и жалею теперь! — решительно заявила ей я. — Страшно мне было из-под надзора его выпускать, как будто я его там всю жизнь продержать смогу! Только теперь вижу, насколько большему он мог бы уже научиться. А в отношении Игоря с Дарой даже думать нечего, чтобы в нашей школе их оставлять!

— Ты думаешь? — уже как-то неуверенно произнесла Татьяна.

— Это ты все время всякую ерунду думаешь, — в сердцах ответила ей я. — А я не думаю, я знаю. Если они у нас останутся, то в той же группе, что и сейчас — а я тебе точно говорю, что они всех уже давно обскакали.

— Ну, я не знаю… — стушевалась, как всегда при необходимости принимать решение, Татьяна. — Нужно с Анатолием поговорить, и с Тошей тоже.

— Татьяна, ну, ты вообще, честное слово! — возмутилась я. — Тут, куда ни глянь, родители самых обычных детей куда угодно их проталкивают, чтобы им было, за кем тянуться, а ты одаренного ребенка в обычную школу запихнуть хочешь.

— Да я не хочу, чтобы он куда-то тянулся, — огрызнулась она, — я хочу, чтобы он спокойно жил!

— Вот, кстати, насчет спокойно, — ухватилась я за ее слова. — Олег, даст Бог, тоже туда поступит — будет, кому за них вступиться, если что. И Анатолию с Тошей не забудь об этом сказать — им же меньше придется бегать, разбираться, если ваших кто-то обидит.

Разумеется, и Анатолий, и Тоша полностью согласились с разумностью моего предложения. Я вообще не знаю, кому еще, кроме Татьяны, пришло бы в голову волноваться из-за того, что ребенок хорошо учится. И, разумеется, Игорь с Дарой оба блестяще прошли это вступительное тестирование — я, например, в этом ни секунды не сомневалась. И Олег мой тоже туда поступил — даром, что ли, мы с ним почти на все лето на даче заперлись и готовились?

И вот так и закончилось то время, когда я практически каждый день видела Игоря с Дарой, не переставала удивляться тому, в каких интересных человечков они вырастают, и даже (Марина, не смей вычеркивать — я не хвастаюсь!) немного приложила к этому руку.

После этого мы уже виделись только на наших традиционных встречах, да еще Олег мне периодически рассказывал, что видел их в колледже. Все у них, вроде, было в порядке, а у него своих забот хватало — нужно было привыкать к разным учителям, осваивать новые методики обучения, завоевывать авторитет у новых одноклассников (особенно мальчишек — такой у него возраст наступил), чему постоянная возня с мелюзгой как-то не способствовала.

Вновь сблизился он с Игорем и Дарой — и на этот раз довольно тесно — через несколько лет, и вновь вспомнил о своей роли их покровителя. Тем более что он к тому времени уже выходил из колючего периода отчуждения с родителями, а они в него только вступали, и, хотя они все также довольствовались обществом друг друга, временами им нужно было мнение кого-то старше их — и стал Олег поверенным многих их секретов. О чем мы все узнали значительно позже. К сожалению.