Ангел-наблюдатель (СИ)

Глава 8. Вставная ремарка Анатолия

Всестороннее рассмотрение объекта данного исследования требует признать тот факт, что исполины, как это часто случается с детьми от смешанных браков, оказываются, как правило, чрезвычайно талантливы практически во всех областях человеческой жизни. Возможно, это объясняется тем, что они наследуют от своего небесного родителя более высокоразвитый мыслительный аппарат, позволяющий им значительно эффективнее обрабатывать огромные объемы информации, обрушивающиеся на жителей земли в детском возрасте. В случае же территориальной близости двух и более исполинов, мысленный контакт между которыми происходит, по непонятным пока причинам, самопроизвольно и оказывается более прочным и долговечным, чем даже их вполне ожидаемая связь с представителями небесного сообщества, скорость процесса познания ими окружающего мира экспоненциально возрастает.

Однако, результаты проведенных наблюдений однозначно свидетельствуют о том, что природная одаренность исполинов нуждается в постоянном практическом применении. В противном случае, будучи предоставлены сами себе, они направляют ее в разрушительное русло. Эта тенденция особенно ярко проявляется в отношении посланных к ним наблюдателей — уже отмечались случаи полной дезориентации и даже частичной деградации тех из них, которые невольно привлекли к себе, как к некоему загадочному, еще непознанному объекту, чрезмерный интерес исполинов.

Таким образом, задача поисков сфер приложения способностей последних приобретает первоочередное значение и ложится, главным образом, на плечи их родителей, что также оказывает негативное, хотя и косвенное, влияние на качество работы того из них, кто пребывает на земле с небесной миссией.

Более того, с самого рождения чувствуя отличие небесного от другого родителя, равно как и от других людей, на определенном этапе исполины начинают вслух интересоваться природой как этого отличия, так и своего собственного несомненного сходства с первым, что резко повышает риск раскрытия сущности всех попавших в сферу воздействия исполинов представителей небесного сообщества.

(Из отчета ангела-наблюдателя)

Значит, так. Я, конечно, понимаю, что здесь собрались те, кто намного лучше меня знают, зачем пишутся все эти воспоминания, но поскольку идея собрать их родилась у меня, то я уж позволю себе, извините, вернуть их к тому, ради чего вам всем тут слово дали. Вернее, к той, кому это слово действительно нужно.

Да-да-да, вы все совершенно правы — усмотрев в пристальном, но типично по-ангельски отстраненном интересе наблюдателей к Игорю угрозу, Татьяна заметалась из стороны в сторону в поисках способов борьбы с ней. Да, временами от приходящих ей в голову идей мороз по коже шел. Да, приняв решение, она тут же начинала действовать. Да, ни в какие дискуссии перед этим она не вступала, всецело доверяя исключительно своему здравому, с ее точки зрения, смыслу. Как по мне — так ничего нового.

Но кто-нибудь из вас, столь ясно видящих всю нелогичность, опрометчивость, а то и просто взбалмошность ее поступков и суждений, хоть раз задумался о том, каково ей все это время было? Речь, между прочим, шла о ее единственном ребенке — существование которого сначала было объявлено ей невозможным, на появление которого она тут же бросила все свои силы и под угрозой потери которого она оказалась чуть ли не с первых минут его жизни.

Никто из вас даже представить себе не в состоянии, что происходило все это время у нее в душе. Даже я только догадываться могу — не потому что она меня в свои кошмары посвящала, а потому что всегда старался понять, что ею движет. Зная об участии ангелов в человеческой жизни, но не владея ни достаточной информацией о границах этого участия, ни возможностью повлиять на него, она оказалась в самом худшем из всех нас положении.

Пребывающей в блаженном неведении Гале даже в голову не приходило, что всесторонняя талантливость Дарины (и мне плевать, как она велит себя называть!) и Аленки может явиться поводом для какого бы то ни было беспокойства.

Мы с Тошей знали… нет, вернее, не знали никаких фактов, опровергающих общепринятую у нас точку зрения, что насильственным наше вмешательство в человеческую жизнь оказывается в чрезвычайно редких случаях и требует для этого куда более серьезных оснований, чем простое отличие от окружающих.

Максим (я сказал — никаких сокращенных, умилительно-панибратских имен, кроме тех, что Татьяна придумала, в моем лексиконе не будет!) — так тот, небось, родную душу в Дарине чуял, наблюдая за ее эскападами, докладывал начальству о них как о подвигах, чтобы уж ей так точно покровительство на самом высоком уровне обеспечить.

Марина же… Она, собственно, никогда и не скрывала, что ей важнее всего было доказать превосходство людей над ангелами. Даже если это превосходство окажется покоящимся на целой куче жертв. И если однажды она не побоялась собой рискнуть, чтобы хоть трупом, но сверху вниз глянуть на небожителей, так что уж говорить о чужих детях.

А Стаса вообще вся эта история как зацепила в самом начале ущемлением его авторитета, так и привела в конечном итоге к взрыву исключительно из-за неуважения к оному.

Простите, братцы и сообщники, но если и воплотились в жизнь ваши далеко идущие планы — поколебались незыблемые основы, заронилось зерно сомнения в непреклонные умы, начались дебаты о необходимости или недопустимости перемен — не вы этот воз с мертвой точки сдвинули. Так что, давайте, подталкивайте дальше, как договаривались — но направление менять я вам не дам.

Татьяну великие идеи никогда не обуревали. На баррикадах она флагом не размахивала, пламенными речами окружающих не воодушевляла, митинги не собирала, чтобы привлечь сторонников и повести их за собой в тот последний и решающий. Она просто защищала нашего Игоря — любой, но исключительно своей ценой, и до самого конца.

А я пытался защитить ее. И нечего, Тоша, мне дифирамбы петь — я всего лишь делал то, для чего вообще существую. И, в конечном итоге, не очень успешно. Но вот что вдолбила мне в голову эта жизнь на земле — так это то, что сдаваться довольно глупо, потому что руки у нас опускаются именно перед тем поворотом, за которым и притаился долгожданный выход. И поскольку выход Татьяна запланировала весьма впечатляющий, то буду я последним фанфароном, если мы до него не дойдем. Даже если она передумает. В конце концов, задачу довести ее до счастливого конца с меня никто пока еще не снял.

Меня в последнее время чуть ли ногами не запинали — со всех сторон — за то, что я раньше у нее на поводу шел, а теперь, когда она со всего размаха сиганула в топкое болото, пытаюсь вытащить ее оттуда. За все, за что ухватиться могу. А мне все время вспоминается наш старый спор с Анабель — вернее, с Франсуа, который все ее мысли всегда старательно разделял и однажды мне озвучил. О том, что важнее — развернуть человека на перекрестке лицом в нужную сторону и хорошего пинка дать, чтобы он потом сам туда катился — до самого конца, или подождать, пока он сам на раздорожье определится, а потом просто идти рядом, даже на шаг сзади, чтобы у него гордая осанка первопроходца не терялась.

Мне лично всегда второй подход был ближе. Я и сейчас ни за какие поводья не дергаю, я ей тропинку в том болоте мощу — камнями воспоминаний — чтобы она по ним сама из него выбралась. Не пойти по ним она не сможет — ее любопытство замучит.

А волоком тащить ее куда-то всегда безнадежным делом было. Я ведь мог тогда, когда она принялась ограждать Игоря от всего и всех, без всякого разбора, надавить на нее, убедить, прикрикнуть, в конце концов — чтобы она успокоилась и прекратила его в бомбоубежище заталкивать еще до начала налета. Но что я мог предложить ей взамен? Для меня самого эти горгульи-наблюдатели полной неожиданностью оказались. Чванливой, заносчивой, со смутно-зловещими намерениями, но без открытой агрессии, которой можно было бы прямо противодействовать. Оставалось только держаться в полной готовности отразить их первый же удар.

На Татьяну же появление опасности для близкого человека всегда действовало как электрический разряд. После встречи со мной — точно. И вовсе не потому, что я потакал, в чем меня сейчас упрекают, ее собственническим настроениям — мне просто удалось и разглядеть в ней, и разбудить все необходимые для хранителя качества. Чем я буду до конца своей вечности гордиться. Даже если со стороны.

И когда возникла угроза нашему Игорю… Убедить Татьяну, что холодное созерцание отнюдь не обязательно подразумевает враждебный интерес, а нарочитое недружелюбие наблюдателя — подготовку к открытой агрессии? Ну да. Для этого мне самому нужно было быть куда более в этом уверенным. А так — спасибо, она хоть не швыряла чем-нибудь в непрошенного гостя, как в того ангела, который меня во время первой отлучки с земли замещал. Мне оставалось только ждать, пока она, реализуя один за другим свои планы обороны, сама убедится в их бесплодности или вообще ненужности. Становиться ей поперек дороги — так у нее всегда с десяток потайных, партизанских троп в запасе было. Что она, в конечном итоге, и доказала.

И пусть кто-то только попробует заикнуться, что меня безопасность Игоря всегда куда меньше волновала! В этом вопросе у нас с Татьяной никогда расхождений не было. Но с ним у меня намного больше точек соприкосновения было — по крайней мере, до тех пор, пока у него другие и источники влияния, и внушенные ими приоритеты не появились. Мне и убедить его легче было, и его ответную реакцию почувствовать — в то время как Татьяна при малейшем намеке на наш с ним мысленный контакт ощетинивалась так, что любой наблюдатель мог позавидовать.

Так и пришлось мне с ним втайне мысленно общаться тем летом, когда я понял, что Татьяне нельзя больше с ним дома оставаться. Она удивительно легко согласилась с моим предложением ей вернуться на работу и, не успел я вслух подумать о том, где искать Игорю няню, заявила, что ему будет лучше у ее родителей. Я поперхнулся нервным «Почему?». Татьяна пояснила, что там Игорь будет надежно удален от какого бы то ни было ангельского влияния. В компанию к первому вопросительному слову набилось еще несколько, и все они судорожно толкались у меня в горле, грозя мне полным удушением. Задумчиво глянув на меня, Татьяна добавила, что у ее родителей Игорь будет находиться в самой, что ни на есть, человеческой обстановке, а значимость воздействия окружающей среды на становление характера ребенка еще никому не удалось опровергнуть.

Я предпочел сосредоточиться — как наедине с самим собой, так и в мысленных беседах с Игорем — на близости к природе, пользе свежего воздуха и полном раздолье для беготни и игр.

Разумеется, Игорь перенес почти полное заземление практически безболезненно. Не успел я мысленно пожелать наблюдателю успехов в нахождении не десяти — хотя бы парочки отличий в строгом жизненном укладе Сергея Ивановича и Людмилы Викторовны от типично человеческого, как выяснилось, что мы сами уже ищем других ангельских детей. Причем, именно уже и существенно опережая наблюдателя в его поисках — к тому моменту, когда Татьяна случайно посвятила меня в факт создания акционерного общества золотоискателей, с Анабель в роли, разумеется, председателя, Тоша уже успел накопать целый вагон исходного сырья для промывки.

Я предпочел перехватить у Татьяны инициативу и как можно быстрее промыть Тоше мозги — великодушно, как и положено старшему наставнику, предоставив ему шанс своими руками предотвратить факт государственной измены, а именно перекрыть Татьяне все подступы к приезжающему Франсуа.

Разумеется, нашими общими стараниями все ее встречи с ним были расписаны в соответствии со строгим протоколом и в неизменном присутствии непосвященных людей. Не успел я поздравить себя с наконец-то приобретенной всесторонней предусмотрительностью и краткосрочностью визита Франсуа, как Татьяна подделала часть цифр в строгом протоколе, в результате чего на одну из встреч Франсуа явился на час раньше, а я с Тошей и Галей — чуть позже.

За час введения Франсуа в курс всех наших событий Татьяна вошла в такой раж, что и правду о Максиме ему выложила. После чего я уже даже и не удивился, узнав, что в моем собственном доме состоится ангельское совещание в присутствии исключительно посвященных людей. Под председательством Анабель, разумеется.

Я предпочел дать ей возможность насладиться ролью третейского судьи. Понежившись в лучах всеобщего внимания, она дала нам типичный для этой роли обтекаемый совет: успокоиться, действовать сообща и бить наблюдателей их же оружием. Хотя, с моей точки зрения, можно было только первой его частью ограничиться.

Разумеется, Татьяна восприняла указания Анабель как нерушимые заповеди. Не успел я с облегчением забыть об откровенно подрывных в отношении статуса ангельской секретности действиях, как заболел Игорь. Только услышав о каких-то таблетках, я стал насмерть. Но осторожно. Действие человеческих лекарств я лично на себе испытал, а действие наших Татьяна на Марине всего лишь наблюдала. На слово она мне никогда не верила, но в тот момент она была в таком ужасе, что даже самые отчаянные средства не вызвали у нее возражений. Длительных. Когда она глянула мне в глаза, у меня закралось подозрение, что она совершенно убеждена, что это наблюдатель напустил на Игоря болезнь, чтобы таким псевдо-естественным способом отобрать его у нас. Спросить меня о правдоподобности такого сценария ей, конечно, даже в голову не пришло.

Я предпочел наступить на горло собственной гордости и обратиться к Марине как к самому безотказному способу выкручивания рук Стасу и Кисе.

Разумеется, подключение Игоря к системе небесного здравоохранения прошло без сучка и без задоринки — у энергетиков я даже черкнул в направлении, переданном мне Стасом, пару строк, предписывающих профилактическое, дважды в год, оздоровление указанного пациента. Не успел я по-настоящему успокоиться в отношении его физического здоровья, добавив, на всякий случай и по решительному требованию Татьяны, к нашей профилактике месяц глубокого погружения в благотворную, фантастическую, волшебную морскую стихию, как в голове у него произошел переворот. Государственный. В результате тайного заговора, направленного на узурпацию моего святого — во всех отношениях — права на место его единственного советника и наставника.

Автором этого заговора оказался немой доселе, как мне, идиоту, казалось, предмет его слепого обожания.

Дарина.

И вот здесь я хочу остановиться. Я никогда не скрывал, что она мне не нравится. Хотя объяснить, почему, я до сих пор однозначно не могу. В ней просто собралось все, от чего у меня зубы сами собой оскаливаются. Неотразимо привлекательная внешность, абсолютная уверенность в себе и стремление добиваться своего любой ценой — как у Марины. Врожденное умение моделировать свое поведение, находя подход к каждому, кто оказался ей нужен — как у ее темного родителя. Настолько непоколебимая убежденность в своей правоте и непогрешимости, что и большинству окружающих просто в голову не приходит в них усомниться — как у Анабель.

Не прибавила ей привлекательности в моих глазах и полная одержимость ею Игоря. Мы с Татьяной сначала приняли ее за вполне естественный детский интерес к одногодкам, а когда рассмотрели, наконец, всю ее нездоровую глубину, исправить уже ничего не могли. Дарина прямо наркотиком каким-то для него оказалась — даже в те периоды, когда она сама отстраняла его от себя, увлекшись новым объектом порабощения, его болезненная тяга к ней только усиливалась.

Да-да-да, я знаю все эти аргументы — Игорь имел и имеет полное право на самоопределение, на выбор своего собственного пути в жизни и той, кому он эту жизнь намерен посвятить. У некоторых даже хватает нахальства намекать, что он в отношении Дарины — полная копия меня в отношении Татьяны. Которая тоже, в конечном счете, с этой мыслью смирилась — забыв о том, что между нами никогда не было ни подавления, ни использования другого для достижения своих целей. Я же предпочитал доверять своему чутью, которое еще ни разу меня не подводило. А уж когда потребность Игоря в Дарине затмила ему простое уважение к матери…

И что бы здесь ни говорил Тоша о стратегах и тактиках, об их неразрывности и взаимодополняемости, я знаю только одно — любая идея, рожденная в мозгу, не имеет ни положительной, ни отрицательной окраски. И приобретает либо ту, либо другую, лишь попав в руки, которые ее в жизнь воплощают. В конце концов, если кто-то написал блестящий детектив о хитроумном ограблении банка, а другой взял его за методическое пособие, повторив в реальности каждое действие сюжета — так что, писателя, что ли, на скамью подсудимых сажать? А заодно и изобретателя шариковой ручки, если кто-то ею другого зрения лишил?

К мыслям ее у меня, в отличие от Максима, доступа, конечно, не было, но я почти уверен, что она держала при себе Игоря, как военные ученых — пусть себе творят в холе и неге, а мы уж решим, где их открытиям наступательное применение найти. Максим ни о чем подобном не упоминал, но ему, по темной его природе, такой подход наверняка бы и близким, и достойным всяческого одобрения показался. А Игорь, как те самые ученые, наотрез отказывался видеть истинное положение вещей за лестным званием первого фаворита и самого ценного соратника. Дарина даже позволяла ему время от времени в практических мероприятиях поучаствовать — чтобы он лишний раз убедился в том, что ему, без нее, они просто не под силу.

Первый раз она продемонстрировала ему это на наблюдателях. В том, что она сама за своего взялась, нет, собственно говоря, ничего удивительного — с ее прирожденным стремлением изучать окружающих в поисках рычагов воздействия на них она просто не могла, после приезда Анабель, не выудить из наших голов совет той искать у наблюдателей слабые места и именно на них и направлять все наши усилия. Я ни секунды не сомневаюсь, что у Дарины, даже в том ее младенческом возрасте, такой совет вызвал особый отклик.

И вот однажды — мы только из первой поездки к морю вернулись — Тоша, захлебываясь от почти неприличного восторга, поведал мне, что Дариночке уже почти удалось вывести наблюдателя из состояния каменной неприступности. Вспомнив ее бесцеремонное обращение даже со мной, я мысленно перевел: Дариночке уже почти удалось затормошить наблюдателя до такой степени, что у него шерсть на всех частях тела дыбом встала — голову даю на отсечение, что именно оттуда вся его последующая пресловутая пушистость взялась.

Хотя, не скрою, идея и мне показалась заслуживающей внимания. Я уже начал прикидывать, как бы и Игорю протянуть руку дружбы этому нашему истукану — не назойливо, с достоинством, в знак доброй воли — но Дарина на ближайшей нашей встрече, которой оказался день рождения моего сына, не только похвасталась ему своей очередной победой, но и показала, как ее добиваться.

А я ведь даже ничего не заметил! Дарина в тот день подбила Игоря — она это придумала, точно знаю! — гонять Кису по всему двору. Тому тогда пришлось от Татьяниной матери в невидимости скрываться — чтобы она не опознала нашего «доктора», столь блистательно вылечившего Игоря, и не попросила у него телефончик на случай еще какой необходимости. И вот вам типичнейший пример — Марина даже пальцем не пошевелила, чтобы оградить собственного, безропотно несущего свой тяжкий крест хранителя от этих разбушевавшихся охотников за невидимыми существами. Мне вмешаться пришлось.

Когда Игорь последовал примеру Дарины, я не знаю. Он все также оставался у Татьяниных родителей, мы навещали его по выходным, и мне кажется, что какое-то время он старательно не думал о наблюдателе в моем присутствии — чтобы затем удивить своим достижением. А поскольку все его усилия не давали никаких результатов, то я и по отношению к нему наблюдателя ни о чем не догадывался. Пока Татьянина мать не сообщила нам, что Игорь беседует с каким-то невидимым Букой — очень вредным по сравнению с тем, с которым общается Дарина.

Вы даже представить себе не можете, каким страшным ударом это стало для Татьяны — рухнула ее теория о благотворном воздействии чисто человеческой среды на подавление нежелательных ангельских инстинктов. Похоронив под собой все ее благие намерения, проклюнувшиеся из советов Анабель и заботливо культивируемые впоследствии мной.

Наблюдатель был во всеуслышание объявлен вне закона. Татьянина мать получила четкие инструкции пресекать на корню любые разговоры о «невидимках». Тоша — ультимативное требование запретить Дарине забивать Игорю голову «всякой ерундой». Я — категорический запрет мысленно общаться с Игорем, кроме как для того, чтобы выкорчевывать из его сознания уже укоренившиеся «детские фантазии».

Я даже заикаться не стал о неосуществимости этого плана. Не умея ощущать ангелов, Татьяна просто не понимала, что убедить Игоря в том, что результаты его чувственного восприятия являются ложными, совершенно невозможно. Пришлось стряхнуть пыль со столь непредусмотрительно принятых на себя когда-то расширенных полномочий.

Как ангел-хранитель, я избавил Татьяну от ненужных и бесплодных волнений, присвоив всей информации по выходу из кризиса гриф «Для служебного ангельского пользования». Как старший наставник, я снял с Тошиных плеч тяжкое бремя необходимости объяснять Дарине, почему с Игорем нельзя говорить о том, о чем они говорили по секрету. Как отец ангельского ребенка, я принялся распутывать его сбившиеся в невообразимый комок мысли.

И вспомнил свои давнишние мечты о том, как было бы хорошо, если бы я мог не только свои мысли Татьяне внушать, но и обратную реакцию от нее получать. Со слезами умиления вспомнил. От своей прежней наивности. И со стоической готовностью грудью встретить очередное воплощение идиотских желаний.

Потому что в ответ на каждый мой рассудительный, успокаивающий Игоря посыл я получал такое количество его мысленных вопросов, что удерживался в роли невозмутимого и терпеливого интерпретатора истины лишь благодаря глубокой, всесторонней подготовке и многолетнему опыту пребывания на земле. И полному осознанию того, что меня ждет, если я вслух что-нибудь рявкну, а Татьяна это услышит.

Татьянина мать нам рассказывала, что у Игоря в то время начался период сплошных «Почему?». Ну-ну, думал я, она просто понятия не имеет, на какие вопросы мне приходится отвечать! Почему Буку не видно? Почему у него он не такой, как у Дары? Почему ей можно о нем говорить, а ему нельзя? Почему Татьяна говорит, что Буки нет, когда он есть? Почему одни люди говорят словами, а другие мыслями? Почему я думаю громче, чем Тоша? Почему можно играть с невидимым Кисой, а с невидимым Букой нельзя? Почему Бука все время сердится? Почему на него все сердятся, а Дару любят?

Я отвечал ему, как мог — стараясь и правды по возможности придерживаться, и облечь ее в более-менее знакомые ему рамки. Буки, говорил я, такие же разные, как и люди — бывают веселые, бывают угрюмые. А мысленно разговаривать — это как по телефону: если у кого-то его нет, так с ним можно только лицом к лицу беседовать. А связь тоже бывает разная — вот одного и лучше слышно, чем другого. А когда кому-то звонишь, его ведь тоже не видишь, но знаешь, что он есть. А если он грубить начинает, то ему больше никто и не звонит, словно его и нет. Про него даже вспоминать не стоит — не то, что играть. Вот потому Татьяна и говорит, что его нет, и если при этом и сердится, то только на Буку…

Да. Именно. Я лично, находясь в ясном уме и твердой памяти, объяснял собственному ребенку высокие ангельские материи, пользуясь не просто земными, а техническими аналогиями. Все довольны? И, признаваясь в этом, я даже не краснею, поскольку напросившись на обратную связь, я получил ее в полном объеме — каждый мысленный вопрос Игоря доходил до меня в облаке эмоций. Большей частью там присутствовала обида. И затем опять обида. И еще раз обида. И медленно зреющее ощущение его неправильности. И чтобы развеять эти зловещие облака, мне было глубоко плевать на любые принципы. Даже свои собственные.

Временами я, правда, не выдерживал гнетущего одиночества подпольщика и конспиратора и пытался поговорить с Татьяной. Объясняя, разумеется, свою тревогу лишь внешними переменами в его поведении — с каждым днем он становился все более сдержанным в словесном выражении мучающих его вопросов. Но, поскольку о «Буке» он перестал говорить, Татьяна уже успокоилась и соорудила себе новую теорию — Игорь проявляет интерес к теневым сторонам нашей жизни исключительно потому, что ему не хватает нормального, естественного круга детского общения. Каковая проблема замечательно решится, когда Игорь с Дариной пойдут в детский сад.

Представив себе их ежедневное общение, в процессе которого Дарина и дальше будет (с моего собственного благословления!) показывать Игорю свои успехи в укрощении своего наблюдателя, я сбегал к зеркалу — чтобы проверить, не распушился ли и я, последовав примеру последнего. Убедившись, что моя внешность продолжает соответствовать образу послушного, незамеченного в грехе мысленного сбора разведданных, единомышленника Татьяны, я вернулся к разговору с ней.

— Слушай, — как можно небрежнее бросил я, — а может, Игорю лучше в другой садик пойти? Ты же сама видишь, что Дарина не очень хорошее влияние на него оказывает.

— И как я это Светке буду объяснять? — удивленно глянула на меня она. — Она нам предлагает внимательный уход за ребенком, а мы ей — спасибо, обойдемся?

— Разумеется, нет! — искренне возмутился я подобной инсинуацией в адрес моего профессионального умения деликатно обходить острые моменты. — Но ты ведь помнишь, что произошло после того, как Игорь с Дариной в прошлый раз пообщался? А в саду они каждый день видеться будут…

— А, ерунда! — рассмеявшись, махнула рукой Татьяна. — Там они среди двух десятков других детей будут. И Игорь наверняка сразу к мальчишкам потянется. Нам еще придется объяснять ему, что свою правоту вовсе не обязательно в стычках отстаивать — вот попомнишь мое слово!

Слово ее мы попомнили оба — не прошло и пары месяцев пребывания Игоря в благотворном детском коллективе. Мало того, что широкий выбор друзей по гендерному признаку ни в коей степени не поколебал его беззаветной преданности Дарине, так в нем еще и проснулась — совершенно некстати — удивительная способность чувствовать ложь. Что, как нетрудно догадаться, обычных человеческих детей тут же настроило против него.

Сразу скажу — то, что тот мальчишка соврал родителям про свои запачканные колготки, меня абсолютно не удивило. Люди всегда врут. По мелочам и по-крупному, женам и начальникам, ради корысти и во спасение. Не говоря уже о вдумчивых беседах с зеркалом. И если объединились они в общество на экономической базе, руководствуясь инстинктом выживания, то ложь стала тем смазочным материалом, который позволяет всем частям этого загадочного человеческого механизма работать плавно, без скрипа и видимых усилий.

Недаром временами, когда на них накатывают сомнения в правильности устройства своего общества, они со злостью называют себя его винтиками. Недаром, говоря о супругах и коллегах, они говорят о том, что те хорошо притерлись друг к другу. Даже те из них, которые искренне гордятся своей прямотой и откровенностью, в жизни не скажут близкому другу, что на нем новый костюм мешком сидит. А уж открыть ему глаза на более серьезную правду и вовсе упаси Боже — не бросится он тут же исправлять положение, он сначала гонца, принесшего дурную весть, повесит.

И, честно говоря, пожив на земле, я не могу сказать, что полностью не согласен с такой практикой. Мне и самому Татьяне врать случалось. Не в серьезных делах, конечно — когда, к примеру, после излечения Игоря она спросила меня, не потому ли наши пришли ему на помощь, что сочли его достойной ее, у меня просто язык не повернулся поддерживать в ней эту весьма далекую от реальности иллюзию. Но умалчивать о тех или иных событиях, их причинах, следствиях или подробностях — бывало. О Марине я вообще не говорю — вряд ли бы мы словами ограничились, если бы всякий раз высказывали откровенно, в лицо все, что друг о друге думаем.

И, разумеется, человеческие дети учатся врать, как только начинают говорить. И они не просто взрослых копируют, как я понял потом, когда начал с ними работать. У них нет других способов с этими взрослыми бороться. Те ведь всегда лучше знают, что детям нужно — не особенно интересуясь их мнением и, поэтому, даже не слыша его. Вот детям только и остается, что увиливать от всего, что им навязывают — наказание если придет, то потом, а пьянящее, пусть и кратковременное ощущение полной власти над своей собственной жизнью стоит любой выволочки. А их родители в отчаянии оглядываются по сторонам — кто научил ребенка так изворачиваться, не моргнув глазом и не краснея? — даже не задумываясь о том, сколько раз они сами, в присутствии того же ребенка, обсуждали точно такие же действия собратьев-взрослых с нескрываемым восхищением в голосе.

Поэтому я лично в том инциденте в детском саду ничего особенного не увидел. До тех пор, пока дома мы не начали расспрашивать Игоря, откуда он узнал, что произошло на самом деле. То, что он вывел того мальчишку на чистую воду, меня даже растрогало — я уже давно чувствовал, что в отношениях с окружающими Игорь скорее мою мужественную прямоту, чем Татьянину изворотливость унаследовал. Он потому и с наблюдателем совладать не мог, что просто не умел, как Дарина, играть каждую минуту, подстраиваясь под тон и настроение собеседника.

Но на все наши вопросы он упрямо отвечал: «Я просто знаю», и на этот раз мне не нужно было заглядывать в его мысли, чтобы рассмотреть обиду на наше недоверие — она у него на лице была написана.

— Хорошо, мы тебе верим, — резко прервал я допрос Татьяны и попросил ее помочь мне с ужином.

На кухне я сказал ей, что время закрывать глаза на реалии нашей жизни прошло, и что перед сном я попытаюсь докопаться до них в мыслях Игоря. Я сказал ей это уверенно и негромко — и в очередной раз убедился, что твердый тон в разговоре с людьми дает наилучшие результаты. Особенно, если им не слишком часто пользоваться. Чтобы они расслабились от твоей уступчивости. Тогда даже Татьяна теряется и не успевает свое любимое «Нет» из чистого упрямства выпалить. Она только глянула на меня испуганными глазами, но ни слова не произнесла.

Когда, укладывая Игоря спать, я вновь вернулся к загадочному происшествию в детском саду, он опять надулся. Я терпеливо объяснил ему, что мы с Татьяной ни капли не сомневаемся, что он сказал нам правду — нам только интересно, как он ее узнал. Ответом мне послужили растрепанные, вздымающиеся и бьющиеся друг о друга волны его растерянности. Прозондировав их, я не обнаружил никаких образов — ни зрительных, ни звуковых, ни эмоциональных. Игорь не видел, как тот мальчишка спрятал свои колготки, он не слышал никаких подозрительных звуков из раздевалки, он не заметил никаких красноречивых перемен ни в лице его, ни в голосе, когда тот родителям врал…

Он просто знал это.

У меня появилось очень нехорошее ощущение надвигающегося великого открытия, которое перевернет всю нашу жизнь с ног на голову. Я мысленно изобразил внезапно накатившее на меня понимание и спросил у Игоря, давно ли он обладает таким знанием. Бурная стихия в его сознании осела до легких бурунчиков, радостно перекатывающихся друг через друга — он ответил, что до сада никогда ничего такого не замечал. Не успел я перевести дух, как он добавил, что дети там все время врут — о боли в животе при виде ненавистной каши, о забытой дома пижаме перед дневным сном, о потере игрушки на площадке в надежде поиграть ею дома. И безмятежная водная гладь его ощущений при этих словах вдруг взметнулась вверх плотной темной стеной — словно отгородив нас с ним в океанской воронке от окружающего мира.

Собравшись с силами перед неизбежным, я спросил его, кто еще, по его мнению, других обманывает. Больше никто, ответил он. Слишком быстро. И мысли его разбились на множество привычных мне ручейков, которые быстро побежали в разные стороны, словно стремясь скрыться с моих глаз. Игорь, позвал я. Как можно более добродушно. Через какое-то время он едва слышно прожурчал из глубоко затененных окраин своего сознания: почему, мол, Татьяна говорит, что Буки нет, когда знает, что он есть?

Так, интересно, меня отцы-архангелы снабдили непревзойденным даром убеждения, потому что знали, что мне предстоит, или мне постоянно на голову вот такое сваливается потому, что они меня им снабдили? Я как можно непринужденнее мысленно рассмеялся и объяснил Игорю, что Татьяна просто отказывает вредному Буке в праве на существование — когда кто-то плохо себя ведет, а ты его не замечаешь, он никак не может тебя обидеть.

Игорь заинтересованно притих, и мысли его снова стеклись в единый водоем, по поверхности которого, однако, то и дело пробегали круги, словно под ней какая-то оживленная жизнь шла. Но ненадолго — видно, и для него этот день очень насыщенным выдался, и скоро он уснул.

А я вдруг совершенно отчетливо понял, что мне сейчас нужно делать.

— Ну что? — спросила меня Татьяна, когда я вошел на кухню и сел за стол напротив нее.

— Он ничего не видел, он просто чувствует обман, — рассеянно ответил я, напряженно выстраивая последовательность своих ближайших шагов.

— Ну, я так и знала! — резко откинулась Татьяна на спинку кухонного уголка. — Все эти твои мысленные переговоры — чушь собачья! Он тебе просто повторил все, что нам вслух сказал!

— Да мы не разговариваем в твоем понимании этого слова! — пробормотал я, отчаянно цепляясь за ускользающую цепочку своих действий. — Там вообще никаких слов нет! Я вижу, что видел он, слышу, что он слышал, и, главное, чувствую все, что он испытал и ощутил.

— Тем более! — размахалась она руками. — Ты видишь, непонятно что, и интерпретируешь, как тебе хочется!

— Мне хочется? — от возмущения плюнул я на четкое планирование. В перспективе возможности выдать все свои предыдущие наблюдения за результаты этого «разговора» с Игорем. — Значит, мне хочется, чтобы он ощущал неприязнь наблюдателя? Мне хочется, чтобы он чувствовал ангелов и удивлялся, почему только их? Мне хочется, чтобы он обижался, почему Дарине все верят, а ему — нет?

— Не может быть! — отчаянно замотала головой Татьяна, зажмурившись. — Он просто не может…

— Почему? — медленно спросил я. — Потому что ты этого не можешь? Но ты же знаешь, что у тебя родился не обычный человеческий ребенок. Ты это задолго до его рождения знала. И тогда это у тебя не вызывало никаких возражений. Так, может, теперь нужно принять его таким, какой он есть, а не тесать из него то, чем он — действительно! — просто не может быть?

— Все равно что-то здесь не так! — как и следовало ожидать, не сдавалась Татьяна. — Я не спорю, у него могут быть какие-то ваши черты, но ты ведь не умеешь ложь каким-то чутьем определять?

— Не умею, — согласился я, гордясь своим умением признавать достоинства других. — А также не умею с места на место переноситься, как Тоша. А он не умеет получать все, что ему в данный момент нужно, как я, — ради чистой справедливости напомнил я ей и о своих преимуществах. — А Игорь умеет то, что никому другому не дано.

— Хорошо, — примирительно вскинула руку Татьяна — с таким видом, словно это меня успокаивать нужно было, — но тогда, я надеюсь, ты объяснил ему, что одно дело — чувствовать, когда кто-то обманывает, и совсем другое — говорить об этом во всеуслышание. Ему среди людей жить…

— При чем здесь люди? — не выдержал я. — Ты что, не понимаешь, что нас ждет? Он точно также знает, что ты врешь, когда говоришь, что наблюдателя не существует! Что нам отвечать ему, когда он спросит, кто это такой? Когда он поинтересуется, почему он мысли не у всех вокруг слышит? Когда вспомнит, что Киса у него на дне рождения в невидимости был?

Некоторое время она смотрела на меня круглыми глазами, в которых — наконец-то! — промелькнуло осознание того, во что мы влипли. Которое тут же сменилось растерянностью. Я бы предпочел, чтобы на этой стадии она и остановилась, оставив дело разрешения очередного кризиса в моих, более опытных руках, но она, естественно, тут же двинулась дальше — впав прямым ходом в панику.

— И что делать? — едва слышно спросила она.

— Я сейчас свяжусь со своим руководителем, — отрывисто и уверенно проговорил я, чтобы у нее мысли не возникло не то, что о возражениях — даже о вопросах.

— Где? — тут же спросила она.

— Неважно, — небрежно махнул рукой я. — Главное — обрисовать ему сложившуюся ситуацию. И указать на высокую вероятность возникновения осложнений. И показать возможное влияние последних на работу всех наших ангелов. И выпросить — в порядке исключения — разрешение на поэтапное введение Игоря в курс дела. А пока позвонить Тоше, — добавил я, словно между прочим, чтобы последняя фраза, затерявшись среди остальных, не привлекла к себе ее особого внимания.

— Зачем? — мгновенно ухватилась за нее она.

— Чтобы предупредить его, — честно сообщил я ей часть своих причин. Меньшую. — Ты же не думаешь, что, если Игорь обо всем узнает, то сможет от Дарины хоть что-то утаить? Так, где мой телефон? — Я старательно похлопал по всем карманам. — А, я его в куртке оставил.

Татьяна молча смотрела на меня, прищурившись. Я быстро вышел в прихожую и прямо там и позвонил Тоше — исключительно потому, что хотелось как можно скорее покончить с этим и перейти к более важной части плана своих действий. Обеспечив безопасность Татьяны на всякий непредвиденный случай, я вернулся на кухню, чтобы обеспечить себе свободу маневра на самое ближайшее время.

— Ты давай, наверно, спать ложись, — непринужденно обронил я, снова усаживаясь к столу. — Кто его знает, насколько разговор затянется.

Со всей своей ни с чем не сравнимой чуткостью Татьяна тут же уловила, что мне, возможно, придется предстать пред ясные очи своего руководителя, и не исключено, что не по своей воле.

— Еще рано, — не менее непринужденно ответила она. — Я все равно не засну.

— Татьяна, мне было бы разумно поговорить с руководителем лицом к лицу, — напомнил я ей общепринятые правила поведение просителя. — В конце концов, там у нас аргументы об угрозе деятельности наших сотрудников прозвучат более убедительно.

Виноват, ошибся. С чуткостью Татьяны вполне могла сравниться ее глубокая вера в безграничность моих способностей, которая с готовностью отразилась на ее лице.

— В прошлый раз, — нежно улыбнулась мне она, — ты был более чем убедителен здесь, на земле. Мне кажется, выйдя на более высокий уровень мастерства, не стоит отказываться от достигнутого.

— Он совершенно не обязательно сразу откликнется на мой вызов, — строго напомнил я ей о субординации. — Не говоря уже о том, что он может настоять на моем личном к нему визите.

Мое напоминание об уважении к руководству мгновенно уравновесилось в ее сознании воспоминаниями об отзывчивости нашей контрольной комиссии, которая в прошлый раз сочла возможным провести встречу с нами на земле. В ответ на настойчивое приглашение Татьяны. Которая сейчас вновь приняла вид радушной хозяйки, настойчиво отодвигающей хозяина при приеме гостей на задний план.

— Ты скажешь ему, — назидательно кивнула мне она, — что не считаешь себя вправе надолго отрывать его от множества неотложных дел. А также всех тех, кого он сочтет нужным посвятить в это дело. А также тех, кто ждет результатов ваших переговоров здесь.

Очевидно, чтобы последние инструкции не выскользнули случайно у меня из памяти, Татьяна постаралась закрепить картину этого ожидания в моем сознании, как следует. Она поерзала на кухонном уголке, усаживаясь попрочнее, положила одну руку на стол, почти касаясь моей, а другой пододвинула к себе корзинку с яблоками.

Такие заботливость, доверие и поддержка тронули меня до слез — слез гордости и благодарности за предоставленную возможность успешно провести сложный разговор по чрезвычайно острому вопросу, одновременно следя за своим тоном, выражением лица и затраченным временем.

Опасливо покосившись на увесистые фрукты, пока покоящиеся в опасной близости к Татьяниной руке, я смиренно вздохнул и, закрыв глаза, сосредоточился.

— Я хотел бы поговорить со своим руководителем, — мысленно обратился я, как и положено, к небесам.

— Минуточку, — жизнерадостно проворковал уже полузабытый мной женский голос.

— Извините, пожалуйста, — решил уточнить я, кожей почувствовав хлынувшую от Татьяны волну напряжения, — действительно минуточку или как получится?

— А, это Вы, — послышалось в мелодичном только что голосе узнавание. Довольно нелестного для меня характера.

Не знаю, что она услышала в моем вопросе и как передала его моему руководителю, но тот ответил почти сразу:

— Слушаю Вас, Анатолий.

Оказавшись на стыке двух встречных волн настороженности, я против воли вытянулся во фронт.

— У нас возникла проблема, — коротко и четко доложил я.

— Это очевидно, — поддержал он мое стремление к лаконичности.

Приободрившись, я изложил ему суть назревающих у нас осложнений, а также свое видение способа их предотвращения. Похоже, мне удалось достичь максимальной доходчивости, поскольку раздумывать перед ответом мой руководитель не стал.

— Боюсь, Анатолий, Вы обратились не по адресу, — проинформировал он меня со сдержанным укором. — Наше подразделение, как Вам прекрасно известно, занимается исключительно ангелами-хранителями, которые находятся отнюдь не в центре описанной Вами ситуации.

— Но ведь их интересы она тоже затрагивает, — не согласился с ним я. — И мне казалось, что в целях обеспечения эффективности их работы можно было бы…

— Еще раз повторяю Вам, — пресек он на корню мое отступление к умозрительности, — что ангельские потомки, которые, насколько я понял, являются источником вашей проблемы, находятся в компетенции совершенно другого отдела.

— Хорошо, — решил я не тратить драгоценное время на очередную лекцию о строгом разделении сфер нашей деятельности, — не могли бы Вы подсказать мне, как с ними связаться?

— Подайте заявку в установленном порядке, через диспетчера, — с готовностью просветил он меня. — Впрочем, на Вашем месте, я бы вооружился терпением — насколько мне известно, там крайне неодобрительно относятся к чрезмерной инициативности сотрудников других подразделений.

Я чуть не взвыл, представив себе, как рассказываю Татьяне о том, что моя просьба оградить Игоря от пагубного влияния наблюдателя отправилась на рассмотрение к его же начальству. Вот же заразила своей неосмотрительностью и поспешностью! Нужно было, как с энергетиками, со двора вход искать — вон хотя бы через Дариного соглядатая, которому земля, похоже, перья уже общипала. А теперь что делать? Хм. Та же Татьяна, правда, не один раз мне показывала, что если какие-то руки тебя в угол загнали, то только и остается, что их выкручивать.

— А можно с Вами посоветоваться? — вспомнив Татьянины методы, вкрадчиво поинтересовался я. — Заявку я, конечно, подам, но, может, Вы смогли бы подкрепить ее своим ходатайством? Нас ведь, хранителей, здесь трое собралось, в это дело замешанных так или иначе — если наша работа под откос пойдет, вам же с нами разбираться придется. Ситуация очень напряженная, и решение ее отлагательств не терпит, поэтому нам придется проявить крайнюю настойчивость — возможно, даже коллективное обращение написать. К нему, кстати, и темный, которого это дело тоже касается, скорее всего, изъявит желание присоединиться…

Последний аргумент придал, по всей видимости, особый колорит описываемой мной картине грядущей инициативности посторонних сотрудников — прервал он меня как раз после него.

— Я не вижу ни малейшей необходимости, — сухо обронил он, — выходить за рамки строго оговоренных условий сотрудничества с представителями альтернативного течения. Побудьте на связи — я попробую навести справки о процедуре обращений в отдел изучения побочных эффектов ангельско-человеческих отношений.

Он отключился, дав мне возможность бросить все силы на сохранение безмятежности на лице и собранности в позе. Чтобы Татьяна каким-то образом не учуяла перерыв в разговоре и не поинтересовалась, а в чем, собственно, задержка. В том состоянии бешенства, в которое меня привело официальное название наблюдателей, я мог ей все начистоту, без милосердных по отношению к окружающим купюр, выложить. Если до Татьяны — когда-нибудь, как-нибудь — дойдет, как называют Игоря у нас наверху… Боюсь, вот тогда наш наблюдатель и начнет по-настоящему знакомиться с самыми значимыми побочными эффектами ангельско-человеческих отношений.

Мой руководитель отсутствовал где-то с полчаса, и с каждой минутой мои надежды на немедленное возвращение со щитом с небрежно приколотой к нему карт-бланш таяли, а перспективы предстоящего объяснения с Татьяной мрачнели. Вот чего, спрашивается, у меня над душой сидеть? Ведь на работу же завтра! Шла бы себе отдыхать — как положено нормальному человеку, заботливо относящемуся к своему ангелу-хранителю, которого очередной форс-мажор заставил временно отвлечься от основных обязанностей. А я бы к утру, глядишь, отредактировал приемлемую версию — о том, как мне удалось убедить своего руководителя во всей серьезности нашего положения, заручиться его поддержкой и даже присутствием во время моего посещения наблюдателей, получить от них письменное уведомление, что рассмотрение нашего вопроса, в числе многих других (это ей точно понравится!), назначено на…

— Мне жаль огорчать Вас, Анатолий, — неожиданно прозвучал у меня в голове голос моего руководителя, — но Ваша просьба встретила категорический отказ.

— Почему? — с трудом выдавил я из себя, почувствовав, что редактировать столь длительное получение отрицательного ответа окажется существенно сложнее.

— Потому, что суть работы данного отдела, — проговорил мой руководитель так, словно повторял только что услышанные слова, — заключается в изучении поведения ангельских потомков в обычной человеческой среде и типичных для нее условиях. Среди нас до сих пор не существует единого мнения, считать ли их новой разновидностью ангелов, с последующим принятием их в наше сообщество — или людей, место которым на земле.

— Да они же — и то, и другое! — в отчаянии завопил я, мгновенно представив себе, что усмотрит Татьяна в первой точке зрения. — Они точно такие, как мы, постоянно живущие на земле!

— Подобные выводы, — строго возразил мне мой руководитель, — находятся исключительно в компетенции изучающих их работников. И внезапное посвящение в двойственность их происхождения — в возрасте, когда они еще просто не в состоянии полностью осознать всю ее глубину — не может не сказаться на их поведении среди людей. Что автоматически приведет к искажению картины их сосуществования с последними и к заведомо ложным выводам в отношении характера наших с ними отношений.

— А то, что у них сейчас ложные представления обо всем вокруг складываются, это ничего? — сделал я последнюю отчаянную попытку заставить хотя бы одного из моих возвышенных собратьев увидеть во всем, происходящем на земле, не только объект бесстрастного изучения. — И что нам теперь придется эти ложные представления в них поддерживать, это тоже ничего? Что нам делать прикажете, если они их ложность уже чувствуют?

— Эти задачи, Анатолий, — уверенно произнес мой руководитель, — вам всем придется решать самостоятельно. В конце концов, появление всех сопутствующих вашей основной работе обстоятельств произошло с вашего полного ведома и согласия, из чего лично я заключаю, что вы считали себя готовыми к ним.

Он снова отключился и, судя по космической пустоте у меня в голове, насовсем.

Реакция Татьяны на мой сумбурный рассказ меня не удивила. В ней уже давно прошел тот первый трепет при известии о мудрых ангелах, незримо опекающих людей на пути в светлое будущее. И пусть только кто-то рискнет намекнуть, что это моих рук дело! Трудно сохранить веру в величие, мудрость и милосердие отцов небесных, когда они у тебя на глазах твоего собственного, ими же к тебе направленного, хранителя шпыняют и гоняют, как бестолкового подмастерье, а помощь ему оказывают, лишь сопроводив ее целой гроздью дополнительных обязанностей. Поэтому, когда Татьяна в ярких красках и мельчайших подробностях живописала коллективный портрет моих собратьев, коллег и руководителей, я просто молчал. И не кивать в знак согласия мне одни только мысли о Тоше, Кисе и… некоторых других позволили. А также о том, что однажды Татьяна встретится-таки с нашей контрольной комиссией лицом к лицу. Не вечно мне одному за них за всех отдуваться.

Терпение мое вновь оказалось плодотворным. Отбушевавшись, Татьяна практически без возражений приняла мой план наших последующих действий. Главное, она согласилась даже не упоминать больше о наблюдателе. И не препятствовать мне в отслеживании мыслей Игоря. И выбросить из своей головы мысли о том, что нам такого непреклонного наблюдателя прислали из-за ее давнишних настойчивых попыток навести о них справки. И позволить Игорю расти таким, какой он есть. И дать ему понять, что его любят и ценят не меньше, чем Дарину. И искренне поддерживать его интересы, искусно направляя их подальше от опасных предметов. И не навязывать ему чуждую ему линию поведения.

Но не поддерживать в нем стремление избегать общества других детей, спохватилась Татьяна, и сосредотачиваться на одной Дарине, вдвоем с которой они как раз об опасных предметах и задумываются.

Я с удовольствием согласился с ее последним замечанием, но произошедшие вскоре события показали нам обоим всю тщетность какого-либо вмешательства в их с Дариной отношения.

На утреннике я смотрел их маленький номер и чувствовал, что у меня волосы на голове шевелятся. Получилось у них здорово, ничего не скажешь, другие родители им тоже больше всех аплодировали, но они пели, танцевали и раскланивались, словно единый организм, направляемый единой волей. И чьей именно, у меня лично не было ни малейших сомнений. Когда они убежали со сцены, мы с Татьяной переглянулись, и у меня впервые в жизни возникло ощущение, что я вполне в состоянии прочитать и ее мысли. Настолько они совпадали с моими — оторвать Игоря от Дарины нам, скорее всего, уже не удастся.

Я понимаю, что все дети перед праздником репетировали свои роли. Но Света на нашем обычном приеме после Нового Года призналась, что Игорем и Дариной почти не занималась. Да и они сами повторили его для всех собравшихся, мгновенно адаптировав его к обстановке нашей квартиры — и уж извините за настойчивость, умение молниеносно подстраиваться под изменившиеся обстоятельства всегда было присуще отнюдь не Игорю.

Кстати, в тот же день я впервые… чуть не сказал, воочию — лично убедился в переменах в Даринином наблюдателе. Наш, подлец, опять в углу засел разросшимся кактусом и шипы во все стороны выпустил, а Даринин какими-то нервными рывками крутился вокруг стола — чтобы объект наблюдения, наверно, из поля зрения не выпускать. И колючести в нем практически не ощущалось. Еще бы, фыркнул я про себя — вот так помотаешься за ней день за днем, все иголки до основания сотрутся. Но, честно говоря, скрывать не стану — мелькнула мысль прислушаться к Тоше и отступить в сторону, дав Дарине возможность попробовать и наш кактус маникюрными ножницами подстричь.

По крупному счету, ничего у нее, конечно, не вышло. Когда Тоша заикнулся, что Игорю не случайно такая окаменелость, выдающая себя за живой организм, досталась, а в знак уважения к крепости его характера и глубинному подходу ко всем загадкам мироздания, автору сей великомудрой идеи крупно повезло, что он ее на другом конце провода высказал. Но с тех пор, как Дарина начала свои боевые пляски вокруг двух тотемов устраивать, мрачности в сознании Игоря действительно поубавилось. Я и сам, наблюдая в его мыслях обрывки воспоминаний об особо ярких моментах ее выступлений, временами едва сдерживался, чтобы не прыснуть. Одним словом, она, если и не заставила Игоря забыть о его неотвязной тени, то определенно выставила ее в довольно комичном виде — за что мы с Татьяной, как бы тут некоторые ни упрекали нас в предвзятости, были ей глубоко признательны.

Весной Дарина заболела, и трещины, которыми и так уже пошла оборонительная стена, которой мы с Татьяной старались оградить от нее Игоря, углубились и расширились. Я узнал о болезни Дарины вечером — когда из офиса с Татьяной вышел один Тоша, который тут же умчался своим ходом домой, едва кивнув мне в знак приветствия. И хорошо, что я не приехал за Игорем в полном неведении — иначе, увидев его, выходящего нам навстречу в раздевалку, решил бы, что с ним случилась непоправимая трагедия.

В тот день наши принципы почти окончательно обрушились — как мои, так и Татьянины. Когда мы вернулись домой, и Игорь, не произнося ни слова, поволочил ноги в спальню, Татьяна уставилась на меня круглыми глазами и лихорадочно закивала головой ему вслед, побуждая меня немедленно отправиться в мысленную разведку. Я не заставил ее долго просить себя, но, заглянув в сознание Игоря, чуть не отшатнулся — оно представилось мне темным, угрюмым, бездонным и безжизненным омутом. И все мои попытки хоть как-то расшевелить его падали в этот омут, как тяжеленные булыжники в маслянистую жидкость — даже круги по поверхности не расходились.

Выйдя из спальни, я нашел Татьяну в уже, похоже, привычной ей напряженной позе за столом на кухне.

— Слушай, давай им звонить, — не стал я усугублять ее и так уже угнетенное состояние своим рассказом. — Пусть он с Дариной хоть в Скайпе поболтает.

Несколько мгновений Татьяна молча смотрела на меня — пытаясь то ли убедиться, что правильно меня расслышала, то ли вообразить, что же я у Игоря в мыслях увидел — затем сделала резкое движение, чтобы подняться, и вдруг снова грузно опустилась на кухонный уголок.

— Не знаю, — неуверенно произнесла она, покусывая губу, — неудобно как-то. Тоша говорил, что у нее высокая температура — ей, наверно, не до Скайпа сейчас.

— Но позвонить-то можно, правда? — резонно возразил ей я, вытаскивая из кармана телефон.

Оказалось, что высокая температура продержалась у Дарины целый день, и она уже спала. Представив себе Игоря все в той же кататонии еще пару дней, я поежился. И хорошо еще, если только пару — Дарина ведь в первый раз заболела, кто его знает, какая у нее сопротивляемость всем этим земным вирусам. Игорь, правда, быстро поправился…

Я со всего размаха хлопнул себя ладонью по лбу. Вот идиот — есть же и способ проверенный, и дорожка к нему протоптанная. И можно даже попробовать напрямик, без Марининого посредничества. Нет, лучше не нужно — дело слишком серьезное, чтобы путь срезать. В последнее время самолюбие Стаса в какие-то болезненные дебри превратилось, а лучшего укладчика асфальта, чем Марина, не то, что на земле — в природе не существует.

— Марина, не подскажешь, где сейчас Стас? — спросил я, как только она сняла трубку.

— А что такое? — типичнейшим для себя образом не ответила она.

— Дарина заболела, — скрипнув зубами, объяснил я. — Я хотел…

— Серьезно? — еще типичнее перебила она меня. — Сейчас узнаю.

И не успел я даже моргнуть, как она бросила трубку.

Так. Спокойно. Далеко не все меня в последнее время щелчком, словно муху, с пути сгоняют — с Татьяной, например, терпение и покладистость совсем не плохие результаты дают. Марине просто нужно больше времени, чтобы разглядеть совершенно незнакомые ей добродетели.

Через пятнадцать минут Марина все еще не прозрела — мое же терпение исчерпалось. Растянув губы в приветливую улыбку, чтобы и тон ей соответствовал, я снова набрал ее номер. Занято. Ну, это уже вообще наглость! Пятнадцать минут болтать по телефону, когда знакомый ребенок, можно сказать, при смерти находится? Вот знал же я, что нечего на нее время впустую терять!

Я воззвал к Стасу. Заня… ну, не совсем занято — у меня осталось ощущение его присутствия, но почему-то сознательного не выхода на связь. Вот хотелось бы мне знать, почему мой, ничуть не менее занятый, руководитель смог сразу отозваться? Интересно, а автодозвон у нас есть? А если он меня на диспетчера переключит? А та, глядишь, меня уже не по голосу, а по вызову идентифицирует — и в черный список?

Я решил позвонить пока Тоше, чтобы сообщить ему, что уже занимаюсь вопросом Дариного лечения. Он же, небось, места себе не находит. И у него занято! Точно этот балбес в Интернете список всех врачей города откопал и теперь методично их всех обзванивает! И после этого он мне будет рассказывать, что не нужно со своими проблемами в одиночку сражаться, а очень даже верить в дружеское плечо? Что-то он мимо этого плеча промчался сегодня после работы, как мимо пустого места — вместо того, чтобы у более опытных родителей насчет хорошего врача выяснить.

Я названивал им всем троим, по очереди, добрых полчаса. Первым, к кому я прорвался, оказался Стас.

— Слава Богу! — с облегчением выдохнул я. — Слушай, тут такое дело — Дарина заболела…

— Да вы что, сговорились, что ли? — заорал он так, что меня в сторону качнуло.

— Кто сговорился? — растерянно пробормотал я.

— Марина мне давно уже все сообщила! — На этот раз я устоял под напором звуковой волны. — И я сказал, что все сделаю. Так тут же Макс мне на голову! Извольте все бросить и немедленно заняться подключением. Еще и орет так, что его на другом конце коридора слышно! Оно мне надо, чтобы разговоры пошли, что ко мне темные являются, когда им захочется, да еще и скандалы устраивают?

— Так ты что, уже все сделал? — догадался я.

— А ты как думал? — яростно рявкнул он. — Этот псих меня из моего собственного кабинета вытаскивать начал! Пришлось его обездвижить, чтобы рот закрыл и носа наружу не показывал. Не хватало мне еще по чужим отделам с темным под ручку разгуливать!

— Ну…. я тогда, наверно, пойду? — нерешительно поинтересовался я.

— Иди! — страстно выдохнул он. — И желательно подальше. И занимайся там своими делами. Желательно подольше. Все.

Вот как-то не осталось у меня ощущения законченности проведенного мероприятия! Я снова набрал Тошин номер.

— Вот сколько можно болтать? — отвел я, наконец, душу.

— Да Галина мать звонила, — отрывисто бросил он, — а потом Марина — узнать, как у нас дела…

— Ах, Марина! — окончательно вышел из себя я. — А может, тебе нужно не выражения сочувствия выслушивать, а узнавать, как ребенка лечить — у тех, кто уже это проходил и знает, что делать?

— Слушай, ты можешь на меня потом наорать? — огрызнулся он. — Если знаешь, что делать, говори.

— Уже все сделано, — коротко проинформировал его я. — Как мы тогда Игоря вылечили. И Марину еще раньше. Дарину или уже поставили на подпитку, или прямо сейчас подключают. Исходя из нашего опыта, через час-полтора ей должно стать лучше. Все, держи меня в курсе.

И на этот раз первым положил трубку я! И Маринин номер даже не подумал набрать — в конце концов, это она обещала мне перезвонить, когда что-то узнает!

Когда на следующий день после работы Тоша поблагодарил меня — жар у Дарины спал, как я и предсказывал, к ночи — я не стал вдаваться во все подробности продвижения к желаемому результату. Ему они тогда были ни к чему — ему за состоянием ребенка нужно было внимательно следить. И пусть только кто-то попробует упрекнуть меня в присвоении чужих лавров! Исходный толчок, между прочим, именно от меня исходил, и завершающую стадию введения близких больного в курс назначенной схемы лечения я тоже на себя взял. А Стасу с Максом, и Марине, я Тошины слова благодарности потом передал. Мысленно. Чтобы от дел их не отрывать.

Каждый из последующих дней Игорь проживал в явном ожидании вечернего видеосеанса с Дариной, и я смирился с этим допингом, лишь бы он хоть на время становился прежним. А когда — где-то через неделю — Дарина вернулась в садик, они, как это часто бывает после невольной разлуки, принялись наверстывать упущенное в общении с какой-то прямо болезненной лихорадочностью. Регулярно просматривая мысли Игоря, однажды я заметил, что они уже не просто держатся в стороне от других детей, а решительно дают им отпор, если те пытаются вторгнуться в их замкнутый мирок. Инициатива такой перемены исходила, разумеется, от Дарины — Игорь, как всегда, просто следовал ее примеру. Татьяне я решил об этом не рассказывать — очень уж не хотелось омрачать ее радость от того, что Игорь вновь ожил.

Но то, что общение Игоря с Дариной стало намного теснее, заметил не только я. Света, на глазах которой они проводили чуть ли не каждый день, тоже обратила на это внимание — к сожалению, с далеко идущими выводами и вслух. Когда она однажды вечером мечтательно обронила, что Игорю с Дариной прямая дорога в будущем к любви, свадьбе и долгой и счастливой жизни рука об руку, я снисходительно усмехнулся женской жажде видеть романтическую подоплеку даже в детской возне в песочнице. И только глянув на Татьяну, понял, что ее женский взгляд рассмотрел в конце этого их совместного светлого — Светой нарисованного — пути пропасть средних, в лучшем случае, размеров. Если вообще не бездну.

По дороге домой Татьяна молчала. Дома тоже. Я быстро приготовил ужин в надежде, что после него она наконец-то выплеснется. Ничего подобного. Игорь тоже притих, настороженно поглядывая на нее — пришлось мне за троих напряженную паузу заполнять. Перед сном Игорь тихонько спросил меня, из-за чего Татьяна опять сердится.

— Она не сердится, она просто устала, — успокоил я его. — Давай, засыпай скорее, чтобы она тоже смогла отдохнуть, и завтра все будет хорошо.

Будет-будет, мысленно пообещал я самому себе. Бойкот всему миру мы уже тоже проходили. И если в те периоды, когда на Татьяну находит приступ бешеной активности, нужно затаиться и переждать стихийное бедствие, по возможности не привлекая к себе его особого внимания, то когда Татьяна в себя ныряет, требуются прямо противоположные методы. Чтобы она взвилась до облаков и сама разнесла в пух и прах этот свой кокон дурацкий.

— Ты можешь мне объяснить, что это за свинство? — рявкнул я, входя на кухню после того, как Игорь заснул. Нет, не входя — застыв на ее пороге, прислонившись плечом к косяку двери и сложив на груди руки.

Не сработало. Она подняла на меня отсутствующие глаза. Молча.

— Если тебе кто-то настроение испортил, то нечего его на нас срывать, — усилил я натиск. — Про себя я уже не говорю — одним твоим фокусом больше, одним меньше, но Игорь снова думает, что он в чем-то виноват. Его с какой стати ругать?

Сработало, но не до конца. Она ответила мне, но словно с другого конца квартиры, где все ее внимание было занято чем-то куда более интересным.

— Ему действительно есть, чего пугаться. И нам тоже.

— А мне позволено будет узнать, чего именно мне следует опасаться? — сделал я последнее усилие. — А то у меня как-то соображения не хватает разглядеть.

— Толь, перестань, — чуть поморщилась она. — Ты меня сейчас все равно не разозлишь. Что, если Светка права окажется?

— О Господи! — театрально вздохнув, присел я к столу. Теперь можно и помолчать — по возможности скептически, чтобы она меня убеждать начала.

— Вот именно, — кивнула она. — Им и сейчас уже несладко с этими вашими наблюдателями, но однажды они узнают о них правду — когда, насколько я поняла, ваши мудрые начальники сочтут их готовыми к этому. Ты себя помнишь в самом начале, когда находился у них под надзором? А Игорю с Дариной всю жизнь так жить? В семье? Когда каждое их слово подсушивать будут и за каждым жестом подглядывать? А если у них дети будут? Им так же, как и нам, постоянно дрожать за них — кроме того, что друг за друга бояться?

Ага. Понятно. На этот раз она не в себя ушла, а в картину всей будущей жизни Игоря, уже прорисованную ею во всех деталях. И в самых мрачных тонах. Да какая разница — план действий остается тем же: разбить!

— Значит, так, — уверенно начал я. — Кому бы там что ни мерещилось, они пока только дружат — это я тебе ответственно, регулярно читая мысли Игоря, говорю. До малейшего намека на какой-либо другой интерес у нас есть еще минимум лет пятнадцать. А за это время либо наши до чего-то доисследуются, либо у наблюдателей рвения поубавится, либо Игорь с Дариной по жизни в разные стороны разбегутся.

— Да что-то мне уже не очень в это верится, — вздохнула Татьяна. — Ты же сам видишь, какой Игорь привязчивый. Дарина — хорошая девочка, ничего не хочу сказать, но у нее для него слишком сильный характер. Хоть бы она увлеклась кем-то, честное слово! С друзьями лучше в детстве расставаться, это я по себе помню.

К этому ее пожеланию я присоединился всей душой и всеми помыслами. И, как потом выяснилось, совершенно напрасно — Татьянины мечты, как правило, таковыми и оставались, а вот к моим у нас прислушивались внимательно — чтобы с удовольствием ошарашить меня их исполнением.

До лета все у нас было тихо и спокойно. Света никаких романтических разговоров больше не начинала, Татьяна тоже делала вид, что не придала ее словам особого внимания, Тоша вернулся к своей обычной сдержанной манере поведения, а Игорь с Дариной не демонстрировали никаких признаков усиления своей взаимной привязанности. А летом, когда в саду наступили каникулы, мы и вовсе редко с кем бы то ни было виделись. Игорь к установленным правилам всегда относился с понимаем и в период запланированной разлуки вполне довольствовался периодическими видеосеансами с Дариной.

Но, к сожалению, концепция летнего отдыха от обычной круговерти была понятна далеко не всем. Марина нюхом учуяла, что в моей жизни случился период совершенно нетипичного спокойствия, и тут же решила исправить это безобразие.

Короче, в один прекрасный, как мне с утра казалось, день я узнал, что ее война с преступным руководством детского дома подошла к победному концу, но для установления и поддержания порядка на очищенной от противника территории ей требовались доверенные лица. Выяснилось, однако, что под ее требования не подошел никто из всего находящегося в ее распоряжении численного состава отдела Стаса и несметного количества темных. Услышав, что все их коллективные достоинства померкли рядом с моими психологическими талантами, я на какое-то время лишился дара речи. Но на очень непродолжительное — тринадцать секунд молчания собеседника Марина приравнивает к четкому и однозначному «Да».

В конечном итоге я все-таки согласился, но вовсе не потому, что растаял от Марининой неприкрытой лести или выпятил грудь колесом в ответ на ее очередной вызов. И уж тем более не в погоне за дополнительным заработком в дальнейший ущерб своим основным обязанностям, как меня пытаются упрекнуть. Работа в детском доме никаких доходов не приносит — я рассматривал и сейчас рассматриваю ее как свой посильный вклад в оздоровление общего психологического климата в отдельной, пусть и незначительной по размеру, части земли. Большинство человеческих проблем возникает в детстве, и если в том же самом детстве научить людей распознавать их, анализировать и вырабатывать в себе устойчивость к ним, то, возможно, в недалеком будущем у моих коллег работы будет побольше, а у сотрудников Стаса — поменьше. Хотелось бы надеяться, что однажды хоть кто-то из них вспомнит обо мне с благодарностью — на слова признательности в своей нынешней ситуации я не очень рассчитываю.

Одним словом, в тот день, когда детский сад вновь открылся после лета, я приехал за Татьяной, Тошей и Галей, чтобы мы все вместе, как обычно, отправились за детьми, в особо приподнятом настроении. Игорь с самого утра весь светился от радости, и я никак не мог дождаться окончания оформления своих документов для зачисления в штат детского дома, и по всей Тошиной компании мы как-то немного соскучились за прошедшие два месяца…

Одного взгляда на Галю мне хватило, чтобы понять, что компания эта за прошедшее время слегка увеличилась в количестве. Еще один, более внимательный, взгляд на Галю убедил меня в том, что увеличилась она в количестве задолго до того, как мы расстались на лето. Каменное лицо Татьяны и вызывающий взгляд Тоши скользнули по самому краю моего сознания — в таком бешенстве я не был с… никогда. Видит Высший наш глава, многое на земле приводило меня в ярость, но причиной ее никогда еще не было предательство.

Когда у этого заносчивого выскочки чуть не увели Галю, я был с ним рядом. Когда на него взъелась Галина мать, я учил Галю не обращать на это внимание. Когда Марина взялась своими убийственными методами улучшать его жизнь, я поставил ее на место. Когда им с Галей оказалось негде жить, Татьяна тут же предложила им свою квартиру. Когда он, наконец, созрел жениться, именно она объяснила ему, как это сделать. Когда около его ненаглядной Дарины опять начал крутиться ее темный родитель, мы с ней удержали его от межведомственного рукоприкладства и даже не побоялись контрольную комиссию на землю вызвать, чтобы разрешить этот конфликт на земле, без отрыва от близких.

И теперь, когда рядом с нашим Игорем вот-вот появится еще один ангельский ребенок, еще один наблюдатель, еще один источник опасности, этот зарвавшийся недоучка даже не счел нужным поставить нас об этом в известность?!

Ему крупно повезло, что за детьми мы поехали с Галей, а к нам домой, куда я попросил Галю отпустить его с нами — с Игорем. Заговорил я с ним только после того, как мы остались наедине. Спокойно заговорил — как уже многое повидавший старший наставник с выкинувшим очередной фортель разгильдяем — пытаясь вновь объяснить ему, как тесно переплелись на земле наши судьбы и какое влияние оказывают на всех них любые наши поступки.

Этот неблагодарный эгоист послал меня подальше, грохнул дверью машины, на которой я, между прочим, каждый день прямо к дому все его семейство доставлял, и ушел.

Больше я с ним не разговаривал. В тот вечер мы с Татьяной высказались друг другу от души и пришли к неутешительному выводу, что делать уже нечего и остается только ждать неизбежного. Ей опять же пришлось хуже, чем мне — каждый последующий день она была вынуждена лицезреть эту нахальную рожу в офисе, не имея ни малейшей возможности — в Галином присутствии — врезать по ней.

Я же, признаюсь, начав работать в детском доме, очень скоро не на шутку увлекся беседами с детьми. Сначала я совершенно неожиданно для себя столкнулся с тем, что разговорить их оказалось совсем не так просто, как моих взрослых слушателей. Нет, многие из них охотно отвечали на мои вопросы, но ответы их напоминали те матрацы, которые с готовностью подстраиваются под форму тела лежащего на них человека — для максимального комфорта последнего. Они внимательно всматривались мне в лицо — отнюдь не любопытным, а скорее пристальным расчетливым взглядом — стараясь угадать, что именно я хочу от них услышать.

Мне практически сразу же пришлось забыть от безотказной до сих пор тактики наводящих вопросов и сосредоточиться на их неожиданности. Но, опять-таки в отличие от взрослых, никакой спонтанной откровенности от этих детей я не дождался. Стоило мне поинтересоваться не общим устройством жизни в их доме, а какой-то ее стороной, связанной лично с каждым из них, они тут же замыкались в себе, оставив на поверхности лишь одну табличку с каллиграфически выведенным на ней: «У меня все нормально».

Я, конечно, понимал, что жизнь у них была непростой, а до последнего времени так и вовсе тяжелой. Мир взрослых они изначально воспринимали как враждебную среду, бороться с которой на равных сил у них еще не хватает, поэтому защитная мимикрия сделалась их второй натурой. Им не приходилось рассчитывать на понимание и защиту близких, как детям, растущим в семьях, и только и оставалось, что прикидываться элементом пейзажа и стараться не привлекать внимания к тому, что скрывается под его внешним обликом.

Но если их неприятие коллективного образа взрослых я еще как-то мог понять — особенно, в свете действий предыдущего попечительского совета — то, что меня поставило в полный тупик, так это их прямо какая-то первобытная жестокость по отношению друг к другу. Единый, сплоченный фронт они показывали лишь учителям и воспитателям, а за ним шла не менее суровая, чем в джунглях, борьба за все то же выживание.

Вообще, устройство их социальной жизни ярко напомнило мне обычное человеческое общество — в миниатюре, в концентрированном виде и в исходном, примитивном проявлении. Подавляющее большинство этих детей объединялось в кланы, с готовностью предоставляя им на службу свои способности и таланты в обмен на защиту от чужого племени. Внутри каждого клана царила жесткая иерархия, учитывающая абсолютно все аспекты их жизни — возраст, физическую силу, крепость характера, даже внешнюю привлекательность и время присоединения к клану — и, одновременно, непрестанные попытки подняться в ней хоть на одну ступеньку.

Милосердие и снисходительность в этих их объединениях в цене не были, и даже дружба напоминала, скорее, боевую стойку спина к спине — для расширения угла отражения неприятельских атак.

Встречались среди них и редкие, как всегда среди людей, одиночки, которые меня лично интересовали больше всего. Но слишком активно проявлять к ним внимание я просто не решался — во-первых, их отказ от общения с кем бы то ни было был их единственной защитой от всех окружающих, а во-вторых, любой выходящий за рамки обычного распорядка дня контакт со взрослыми воспринимался остальными детьми предательством всего их рода и карался беспощадно.

Одним словом, задача завоевания их доверия с первого взгляда могла показаться неосуществимой. Что только подстегнуло мой энтузиазм — уже поработав со взрослыми и лишь заглянув в этот, представляющийся им умилительным детский мир, я был абсолютно уверен, что возможность хоть изредка высказываться откровенно нужна всем без исключения. И душам компании, и забитым отшельникам, и грозам отдельно взятой местности — каждая из этих ипостасей является не чем иным, как маской, от которой истинному лицу временами нужно просто отдохнуть.

Кроме того, познакомившись с суровыми нравами милого детства, я стал задумываться о том, каково приходится Игорю в его детском саду. И начал присматриваться к окружающим его, обычным, растущим в холе и неге, детям. И обнаружил массу интересных моментов.

С того самого момента, как дети осознают себя некой отдельной единицей, они начинают отвоевывать свое место в человеческом обществе. В семье все границы между сферами влияния установлены давно и прочно; родители свято верят в то, что их ребенок — это некий прицепчик, который должен послушно и безропотно катиться за ними по дорогам жизни, и всегда последними замечают, что он уже вполне созрел для самостоятельного путешествия. Поэтому, следуя за родителями, поначалу дети старательно — хитря и выдумывая — виляют из стороны в сторону, раскачивая незыблемую, с точки зрения их родителей, связь, но окончательно отрываются они от нее всегда с боем, кровью и слезами взаимных обид. А до тех пор все их капризы, крики и необъяснимые истерики направлены лишь на привлечение внимания к самому факту их существования.

А вот когда они попадают в среду таких же, как они сами, новичков в общении, перед ними открывается девственная, нетронутая целина, на которой еще можно застолбить свой участок — желательно, пообширнее, чем соседский. Среди них вспыхивает невидимая невнимательному взгляду, но напряженная до предела золотая лихорадка — их сознание ежедневно перерабатывает невообразимое количество слов, взглядов, жестов, выражений лица и изменений тона и настроения, чтобы намыть драгоценные крупинки популярности, изредка добавляя им весу самородками особого внимания воспитательницы и выдающихся достижений родителей.

И если встречаются среди них те, кто вполне довольствуются своим крохотным кусочком земли, на котором они еще и предпочитают не жилу разрабатывать, а валяться в густой траве, наблюдая за облаками днем и за звездами ночью, то у трудолюбивых старателей они не могут вызвать ничего, кроме неприязни и раздражения. И временами желания отобрать у бездельника его участок — нечего потенциально богатым недрам оставаться невостребованными.

Если продолжить эту аналогию, то Дарина смогла превратить свой участок в некий островок отдохновения на лоне пышной природы, который вызывал невольное благоговение своей экзотической яркостью. И в который она время от времени допускала отдельных избранных — за отдельную плату тем же золотым песком популярности. А смежный с ним участок Игоря так и оставался в глазах окружающих его задним двором, который служит для хранения всякого вспомогательного инвентаря и орудий труда и покушаться на который никто не решается из боязни потерять право доступа в Даринин райский уголок.

Я пытался поделиться своими наблюдениями с Татьяной, но она всякий раз от меня отмахивалась. Как обычно. Даже прямая лесть не помогла — однажды я напомнил ей ее собственную прежнюю привычку держаться от людей подальше и спросил, почему такое же стремление Игоря вызывает в ней такое противодействие.

— Даже не сравнивай! — сердито встряхнула головой она. — Мне с людьми никогда скучно не было, мне просто было интереснее наблюдать за ними, чем разговаривать. Игорь же ведет себя так, словно все остальные дети недостойны его внимания. А ему, между прочим, все равно среди людей жить — ему нужно учиться и с умными, и с дураками общаться, и на ноги никому не наступать, и себя в обиду не давать. Чтобы эти ваши… исследователи не сделали вывода, что ему там… просто места нет. Рядом с нами, хоть под какой-то защитой, он не всегда будет оставаться, и с Дариной они совершенно не обязательно вечно неразлучными будут.

И однажды накликали-таки мы с ней. 19 декабря нам позвонил Тоша и коротко и сухо сообщил, что у него родилась дочь. Через пару дней из детского сада пропала Дарина — Тоша с Галей решили оставить ее дома до конца зимних каникул. Игорю мы объяснили, что видеосеансы придется отложить — у Дарины появилась маленькая сестра, и все у них дома сейчас очень заняты. Игорь с готовностью кивнул и даже отсутствие всей Тошиной компании на нашей обычной встрече после Нового Года пережил довольно спокойно.

Но в первый же вечер после возвращения в сад он встретил нас с Татьяной таким отсутствующим взглядом, словно никак не мог понять, кто мы такие. Его подавленность особенно ярко бросалась в глаза на фоне бурлящего оживления Дарины, у которой всю дорогу домой ни на минуту рот не закрывался — судя по всему, она задалась целью за те полчаса ознакомить нас со всеми подробностями первого месяца жизни своей Аленки. Тоша с трудом сдерживал горделивую улыбку, Игорь рассеянно смотрел в окно машины, мы с Татьяной обеспокоенно переглядывались.

После этого с каждым днем Игорь становился все мрачнее. Игривые ручейки его мыслей превратились в молчаливую черную реку, извивающуюся в тесном подземном лабиринте, в отдельных углах которого я выхватывал обрывки его воспоминаний — в которых Дарина неизменно командовала стайкой девочек, а Игорь сидел в одиночестве в самом дальнем от них углу. Надолго проникать в его сознание я просто не мог — уже через какие-нибудь пять минут на меня накатывал приступ удушливой клаустрофобии.

Я плюнул на все — на обиду на моего неблагодарного младшего соратника, на инстинктивную неприязнь к Дарине, на никуда не девшуюся опаску в отношении намерений наблюдателя — и сказал Татьяне, что пора нам мириться с Тошей и знакомиться с его девочкой. Забыл, с кем говорю. От тревоги за Игоря память напрочь отшибло.

Разумеется, Татьяна со мной не согласилась. Чтобы она за какую-нибудь идею ухватилась, нужно говорить, что я категорически против оной. Нужно было — сейчас с ней, к сожалению, ни один из старых методов не работает, опять нужно что-то новое изобретать. Зато, правда, опять не скучно — вот потому я и не отступлюсь от того, что задумал.

Она принялась горячо уверять меня, что, если уж так случилось, что Дарина сама отстранилась от Игоря, нам нужно вооружиться терпением и подождать, пока он переживет первый, самый болезненный период после разрыва. Вооружиться терпением нужно было, конечно, мне — чтобы к ней не приставать — сама она вдруг начала каждый вечер бомбардировать Игоря расспросами о том, во что любят играть другие дети и какие из этих игр нравятся больше всего ему.

Игорь вести такие разговоры отказывался, отделываясь как можно более короткими ответами.

— Ну, что ты сегодня делал? — спрашивала Татьяна.

— Рисовал, — отвечал он, не поднимая глаз от своей тарелки.

— А на улице? — не отставала она.

— Рисовал, — повторял он тем же тоном.

— Где же ты там рисовал? — недоумевала она.

— На снегу, — пожимал плечами он.

— А что же ты не играл с другими? — допытывалась она.

— Во что? — поднимал он на нее безжизненный взгляд.

— Ну, не знаю, в снежки, хотя бы, — предлагала она.

— Зачем? — спрашивал он с таким безразличием, что даже она терялась.

Не могу точно сказать, что сломило, в конце концов, ее оптимистичное упрямство. Скорее всего, два события объединились — по крайней мере, произошли они почти одновременно.

Однажды вечером Игорь вернулся домой более оживленным, и — не успели мы сесть за ужин — поинтересовался, как бы сделать так, чтобы у него появился брат или сестра. Мы с Татьяной ошеломленно переглянулись — после знакомства с наблюдателем вопрос о втором ребенке закрылся у нас сам собой. Уловив наше замешательство, Игорь продемонстрировал, что пребывание среди обычных человеческих детей и для него не прошло даром — внимательно глядя на Татьяну, он сообщил ей, что, если она хочет, чтобы он играл с другими детьми, то он бы предпочел играть с кем-то близким — и не только в саду, но и всю жизнь.

Татьяна ответила ему, что мы подумаем об этом, я же взмолился, чтобы он еще не узнал в этой классической фразе именно то, чем она является — вежливый, но категорический отказ.

Спустя пару дней Татьяне позвонила Света и прямо, без обиняков, в подробностях объяснила ей, как переживает Игорь отчуждение Дарины, и решительно велела ей немедленно прекращать это безобразие. Когда я говорил то же самое, она и ухом не вела, а вот после Светиных слов явно дрогнула и принялась нервно вышагивать по гостиной, взвешивая, по всей видимости, в уме все за и против своей, уже казалось бы, неизбежной капитуляции. Я молчал, чтобы мой робкий голос поддержки этой идеи не оказался основным аргументом против нее.

Не обижайтесь, дорогие соавторы — я и сейчас все эти записи собираю, потому что ей всегда на каждое мое слово с десяток других свидетельских показаний требовалось.

Она, правда, еще пару дней продержалась — уже на чистейшем упрямстве. Затем как-то утром, недовольно хмурясь, она ворчливо дала мне указания приступать к акту торжественного примирения с Тошей. Я чуть было не поинтересовался, с чего это она меня таким доверием вдруг облекла, но, с другой стороны, где-то она была права — я первым с этой идеей выскочил, значит, и наказан за это должен быть — ее же реализацией. Кроме того, подумал я, если Татьяна с таким лицом мириться начнет, то с Тоши станется уволиться. И Дарину в другой сад перевести.

У этого паразита хватило совести скрыть самодовольную ухмылку и даже изобразить чувство облегчения. Внимательно наблюдая за ним в зеркало заднего обзора, я вдруг заметил, что Дарина вопросительно глянула на Игоря, который, коротко покосившись на Татьяну, утвердительно кивнул ей. Сначала я мысленно возблагодарил весь состав небесного руководства за те пару дней, которые они предоставили Татьяне для того, чтобы она окончательно утвердилась в искренности своего желания восстановить мир и согласие со всем Тошиным семейством. Но вслед за благодарностью небесной предусмотрительности во мне тут же вспыхнуло раздражение — опять эта львица мелкая моего Игоря использует. Еще и в качестве индикатора добропорядочности его близких. Я чуть не перенес восстановление дружеских отношений на некое потом.

Первый после длительного перерыва взгляд на старую Татьянину квартиру ничуть не улучшил мне настроение — там нас встретил такой же бардак, как и после рождения Дарины. Вот у нас такого никогда не было! Даже когда Татьяна не успевала что-нибудь убрать, так я после работы находил возможность и ужин приготовить, и все по местам разложить. А этот балбес только и знает, что детей на руках таскать, вместо того чтобы за порядком следить.

На этот раз, правда, их девочку вынесла нам показывать Галя, и я принялся разглядывать творение моего незадачливого подмастерья. Ну что ж, можно признать, что хоть в этом он не оплошал — ребенок получился довольно привлекательный. В ней не было напористой, вызывающей красоты Дарины и не менее агрессивного требования внимания к себе — она робко посматривала на нас, то и дело пряча лицо Гале в волосы, и улыбаться начала, лишь когда мы немного отвлеклись от созерцания ее и разговорились.

Татьяна тут же провозгласила, что Аленка — копия своего отца. Господи, только не характером, взмолился я и заметил, обращаясь не так к присутствующим, как к отцам-архангелам, что мне кажется, что она скорее на Галю будет похожа. К моему огромному удивлению, Тоша с готовностью согласился со мной — явно, подлец, настроился в мирной обстановке встречу провести, прошлые грехи замаливая.

В чем я окончательно убедился, когда мы устроились в спальне и в трех углах ее практически тут же заступили на боевое дежурство наблюдатели — Тоша немедленно увел меня в кухню. Там я все же мягко попенял ему на полный разгром в квартире, чтобы он не думал, что меня примитивным поддакиванием смягчить можно. Он мне ничего не ответил — только усмехнулся загадочно, когда я добавил, что дело мужчины — за главным в жизни следить. Мне как-то неуютно стало — уж лучше бы огрызнулся, так оно и понятнее, и привычнее. А теперь сиди и жди, когда он ответный выпад сделает. И главное — какой.

Ждать мне пришлось недолго. Он, по-видимому, давно подкарауливал момент, когда мы с Татьяной слабину дадим, и готовился к нему. Вернее, готовил — ребенка вместо себя к барьеру выпустил! Против превосходящих сил противника! Из этого ребенка, правда, явно вырастал ангельский бич — если бы мне предложили описать доходящие до меня ощущения наблюдателей, я бы изобразил их сжавшимися в тугой комок созданиями, уткнувшимися лицом в колени и тщетно пытающимися прикрыть голову руками. Вернее, не голову, а уши.

Мне вдруг так обидно стало. За Игоря. Ну, почему не ему, а этой балаболке такой хлесткий язык достался, что она в считанные минуты недоброжелателей в нокаут посылает? Уж не потому ли Тоша увел меня чай готовить? А что с Татьяной? Она еще в сознании? Тревожно глянув на нее, я не заметил, однако, никаких признаков сработавшей защитной системы организма, наоборот — она внимательно слушала Дарину, и время от времени не только на губах ее, но и в глазах мелькала легкая улыбка.

Я осторожно приоткрыл шумовые заглушки, которые автоматически запечатали мне уши, как только я вступил в зону извержения Дарининого красноречия. Ну, кто бы сомневался! Разумеется, наша Дариночка очень скоро станет первейшей во всем мире знаменитостью, у ног которой весь этот мир будет валяться в восторженной бездыханности! Хм. Игорю, правда, не менее блистательная картина ждет — причем, в куда более достойной интеллектуальной области. Ну что ж, иногда и в ее голове здравые мысли промелькивают. Настолько, правда, редко, что так и напрашивается вывод, что эти мысли ей кто-то туда подбросил. И, чтобы догадаться, кто, долго вокруг оглядываться не нужно. Вот же подхалим несчастный!

В разговоре с Татьяной, когда мы вернулись домой, я не стал вдаваться во все эти подробности — просто рассказал ей о том невидимо-явном трепете, в который Дарина повергает всех без исключения наблюдателей. Проведя какой-то час в обществе Дарины, Игорь просто ожил, и мне не хотелось, чтобы Татьяна — из присущей ей ревности — перекрыла ему доступ к источнику (черт бы его побрал!) жизнелюбия. Но самого меня неотступно грызла одна мысль: она ведь не только на наблюдателей — и на него тоже, как удав на кролика, действует. Что же он ей так поддается, в самом деле? И это — мой сын?!

То ли он мое беспокойство уловил, то ли мое собственное руководство заметило, наконец, растущую подавленность ценного сотрудника, но спустя очень непродолжительное время мне представилась возможность убедиться, что он — воистину мой сын. Во всех отношениях.

В тот вечер мы, как обычно в последнее время, сидели у Тоши на кухне, пили чай и болтали. Дети в спальне почему-то притихли, и Тоша пошел глянуть на них. Через пару минут он позвал меня — негромко и непринужденно — но вслед за его словами, расталкивая их во все стороны, до меня долетела волна такого возбуждения, что меня просто сдуло с той табуретки. Он остановил меня на пороге спальни — мысленным окриком, и в беспокойстве я даже забыл возмутиться очередным вопиющим нарушением субординации.

Через мгновение я и о беспокойстве забыл. Мы с Тошей замкнулись друг на друга, заглядывая в сознание своих детей, и тогда-то я и увидел своего сына в действии. Он лепил, ваял, конструировал сознание Аленки, укладывая неразбериху ее крохотных мыслей в стройную картину взаимосвязанных понятий и образов. И — точно так же, как всегда поступал я — он вел эту титаническую работу без шума и треска, не зазывая публику и не напрашиваясь на аплодисменты. Он просто творил, с достоинством истинного мастера опираясь только на свою собственную оценку достигнутого результата.

От гордости у меня перехватило горло. Затем эту хватку у гордости перехватило страшное подозрение — уж не дирижирует ли и этим его великим деянием Дарина? Дети сидели в полной неподвижности и безмолвии, и добраться до ее мыслей не было никакой возможности ни у меня, ни у Тоши. Решение пришло само собой. Этот выскочка, конечно, и здесь не преминул первым выпрыгнуть вперед с идеей полюбоваться полной картиной детского общения, и мы договорились в самое ближайшее время провести сеанс одновременной съемки событий со всех ключевых точек, пригласив в качестве третьей камеры Максима.

Не тут-то было. У меня уже давно начали закрадываться мысли, что умение чувствовать неправду досталось Игорю от Татьяны — в нем оно просто развилось от ее зачаточного чутья до безошибочной уверенности. Я клянусь, что мы с Тошей вели себя совершенно естественно, ни тоном, ни взглядом не выдав своих намерений. Я тоже ни единым звуком ей ни о чем не проболтался — даже о том, что мы с Тошей увидели, ей не рассказал, чтобы она не усмотрела в этом очередную опасность для Игоря и не прихлопнула его шансы совершенствоваться в творчестве, а мои убедиться в неподдельности оного, как муху — переносчицу инфекции.

Я даже согласился финансировать поход наших очаровательных женщин по магазинам, чтобы к весне они расцвели вместе с природой — Татьяна каким-то нюхом учуяла, что нам с Тошей зачем-то нужно остаться одним с детьми. И, поскольку втайне от нее мы не могли преследовать никаких иных целей, кроме преступных, у нее вновь появилась великая миссия — не допустить нашего их достижения. Благо, и способ был уже давно отработан простой и действенный — короткое, как прицельный выстрел из пистолета, «Нет».

Я даже попытался было прибегнуть к тоже уже опробованному методу превращения ее многократно повторенных «Нет» в финальное «Да», но поскольку опробовался этот метод на Татьяне, бдительность в решающий момент она не потеряла.

— Татьяна, Дарина что, все еще плохое влияние на Игоря оказывает?

— Нет.

— Он откажется провести с ней лишнее свободное время?

— Нет.

— Осенняя куртка с ботинками ему еще впору?

— Нет.

— Он захочет полдня всякую одежду примерять?

— Нет.

— Так нужно ему с тобой в магазин тащиться, вместо того чтобы с Дариной где-нибудь погулять?

— Хорошо, — кротко согласилась она, — я закажу ему новую одежду в Интернете, а в субботу мы все вместе пойдем в парк.

Тьфу. Пришлось ждать дня рождения Светы. Я, правда, уже начал побаиваться, что Татьяна и там у нас над душой стоять будет, но давно устоявшийся ритуал встреч у Светы на даче пересилил даже ее подозрительность. Тоша, конечно, не сразу заметил благоприятно складывающиеся обстоятельства и в целях повышения безопасности еще какое-то время носился с Аленкой по двору, изображая нарочито равный интерес ко всем присутствующим — вместо того чтобы быстро хвататься за подвернувшийся шанс.

Но все же в один прекрасный момент нам с ним и Максимом удалось, словно невзначай, уединиться с детьми и воссоздать — наконец! — полную картину воздействия Игоря и Дарины на сознание Алены. Дарина, естественно, внесла в нее вспышки фейерверков и гирлянды цветов, но, тем не менее, я получил возможность окончательно и бесповоротно убедиться в том, что самую основную, базовую, фундаментальную, а потому и не всегда заметную глазу работу над мыслями Аленки проводил Игорь. Как, впрочем, и положено мужчине и моему сыну.

На Тошу же, как и следовало ожидать, самое сильное впечатление произвели Даринины спецэффекты. Ради возможности лицезреть которые он, как выяснилось, был готов практически на все — даже на беспринципное братание со своим личным, в не столь еще недавнем прошлом, темным противником. Который, в силу пакостности своей натуры, не постеснялся сыграть на его слабости и попробовать вырвать его из-под моего влияния и подчинить своему — подсунув этому технически отравленному идиоту безотказную приманку в виде машины.

На этот раз я даже словом свою обиду не выразил. Вовремя вспомнил, с кого Игорь берет пример умения молча и с достоинством нести основной груз любого мероприятия, пока другие его разноцветными завитушками расписывают и на поклон восхищенной публике первыми выскакивают.

Занервничала Татьяна — особенно осенью, когда Тоша стал приезжать в сад за Дариной вместе с Максимом. Заметив ее плотно сжатые губы и фанатичный блеск в глазах, когда она, прищурившись, провожала их взглядом, я понял, что она готовится в очередной крестовый поход. В ходе которого она точно докопается до причины, лежащей в основе объединения Тоши с Максимом, а значит, до моей осведомленности о последнем, участия в нем и, что еще хуже, до преступного сокрытия всех вышеперечисленных фактов от нее. После чего в ход пойдет очистительный огонь — причем начиная с рядов ближайших соратников.

На самом деле, я никогда не утаивал от Татьяны ни крупинки жизненно важной информации. Просто, не понаслышке зная о непредсказуемости ее реакции, я всегда дожидался наиболее подходящего момента для того, чтобы ввести ее в курс изменившихся обстоятельств. Который неизменно наступал после того, как она начинала — тоже втайне от меня, между прочим! — воображать себе, что же вокруг нее происходит. На фоне работы ее богатого воображения реальные события всегда казались более бледными и невзрачными, в результате чего она — вместо того чтобы расстроиться, разозлиться или просто запаниковать — сразу успокаивалась.

Именно так и произошло, когда я рассказал ей, что Тоша и Максим обладают той же способностью читать мысли Аленки и Дарины соответственно, что и я — мысли Игоря, и что мы можем обмениваться полученной информацией. Разумеется, я не ограничился сухой передачей фактов — в первую очередь, я упомянул о том, что мы узнали о такой возможности совсем недавно, случайно столкнувшись все вшестером у Светы на даче. Я привлек ее внимание к тому моменту, что теперь значительная часть увлеченности Игоря Дариной перенеслась на Аленку. Я подчеркнул, что его общение с младшей, куда более податливой, девочкой развивает в нем творческие способности и чувство ответственности. И под конец я небрежно заметил, что такое общение не встретило до сих пор никакой отрицательной реакции со стороны наблюдателей.

Татьяна успокоилась. Но не совсем. И, главное, ненадолго. Уже разогнавшееся воображение тут же подсунуло ей картину мрачных последствий прямого влияния Максима на Дарину и косвенного — через нее же — на Игоря. Но на этот раз я позволил себе проявить твердость, на личном опыте убедившись, что постоянная занятость не оставляет места ни мрачной подавленности, ни слепой восторженности.

Дело в том, что, вернувшись в сентябре на работу в детский дом, я обнаружил, что моя предыдущая — кропотливая, методичная, терпеливая — работа начала приносить плоды. Убедившись, что беседы со мной не навлекают на них неприятностей ни со стороны воспитателей, ни среди сверстников, дети постепенно разговорились — и передо мной раскрылся бездонный источник причин и мотивов детских поступков. Оказалось, что даже самые грозные главы их кланов так упиваются своей властью не от избытка силы — физической или характера — а от невозможности выделиться другим способом. И хотя ярких талантов у них не было, у каждого — абсолютно каждого! — было глубоко скрытое желание попробовать себя в каком-то творческом деле, на что они, как правило, не решались из опасения, в случае неудачи, уронить свой авторитет. Мне оставалось всего лишь избавить их от этой типичной человеческой боязни, и вскоре между моими питомцами стали завязываться совершенно другие, строящиеся не на разделении, а на общности отношения.

Игорь с Дариной к тому времени начали готовиться к школе, и я, к примеру, вовсе не удивился, что у них-то как раз проявились самые, что ни на есть, выдающиеся способности, что тут же заметила и Света. Я с удовольствием поддержал ее мысль о том, что им будет весьма полезно заняться французским языком — под руководством Татьяны. Таким образом мне удалось одним выстрелом убить целую стаю зайцев.

Во-первых, Игорь в последнее время вообще перестал обращать внимание на наблюдателя — у него просто времени не было. Во-вторых, у него появилась дополнительная возможность видеться с Дариной, что, как я ни скрипел зубами, только улучшало ему настроение. В-третьих, наблюдатели во время таких их занятий появлялись все реже — видно, отсутствие компрометирующих фактов поубавило у них энтузиазма. В-четвертых, у Татьяны появилась, наконец, вполне безопасная для меня великая цель в жизни — она как-то незаметно для себя увлеклась этими занятиями и чуть ли не ежедневно готовилась к ним, забыв обо всем на свете. В-пятых… впрочем, я никак не мог решить, считать ли это положительным результатом — оказавшись под регулярным обстрелом Дарининых сияющих улыбок, восторженных взглядов и восхищенных ахов, Татьяна тоже не устояла.

А, ладно, махнул я рукой — по крайней мере, теперь у Игоря нет никаких оснований сомневаться в искренности Татьяны по отношению ко всем по-настоящему важным для него сторонам его жизни. А бдительность хранить — это мое дело. Как истинного ангела-хранителя. Пока объект его хранения ведет мирную и спокойную жизнь, от души наслаждаясь ею. И не подкидывая своему ангелу загадки с ребусами — по десятку в день. Игорю я еще и книг по всем предметам накупил, чтобы он ежедневно углублял полученные в саду знания.

И, разумеется, в августе они с Дариной поступили в этот расхваленный Светой колледж. В тот день, когда они должны были проходить собеседование, мы, конечно, отправились туда все вместе, но на самом пороге нам решительно заявили, что родители на него не допускаются. Ну-ну, переглянулись мы с Тошей, и я небрежно бросил уже медленно закипающей Татьяне, что мы с ним пока за тортом сбегаем.

Выскочить из здания колледжа, свернуть за угол, перейти в невидимость, ринуться назад, не дав Тоше ни малейшего шанса обогнать меня, поднырнуть в двери под руку запыхавшимся опоздавшим, взлететь по лестнице, опять-таки отклоняясь то вправо, то влево, чтобы этот паршивец вперед не вырвался… Честное слово, прежним беззаботным временем повеяло, когда единственной моей проблемой было догадаться, что там опять Татьяна задумала.

Мы поднялись на третий этаж как раз к тому моменту, когда детей уже заводили в класс. По дороге я еще успел легонько похлопать Татьяну по плечу — волноваться, мол, нет причин, и Игорь находится под моим надежным присмотром. Она тут же подскочила чуть ли не до потолка — можно подумать, я ей впервые знак из невидимости подал! — и Галя принялась ее успокаивать, что скоро все закончится и Игорь с Дариной просто не могут плохо ответить. Тоже ничего — по крайней мере, хоть Галя перестала дверь в класс взглядом сверлить.

Дети входили в класс с опаской, и мы с Тошей прошмыгнули туда среди них без всякого труда. И тут же забились в самый дальний от Игоря и Дарины угол, чтобы не отвлекать их своим присутствием. Хотя, как выяснилось, могли бы так и не стараться — со всеми предложенными заданиями они справились минут за пятнадцать-двадцать, еще быстрее ответили на устные вопросы и уже через какие-то полчаса оказались самыми первыми принятыми. Не ожидав такого молниеносного развития событий, мы с Тошей едва успели протиснуться в дверь за выведшей их в коридор учительницей — причем, на этот раз Тоша сообразил быстрее, и прихлопнула она этой дверью, естественно, меня.

— Давай теперь пулей в магазин, — мысленно бросил он мне, уже направляясь в конец коридора.

— Еще чего! — проворчал я, покряхтывая. — На лестнице и материализуемся, там точно никого нет.

— А торт? — удивленно спросил он, обернувшись, судя по голосу.

— Скажем, что ничего достойного такого события не нашли, — снова пришлось мне учить его умению реагировать по ситуации. — В кафе праздновать поедем.

В кафе Игорь с Дариной с удовольствием уписывали один честно заработанный кусок торта за другим, в пол-уха прислушиваясь к многочисленным пожеланиям и напутствиям. Галя напоминала им, что нужно и дальше так же хорошо учиться, как до сих пор, чтобы и результаты оставались блестящими. Татьяна упрямо гнула свою линию в отношении умения ладить со всеми окружающими. Тоша подбадривал их уверениями в том, что теперь-то у них начинается по-настоящему интересная и многообразная жизнь. Я, как обычно, не стал заниматься пустословием, делом подавая им пример хорошего аппетита.

И, как выяснилось в самое ближайшее время, все эти советы Игорь с Дариной приняли очень даже всерьез. Изначально мы записали их в группу продленного дня, поскольку забирать-то их после уроков я, конечно, мог, но не возить же мне их с собой потом по всем моим встречам! Но не прошло и месяца, как всем вокруг стало очевидно, что им там просто скучно. Домашние задания они выполняли за считанные минуты, после чего им приходилось тихо сидеть где-нибудь на галерке, чтобы не отвлекать остальных одноклассников.

Мы с Татьяной и Тошей дружно занервничали — необходимость соблюдать тишину в их случае неизбежно вела к мысленному общению. В весьма вероятном присутствии наблюдателей и без какого-либо присмотра с нашей стороны. Убедившись, что продленка не предоставляет им особых шансов для социального развития, Татьяна нашла им расположенные неподалеку от колледжа курсы французского языка. Тоша выудил из Интернета, что курсы эти находятся в центре детского развития, где есть также студия актерского мастерства и художественная школа. Возмутившись таким явным перекосом в равновесии интеллектуального и физического развития, я не поленился съездить в этот центр лично — и, разумеется, там поблизости и бассейн обнаружился.

Нетрудно догадаться, что Татьяна с Тошей едино- и громогласно признали такой подход к делу наиболее ответственным, что от неожиданности тронуло меня до глубины души. В которой, однако, тут же по привычке закопошились некие сомнения, и когда выяснилось, что доставку детей к местам дополнительного развития можно доверить лишь самому внимательному из нас, я даже не удивился. В конце концов, в отличие от некоторых я в течение рабочего дня и временем своим сам располагал, и машиной ни с кем не был вынужден делиться.

Кроме среды. Ну, надо же, чтобы на тот единственный день, когда я загородом работал, Игорю с Дариной бассейн поставили! Я велел Тоше договариваться с Максимом и Сан Санычем как угодно, но чтобы дети были обеспечены средством перемещения из храма интеллектуального развития в оазис здорового образа жизни. Забыв, что этому балбесу нельзя одно только общее направление действий указывать — ему нужно каждое из них во всех единственно возможных подробностях описывать. Дернул же черт ляпнуть «как угодно»! Он и договорился — машина ожидает Игоря с Дариной после уроков у колледжа, но только за рулем ее восседает Максим.

Услышав Тошин план решения проблемы, мы с Татьяной снова оказались единодушны. В смысле — этого не будет! Хватит того, что Максим получил возможность возле Дарины с виду безобидным ужом виться — прямого его воздействия на Игоря мы не допустим. Но наше с Татьяной единство в этом вопросе продержалось ровно до того момента, как в переговоры вступила… нужно говорить, кто?

Я все же не теряю надежды, что однажды Татьяна сможет — объективно и доступно — объяснить мне, на чем базируется ее несокрушимая вера в Марину. Как по мне, то ее предложение сопровождать Максима в поездках за детьми следовало без каких бы то ни было сомнений отнести к отягчающим, а не смягчающим обстоятельствам. Была ли в нашей жизни хоть одна напряженная ситуация, в которой она сыграла роль рассеивающей, а не фокусирующей линзы? Из Татьяны тут же горохом посыпались примеры, в которых вмешательство Марины героическим образом предотвратило то или иное несчастье.

Поспорить с ней я, конечно, мог, и с полным на то основанием, а вот предложить альтернативный план — нет. Так и пришлось мне, снова благодаря Марине, проглотить очередную несправедливость земной жизни, отвозя Игоря с Дариной на все их дополнительные занятия — кроме того единственного, в котором я и сам бы с дорогой душой поучаствовал.

Но не пойти с ними в бассейн в первый раз меня бы вся контрольная комиссия не заставила — должен был я посмотреть, что им за тренер попадется, или нет? Еще испортит все результаты моих ежегодных трудов у моря! Которые не могли не броситься в глаза на фоне как остальных детей в их группе, так и Дарины. Нет, в целом, она, конечно, плавала, великодушно признал сам себе я, но до совершенно естественной, непринужденной, легкой манеры поведения в воде Игоря ей было, как… ладно, самому-то себе можно — как мне до Тоши в компьютерах. Тренер, похоже, это тоже сразу заметил, избавив его от инструктажа для новичков и сосредоточившись, скорее, на усовершенствовании с ним тех стилей, которым я его уже давно обучил.

Но вечером по средам я все же регулярно в мысли Игоря заглядывал — и за его прогрессом понаблюдать, и за поведением Марины с Максимом. И как я ни старался, ничего предосудительного в последнем обнаружить мне не удалось. Они, правда, не только отвозили детей в бассейн, но и после тренировки их встречали, пережидая с ними зазор минут в сорок до моего возвращения в небольшом кафе прямо в здании бассейна. Но этому даже я противиться не мог, прекрасно представляя себе, какой аппетит нагуливается после хорошей порции физической нагрузки.

Главной фигурой во время их еженедельных посиделок в этом кафе была, как нетрудно догадаться, Дарина. Она болтала без умолку, посвящая своих редких сопровожатых во все подробности остальных дней недели — решила, наверно, и Марину к коллекции своих поклонников добавить. И меня ничуть не удивило, что уж с кем-кем, а с Мариной она с просто невероятной легкостью нашла общий язык. Мне бы уже тогда насторожиться, но я только дух от облегчения переводил, что все внимание самых ненадежных звеньев нашей цепи сосредоточилось не на Игоре. Да и потом, думал я, какой вред могут принести детям несчастные час-полтора в неделю — по сравнению с моим постоянным контролем над всей их остальной внешкольной жизнью?

Присматриваясь к ним после всех других занятий, я был вынужден признать (самому себе, мысленно и исключительно вдалеке от Татьяны), что им, собственно, все равно, чем заниматься, лишь бы вместе. Французский у них одинаково хорошо шел, но я, уже ознакомившись с подспудными методами воздействия Игоря на окружающих, ни секунды не сомневался, что он с Дариной мысленно своими знаниями делится — ему-то способности от нас обоих с Татьяной передались, а у Дарины им откуда взяться?

А вот в студию актерского мастерства Игорь ходил за компанию с Дариной. Во всех пьесах, как мы убедились во время первого же спектакля, Игорю доставались роли то ли верного пажа взбалмошной принцессы (как же она была убедительна в этой роли!), то ли молчаливого стражника возле заточенной в неволю красавицы (эта часть представления мне особо понравилась!), то ли вообще братца Иванушки при особо шустрой сестрице Аленушке.

Если быть совсем честным, придется признать, что играла Дарина действительно очень хорошо. В ней не было ни робости, ни неуклюжести, ни откровенной боязни сцены других юных актеров — когда она показывалась перед публикой, та на полном серьезе видела надменную царственную особу, или страдающую от жестокого наговора невинную жертву, или просто заботливую и отзывчивую маленькую девочку. Я бы тоже с восторгом рукоплескал ей вместе со всей этой публикой, если бы — в отличие от нее — не знал, что наша талантливая актриса также перевоплощается и в жизни, и с той же целью положить зрителей к своим ногам. А так — я только зубами скрипел, наблюдая, как она величественно раскланивается под гром аплодисментов, в то время как лишенный всякого внимания Игорь стоит где-то сзади и поближе к выходу за кулисы.

Однажды, после очередного спектакля, я спросил его, почему ему не дают более значимые роли.

— Не хочу, — поморщившись, ответил он.

— Почему? — искренне заинтересовался я.

— Это все неправда, — объяснил он. — Я не могу изображать принца, если я не принц, я могу только притворяться.

— А Дарина, значит, притворяется? — с готовностью поддержал я обнадеживающий ход его мыслей.

— Дара никогда не обманывает, — уверенно покачал он головой. — Когда она играет принцессу, она ею становится.

Уж не потому ли она так легко и в жизни всех… почти всех покоряет, что сама искренне верит во все свои ипостаси? Я быстро придушил эту мысль — чтобы она к Игорю не просочилась.

— А что же ты на репетициях делаешь, если у тебя роли такие маленькие? — зашел я с другой стороны в попытке намекнуть ему, что времени, которое он проводит на репетициях, можно было найти лучшее применение.

— Ничего особенного, — пожал он плечами. — Обычно я в зале сижу и смотрю.

— Да на что там смотреть? — усилил я нажим. — На то, как другие по сто раз одни и те же движения и фразы повторяют?

— А вот и не по сто! — обиделся он за собратьев по сцене. — Мне оттуда хорошо видно, когда кто-то непохоже притворяется. И как сделать, чтобы было больше по-настоящему.

М-да, хмыкнул я про себя, и на этот раз уже не скрываясь, если из моего сына вырастет критик, то, боюсь, ни театру, ни кино не поздоровится. Это люди к их условностям уже давно привыкли, а вот мне тоже, в тот мой первый поход в кинотеатр вместе с Татьяной, действия героя весьма сомнительными показались.

Справедливости ради нужно заметить, что если в театральной студии Игорь был дополнением к Дарине, то в художественной — наоборот. Я, конечно, хвалил рисунки их обоих, когда встречал их после занятий и отправлялся в офис, чтобы сдать там Дарину с рук на руки Тоше и забрать Татьяну домой. Которая тоже всегда очень внимательно рассматривала их творчество, всякий раз обращая внимание на удавшиеся Дарине места.

Но, по правде говоря, всерьез сравнивать их рисунки не пришло бы в голову ни одному здравомыслящему человеку. У Игоря было какое-то интуитивное ощущение перспективы, объема, игры света и тени — вот это умение ему уж точно не от меня досталось, судя по тому Татьяниному портрету, который я в свою первую отлучку с земли пытался изваять! Он умудрялся несколькими простыми карандашными линиями придать любому наброску глубину, а парой штрихов и легких загогулин даже создать иллюзию движения. Помню, он как-то нарисовал ветку дерева, чуть развернув в разные стороны листья — словно поймав момент, когда их ветром пошевелило. Даринины же рисунки не оставляли никакого впечатления, кроме усердия и старательности — с неровными, глубоко вдавленными в бумагу линиями и, местами, серыми от чрезмерного пользования резинкой пятнами.

Период моего триумфа продлился до тех пор, пока они не перешли к кистям и краскам. Которые, с моей точки зрения, только портили невероятно воздушные и живые карандашные наброски Игоря. Даринина живопись по эскизам тоже превращалась в примитивную детскую раскраску, но когда она обходила предварительную карандашную стадию, у нее вообще что-то невообразимое получалось — я не знаю, где можно было бы найти такое буйство совершенно несочетающихся между собой красок, но уж точно не в жизни. Даже в неземной жизни.

Татьяна, правда, что-то усмотрела в этой какофонии всевозможных цветов и оттенков — она говорила мне, что от них явно исходит бодрящая волна жизнелюбия и оптимизма. Возможно. Тогда, наверно, эта волна с самого первого раза электрошоком возродила мою, уже давно впавшую в летаргию, ангельскую склонность к сдержанности — у меня от одного взгляда на такую пародию на Гогена в глазах резать начинало.

Спустя некоторое время я получил возможность убедиться в правильности своего решения рассказать Татьяне о совместном мыслительном творчестве Игоря и Дарины. Именно она подсказала им однажды способ самым наилучшим образом объединить их столь разные изобразительные способности. После первой же пробы даже их преподаватель не возражала против их совместного рисования — Игорь создавал точный, проработанный в деталях набросок, Дарина наполняла его ярким цветом и сочной свежестью.

И листья на их картинах не просто вздрагивали под порывом ветра, они и солнечный свет каждым изгибом отражали. И озеро оставляло впечатление не только глубины и прохлады, но и некой подводной жизни, от которой по поверхности легкая рябь шла. И шерсть на животных становилась то блестящей после умывания, то взъерошенной от возмущения или испуга.

Глядя на их картины на выставках в центре детского творчества, Татьяна, похоже, окончательно смирилась с их неразделимостью. А я окончательно убедился в том, что Игорю в этой паре отведена роль базы, основы, фундамента, на котором разворачивается феерическое действо Дарины. Ну-ну, старательно продолжал убеждать себя я, хотел бы я посмотреть на нашу примадонну, если бы однажды у нее под ногами пустота вместо твердой опоры оказалась!

Кстати, в их обычных занятиях просматривалась та же тенденция. Я о них до сих пор не вспоминал просто потому, что нам с Татьяной и Тоше с Галей первые школьные годы Игоря и Дарины не принесли практически никаких забот. В отличие от большинства родителей, от которых все мы, так или иначе, слышали различные душераздирающие истории. В школе Игорю с Дариной удалось воплотить в жизнь все наши пожелания — даже навязчивую идею Татьяны о широких социальных связях.

О собственно учебе даже говорить не приходилось. Придя в школу, дети начинают соревноваться уже не только одеждой, игрушками и положением родителей, но и своими собственными успехами в занятиях — и в этом Игорь с Дариной изначально оказались в выигрышном положении. В тот свой последний год пребывания в саду они не просто лучше всех, как показало собеседование, подготовились к школе — они вошли во вкус опережающего программу темпа и лидирующего положения среди сверстников. Игорь, по крайней мере, точно — зря я ему, что ли, столько дополнительной литературы накупил!

И их учительница, и одноклассники очень быстро привыкли к тому, что они всегда готовы ответить на любой вопрос, а их домашнее задание практически не требует проверки, что тут же превратило их тетради в заветный источник хороших отметок. Дарина, как нетрудно догадаться, пошла популистским путем, давая списывать задачи и упражнения всем желающим. Игорь же — будучи моим сыном — вновь категорически отказывался участвовать в каком бы то ни было обмане, предлагая вместо этого объяснить просителю, как это задание нужно выполнять. В чем лично я увидел еще одно подтверждение того, что он и Дарину таким же образом к своему уровню подтягивал.

Разумеется, довольно скоро уважение к нему сверстников сравнялось, если не превзошло ее, с восторженной влюбленностью лентяев в Дарину. Не могло также не сказаться на их отношении и то, что Игорь — стоило кому-то запнуться в ответе — никогда не подпрыгивал на своем месте, размахивая, как Дарина, поднятой рукой. Наоборот, он всегда демонстрировал достоинство и сдержанность в демонстрации своих знаний, давая однокласснику возможность собраться с мыслями и спокойно ожидая, пока его попросят помочь ему.

Окунувшись в сложный, запутанный мир детских отношений моих питомцев, я также был вынужден признать, что в школе сплоченность Игоря и Дарины являлась, скорее, их преимуществом, чем препятствием в общении с другими детьми. Они пришли в новый детский коллектив с еще неустановившейся иерархией уже готовым, пусть и маленьким, кланом, что сразу придало каждому из них особый статус среди сверстников — так за спиной потомков древних семей незримой тенью стоит надежный тыл общей истории и традиций.

Также пошла им на пользу во всех отношениях — как я и предполагал — постоянная занятость. С одноклассниками они виделись только на уроках, после которых носились каждый день с одних дополнительных занятий на другие, успевая еще каким-то образом и к следующему дню безукоризненно подготовиться. В результате, их общение с другими детьми явно выглядело лишь частью их жизни, которая, в глазах последних, однозначно напоминала взрослую — с ее бешеным ритмом и загадочными, недоступными детскому взору сторонами.

Поэтому в классе их некую отстраненность воспринимали как данность, и вспышки неприязни, если и возникали, то в открытое противостояние никогда не переходили. Тем более что Игорь всегда был в числе первых по всем предметам, в том числе и по физкультуре — уж за этим-то я следил постоянно! Его хорошая физическая форма в сочетании со спокойствием и не многословием оставляли впечатление сдержанной силы, и даже нерушимая дружба с девчонкой ничуть не умаляла этот образ, а лишь набрасывала на него романтический покров.

Одним словом, я веду к тому, что первые три года школьной жизни Игоря и Дарины прошли для всех нас легко, быстро и, в общем-то, почти незаметно. Заняты под завязку были не только дети — про себя я уже сказал, и Татьянина фирма расширяла и углубляла деловые отношения с фабрикой Франсуа, во что оказались втянутыми как она, так и Тоша с Галей.

Выставки постоянно обновляющейся продукции Франсуа проводились у них уже регулярно. Менеджеры метались с клиентами между офисом и демонстрационными залами, к чему Татьяна относилась недовольно из-за необходимости подменять коллег в их отсутствие, а Тоша философски — до тех пор, пока на работу не вышла Галя, отправив Аленку по проторенной дорожке к Свете.

Сан Саныч решил усовершенствовать работу своих сотрудников, снабдив их ноутбуками, чтобы они оформляли заказы прямо на месте демонстрации продукции — ноутбуки, следуя своей капризной компьютерной натуре, принялись ломаться в самый ответственный и неподходящий момент. В результате чего мотаться туда-сюда пришлось Тоше — из чего напрашивался вывод, что он то и дело выклянчивал у Максима машину на дневное время. В ответ на какие-то уступки и с его стороны, в чем я, несмотря на стоическое Тошино молчание, ни секунды не сомневался, и что отнюдь не улучшало мне настроения.

Но окончательно я понял, что пора вмешиваться, когда Франсуа начал присылать вместо себя с инспекционными поездками своих подчиненных — которые совершенно не говорили по-русски и с которыми везде по городу ездила уже Татьяна. Пусть даже и на такси — насмотревшись на поведение этих наемных водителей на дорогах, я не испытывал ни малейшего доверия к их квалификации.

Пришлось поговорить и с Тошей, и с Татьяной, сделав упор с одним на бережное отношение к технике, а с другой — на экономность в расходовании человеческих и финансовых ресурсов. Вмешательство высшей силы, подкрепленное верным, как всегда, психологическим расчетом, пошло на пользу всем: каждый из них принял напрашивающийся сам собой вывод из разговора за свою собственную идею, с которой они и направились к любимому начальнику. Который, почесав в затылке, принялся подыскивать большее помещение для офиса, со смежным выставочным залом. Которое, по совершеннейшей случайности, как раз попалось мне на глаза во время моих разъездов по городу — в замечательном месте между колледжем Игоря и нашим домом. И которое явно требовало ремонта, за помощью в котором вполне можно было обратиться к Сергею Ивановичу.

Но, даже устранив очередной спонтанно возникший источник тревоги в нашей жизни, расслабиться я не смог. Или уже просто не решался — в последнее время при малейшем намеке на мысль о передышке обязательно что-нибудь на голову сваливалось. С пресловутым земным ускорением. Даже лето перестало быть периодом успокоения и отдохновения. Франсуа наращивал объемы производства, заваливая Татьяну новыми материалами. Тоша развивал успех в наступлении на земных прохиндеев, забыв, что у него под боком притаился куда более изощренный небесный. Мои юные питомцы, не говоря уже о взрослых, у которых летом была самая жаркая пора, отказывались расстаться со мной дольше, чем на месяц. А также и Игорь с Дариной — в смысле, они вдруг категорически отказались принимать летний перерыв в общении как нормальное и обычное сезонное явление.

Нет, к морю мы, конечно, каждый год ездили. Но уже недели на две — затем Игорю, после первых дней восторга от воссоединения с морской стихией, становилось скучно. А у Татьяниных родителей он и вовсе больше чем на два-три дня подряд не хотел оставаться. У Тоши такой проблемы не было: они с Галей все также брали отпуск по очереди, и Дарина с удовольствием оставалась дома с каждым из них — а главное, с Аленкой. Игорь начал достаточно прозрачно намекать на несправедливость такого положения вещей.

Пришлось искать какие-то детские лагеря отдыха. Для начала где-то поблизости — Татьяна в первый раз на полном серьезе заговорила о том, что нам тоже не помешает отдых на вольной природе. Разумеется, рядом с лагерем Игоря и в палатке. Представив себе количество насекомых, которые пожелают составить нам компанию, я бросился к своим загородным клиентам, и они мгновенно подсказали мне, где можно найти лагерь, находящийся в пределах часа езды на машине от нашего дома.

Разумеется, Игорь даже слышать не захотел о том, чтобы отправляться в этот лагерь в одиночестве. Пришлось и на Тошу надавить — поспорить с тем моим соображением, что неразумно вырывать детей из прочно устоявшегося ритма жизни, он просто не смог. А также с тем, что хоть летом лучше побольше времени на свежем воздухе проводить. А также с тем, что неплохо бы и Галю хоть на месяц немного разгрузить. А также с тем, что я обе детские путевки оплачу.

И вот как-то однажды, совершенно с виду неожиданно, Игорь с Дариной отправились первого сентября уже в среднюю школу. И без сюрпризов не обошлось — видно, в этой школе им с самого первого дня прочно вбили в голову, что они находятся уже на абсолютно новом, более высоком этапе человеческого развития.

Для начала у них появилась масса новых взрослых контактов — учителей по различным предметам, которые все же, в первую очередь, были людьми. И некоторые из них, по чисто человеческой привычке взирать на младших представителей своего рода сверху вниз, восприняли вечное «всезнайство» Игоря и Дарины с довольно откровенной неприязнью. Опять пришлось вмешиваться. В планы Татьяны, которая вознамерилась побеседовать с этими учителями — на заседании всего педсовета и с привлечением представителей, как минимум, районо. Кто бы сомневался, что она упустит шанс лишний раз подготовиться к беседе с нашей контрольной комиссией! Разубеждать ее пришлось долго и исподволь — любая несправедливость всегда действовала на нее, как красная тряпка на быка, и меня до сих пор гложет тяжкое подозрение, что окончательное слово в этом споре оказалось за Игорем.

У них с Дариной такое придирчивое отношение лишь подстегнуло желание всегда быть выше всякой критики и преодолеть его не словом, а делом, и самостоятельно. О чем он недвусмысленно заявил Татьяне. После чего они с Дариной, сделав уроки, каждый вечер проверяли друг друга в Скайпе. Выступила с этой идеей Дарина, хотя я ни секунды не сомневаюсь, что истинный автор сидел в это время в соседней комнате, сделав вид, что он совершенно ни при чем. Натаскав девочку предварительно и ехидно ухмыляясь, что она хоть в чем-то Игоря обскакала. Зря старался — компьютер Игорь освоил в два счета, после чего то, кто кого натаскивал по всем остальным предметам, у меня лично сомнения не вызывало.

Совместные усилия школы и отдельных несознательных родителей привели к тому, что их стремление к самостоятельности — против которого я, в целом, ничего не имел бы, если бы оно удерживалось в разумных рамках — начало набирать обороты. Вскоре они объявили нам, что вполне в состоянии сами добираться на все свои дополнительные занятия, неохотно согласившись лишь с тем, чтобы я продолжал забирать их после них домой. Татьяна опять встала было на дыбы, но тут обнаружилось, что Светин Олег вдруг проявил желание ходить с ними на французский и в бассейн, и заявить подруге в глаза о недоверии к ее сыну Татьяна не решилась.

Так и вышло, что вся дневная часть жизни Игоря как-то постепенно выпала из поля нашего зрения. По вечерам же он делал уроки, а потом занимался с Дариной — вместо того чтобы общаться с нами и рассказывать нам о своих новостях. Но в школе у него никаких проблем не было — учился он, как всегда, отлично, и поведение его не вызывало ни у кого никаких нареканий, и на родительских собраниях то Татьяна, то я слушали, скромно потупившись, как его… ладно, их с Дариной ставили в пример остальным.

Он не задавал нам никаких неожиданных вопросов, у него не было вспышек дурного настроения или приступов нетипичной задумчивости, в его речи и поступках не появилось никакой настораживающей уклончивости… И как мне ни неприятно признавать это, мы с Татьяной — несмотря на весь мой опыт в отношении земных неожиданностей и хитросплетений детской, и не только, психологии — оказались в тот период нашей жизни обычными родителями.

Которые всегда узнают о новых — глубоко скрытых от внешнего взгляда и радикально меняющих их жизнь — интересах своих детей последними.