Пустой, бесплодный космос ужасает,
он не спускает с нас стеклянных глаз.
В хрустальных круглых окнах корабля
созвездия застыли без движенья.
Мы бережем свои воспоминанья
о долах Дорис. В море без воды,
без бурь, без волн, без ряби — вздорожали
и взрывы чувств, и даже сновиденья.
Пустячный вздох — как ветер в жаркий день,
рыданья — родники, корабль — олень,
что к Лире мчит бесшумно и легко,
а Лира непостижно далеко,
как будто не прошли мы долгий путь
и время здесь не движется ничуть.
Все будто вмерзло в вечность, как в скалу,[8]
все кажется навек окоченевшим,
алмазной крошкой[9], вкрапленной в кристалл,
чьи грани заключают бесконечность
в один прозрачный, монолитный зал.
Как часто мы в горах или на море
неправильно слова употребляли,
не проникая в сущность их значений,
не ведая, что эти пошлые словечки
когда-нибудь понадобятся нам
на корабле, держащем курс на Лиру.
Вот здесь они воистину уместны,
а мы авансом истаскали их.
Теперь же бессловесно созерцаем,
как безгранично и неизмеримо
простерся во все стороны Аид.
Отныне стали нашим утешеньем
словечки с уменьшительным значеньем;
запретным словом сделалась «звезда»,
моднейшими — «грудь», «бедра» и «живот»,
но «мозг» не произносим без стыда:
мы посланы в Аид его раденьем.