Аниара

И вот над нами грянул гнев Шефорка.

Тогда в психушку мы укрылись, чтобы

тихонько отсидеться в нижнем трюме,

пока не опустеет чаша злобы.

Внизу со мной сидели корифеи —

специалисты в тензорном ученье,

а те, кто пачкал чистые идеи, —

те принимали знаки восхищенья.

Они твердили длинно и сумбурно:

в крушенье Мимы вы одни виновны,

вы собственное «я» ввели в программу —

и утешенья потекли неровно,

вы замутили мыслями своими

и ток пространств, и излученья Мимы.

Мы поклялись в невинности своей,

мы попытались объяснить словами,

без формул, непонятных для людей,

какая ясность брезжит перед нами.

Но не давался нам язык словесный,

слова от слов стремились ускользнуть,

средь ясности они играли в жмурки,

а ясность есть космическая суть.

Пытались мы, как дикарям эона[13],

в рисунках разъяснить им тезис свой.

(День духа многослоен. Время оно —

эон — нижайший, предрассветный слой.)

Деревья рисовали и растенья,

вычерчивали мы речную сеть,

надеясь простотой изображенья

нечеткость языка преодолеть.

Мы среди слов беспомощно блуждали,

от мира формул слишком удалясь,

самих себя уже не понимали

и не смогли с людьми наладить связь.

В конце концов третейский суд, который

спасал нас от вселенского суда,

дифференцировался ad absurdum[14],

и мост меж нами рухнул навсегда.