Архитектор его величества

Слава Иисусу Христу во веки веков, высокопреосвященный и сиятельный архиепископ Конрад!

Прежде всего, любезный мой земляк, хочу поздравить тебя со Светлым Рождеством Христовым, хотя сие письмо ты, конечно же, получишь много позже. Но знай, что в сей радостный праздник, который мне волею нашего христианнейшего императора Фридриха пришлось встречать на чужой земле, душа моя с тобою, моим архипастырем.

Три дня назад я был принят князем Андреем Георгиевичем, и об этом я тебе подробно расскажу. Но вначале хочу описать путь из Переяславля во Владимир, и описание будет кратким, ибо сей путь, хвала всемогущему Господу, никаких трудностей мне не доставил. Меня это даже удивило, ибо после всех путевых злоключений я начал относиться к российским дорогам как к неминуемому Божьему наказанию за свои многочисленные грехи.

Мы с братом Северином ехали в больших и удобных санях, запряженных тройкой лошадей. Переяславский наместник Гордята Ставич то садился к нам в сани, то ехал на прекрасном гнедом коне во главе отряда из полдюжины всадников, окружавшего нас, как почетный караул.

Наместник оказался большим любителем побрюзжать, и брюзжание его в основном сводилось к тому, что когда Георгий Долгорукий хотел сделать из Переяславля столицу, туда приехало жить множество достойных людей, а теперь город опустел, все уехали во Владимир, даже торговля захирела, только летом еще более-менее, когда через Переяславль едут купцы из Новгорода. Но сейчас все более и более обживается другой путь из Новгорода во Владимир — через Москву. Это еще один из многочисленных городов, основанных Долгоруким, находится он на юго-западе княжества. Дорога от Твери во Владимир через Москву по рекам Дубне, Сестре, Москве, Яузе и Клязьме получается примерно такой же длины, как через Переяславль, но от Москвы идет путь и на юг — в Киев. А еще под Москвою лет десять назад начали добывать белый камень, и сие весьма способствовало ее росту[48].

И получается, что такой большой город, как Переяславль, вынужден жить преимущественно рыбной ловлею на Клещине озере, и то у переяславских рыбаков все время возникают споры с рыбаками города Клещина, и наместнику приходится откладывать важные государственные дела и рассматривать тяжбы из-за неправильно заброшенных сетей. Я, правда, не понял, какие важные государственные дела могут вершиться в Переяславле, но промолчал.

Утешало Гордяту лишь то, что князь Андрей правит единовластно и не раздает города своим младшим братьям и детям, а то Переяславль бы точно кому-нибудь достался, и наместника отправили бы доживать свой век в родовую вотчину под Ростовом.

Вскоре дорога вышла из леса и потянулась по слегка всхолмленной равнине среди бескрайних полей с редкими перелесками. Наконец-то по пути стали попадаться и деревни, некоторые даже с деревянными церквами. Да и в целом, несмотря на снег, было видно, что поля здесь возделанные и ухоженные. Называют сию местность Опольем, и тяготеет она не к Переяславлю, а к Суздалю, Владимиру и городу, который основал все тот же Георгий Долгорукий и назвал Георгиевом — то ли в свою честь, то ли в честь города с таким же названием на юге Руси, под Киевом.

Кстати, мне было интересно узнать от Гордяты Ставича, что раньше в здешних лесах жили языческие племена вятичей, а земледелием и скотоводством занимались языческие же племена с трудным для немецкого языка названием «меря». Были и два древнейших больших города — Суздаль и Ростов, и до сих пор весь здешний край называют либо Суздальской землею, либо просто Суздалем, а народ — суздальцами.

Века полтора назад в сию землю с юга пришли русские завоеватели во главе с великим князем Киевским Владимиром Крестителем, прозванным так за то, что он принес на Русь византийское христианство. За время правления Владимира и его потомков — Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха и Георгия Долгорукого — в Суздальской земле вятичи и меря перемешались с русскими, первобытные языческие верования уступили место христианству, среди городов на первое место вышел Владимир, быстро растут основанные Долгоруким Георгиев, Тверь и Москва.

Русские князья, закладывая в Залесье новые города, часто давали им южнорусские названия. Гордята перечислил многие из них, и я в дополнение к уже известному мне Переяславлю запомнил Звенигород, Перемышль, Городец, Стародуб и Микулин. А с городом Владимиром столь же неясно, как с Георгиевом: его основал то ли сам Владимир Креститель, то ли Владимир Мономах, то есть возможно его именование в честь одного из сих князей, но возможно и в честь большого города Владимира, столицы одной из областей Южной Руси — Волыни. Южнорусские названия получили и многие здешние реки. Мне запомнились виденные мною Трубеж, Лыбедь и Рпень.

В один из новых городов — Георгиев — мы приехали через два дня. Торговые пути рядом с ним не проходят, зато вокруг расстилается хлебородное Ополье, снабжающее зерном и Суздальскую землю, и окрестные княжества. Поэтому сей город производит впечатление весьма оживленного и процветающего.

Времени внимательно осмотреть георгиевскую крепость у меня не было, но в целом она сходна с переяславской: стоит на равнине, рядом протекает небольшая река Колокша, слегка усиливающая укрепления так же, как в Переяславле их усиливает река Трубеж. Валами высотою до пяти локтей[49] и обычными для Руси деревянными стенами обнесена большая территория — около восьмидесяти акров[50], недалеко от валов со стороны реки стоят деревянный дворец и белокаменная церковь, посвященная святому Георгию Победоносцу, построенная тем же архитектором Саввой Нажировичем и весьма похожая на переяславскую.

Переночевали мы в бывшем дворце князя Георгия Владимировича, который теперь занимает княжеский наместник Латко Ельчич. Он, как и Гордята, был соратником Долгорукого и тоже решил ехать со мною к князю Андрею. И путь между Георгиевом и Владимиром я проделал в окружении уже не полудюжины, а дюжины всадников, предводительствуемых двумя благообразными пожилыми боярами в сверкающих доспехах, в ярких плащах, на великолепных конях. Мог ли я мечтать о таком эскорте, когда тащил через волоки ладью Сотко Сытиныча, жестоко кусаемый комарами и грубо понукаемый рулевым Данилой?

Латко и Гордята рассказали, что князь Георгий Владимирович строил свои многочисленные крепости, подчиняя их единой системе: расстояние между ними не должно было превышать двух дней пути, дабы успеть перехватить врага, каким бы путем он ни пошел. В сию систему входят Владимир, Георгиев, Переяславль, Тверь, Москва, Кснятин, Дубна, Звенигород, Дмитров, Перемышль, Микулин, Кидекша, Стародуб, Городец и еще многие города, названия которых мне запомнить не удалось. Должен сказать, что я не могу не восхищаться деятельностью сего достойного князя, превратившего дотоле необжитой языческий край в процветающую землю, окормляемую христианской церковью, пусть даже не папской, а византийской. А ведь, говорят, еще в начале княжения Долгорукого на площадях Ростова и Суздаля стояли идолы!

И вот мы наконец прибыли во Владимир[51]. Вокруг сего города, как и вокруг Георгиева, расположены плодородные равнины, но сам город находится на большой горе высотою до шестидесяти локтей[52] между глубокими оврагами и реками Клязьмой, Лыбедью и Рпенью. В отличие от Переяславля и Георгиева, здесь мощные укрепления создала сама природа, и князья Владимир Мономах и Георгий Долгорукий лишь использовали выгоды сего местоположения, возведя над склонами невысокие, два-три локтя высотой[53], валы и стены на них. Но выгода расположения на горе между рек и оврагов создала и неудобство. Размеры города велики, длина его укреплений — более мили[54], но ему уже тесно в старых границах, и обширный посад, простирающийся и на восток, и на запад вдоль Клязьмы, оказался отделенным от крепости и незащищенным. Торг, расположенный внизу у реки, тоже не защищен. Извини, брат мой во Христе, забыл пояснить, что посадом на Руси называют застройку вне крепости.

Двое городских ворот с деревянными воротными башнями ведут в город с запада и востока. Глухих крепостных башен во Владимире нет, как и во всех виденных мною дерево-земляных русских крепостях. Между западными и восточными воротами проходит главная улица, вымощенная деревом, как в Новгороде.

Над торгом господствует еще одна гора, и на ней находится укрепленный двор, ранее принадлежавший Георгию Долгорукому, а теперь — Андрею Георгиевичу. Каменная церковь на сем дворе, как и в Георгиеве, построена Саввой Нажировичем, посвящена Георгию Победоносцу и тоже весьма похожа на переяславскую. Архитектор Савва и князь Долгорукий, похоже, не отличались богатым воображением. А может, белый камень вообще не позволяет строить храмы большего размера — во всяком случае, в византийских формах, с тяжелыми главами сверху? Об этом надо будет подумать, если придется возводить большие соборы.

Кроме развитой торговли, землепашества и обычных для Залесья рыболовства и пчеловодства, называемого здесь «бортничеством», Владимир процветает ремеслами. В городе множество и кузнечных, и ювелирных, и портняжных мастерских. На развитие города благотворно влияет и нахождение в нем князя и дружины.

Деревянных церквей во Владимире не меньше, чем в Новгороде, но каменный храм только один, не считая церкви на княжеском дворе. Сей храм посвящен Преображению Спаса и построен еще при Владимире Мономахе в византийской технике — из плинфы. Как и во всех остальных русских крепостях, сей храм при осаде должен служить главной башнею. Кстати, Гордята Ставич поведал мне, что в конце прошлого века Владимир Мономах возвел полноценную главную башню в своем замке Любече на Днепре недалеко от Киева, но сей случай остался единственным в русском крепостном строительстве. К тому же любечская главная башня была деревянной, и получается, что любой каменный храм является более надежным укреплением.

В город мы въезжать не стали, а отправились вдоль его стен к княжескому двору. Сей двор является отдельно стоящею и по русским меркам сильной крепостью, что создает для князя прекрасную защиту при восстаниях городского населения: при Долгоруком восстаний не бывало, но менее ста лет назад в Ростове взбунтовавшимися язычниками был убит тамошний епископ Леонтий.

Двор получился чем-то вроде детинца, вынесенного за пределы городской крепости, — так же, как Городище в Новгороде. Такая стратегия схожа с нашей: у нас ведь рыцарские замки, как правило, тоже находятся вне городов.

Воины у ворот, увидев Гордяту и Латко, поклонились и пропустили нас внутрь двора, беспорядочно застроенного теремами, в совокупности составляющими княжеский дворец. Навстречу нам вышел чиновник в богато отделанном кафтане, — судя по всему, дворецкий, — и проводил в терем для гостей. Мне, Латко и Гордяте досталось по небольшой, но богато украшенной комнате. Двери всех комнат выходили в большой общий зал, где вскоре накрыли стол, и мы смогли поужинать. Поселили куда-то и брата Северина, и прибывших с нами воинов. Хотя дорога и была сравнительно нетрудной, но все же я сильно устал и после ужина сразу заснул. Представь себе, брат мой во Христе, снилась мне блудница Любомила из Нового Торга, да исчезнет сие наваждение врага рода человеческого.

Наутро меня разбудил дворецкий и сказал, что боголюбивый князь Андрей готов принять мастера его императорского величества. Князей на Руси часто называют «боголюбивыми», а вместо слова «архитектор» употребляют «мастер».

Я был удивлен столь скорым приемом, ибо дело было накануне Рождества Христова, и я думал, что князь уже отложил мирские заботы хотя бы на несколько дней. Мне был подан великолепный завтрак, брадобрей чисто выбрил меня и выстриг тонзуру, я надел аббатское облачение и вышел в зал. Там меня уже ждали брат Северин и двое слуг с макетом и эскизами, которые мы успели подготовить еще в Переяславле. Гордяты и Латко не было — видимо, князь принимал их отдельно.

Дворецкий спросил, не нуждаюсь ли я в толмаче. Я сказал, что нет. Потом он предупредил меня, что аудиенция состоится не в большом тронном зале, а в личных покоях князя. Мы прошли по длинным извилистым коридорам, и вот наконец я вошел к Андрею. Северин и слуги с макетом остались сидеть на скамьях в комнате для ожидания, еще там сидел купец с окладистой седой бородою, который, увидев нас, встал и поклонился.

Комната, где принял меня Андрей Георгиевич, не была ни богаче, ни уютнее виденных мною покоев наместников Переяславля и Георгиева, а у псковского посадника Луки Онцифоровича комнаты были обставлены гораздо роскошнее. Князь, сидевший на длинной скамье за столом, просматривал какие-то записи на пергаменте при тусклом свете солнечных лучей, пробивающихся сквозь небольшое окно с цветными стеклами наподобие наших витражей. Рядом с ним сидел, судя по облачению, кто-то из высших церковных иерархов.

Еще когда я ехал на Русь, меня беспокоил вопрос: как приветствовать князя? По моему разумению, великий князь Киевский находится в мирской иерархии где-то на уровне короля, князь Суздальский — чуть пониже, значит, на уровне курфюрста, герцога или маркграфа. С сими земными властителями мне приходилось общаться немало, и приветствие мое обычно состояло из поклона, приличествующего моему баронскому достоинству, и аббатского благословения крестным знамением во имя Отца и Сына и Святого Духа. На мой мирской поклон властители обычно отвечали кивком головы, а на аббатское благословение — поклоном, и этикет был соблюден.

Здесь же все было несколько иначе. С мирским приветствием было ясно, ибо, как я уже успел понять, мой родовой баронский титул на Руси уважали, причем зачастую даже больше, нежели в нашей Священной Римской империи. А вот примет ли князь благословение католического прелата? Не оскорбится ли? К сожалению, у меня не было времени ни с кем на сию тему посоветоваться у нас в Вормсе, ибо мой отъезд был весьма скорым. Я спрашивал об этом Арнульфа и Ратибора, но покойные отважные воины не ведали тонкостей церковного этикета.

Княжеский дворецкий, которому я по пути задал сей вопрос, улыбнулся и сказал, что здесь не приняты такие церемонии, как в Империи, и поскольку я дорогой гость, то могу поступать так, как сочту нужным. Войдя к князю, я так и поступил: поклонился, а потом осенил Андрея крестным знамением. Тот встал, с поклоном принял благословение и сразу же представил мне духовное лицо рядом с ним: владыка Феодор. На Руси так именуют епископов, и когда Феодор тоже встал и благословил меня, я, как находящийся в более низкой степени священства, счел себя обязанным принять его благословение, то есть подойти к нему с поклоном и поцеловать руку, как сие принято в нашей Святой Церкви. Действительно, если мое благословение принял русский князь, то как я мог не принять благословение русского епископа? Надеюсь, высокопреосвященный мой архипастырь, что ты одобришь сей поступок. Но если я все же согрешил, то каюсь и смиренно молю об отпущении сего греха.

Позволь, любезный мой земляк Конрад, описать тебе Андрея Георгиевича. Он моложе меня лет на пять, выше ростом, крепко сложен, худощав, во всех его движениях сквозят сила и ловкость бывалого воина: про его ратные подвиги много рассказывали и Ратибор, и Гордята, и Латко. Одежда Андрея ничем не отличается от боярской, а Латко, например, одевается гораздо более пышно. Я знал, что здесь все называют князя без всяких «величеств» и «высочеств», просто «князь» либо «боголюбивый князь», и последовал сему обычаю.

Андрей Георгиевич любезно предложил мне сесть на скамью у стола, за которым уже сидели он и Феодор. Я ожидал принятого нашим этикетом вопроса о здоровье его величества, но князь сразу спросил меня, что мне ведомо о судьбе императорского посольства. Я ответил, что только то, о чем Ратибор Борисович уже наверняка посылал отчет из Новгорода: что Арнульф из Кесарии пал в судебном поединке, Мирослав Чудинович казнен, а Прокопий Коснятич отправился в Киев и исчез. Князь уже ведал о смерти отважного Ратибора, но захотел узнать, как удалось покойному боярину меня найти, как я плотничал во Пскове и как мы доехали до Владимира. Я ему все рассказал, умолчав только о прискорбном происшествии в новоторжской бане.

Упомнил я и то, что перед смертью Ратибор говорил о какой-то чаше, которую надо найти и отдать князю. Услышав сие, Андрей Георгиевич кивнул, обернулся к Феодору и спросил, не получен ли ответ от Святослава Ростиславича на требование выдачи императорских даров. Епископ ответил, что не получен и вообще вряд ли князь Святослав выдаст дары. Андрей выразился в том духе, что «тем хуже для него», и более к сей теме не возвращался. Я остался в недоумении: получается, Ратибор не бредил, какая-то чаша в дарах все же была, и сие почему-то беспокоит и князя Андрея, и епископа. Но задать вопрос, конечно же, я не посмел, тем более что князь перешел к строительству.

Я сказал, что у меня есть готовое предложение для боголюбивого князя. Андрей Георгиевич позвал дворецкого и повелел внести эскизы и макет. Князь и Феодор внимательно на все посмотрели, переглянулись, и князь мне сказал, что храм весьма красивый, но идет 6666 год, народ и так ждет Страшного Суда, и раздражать его латинским храмозданием не стоит, пока что лучше строить в привычных византийских формах. Мне показалось, что Андрей подчеркнул слова «пока что».

Я спросил, где и какого примерно размера строить храмы. Андрей Георгиевич ответил, что прежде всего необходимо возвести хотя бы небольшую церковь на будущем княжеском дворе в устье реки Нерли, в пяти милях[55] к востоку от Владимира[56]. Феодор заметил, что на таком же расстоянии от Киева находится город Вышгород, где несколько лет назад княжил Андрей Георгиевич, и в этом прослеживается благоприятная символика. А Андрей поведал, что собирается возводить на Нерли новый укрепленный двор, ибо бывший двор его отца Долгорукого тесен и расположен слишком близко от Владимира. Но пока что в устье Нерли находится только воинский пост, поэтому мне надо будет самому отправиться туда и выбрать площадку для будущей крепости, церкви и княжеских теремов. Во Владимире же надо будет построить большой собор на самом высоком месте города[57].

Потом князь спросил, что я думаю об укреплениях Владимира. Я ответил, что строительство крепостей, в отличие от храмоздания, не является моей сильной стороною, но в меру своего разумения я полагаю, что городу уже тесно в старых укреплениях, и их было бы полезно существенно расширить. Андрей кивнул и попросил меня — вновь попросил, а не повелел! — помочь верховному воеводе Вышате Никифоровичу с определением вида и очертаний новых укреплений[58].

Мы заговорили о сроках работ. Я сказал, что мне нужен месяц на создание макетов обоих храмов — и в устье Нерли, и во Владимире, а потом еще полтора месяца на точные расчеты и подробные чертежи.

Андрей вначале не понял, чем подробный чертеж по сути отличается от макета, и мне пришлось объяснить, что макет дает лишь общее впечатление о будущем здании, и когда он одобрен заказчиком, то требуется на его основе нарисовать здание уже детально, с указанием точных размеров, а иногда даже порядовки кладки. Когда такой чертеж одобрен, архитектор чувствует себя спокойнее, ибо уже отвечает только за его выполнение и не зависит от возможных капризов и смен настроения заказчика. Если заказчик вдруг пожелает что-нибудь существенно изменить, то должен быть подготовлен и одобрен новый детальный чертеж. Кроме того, с таким чертежом удобнее работать на строительстве, ибо мастеровые сразу видят то, что им предстоит сделать, и не надо разъяснять им каждую мелочь и следить за каждым их шагом.

Феодор сказал, что слышал о подобной системе, но на Руси мастера-храмоздатели обычно не делают детальных чертежей, а после одобрения заказчиком макета сразу начинают работу, выдерживая лишь общие черты и пропорции здания. Более того — иногда и макет не представляют заказчику, а объясняют, что новый храм будет похожим на один из уже построенных. Или даже просто просят поверить на слово, что будущее здание будет красивым и величественным.

Я ответил епископу, что церкви в наших деревнях тоже часто строят без детальных чертежей и макетов, ограничиваясь словесными описаниями. Но поскольку князем приглашен не деревенский, а императорский архитектор, то уровень работы должен быть на должной высоте. Неосторожно сказав это, я подумал, не обидятся ли князь и епископ за сравнение Руси с нашими деревнями, но они, хвала Господу, пропустили это мимо ушей.

Андрей выразил желание увидеть макеты в конце января, а детальные чертежи — в марте, ибо времени мало: надо будет заложить оба храма не позднее начала апреля и успеть за 6666 год полностью выстроить церковь на будущем княжеском дворе в устье Нерли и начать строительство большого городского собора.

Я сказал, что расчеты, макеты и чертежи сделаю вовремя, но выполнение заданных князем сроков строительства будет зависеть от наличия материалов и мастеровых, желательно опытных.

Тогда Андрей Георгиевич вызвал седого купца, которого я видел в приемной. Это оказался помощник покойного архитектора Саввы Нажировича — Яков Осипович. С ним князь разговаривал совершенно иначе, чем со мною. Когда Яков вошел в комнату и поклонился в пояс, Андрей даже не предложил ему сесть и спросил, сколько имеется белого камня. Тот ответил, что запасы были израсходованы за время большого строительства шестидесятого года, когда были построены все пять каменных храмов князя Георгия Владимировича, — как ты, наверное, уже понял, Яков имел в виду 6660 год по византийскому календарю, 1152 от Рождества Христова. Но добыча с тех пор хотя и сократилась, но продолжалась, и в сем году на один такой храм, как строил Савва, должно хватить. Но камень необходимо перевезти, ибо лодки и сани не были предоставлены, и он так и лежит под Москвою у каменоломен.

Андрей повелел увеличить добычу и сказал, что выдаст деньги на наем саней у крестьян и купцов, а летом обеспечит лодки. Потом спросил Якова, можно ли найти строителей, работавших у князя Георгия Владимировича.

Купец вновь глубоко поклонился и сказал, что собрать опытных мастеровых будет не так просто, ибо ими ведал покойный Мирослав Чудинович, и только он знал, кто по каким заказам работал после окончания большого строительства Долгорукого. Но все можно разузнать, поискать и старых, и новых работников по городам и деревням, и если предложить хорошие деньги, то строители будут. На это князь сказал, что жаловать будет и деньгами, и землею, то есть в обиде никто не останется. Уже к марту мастеровые должны быть найдены хотя бы для храма в устье Нерли.

В конце аудиенции Андрей повелел Феодору — именно повелел, несмотря на его епископский сан! — осуществлять общее начальствование над храмовым строительством и подготовить княжеский указ о выделении аббату Готлибу дома во Владимире, мастерской, необходимых инструментов, возницы, прочих слуг, а также о назначении жалования тысяцкого. Не ведаю, сколько это, но наверняка немало, ибо тысяцкий — высокая государственная должность, «начальник тысячи».

Феодор и князь пригласили меня на рождественскую службу в храме Преображения Спаса, я с благодарностью принял приглашение, и мы с Яковом откланялись. Меня уже не удивило, что Андрей на мой поклон ответил, на Якова же не обратил никакого внимания.

Вечером я пришел в храм Спаса на божественную литургию, которую проводил сам епископ Феодор. Я уже писал тебе, что зимою по большим праздникам на Руси отворяют неотапливаемые каменные храмы, и служба проходит в холоде и густом пару. Сейчас я хочу поведать тебе о гораздо более важной вещи: во время чтения диаконом Святого Евангелия ко мне подошел Феодор и предложил сослужить ему. Моя ермолка была за поясом, как обычно при посещении русских церквей. Я ее вытащил, показал епископу, тот кивнул. Я надел головной убор, встал в ряд владимирских священников второй степени и отслужил литургию Василия Великого на глазах и князя, и бояр, и горожан: храм был полон.

Не ведаю, брат мой во Христе, как ты к сему отнесешься и не сочтешь ли мое участие в сей литургии отступлением от истинной католической веры. Надеюсь, что нет, ведь византийская церковь также обладает апостольской преемственностью, и известны многочисленные дружественные контакты между нашими святейшими папами и константинопольскими патриархами уже после схизмы столетней давности. Слышал я про совместные богослужения в Афоне, где рядом с греческим монастырем расположена и наша бенедиктинская обитель. Да и в Святой Земле я сам наблюдал совместные молитвы византийцев и добрых католиков не раз и не два. Но если я все же согрешил, то каюсь и смиренно молю об отпущении сего греха.

В целом у меня сложилось ощущение, что столь теплый прием мне оказан прежде всего потому, что князь Андрей и епископ Феодор желают установления дружеских и союзнических отношений и со Священной Римской империей, и со Святой католической церковью.

Укрепило меня в сей мысли то, что уже наутро, только проснувшись после рождественской службы, я был приглашен в терем Феодора. Принял епископ меня весьма радушно, при встрече благословил, обнял и троекратно поцеловал. Как раз закончился Рождественский пост, и Феодор угостил меня великолепным скоромным обедом. Говорил он со мною на высокой латыни, и оказалось, что владеет он сим языком не хуже, чем мы с тобою. Он спросил, когда я собираюсь писать тебе письмо. Я ответил, что немедленно, и тогда он попросил меня обратить твое внимание на важное государственное дело.

Дело сие состоит в том, брат мой во Христе, что посольства нашего христианнейшего императора Фридриха, как ты понимаешь, более не существует, ибо я ведаю только строительство храмов и дела высокой дипломатии вершить не умею, да и не вправе. Князь Андрей уже на днях собирается отправить своего полномочного посла в Империю, выразил он и желание принять новое императорское посольство.

Нет никакого сомнения, что его величество справедливо гневается из-за гибели Арнульфа из Кесарии и его слуг. Но хотелось бы, чтобы христианнейший император Фридрих понял, что смерть доблестных тамплиеров имела место лишь из-за несчастного стечения обстоятельств, и не изменил своего решения установить тесные дружеские и союзнические отношения с русскими князьями — ранее с Георгием Долгоруким, теперь с его сыном Андреем. Я глубоко скорблю о безвременной смерти тамплиеров, неустанно молюсь за упокой их душ, но полагаю, что мы вправе предъявлять претензии по поводу их гибели прежде всего к злокозненному предателю Радко Хотеновичу: я подробно писал в одном из предыдущих писем, что после его гнусного доноса основания для обвинения наличествовали. К тому же судебный поединок проводился справедливо, бойцы были поставлены в равные условия, и отважный рыцарь Арнульф из Кесарии пал в честном бою.

«О мертвых или хорошо, или ничего», но все же, по моему скромному мнению, источником бед и корнем зла была самонадеянность покойного рыцаря Арнульфа, который должен был при получении известия о смене власти в Новгороде остановиться на Неве и никуда не двигаться, пока русские послы не переговорят с новым новгородским князем и не обеспечат безопасный проезд. Он же по собственной инициативе и под собственную ответственность настоял на том, чтобы мы выдали себя за купцов. Это было не только недостойно благородных дворян, но и смертельно опасно.

Поэтому прошу его императорское величество благосклонно принять посла, которого пришлет князь Андрей Георгиевич. Тот же посол доставит тебе, любезный мой земляк Конрад, сие письмо.

Да хранит тебя всемогущий Господь бесчисленные годы. Аминь.

Искренне твой, вечно любящий тебя и всей душою преданный тебе Готлиб-Иоганн