Бельканто на крови

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍35

Ближе к ночи, после нескольких стаканчиков вина, барон испытал настоятельную потребность объясниться с обиженным кастратом. Во-первых, он хотел сказать, что не со зла причинил ему боль. Во-вторых, его мучило любопытство: что связывает Форти и Стромберга? О чём они разговаривают, когда никто их не слышит? Воображение, подогретое сладким вином, рисовало непристойные картины, в которых итальянец оттопыривал смуглую попу, а граф таранил её своей тощей палкой. Гадкие тошнотворные картины!

Утром желание поговорить с Маттео никуда не исчезло, и барон, привыкший удовлетворять свои желания немедля, отправился в Нижний город. От мостовой несло жаром, а узкие улочки окутало зловоние городских нечистот. Эрик приложил к лицу платок и спешился у тётушкиного крыльца, перед которым собралась толпа зевак. Он с удивлением заметил беременную жену бургомистра Карлсона. Её огромный живот обмахивали веерами служанки, а у носа она держала оранжевое китайское яблоко, источавшее умопомрачительный аромат. Эрик знал, что апельсины стоили целое состояние. Карлсон баловал молодую жену, не жалея средств.

— Доброе утро, фрау Карлсон, — проявил учтивость Эрик, — что здесь происходит?

Бургомистерша поклонилась барону:

— Утро доброе, ваша милость! Синьор Форти распевается, — она важно употребила новое словцо. — Мы собираемся, чтобы послушать его пение.

Поражённый барон оглядел людей: богатые купчихи, седые моряки, мальчишки-подмастерья с облупившимися носами. Все они стояли на жаре, чтобы послушать, как Маттео поёт своё ежедневное «А-а-а-а-а»?

— Неужели фрау Катарина так жестока, что не пускает вас внутрь?

— Конечно, нет, ваша милость, — рассмеялась женщина, — просто в доме слышно намного хуже, чем на улице. Окна-то нараспашку.

Эрик пожал плечами и взбежал по ступенькам крыльца. Катарина отложила извечное полосатое вязание и радушно обняла племянника:

— Ах, моё милое дитя! Как я грустила без тебя!

— Слышал, наоборот. Вас граф навещал.

— Верно! Уговорил Маттео не уезжать из Калина. Мальчик отчего-то вздумал покинуть нас.

— Никто не знает, почему?

— Синьор Мазини знает, но никому не говорит.

— Хорошо. Я пришёл поговорить с синьором Форти.

— Конечно, милый. Он репетирует наверху. Скоро премьера.

Барон снова поразился, с какой лёгкостью калинцы произносили незнакомые им ранее слова: «распевается», «репетирует», «премьера». Он поспешил к лестнице, как вдруг на ней появился Мазини и тихо, но угрожающе произнёс:

— Только через мой труп.

Барон хмыкнул и взялся за рукоять шпаги:

— Меня это не остановит, маэстро.

Мазини достал из-за пазухи длинный кинжал с широким блестящим лезвием и решительно наставил на барона.

— Это переходит все границы, — вспылил Эрик и, звеня сталью, вытащил шпагу из ножен.

— Эрик! Я прошу тебя! — тётушка крепко перехватила его руку. — Из-за чего вы ссоритесь?

— Прошу прощения, уважаемая фрау Майер! — ответил Мазини. — Мне жаль, что мы обнажили клинки в вашем респектабельном доме, но я не вижу другого способа защитить Маттео от новых неприятностей!

— От кого защитить? — не поняла Катарина.

— От меня, тётушка.

— Вот именно, барон, от вас! — подтвердил Мазини.

— Вы мне надоели, Мазини! — бросил Эрик, неожиданно для самого себя впадая в припадок жгучей ревности: — Лучше бы вы защитили Маттео от графа! Вы разве не знаете, что граф на нём помешался? Или знаете, но вас это устраивает?

— Как вам не стыдно! — закричал Мазини. — Граф — достойный человек! Он не способен соблазнить и бросить юного неопытного мальчика! Как это подло!

— Не подлее, чем соблазнить юную неопытную вдову! — парировал барон.

— Кто кого соблазнил, в конце концов?! Уберите ваши ножики, господа! — всерьёз рассердилась тётушка.

Из тени коридора вышла белая как смерть Хелен. Её руки дрожали, словно она сбивала масло.

— Ваша ми-милость… Когда-то вы просили передать Маттео, что у вас тоже есть желания…

— И что с того?

— Какая же я дура, — Хелен сползла по стене, обтирая извёстку сереньким хлопковым платьем. — Каплун и петушок… — и потеряла сознание от расстройства и духоты.

Катарина вскрикнула и бросилась за оживляющими каплями. Мазини, сверкая глазами, не сдвинулся с места. Барон подумал, не прячется ли Маттео за крутым поворотом лестницы, и крикнул вверх:

— Я всего лишь хотел поговорить!

Потом вложил шпагу в ножны и вышел на улицу. Никогда в жизни он не испытывал такого непонимания и унижения! Если бы не жалость к Агнете, он без колебаний бы обвинил приезжего простолюдина в насилии по отношению к достопочтенной гражданке вольного города. Карлсон быстро бы вышвырнул Мазини за городские ворота!

Эрик с самого начала недолюбливал маэстро: за молчаливое неодобрение, подозрительность и скрытный характер. Позже он сердился за недостойный любовный роман, разрушивший его многолетнюю дружбу с Агнетой. Теперь же он ненавидел горбоносого итальянского карлика за то, что тот взялся сводничать. Эрик в ярости дошагал до Ратушной площади, когда понял, что задыхается не столько от зноя и вони, сколько от ревности. Его девственный кастрат, его набожный католик, его голубоглазый мальчик не должен принадлежать другому мужчине! Особенно графу Стромбергу, извращенцу и жалкому лицемеру. От этой мысли заныли зубы.

— Куда мы бежим, хозяин? — раздался жалобный голос позади.

Взмыленный Юхан тащил за собой здорового баронского жеребца.

— А ты прав, Юхан! Слишком жарко, чтобы бегать по улицам. Пойдём выпьем пива. Мне нужно остыть, прежде чем возвращаться в Верхний город.