Бельканто на крови

39

Я презираем и обесчещен.

О, небеса, где я ошибся?

Он не любил меня, он мне неверен,

И всё же он — моя надежда.

Незамысловатые стихи огненными письменами отпечатались в сердце барона. Внутренним взором он видел Маттео, стоявшего на фоне звёзд. В нём не было ни застенчивости, ни привычной мягкости. Только предельная, пугающая честность, похожая на предсмертную исповедь, когда уже не ищешь оправданий и не ждёшь сочувствия, а, словно книгу, открываешь свою душу перед последним, самым милосердным читателем.

Эрик осознал, как безнадёжно виноват перед Маттео. Убедительные доводы, которыми он тешился, вмиг стали нелепыми и смешными. Он как варвар надругался над чувствами талантливого, чистого, религиозного человека и даже не сразу понял, какое зло сотворил. Эрик с ужасом думал, что граф Стромберг оказался прав, когда предупреждал итальянца об опасности. Он разбивает жизни и сердца!

Эрик ощутил потребность всё исправить. Он страстно желал искупления и прощения, но понятия не имел, что нужно делать.

Юхан с красным от солнца лицом объявил, что пришёл граф Стромберг. Эрик поспешил к нежданному гостю. Тот стоял у распахнутых в морскую даль окон и наслаждался ветерком, вздувавшим лёгкие занавески.

— Ваша светлость, — учтиво поклонился Эрик. — Рад видеть вас в своём доме после столь долгого отсутствия.

Граф нехотя оторвался от созерцания водной глади и обернулся. Его обычно каменно-суровое лицо сегодня выглядело доброжелательным.

— Я тоже рад вас видеть, Эрик, — просто ответил он.

Эрик вздрогнул от радостного узнавания этого тёплого дружеского тона. Граф продолжил:

— Я пришёл поговорить с вами. Я думаю, так больше продолжаться не может. Слухи о вас и синьоре Форти распространились быстрее пожара. Ваше скандальное поведение на премьере дало людям повод трепать ваше имя.

— Боюсь, я ещё хуже, чем обо мне судачат! — вырвалось у барона в порыве самобичевания.

— Возможно, — согласился граф, — но всё-таки древнее имя Линдхольмов нужно защищать от подобных пересудов.

Барон устыдился. Как последний представитель дворянского рода, он болезненно относился к напоминаниям о его древности и не выносил упрёков в том, что пяток сопливых наследников не носится по гулким залам его дворца. Однако Эрик хотел верить, что граф печётся об имени Линдхольмов с благими намерениями, а не чтобы его уколоть.

— Что я должен сделать, ваша светлость?

— Вы должны заявить, что он вас домогался. Синьору Форти предпишут покинуть город, и слухи утихнут.

Эрик уставился на графа:

— Вы предлагаете донести на Маттео?

— Да.

— Но это ложь. Он не домогался меня.

— Я знаю, что он вас преследовал.

— Ах, какая ерунда!

— Он сам рассказал.

— Нашли, кого слушать.

— Даже если это ложь, вы должны обвинить Форти, чтобы обелить себя. Не понимаю, почему вы отказываетесь. Вы не защищали Томаса, когда его пороли за воровство пряжки, хотя сами же её и подарили. Тогда вас ложь не смущала?

— Не сравнивайте синьора Форти с Томасом! — мысль о том, что этих двоих можно поставить на один уровень, глубоко возмутила барона.

— Но почему?

— Потому что я люблю Маттео! — ответил Эрик. — Я не смогу причинить ему вреда. Если имя Линдхольмов потускнеет и покроется позором от этой любви — что ж, я постараюсь это пережить, всё равно не будет никаких Линдхольмов после меня.

Граф покачнулся, будто получил пощёчину:

— Любовь — это высокое духовное чувство, а не тот разврат, которым вы занимались с Форти! При первой же опасности для собственной шкуры вы предадите его, как предавали всех остальных. Это не любовь, Эрик! — в голосе графа послышался прежний пыл проповедника.

— Откуда вам знать, что такое любовь? — парировал барон. — Не воображайте себя святым мучеником только потому, что вам не достало смелости любить кого-то по-настоящему. Даже евнух оказался мужественнее вас!

— Вы будете гореть в аду за богохульство! — пригрозил на прощание граф.

— Главное — подальше от вас!

Чуда не случилось. Заколдованный Стромберг не желал превращаться в доброго дядюшку. К Эрику подошёл Юхан, встал рядом у окна и нетерпеливо спросил:

— Ну, что он сказал?

— Тебе зачем? — поинтересовался барон.

— Так всех касается. Война же!

— Какая война?

— Он что, ничего вам не сказал? — Юхан махнул на горизонт.

Эрик выглянул в окно и не поверил глазам: три мощных линейных корабля выстроились на рейде Калина. Пять быстроходных фрегатов с чугунными пушками на палубах патрулировали выход из бухты, а между ними сновали плоскодонные вёсельные струги. На всех кораблях развевались Андреевские флаги с голубыми крестами. Русский царь пришёл отобрать Балтику у шведского короля.

— А стена? — спросил Эрик.

— Я сегодня поднимался на башню, смотрел на стену, — ответил Юхан. — Южные ворота заблокированы. Восточные — пока нет, но это вопрос одного дня. Русские войска всё подходят и подходят — наверное, Рига сдалась. А Северные Морские ворота можно и не осаждать, всё равно они простреливаются из корабельных пушек.

— Стромберг ничего мне не сказал… Какие ещё новости?

— Крестьяне бросают деревни и бегут в Калин. Губернатор приказал всех пускать и размещать в Нижнем городе. Карлсон с ним согласен.

— Редкое единодушие. Что ещё?

— Ходят слухи, что русские принесли чуму, — с расширенными от страха глазами сказал Юхан.

— Господи, спаси нас!

В тот день, впервые по собственной воле, барон отправился на заседание губернаторского совета. Война — не время для личных конфликтов.