Берк. Оборотни сторожевых крепостей

19. Побег

Ночью он заставил ее встать на колени и взял по-звериному, сзади, чтобы удобно было прикусывать за холку. Тонкие руки хватались за спинку кровати, сгребали под себя простыни и подушку, а он продолжал ритмично вбиваться в нее на все длину члена, крепко придерживая руками за бедра. Бёрк глухо стонала и кусала подушку, в которую уткнулась головой. От удовольствия не было сил двигаться. И не нужно — он управлял ею, как послушной куклой. Прогнул здесь, повернул туда и брал, брал…

Гелиодор совсем сдурел. Опьянел. Он со щенячьей радостью ощущал своим обонянием, как раскрылся бутон ее аромата. Будто тысячи светящихся цветков распустились на золотых лианах, обвивавших ее тело. Запах манил и звал, требовал обладать ею снова и снова. Пот струйками стекал по напряженной спине, тело трясло. Еще толчок. Еще… Погрузившись, последний раз, он выпустил в нее семя, откинул голову назад и глухо, протяжно завыл. Нахлынуло ощущение победы, словно он выиграл жизненно важный приз. Чувства переполняли, хотелось делиться своей радостью, выть, кричать, тереться о маленькое податливое тело. Опрокинув Бёрк на кровать, Гелиодор долго целовал Бёрк. По-хозяйски брал, насиловал ее рот языком.

На ней не осталось ни одного не обласканного им участка кожи. Вся с ног до головы была исцелована, потискана и облизана. Брал ее снова и снова, доводил до исступления. Так возбудил, что она, достигнув пика, в порыве страсти расцарапала ему спину и так громко кричала его имя, что охрипла. Ипоследние:

— Да! Да! — уже тихо сипела ему в плечо. Потом мгновенно уснула, сразу, словно затушенная свечка.

Гелиодор поправил подушку, устроился поудобней. Сытый и довольный собой, задремал. За несколько ночей, проведённых в маленькой орочей хибарке, оборотень привык спать вот так, со смеском под боком. Привык крепко обнимать ее. Свыкнулся с назойливым запахом старого Сфеноса и ежедневным купанием в убогой лохани. Смирился с грубым матрасом, набитым соломой, чадящей печью и привычкой девчонки разбрасывать вещи. Перестал замечать козлиный запашок, тянувшийся от меховой куртки. На улице заметно похолодало, и между красотой и здоровьем они выбрали здоровье. Орчанка вернулась к своему первоначальному виду зеленого гнома в косматой шапке. Это больше не злило и не казалось теперь уродливым. Скорее забавляло, вызывая веселую ухмылку.

Бёрк тихо всхрапнула и повернулась на другой бок. Гелиодор хмыкнул и убрал локон, упавший ей на лицо. Он уговорил Бёрк не красить кожу, и ее руки и мордашка за эти дни заметно побледнели, почти отмылись. На коже остался лишь легкий зеленоватый оттенок. Теперь она старательно прятала лицо в вороте куртки, если встречала на улице кого-то, и носила рукавицы.

Гелиодор погладил узкую ладошку. Линии еще темнели на ней более отчетливой зеленью, словно молоденькие веточки дерева. Что за судьба тебя ждет, странная штучка? Какие приключения ждут тебя в жизни? От навязчивой ласки пальцы Бёрк дрогнули и сжались, словно кошачья лапка. Она потянулась во сне и поцеловала оборотня в плечо. Ласковая… Это хорошо. Но почему так тревожно на душе? Почему глаза не хотят закрываться, а сон не идет? Что не так?

Шаги услышал издалека. Выскользнул из постели плавно, словно змея — не хотел потревожить спящую орчанку. Рука гостя еще не коснулась оконного стекла, а Гелиодор уже отодвигал шторку.

Тумит.

— Есть новости, — тихо сказал побратим сквозь толстое стекло.

Звук его голоса притупился, но слух у оборотней отменный.

Гелиодор кивнул на дверь. Не стал одеваться полностью, только натянул штаны. Разговор будет коротким, ведь цель визита он уже знал. Вышел, тихо прикрыл двери и приложил палец к губам, приказывая Тумиту говорить тихо.

— Приехали? — нервно потер грудь.

— Да, час назад. — Тумит был возбуждени обрадован, оборотня переполняло предвкушение доброй драки.

— Что говорят?

Гелиодор оперся на перила, но с порога не сошел. Он стоял босой и нетерпеливо перемежался с ноги на ногу. Хотелось, чтобы брат просто сказал, что это шутка, розыгрыш, и ушел.

— Все в силе, договор подписан, — разочаровал Тум. — Стая прибыла в полном составе, чистокровные Острозубы, все из одного замка. Смарог, как и прежде, альфой у них. Все слажены, проверены не одним годом в общей команде.

— Возьмут передышку перед заданием?

Если Острозубые захотят перевести дух, можно задержаться еще на пару дней.

— Нет. Сказали, что достаточно отдохнули в дороге. Да и последнее место службы оказалось не слишком напряжным.

— Понятно… — мрачно протянул Гел. — Когда выходим?

Останавливаясь в этом хуторе для ожидания второй стаи, он чуть не выл от досады. Только подумай, провести две недели в этом стоячем болоте! Это было муке подобно. А теперь… Как же быстро пролетели дни…

— Я вижу, ты новостям не рад? — веселье Тумита поутихло.

— Даже не знаю…

— Хочешь остаться? А как же контракт? Стая?

— Что? Нет! — возмущенно перебил альфа.

— Я так и знал! Она совсем задурила тебе голову! Как сопливому щенку.

— Хватит!

— А это все ее запах. Кажется, что он особенный, вот ты и вьешься. — Тумит продолжал высказывать свое негодование, не замечая, что Гел вскипает от его слов, словно чайник на печи. — А знаешь, что я тебе скажу, альфа? Никакой он не особенный! Просто в этой глуши воздух чистый и не пахнет тут больше ничем. Вот и кажется, что аромат ее лучше, чем у других самок. Только поэтому!..

С каждым словом голос Тумита становился все громче и громче. Он высказывал Гелиодору то, что накопилось у него за последние дни. Со словами выливалось его беспокойство.

— …А ты стряхни наваждение и осмотрись. Что в ней такого? На эльфийку хоть приятно было посмотреть, а эта? Ни статью не вышла, ни мордашкой.

— Хватит, — под пальцами альфы затрещали перила.

— На неё только занюханные гномы поглядывали, вот и все. Даже орки…

Напоминание о соперниках было ошибкой.

— Заткнись! — Гелиодор в один прыжок оказался возле Тумита и, схватив его за горло, прижал к стене.

— Во-о-от! — прохрипел Тум сдавленной глоткой. — И ведешь себя, как дурак…

— Я еду, — отрезал Гел и разжал пальцы.

Тряхнул головой: да что с ним такое? Действительно, как баран на привязи. Тумит прав, нужно вырваться из этого морока. Освежить голову хорошей битвой. И все пройдет…

Тумит жадно глотнул воздуха и удивленно посмотрел на друга. Он не ожидал такого быстрого отступления. Все последнее время Гелиодор словно балансировал на грани и, казалось, готов был забыть своих и остаться с девчонкой насовсем.

— Разбуди меня на рассвете. — Гел шагнул на порог. — Вещи сам соберешь?

Тумит кивнул.

— Уже сделано. Только палатки свернуть.

— На рассвете. И не шуми.

Гелиодор осторожно вернулся в постель. Его потряхивало после встречи с Тумитом, когти на пальцах до конца так и не втянулись, хотелось рычать и порвать чью-нибудь глотку. Гел заставил себя дышать медленней и жадно обнял маленькое теплое тело. Сразу нахлынуло ощущение счастья и спокойствия. Бёрк завозилась, устраиваясь на его груди поудобней. Золотистый аромат обвил оборотня, как теплое одеяло, и подарил чувство безмятежности.

Спать не хотелось. Лежа в темноте, Гелиодор рассматривал профиль девушки, сопевшей на его плече. Когда зеленая краска отмылась, стали отчетливее видны розовые пятнышки и неровности на ее коже. Очень много их было на щеках, под глазами, меньше на лбу и подбородке. Если бы она не имела родства с орками, у которых шероховатость шкуры нормальна, можно было подумать, что это шрамы от старых ранок, будто в детстве девушку посыпало болячками. Гел тронул одну, другую. Бёрк смешно наморщила нос и чмокнула губами. Кокетливо изогнутые ресницы чуть вздрагивали, словно она смотрела какой-то яркий сон.

«Да, не красавица, — согласился Гел со словами брата. — Но и не дурнушка. — Провел подушечками пальцев по губам, по спинке носа. — Забавная, — подобрал самое подходящее прозвище для смески. — Моя». Ласково провел по волосам. Распущенные прядки рассыпались по подушке светлой волной. Оборотень не удержался и осторожно намотал локон на палец. Тонкие и какие-то безжизненные, словно высушенные на солнце. Его всегда смущал их неравномерный цвет. У корней грязно-зеленый (теперь стало ясно, что от краски) постепенно светлел, и кончики становились уже серыми. Но цвет все равно был неестественный. Как объяснила Бёрк, с кожи краска быстро смывалась, а на волосах держалась намертво, и как аккуратно ни крась кожу, все равно волосы тоже пачкаются.

Гелиодор так и не смог заснуть. На сердце было тяжело и неспокойно. Одна мысль, что придется ее оставить, рвала душу. Оборотня будто выворачивало наизнанку. Не замечая, инстинктивно прижимал девушку к себе все сильней, глаза волка горели бешенным желтым огнем. Бёрк забормотала что-то во сне от слишком крепких объятий. Опомнившись, он ослабил хватку и аккуратно уложил ее на постель, накрыл одеялом и больше не прикасался.

До рассвета оставалось около часа, когда в окошко тихо постучали. Оборотень одним текучим, словно вода, движением поднялся с кровати. Лицо его окаменело, утратив всякое выражение. Нет ни улыбки, ни грустной усмешки. Глаза заледенели и наполнились отрешенностью. Сейчас, глядя на него, невозможно было догадаться о чувствах, бурлящих под кожей. Двуликий стал воплощением спокойствия и равнодушия.

Быстро оделся, натянул сапоги. Смахнул свои сохнувшие на веревке рубашки, выстиранные Бёрк, накинул куртку и собрал немногочисленные вещи, перекочевавшие сюда за последнее время из палатки. Огляделся, похлопал себя по карманам.

— Вроде всё забрал…

На девушку, сладко спавшую на постели, старался не смотреть. Слишком манящая картинка, боялся не устоять. Но не выдержал обернулся и завис на добрых десять минут. Стук в окно повторился уже громче. Трезвея, встряхнул головой, весь подобрался, и через мгновенье за ним неслышно закрылась входная дверь.

Если бы он задержался хотя бы на час… Если бы… В лучах восходящего солнца обоняние оборотня показало бы ему настоящее чудо. Гелиодор смог бы «увидеть», как с пышных бутонов, цветущих на золотой лиане её запаха, медленно облетают лепестки. Словно искры, они вспыхивали на миг и гасли, а на их месте, как маленькие рубины, появились завязи волчьих ягод.

Проснувшись, Бёрк потянулась к соседней подушке, но ощутила только неприятную пустоту. След головы оборотня на подушке успел остыть. Резко открыв глаза, огляделась. Пусто. И холодно.

— Гелиодор? — прозвучало тихо и жалобно.

Ей отвечала только тишина.

Видимо, он ушел совсем рано, не стал ждать, когда она проснется. Наверное, что-то срочное. Что-то случилось в стае. Бёрк забеспокоилась. После того, как они начали спать вместе, он ни разу не покидал дом один. Все эти дни они почти не расставались. А когда нужно было уйти одному, Гелиодор обязательно предупреждал.

— Что-то случилось… — пробормотала Бёрк.

Соскочила с кровати, быстро умылась, оделась и побежала на место стоянки оборотней.

Она опустела…

Для Бёрк словно разом погасло солнце. Счастье, такое близкое, желанное и уже осязаемое, протестующе зазвенело как стекло, по которому крепко ударили. Это звонкое «брям», щелкнуло по самому сердцу. Но ударили так сильно, что поверхность задребезжала и, не выдержав, разлетелась на тысячи острых осколков. Ледяной ветер подхватил их и, больно раня, загнал сверкающие грани, кажется, прямо под кожу.

Стоя на голом пустыре, Бёрк мгновенно промерзла да самых костей. Холодно… Как же холодно. Здесь не осталось ничего, теплого или любящего. Ничего живого, или желанного для неё.

Орчанку сотрясала сильная дрожь. Лицо посерело, а на щеках синей сеточкой проступили капилляры. Горькое осознание того, что ее бросили, убивало, тело Бёрк словно омертвело.

— Как? — промямлила она синими от холода губами. — Почему?

Она шептала это тихо, не ожидая ответа, а хотелось кричать и визжать. Хотелось упасть на высушенную холодом траву и кататься по ней словно сумасшедшая. Хотелось рвать на себе одежду и плакать. Но глаза пекло от сухого холодного ветра, а тело не двигалось и продолжало изображать мертвое, огородное пугало.

Девушка долго стояла там, где еще вчера был разбит лагерь. Еще вчера тут бурлила жизнь и кипела работа. Тренировки, готовка, дружный смех. Все это сейчас звучало в памяти эхом. Оборотни не оставили после себя никаких следов. Ничего. Нет даже мелкого мусора. Даже место, где весело горел огонь, перед отъездом выровняли, заложили квадратами свежего дерна.

Он ушел. А ей осталась лишь ледяная пустота в сердце…

— Нужно идти домой, — Бёрк заставила себя развернуться. С трудом переставляя окоченевшие ноги, медленно, пошатываясь, пошла обратно.

Дом показался жутким и пустым. Каким-то чужим и незнакомым. Неприветливым. Когда Бёрк подошла к кровати, где еще несколько часов назад жарко отдавалась любимому мужчине, почувствовала, как силы оставили ее заледеневшее тело, и рухнула на покрывало. Не снимая куртки и ботинок, подтянула коленки к подбородку и сжалась в комок.

Орк ввалился в дом, тяжело дыша. Отбросил прут, которым стегал бедную лошадь, и похромал к кровати дочери. Бёрк лежала и не шевелилась, лица не видно. Молчит. Сопит. Растеряно погладил по встрепанной голове и сел на край постели. Что делать? Что говорить? Сфенос ждал другого: слез, криков, обвинений… Собирался охотно поддакивать, осуждать предателя. А как быть если вот так? Словно мертвое спокойствие. Что она чувствует? Как утешать, если не умеешь?

В лес он ездил в другую от оборотничего лагеря сторону и не видел, что волки снялись с места. Знай это, остался бы сегодня дома. А ведь мог и догадаться… Вчера в харчевне слышал краем уха о второй стае. Растяпа, не обратил внимания, решил, что двуликие просто треплются от скуки. По своей стариковской глупости значения не придал.

А сегодня выгружал дрова за харчевней и встретил Полли.

— Как она? — Щеки поварихи раскраснелись от злости, кулаки сжаты.

— Кто? — растерялся орк.

— Бёрк! — гномка от нетерпенья даже топнула.

— Так… спят, — растеряно пожал плечами орк.

Он не совался в дом с тех пор, как оборотень впервые остался там ночевать.

— Плакала?

Кухарка искренне беспокоилась, как Бёрк переносила расставание с Гелиодором.

— С чего? — удивится Сфенос. Его дочь вообще редко плакала. Огрызалась, паясничала — это было, но, чтобы плакать… — Что случилось? — Он отбросил бревно с телеги и в упор уставился на кухарку. — С чего Бёрк реветь-то? Оборотень?

Что этот мохнатый недоделок мог сотворить?

— Так уехали они! — горячо воскликнула Полли. — Снялись с места! Еще на рассвете!

Сфен даже не стал разгружать телегу — прыгнул на передок и настегивал бедную клячу всю дорогу до дома.

И что теперь делать? Как с ней говорить?

Вздохнул. Походил. Покряхтел. Развел огонь в печке, поставил греться горшок со вчерашней кашей и чайник. Заварил травы и разлил по двум кружкам. в свою огромную, больше похожую на цветочный горшок, запылившуюся от безделья, и ее аккуратную, из белого фарфора. Татимир подарил, из гостиничных запасов, ущербную, с отколотым краем. Такую гостям не поставишь и выкинуть жалко, а для Бёрк годится все. Она, как сорока, рада и кривому угольку.

На столе стояла еще одна кружка — железная. На дне высохшие чаинки и развод от меда. Сфенос сразу догадался, кто из неё пил. Схватил ее, хотел запустить в стену, но передумал. Зазвенит, покатится по полу и напомнит о двуликом мерзавце. Орк тихонько завернул ее в полотенчико и отнес в чулан. Приткнул под нижней полкой за мешком с овечьей шерстью с глаз подальше.

Вернулся и, подхватив чашки со стола, подошел к дочери. Сел на край кровати, вздохнул горестно. Пошамкал губами, словно тренируя заготовленную речь. Ему трудно было подобрать слова утешения, орк вообще говорил мало — только короткие фразы и то по делу.

— Чаю бы попить… — начал издалека…

В ответ тишина.

— Холодно сегодня… Снег скоро пойдет… наверное…

Бёрк даже не пошевелилась.

Тогда он поставил кружки на пол и сгреб дочку в охапку. Бёрк крутнулась, недовольно выворачиваясь, но не справилась и обмякла. Сфенос поправил ее, словно куклу, и усадил к себе на колени. Обнял и начал баюкать, как когда-то в детстве, когда она болела, гладил по растрепанным волосам.

— Он вернется, — уверенно сказал то, чего жаждало услышать девичье сердце.

— Нет! — выкрикнула Бёрк резко, словно выплюнула.

Зачем рассусоливать эти сопли? Ведь ясно, что Гелиодор попользовался ею и просто сбежал.

— Вернется, — уверенно повторил орк.

Он и верил в то, что говорил. Ведь невозможно забыть его дочку — она особенная, невероятная. Что теперь оборотню до раскрашенных городских девок после того, как он прикоснулся к настоявшему чуду?

— Нет. Если бы хотел вернуться, то предупредил бы, что уходит!

— Так наемник…

Бёрк посмотрела на Сфеноса бездонными глазами, в которых загорелся вопрос и крошечка надежды. Отец аккуратно убрал с ее лба прядь, которая лезла ей в глаза, поднял вверх указательный палец и благоговейно произнес:

— Контракт! Вот. — Серьезное слово, сказанное Татимиром, выговорил с трудом. — Как подписался, дороги назад нет. Наемник… Не властен над своей жизнью.

Орк говорил медленно, пытаясь попроще объяснить Бёрк суть нанятого воина.

— Что же, его заставляет, кто? — обиженно спросила девушка и впервые хлюпнула носом.

— Договор был сначала. Ты встретилась после.

Бёрк перебирала пальцами край отцовской рубахи и думала. А ведь Сфенос прав, оборотни говорили о предстоящей работе. Нечасто и как бы случайно, но ведь она слышала и про гоблинов, и про рудники.

— Он вернется! — уверено повторил орк и для убедительности кивнул.

И в сердце Бёрк словно втиснулась добрая доля надежды. Стала ширится в ней как дрожжевое тесто, вытесняя из очанки лишнюю влагу. Вода посыпалась из глаз крупными каплями и впитывалась в отцовскую рубаху, а на душе вдруг стало легче и теплей.

Новость об отъезде двуликих облетела хуторок за пару часов. Она вытекла из харчевни, где это громогласно объявил один из рудокопов, видевший уходящий караван, и растеклась по окрестным домам. Соседи специально ходили к друг другу в гости и передавали известие почти слово в слово, не забыл упомянуть, что орчанку оборотень с собой не взял. Это никого особо и не удивило. Стая отправлялась не на ярмарку, зачем в ратном замесе бабья юбка? Но интерес к тому, как поведет Бёрк себя, накалял воздух. По ее реакции можно было понять, чего ждать дальше от их отношений. Наобещал вожак ей золотые горы или бросил, не дав и гроша?

Интерес был не простой, а по делу — гномы давно делали на парочку ставки. Половина на то, что Гелиодор за ней вернется и пригреет под собой как жену. Другая половина — что это увлечение было разовым, и волка теперь днем с огнем не найдешь.

Сфенос знал об этом, но народ не осуждал — в хуторе скучно, и гномы развлекались, как получалось.

Поздняя осень в этом году она была необычайно сухой. Дороги до самых морозов остались чёрствыми и пыльными, а башмаки чистыми.

Из-за редких дождей грибов было мало, и бочки в погребах стояли полупустые. Хуторяне собрали лишь немного груздей да синеножек. Ждали, что к зиме обмелеет река, но дождевые тучи, обошедшие хутор, поднялись к устью реки и обрушились на головы тамошних обывателей. Постояльцы гостиницы, прибывшие с той стороны, говорили, что под Великим лесом затянувшийся дождь вызвал редкое осеннее половодье — затопило все прибрежные луга, несколько поселений и смыло старую мельницу. До гномьего хутора волна успела порядком иссякнуть и только подняла воду в реке до самых краев. Зато прибавилось рыбы, и Бёрк со Сфеном ставили сети раз за разом и успели насушить мешков пять окуней, щук и другого улова.

Бёрк… Она поверила словам отца и бережно хранила кинжал Гелиодора под подушкой. После отъезда хозяина, он, забытый или специально оставленный, сиротливо оставался лежать на печке.

Теперь завернутый в подаренный альфой платок, ножик прятался днем под подушкой, а ночью перекочевывал в объятия орчанки. Она хитро спеленала кинжал, оставив открытой рукоять с большим красным камнем, как обычно кутают детей. Перед сном она изучала затейливую гравировку на рукоятке. Там были изображены оборотни. Самый сакральный момент их жизни: оборот. Уже не человек, но еще не зверь. Голова волка, а на человеческих ногах штаны и сапоги. И, как маленькие печати, на боках рукояти: рука и волчья лапа.

А какой венчал его камень! Всегда, даже в нетопленом доме, он оставался приятно теплым, словно был живым. Бёрк казалось, что в свете свечи граненый камешек подмигивал ей, подбадривая и придавая веры в то, что Гелиодор вернется.

Еще одним подарком для Бёрк, оказалась рубашка Гелиодора. Черная, с серебряным узором, вышитым вокруг горловины и по низу. Гел надевал ее в последний день, но Бёрк нечаянно плеснула на неё медового взвара, и на груди растеклось липкое пятно. Он бросил рубашку в корзину с грязным бельем и забыл. Когда орчанка нашла ее, заплакала, и прижала к лицу. Бёрк окутал самый лучший запах: лес и любимый мужчина. Ткань пахла оборотнем и Бёрк не стала стирать вещицу, лишь аккуратно замыла липкое место. Ночью клала ее на подушку и засыпала окутанная запахом Гелиодора.

Со стороны казалось, что Бёрк справилась с потрясением. Она, как раньше, ежедневно выходила собирать белье для стирки и вернулась к работе подавальщицы. К тому времени рудокопы закончили летнюю смену и отбыли восвояси. Остались лишь хуторяне, которые не пропускали случая пристать к Бёрк с расспросами. Каждый словно между делом вставлял в разговор вопрос об оборотне. Она ничего никому не отвечала. Быстро обойдя хутор, скрывалась в своем домике. А когда работала в харчевне и возможности сбежать не было, на особо любопытных прикрикивал Татимир, не позволяя отвлекать девушку от работы.

Орчанка замкнулась, стала задумчивой и рассеянной. Разговаривая с Полли и Сфеном, часто отвечала невпопад. Спала она на удивление отлично: не мучили ни тяжелые мысли, ни кошмары. Засыпала при любой возможности и в любом месте, но почему-то всегда ходила сонной. Глаза весь день так и оставались полузакрытыми, от чего она постоянно натыкалась на углы и мебель.

Еще у Бёрк разыгрался аппетит. Она все время что-то ела, подбирая все объедки со столов. Жадно уминала даже обрезки сырого мяса, которые повариха оставляла для кошек. Когда Полли это увидела, обратилась к Сфеносу. Посоветовала орку пропоить дочь отваром синего чивица, от глистов. Великан на такое замечание обиделся.

Сфен думал так: волки едят сырое мясо, Бёрк водилась с волком, волк научил ее есть сырое мясо! Ничего удивительного. Орк (то есть— он) научил ее есть капусту, хотя она не хотела. Гном научил ее читать. Проезжий тролль играть в карты. А волк есть сырьяком. Просто Бёрк умная и все впитывает в себя словно сухая тряпка.