Без права на ошибку

XI

…Выйдя из Здания ЧК, Иероним направился сразу к Михайловскому собору, колокольным звоном зазывавшему прихожан к вечерне. Нужно было исправлять допущенный им промах, развеять сомнения дочери епископа, если они появились, в подлинности духовного звания Иеронима. А вдруг она поделится ими со своим отцом? За этот тревожный факт крепко досталось от Горбунова новоиспеченному протоиерею.

Начальник особое внимание обратил на Удалого — опытного, хитрого, коварного врага, знающего жизнь и людей. И был еще пока неведомый хозяин — фрукт, судя по всему, позаковыристее Удалого. Чтобы подобраться к нему, потребуется двойная осторожность, выдержка, такт, сообразительность.

…На Базарной улице было многолюдно и шумно, беспорядочно сновали и куда-то торопились люди. Извозчики на разукрашенных кошевках с росписной сбруей, с вплетенными в гривы лошадей разноцветными лентами наперебой, один громче и зазывнее другого, предлагали свои услуги прохожим. Два чумазых паренька продавали газеты, громко выкрикивая: «Новости! Есть новости! Есть важные сообщения! Поймали шайку конокрадов! Есть обращение чекистов к рабочим!» Иероним купил газету и чуть ускорил шаг. Снег под его валенками хрустел тонко и тревожно.

Как и предвиделось, епископ встретил его настороженно, холодно и неприветливо. Сдержанно поклонившись, вероятно, мучаясь в догадках, он смотрел куда-то поверх головы Иеронима, избегая прямого взгляда. О случившемся ему уже было известно, и Егорий недоумевал, почему протоиерея так быстро отпустили из ЧК? С какой целью задерживали? Нет ли тут какого подвоха?

Но и протоиерей не скрыл недовольства такой встречей, отчужденно и сухо спросил:

— Да вы, владыко, смотрю, не рады моему возвращению?

— Да уж какая радость… — От прямого вопроса епископ стал еще мрачнее. — Весьма и весьма поражен, как вам удалось… Из железных-то когтей иродов?..

— Это вы о чем?

— О том. Такие, как мы, оттуда редко возвращаются, — сказал Егорий с недобрым прищуром.

— С моим-то документом? Да бог с вам, владыко!

— Вот-вот, не долгонько ли его изучали? Не вкупе ли со сведениями о церковных ценностях?

— Вправе бы и обидеться, но радеете вы об общем деле, а потому признаю, что этот вопрос действительно по существу, — миролюбиво согласился Иероним. — Чист я перед совестью и перед церковью русской. Просто ретивые охранники Советов, должно быть, без своего самого главного начальника не посмели принимать решение. Вот и искали его по всей округе. Возмутился ваш покорный слуга, протест объявил, только тогда и вызвал он к себе. По какому такому праву, спрашиваю его, на каком основании я арестован? А начальник мне отвечает, что меня никто и не арестовывал, просто, оказывается, пригласили разобраться. Донос, сказали, поступил из монастыря от Гермогена на меня, как на подозрительную личность.

— Только не от него, нет-нет. Да чего же вы стоите! — епископ пододвинул кресло. — В такое время приходится быть осторожным и очень осмотрительным. Порою не только другим, а и себе не доверяешь…

В алтаре было жарко натоплено. Иероним расстегнул пальто и направился к креслу. На груди блеснул крест.

— Чудеса господни! — воскликнул Егорий. — Да у вас даже и крест не реквизировали? А ведь в нем фунт серебра.

— Все оставили при мне, я — личность неприкосновенная, имею дело с церковными ценностями, а паче того, творю угодное большевикам деяние: выявляю возможность помощи голодающим от нашей церкви… Не так ли по бумаге-то?

Они оба понимающе улыбнулись.

— А в лесу-то, поди, испугались разбойников? — спросил епископ.

— Истинно так. Вот уж страху натерпелся, так натерпелся… А уж монах, что меня вез, чуть не умер от страха.

— Ох, верю-верю. Меня самого летом в том лесу ограбили нечестивцы. Ничего так не жалею, как револьвер. Дареный он был. Сам святейший патриарх Московский и всея Руси Тихон вручил мне его при назначении епископом. Теперь уж и номер револьвера запамятовал, только три последние цифры так и стоят перед глазами — 120…

У Иеронима мелькнула догадка: Ростовский бахвалился перед ним, что он со своей братвой попа грабанул в лесу вблизи хутора Горского, там и револьвер добыл. Лес-то тот самый. И цифры последние совпадают. А что из этого следует? А то: револьвер, что лежит у него, Иеронима, в кармане, принадлежит Егорию, сидевшему бок о бок! Вот так переплет!

А епископ между тем продолжал сетования:

— Как полагается, об ограблении-то я заявил в милицию, но о револьвере — ни-ни. Да что проку? Разбойников и по сей день не изловили, гуляют да народ пугают.

— Кстати, владыко, — Иероним внимательно посмотрел на Егория. — И меня смущает одно обстоятельство: каким образом чекисты могли узнать, что я буду в Вожгурезьском монастыре? Выехал я туда от вас, и, кроме вас и вашего кучера-старосты, никто не должен был знать об этом. Так?

— Видите ли… — Епископ замялся. — Случаются обстоятельства, кои не предугадаешь. Сам все уж передумал, но на старосту не погрешу, верю ему, как самому себе, надежный человек, и мне предан.

— Уж не себя ли мне подозревать? — невесело пошутил Иероним. — Кого же еще-то? Кто мог сообщить?

— Не так давно, — размышлял вслух Егорий, — мы наказали приходского священника Никодима.

— За доносы?

— Да нет, за толстовство. Призывал прихожан ко всепрощению, ко всеобщей любви и справедливости… Надо не на живот, а на смерть стоять против нечестивцев в Советах, а он… А как наказали? Постригли в монахи и сослали в тот самый монастырь, в Вожгурезь. Озлился он на епархиальное управление, грозится разоблачить православие… Не иначе — его рук дело. Никто другой, а он и сообщил в ЧК о вашем пребывании в обители.

Иероним вспомнил слова Удалого о том, что среди церковников идет размежевание, нет единства по отношению к большевикам и Советам. И подумал: нужно, по возможности, попутно выявить, кто из них по какую сторону межи находится. А вслух сказал о Никодиме:

— Это вы ошибку допустили. Таких, как расстрига Никодим, не следовало держать в такой близи к святой обители. — Он достал часы, щелкнул крышкой и заторопился:

— Мне пора, владыко Егорий.

— О, как я прогневил вас, отвергаете мое гостеприимство…

— Сожалею. Был бы очень рад снова побывать у вас, но я еще так и не добрался до Ильинского прихода. Не в моих обычаях отказываться от задуманного.

— Ну, храни вас господь! В Ильинское, с вашего позволения, мой староста вас доставит. И помните: мой дом всегда в вашем распоряжении. Зайдите к нам! Отдохнете немного, матушка вас попотчует…

Иероним вышел из собора, неторопливо побрел по заснеженной дороге, прикидывая в уме: «С Егорием, кажется, пока все обошлось, подозрения, возникшие у него, удалось рассеять. Значит, дочь своими догадками о Московском протоиерее с отцом не делилась. Теперь необходимо встретиться с Машей, поговорить с ней, но не попадать больше впросак…» Как повести этот разговор, он пока еще не знает… Не знает и того, как Удалой воспримет задержку Иеронима чекистами, его пребывание в ЧК, если уже пронюхал об этом. Да какое там «если»! Удалому, пожалуй, раньше Егория донесли. Лучше сегодня в типографии не появляться, а сходить на Малиновую улицу к Ростовскому и через него выяснить положение дел. Заодно и Гирыша проведать, за него он в ответе перед совестью. Не сладко приходится парнишке.

Иероним так погрузился в размышления, что не заметил, как поравнялся с домом епископа. Он хотел постучать в калитку, но его остановил стук двери на крыльце и похрустывание на снегу быстрых легких шагов. «Неужели Маша?» — подумал он и вдруг почувствовал, как сильно забилось сердце. Калитка скрипнула, и появилась Маша.

Иероним увидел ее большие, будто распахнутые настежь глаза. Маша стояла рядом, и ему захотелось протянуть руку, дотронуться до белой пуховой шали, наспех накинутой на плечи…

— Здравствуйте… Я вас увидела в окно, Иван Александрович… С приездом…

Иероним заметил, что Маша взволнована и рада его приходу.

«Значит, она тоже вспоминала обо мне», — с удивлением поймал он себя на этой мысли… Выходит, что новая встреча оказалась желанной для обоих…

— Здравствуйте, Маша! — ответил Иероним.

— Проходите, пожалуйста…

— Нет уж, сначала проходите вы, в такой мороз без пальто…

Они вошли в дом.

— Раздевайтесь, Иван Александрович, сейчас я самовар поставлю, попьете горячего чая. Когда из магазина вернется маменька с прислугой, приготовит что-нибудь посытнее. К тому времени и батюшка пожалует.

— Спасибо, Маша. С владыкой Егорием я уже повидался. Зашел сюда к вам, чтобы переодеться и снова в путь. Неотложные дела требуют.

Иероним заметил, что девушка огорчилась его скорому уходу.

— Самовар я все же поставлю, — сказала Маша. — Не возражайте! Вам необходимо согреться. — И она ушла на кухню.

Иероним в отведенной ему комнате стал торопливо переодеваться. Из егорьевских подарков оставил только валенки, шарф и рукавицы, извлек потрепанную шинель с видавшей виды шапкой.

Руки делали свое привычное дело, а мысли его неотступно теснились вокруг Маши, сменяли одна другую, вступали в спор… Душевная теплота, неподдельная искренность, весь облик девушки никак не вязался с образом ее отца-епископа, явного врага Советской власти. Маша совсем не похожа на своих родителей. Ведь не всегда яблоко падает недалеко от яблони. К тому же, она долго жила в Москве у тетушки… Но вправе ли он делать выводы из первых, еще не проверенных впечатлений о ней? Не надо спешить с оценками малознакомых людей… Однако он почти уверен, что хорошо понимает ее… Эх, куда его заносит! Должно быть, за много лет военной службы истосковалось солдатское сердце по простым житейским радостям… Иероним даже потряс головой, чтобы вытряхнуть волнующие его мысли и вернуться к действительности.

От чаепития он решил отказаться, побоялся, что в разговоре за столом не сможет справиться со своими чувствами и признается Маше… Да и время торопило.

Когда хозяйка вернулась из кухни, он извинился и сказал, что очень спешит.

Маша посмотрела на него, не скрывая огорчения. От недавнего оживления у ней не осталось и следа.

— Вы возвращаетесь в Москву, Иван Александрович? — спросила она, упавшим голосом. — И больше не вернетесь?

Иероним понял, вернее почувствовал, как одиноко Маше в этом доме, с какой радостью она уехала бы с ним в Москву, в привычный круг своих подруг и знакомых. А здесь все чужое. Это обрадовало его.

— Нет, Мария Егоровна, я должен побывать еще в нескольких соседних приходах. А потом снова в Ижевск… И я бы хотел… Если бы вы… Ну, в общем… мне бы хотелось… снова послушать музыку… поговорить с вами… Мне надо сказать вам о многом…

— Я буду ждать вас… — вырвалось у Маши, и она смутилась. — Нам надо обязательно встретиться, Иван Александрович.

— Обязательно надо! — взволнованно повторил Иероним и тут же тяжело вздохнул: — Только нескоро это, Маша. Дела… Разве где-то ближе к рождеству удастся… Но оно уже не за горами…