Без права на ошибку

V

… Гирыш оказался на редкость словоохотливым и не по возрасту смышленым пареньком. Он охотно рассказал Студенту все, что запомнил с детства. Как рос в бедной крестьянской семье, как батрачили на кулаков отец с матерью. Отец погиб в гражданскую, оставив сиротами четырех сыновей мал мала меньше. Старшим был Гирыш. Мать не могла прокормить детей и за одну зиму свезла на санках на кладбище троих младших. Потом и сама умерла от голода. Гирыш выжил, хотя у него даже родственников не нашлось — ни ближних, ни дальних. Добрые люди определили мальчишку в приют.

— А ты? Сбежал? Почему? — строго спросил Студент.

— Откуда знаешь? Я ведь и взаправду бежал.

— Плохо кормили?

— Воспиталка там был лешак-баба, злющий ведьма, — оправдывался Гирыш, — щипался больно-больно. И за уши драл… Вот и бежал…

— Ну, и правильно сделал, я тоже бы сбежал.

— Нет, тебе не надо бежать, ты — большой. И сильный. Ты бы сам наподдавал ей тумак.

Студент и Гирыш негромко разговаривали. В углу на топчане мирно похрапывал Курчавый. Больше во всем доме никого не было.

— А мать тебе не сказывала, за кого воевал в гражданскую твой отец? За белых или за красных?

— Как же, сказывал. Какие-то белые офицеры летом, не знаю вот, каком это году было, убили отца расстрелом здесь, в городе, Михайловского собора.

«Значит, в восемнадцатом, — мысленно уточнил Студент. — Если Курчавый или кто еще узнает о судьбе отца Гирыша, загубят парнишку».

— А ты хорошо его помнишь, отца-то? Часто разговаривал с ним?

— Да где там… Однако помню, говорил он мне, что шибко я счастливый буду. Я на мать похож, а старые люди вон тоже говорят, кто из сынов на мать похож, тот счастливым будет. Я очень похож на маму. Она красивый был. Тоненький-тоненький, да белый, как березка. И добрый, душа-человек.

— А когда же ты сбежал из приюта?

— Четыре месяца пошел. Там и жратвы плохо давали, баланда жидкий-жидкий, дно чашка видно.

Почувствовав доброе отношение Студента, Гирыш долго и доверительно рассказывал о себе. Поведал, как с другими беспризорниками ночевал в подвалах и на чердаках, воровал вместе с ними, чтобы прокормиться; как однажды ночью в подвал нагрянули милиционеры, а Гирыш запрятался в какой-то хлам в углу и один остался незамеченным; часто голодал по нескольку дней, кормился возле нэпмановских трактиров, добывая отходы пищи из мусорных ящиков и помойных ям. Но и там съестное попадалось нечасто.

… Ноябрьское утро было пасмурным и холодным. Лужи на обильно политой дождями земле покрылись ледком.

Студент не спеша прошел по плотине, поднялся по взвозу к Куренной улице, а затем свернул на Базарную.

У булочной он остановился, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. «Опять слежка», — с досадой подумал он, теперь уже не сомневаясь ничуть, что кто-то следует за ним по пятам.

Дул холодный порывистый ветер, заставляя прохожих поднимать воротники. Поднял воротник потрепанной шинели и Студент. Он продолжил путь, не замедляя и не ускоряя шага.

На базаре начинался обычный будничный день. Туда-сюда сновал разношерстный люд, гонимый нуждой или корыстью, жаждущий купить-продать, а чаще того — сделать выгодный обмен; здесь галдели, рядились до хрипоты, надсаживая голоса; лоточники кричали громче всех, расхваливая на все лады немудреные товары; по самой высокой цене шел хлеб.

Петухова Студент отыскал сразу: его плотная фигура в милицейской форме заметно выделялась.

Он целый день добросовестно не спускал глаз с Петухова, проводил его с базара до дому. Милиционер жил в конце Старой улицы, шел домой по Базарной и Вятскому переулку.

Вернувшись вечером на «дачу» Ростовского, Студент сразу заметил, что между Курчавым и Гирышом, как он и предполагал, произошла стычка. Гирыш сидел в углу с подбитым глазом, а Курчавый перевязывал руку, вероятно, укушенную парнишкой. Ростовского дома еще не было, в общей комнате шла картежная игра.

Гирыш обрадовался Студенту, но жаловаться не стал. Да и к чему — все и так яснее ясного.

На следующее утро Студент вышел в город пораньше с расчетом избежать слежки, но, дойдя до булочной, снова заметил, что за ним следует «хвост». Он резко повернул назад и за углом, нос к носу столкнулся с Красюком.

— Что ты тут делаешь? — спросил Студент. — Чего околачиваешься?

От неожиданности Красюк растерялся.

— Так… гуляю… — не найдя ничего более подходящего, ответил он, отводя в сторону глаза.

— Так ничего не бывает. Слыхал? Опять завис на «хвосте», как и вчера? Вот что, малый, чтобы заниматься такими делами, надо многое знать и уметь. Ростовскому я передам, чтобы таким сосункам, как ты, не давал работы не по плечу. Выслеживая, надо увериться, что и за тобой нет «хвоста». А так запросто ты в «малину» приведешь кого не надо — тогда всем нам крышка.

— Н-не надо, — наконец, выдохнул Красюк.

— Что — «не надо»? — словно бы не поняв Красюка, усмехнулся Студент. — Посылать тебя за мной следить? Это точно, ты все можешь испортить. И если что случится со мной, то отвечать придется тебе. Так и знай.

— Не говори, не надо говорить Ростовскому, он меня вышвырнет и прихлопнет, — канючил Красюк осипшим голоском и смотрел затравленно на Студента.

— Оружие есть? — требовательно спросил Студент.

— Ну, браунинг. А что? — В глазах Красюка вспыхнул злобный огонек.

«Браунинг ему оставлять нельзя, — подумал Студент, — он от страха перед Ростовским за проваленную слежку может пустить мне пулю в затылок. Поди узнай, что у него на уме».

— Без «ну». Давай сюда! — Студент толкнул Красюка дулом револьвера, спрятанного под шинелью: — Выкладывай, а не то — шлепну!

Тот, озираясь по сторонам, нехотя достал пистолет и протянул Студенту. Сейчас Красюк боялся только одного: не узнал бы Ростовский, а оружие можно и получше раздобыть.

— А теперь — шпарь обратно! И подальше от меня держись! Я прослежу, учти.

Когда Красюк скрылся из виду, Студент забежал в булочную, незаметно передал булочнику небольшой клочок бумаги и вышел.

На базаре быстро, как и вчера, отыскал взглядом Петухова. Тот не спеша продвигался вдоль торговых рядов.

— Как идут дела? — поинтересовался Ростовский, когда Студент вернулся.

— Все в полном порядке.

— Ну, добре. Балакать с тобою у меня нет времени, должен удалиться и вернусь не скоро. Завтра, прежде чем уходить, загляни ко мне, — распорядился Ростовский и тут же ушел.

За окном смеркалось, но Студент не стал зажигать лампу, а сразу прошел в свой угол к матрацу, на котором, свернувшись по-щенячьи калачиком, лежал Гирыш. В комнате было хорошо натоплено: парнишка в его отсутствие сам принес дрова и нагрел голландку.

— Ты спишь? — Студент легонько коснулся плеча Гирыша. Тот тотчас вскочил, крепко схватил его руку, прижал к себе. Все тело мальца вздрагивало.

— Ты что это, братишка, никак плачешь? Кто тебя обидел?

— Никто не обидел, ты сам обидел. Зачем опять долго не шел? Я ждал-ждал, а ты все не шел и не шел.

— Вот чудак — я же по делу ходил.

Парнишка вытер слезы рукавом рубахи:

— За плохим делом ходил?

— Нет, Гирыш, я плохих дел не делаю, — серьезно ответил Студент.

— Значит, ты воров не любишь, ты меня любишь, правда?

— Правда, Гирыш. Ты ел сегодня?

— Много ел. Хозяин за теплой печка мне большой ломоть хлеба давал и еще сала, совсем маленький ломоть.

— А вот это тебе от меня, — Студент положил на ладошку парнишки пшеничный бублик. — Я сейчас разденусь и тоже спать лягу. А ты — угощайся.

Гирыш с готовностью придвинулся вплотную к стене, чтобы побольше места оставалось Студенту. Тот сел на матрац, разулся, взял с табурета скинутую шинель, укрыл ноги мальца и лег сам.

Гирыш потрогал пальцем светло-русую бороду Студента:

— Борода настоящий стал, шибко не колется.

— Подожди немного, и я отращу ее такой же длинной, как у вумурта.

— Откуда наше слово знаешь?

— А я и еще знаю — нянь и пурт.

Гирыш засмеялся:

— Я тебя научу по-нашему — хочешь?

— Хочу. Жаль, что учиться сейчас времени нет. Ты лучше пока расскажи мне еще про своего отца. Ты помнишь, как его арестовали?

Гирыш придвинулся к Студенту и тихо заговорил:

— Помню… Я считал, когда это был — четыре зимы назад. Тогда в деревне Вожгурезь наш семья жил. Они ночью пришел. Я с братишкам на полатях спал, а тятяня с мамкой — внизу, на кровати. В дверь сильно застучал. Отец не успел встать — дверь отворилась с крючком вместе, крючок на пол упал. Шибко я пугался. Мама лампу засветил. Два дяденька зашел. Один дядя я узнал — Рогожников зовут, он из наш деревня. Второй — чужой, как офицер одет, из город приехал. «Собирайся!» — сказал отцу Рогожников, а чужой сказал: «Ты арестован». Они и увел тятю… — Гирыш отвернулся к стене. Студент уже пожалел, что затеял эти расспросы, и, чтобы успокоить парнишку, сменил тему разговора:

— А где же ты научился говорить по-русски?

— Мы до деревня Вожгурезь в русской деревня жили. Я с ребятами на улице говорил только по-ихнему, по-русски, значит. А дома — наоборот, по-своему. Мама не раз сказывала: кто родной язык забывает, тот и родной народ забывает.

— Умная женщина была у тебя мама.

— Очень умный и очень красивый, туж визьмо но чебер, по-удмуртски.

— Туш чебер? — повторил Студент.

Гирыш весело поправил его:

— Туш — вот борода, который у тебя растет. А туж — очень.

Они оба тихонько рассмеялись.

— Я тебе, агай, не все сказал, что тогда запомнил. Тогда вместе с отцом еще и друга его заарестовали — Вострикова, Фокей агая. Отец председатель комбеда, а Фокей агай — его помощник. Из тюрьмы он один живой вернулся, люди сказывал, будто сбежал. Он с матерью обо всем разговаривал, наверно, я не слышал…

…А Фокею Вострикову действительно было о чем рассказать.

В тюремную камеру одного за другим вталкивали все новых и новых людей. Среди них Игнатий, отец Гирыша, с удивлением узнал начальника городской милиции Александра Бабушкина. Он хотел было подойти к нему, но того перехватил мордастый парень, спрыгнувший с верхних нар.

— Вот ведь, гражданин начальничек, как в жизни бывает. Не так давно ты со мной в кошки-мышки играл, сам был кошкой, а я — мышкой. Теперь, смотрю, мы оба — мышки. А? Вот и говорят, гора с горой не сходятся, а человек с человеком…

— Это ты-то человек?! — не счел нужным сдерживаться Бабушкин. — Тебе не раз давали возможность стать человеком, а ты вот снова за грабеж срок схлопотал.

— А кто меня сюда упрятал, не ты ли?

— Я. Таким бандитам, как ты, нет места на свободе.

— Мне нет места?! — уголовник скрюченными пальцами потянулся к горлу Бабушкина. Игнатий, сжав кулаки, встал между ними. Уголовник, не ждавший такого решительного отпора, попятился и уже примирительно буркнул:

— Зачем нам ссориться? Одну баланду хлебать…

Игнатий встретился взглядом с Бабушкиным, и они примостились на краешке нар.

— Как это все случилось, товарищ Бабушкин?

— Не знаю, Фролов, не знаю… Сам голову ломаю, пытаюсь разобраться. Знаю одно — не надолго они верх взяли, а вот для нас с тобой, возможно, и до последнего часа жизни.

Дверь в камеру отворилась, но никого не втолкнули. В проеме стоял щеголеватый поручик:

— Фролов, на допрос!

Игнатий протолкался к двери, а когда вышел в длинный коридор, узнал поручика. Это был тот самый человек, который вместе с Рогожниковым арестовывал его и Фокея.

— Узнаешь? — спросил поручик, когда ввел Игнатия в небольшой кабинет и закрыл дверь на ключ.

— Узнаю ночного гостя, — признался Фролов.

— Я тебе не гость, запомни, а хозяин, — поправил поручик. — Я — правнук купца Рогожникова. Слыхал про такого?

— Как не слыхать…

— Его повесили по доносу крепостного мужика, твоего прадеда. Так что я, как видишь, наследник всех владений, принадлежавших моему прадеду, потом — деду и отцу. И у меня к тебе особый счет. Вот я и отвечаю теперь на твой вопрос, что ты задавал при аресте — «куда? за что?» Видишь, как обернулось?

— Выходит, Илюш Рогожников — прямая родня тебе?

— Не о нем речь. Я сохраню тебе жизнь, если ты отречешься от большевиков и скажешь, где упрятано реквизированное зерно.

Игнатий Фролов давно приготовился к самому худшему исходу ареста еще там, в Вожгурезе. Он молчал, не отвечал на предложение Рогожникова, вел безмолвный разговор сам с собою, со своей совестью: «Правильно ли я жил? Не жалел ли сил для народного дела? Нет, не жалел. И на гражданской за власть Советов сражался и теперь готов умереть за Советскую власть».

— Ну, как, что надумал? — нетерпеливо спросил поручик.

— Этому не бывать, — твердо ответил Фролов.

— На что надеешься? — усмехнулся офицер.

— На скорую победу.

— На какую это победу? На чью?

— На нашу победу над вами, поручик.

Тот подошел к карте России и ткнул пальцем в небольшой кружок, начерченный красным карандашом:

— Вот. Как видишь, в руках у большевиков остался лишь этот жалкий пятачок. Вместе с нами против вас идут могущественные державы Антанты. Скоро ваши лапотные войска будут просить пощады. У тебя, Фролов, мало времени на размышление. Решай, пока я добрый. Ну? — Поручик ждал ответа, поигрывая ременной плетью.

— Я все сказал. Больше мне разговаривать с тобой не о чем.

— Ну уж нет! Ты у меня еще поговоришь, красная сволочь! — Рогожников хлестнул Игнатия плетью по лицу. — Отвечай, кто, кроме тебя, входит в комитет бедноты?

Фролов молчал.

— Кто помогал продотряду собирать хлеб по продразверстке?

Игнатий безучастно смотрел себе под ноги…

Поручик отпер дверь, крикнул вестовому:

— Гавриков! Дай нагайку!

Засвистела нагайка. Рубашка Игнатия не выдержала, порвалась в нескольких местах, обнажая кровавые полосы. Фролов молчал…

В бессильной злобе поручику ничего не оставалось, как вызвать конвоира:

— В одиночку его! Даю тебе, Фролов, еще сутки на размышление.

Через сутки, на следующем допросе, Рогожников застрелил Фролова.

Чудом спасся тогда Фокей Востриков. Не успели расстрелять его беляки: Азинская дивизия освободила Ижевск. Он вернулся в свою деревню, стал там председателем комбеда, заменив Фролова. Чем мог, поддерживал семью погибшего друга. Именно он устроил в детдом осиротевшего Гирыша…