Без права на ошибку

XXIII

Месяц Валентин провалялся в больнице. Ранения на спине зарубцевались. Осталась последняя повязка — на правой щеке. Но и ее на днях обещали снять.

Машу теперь Валентин видел каждый день, потому что заведующий больницей пригласил и оформил ее здесь в должности сиделки. Скоро, скоро конец и его безделью! Он только съездит в Уржум к матери, познакомит ее со своей невестой.

Маша согласилась поехать с ним вместе. Сам Белокрылов неизвестно когда бы осмелился на такое, но Горбунов как-то сказал ему, почти приказал:

— Выпишешься из больницы — отпущу тебя к матери в Уржум, познакомишь ее с Машей. Но пробыть там тебе придется всего один только день — не больше. Ты мне здесь позарез нужен.

— Как вы думаете, Александр Иванович, Маша согласится?

— А ты у нее спроси. На этот вопрос, кроме Маши, никто тебе не ответит… Все, разговор окончен.

Однажды глубокой ночью, когда у Маши выдалось довольно спокойное дежурство, Белокрылов улучил момент и шепнул склонившейся над ним девушке:

— Ты поехала бы со мной к моей маме?

— Конечно, — ответила она, не задумываясь, и легонько прикоснулась губами к бинту на правой щеке Валентина.

А через несколько дней доктор принес долгожданное известие: завтра утром Белокрылова выпишут из больницы.

Но почему в эту ночь перед выпиской вселилась какая-то тревога и не покидает его? Может, дело в последнем бинте, который завтра должны снять?

Валентин никогда не просил зеркала, чтобы посмотреть на свое лицо после операции. Боялся? Вряд ли. Просто не задумывался над этим, ему было хорошо: каждый день рядом с ним любимая девушка. Скоро они поедут в Уржум, к матери. И неважно, что лицо изувечено, для матери сын будет дорог всегда, если даже вернется полным инвалидом. А как отнесется Маша? Она ведь тоже не видела, не знает, что стало с его лицом. Может оно так изуродовано, что и смотреть страшно. Так нужен ли он Маше такой?.. Вот такие черные мысли наматывались одна на другую, тяжелым комом теснились в груди, мешали дышать.

Оно и к лучшему, что завтра Маша придет на работу позднее обычного, а то очень непросто было бы прощаться с ней…

Всю ночь Белокрылов не сомкнул глаз.

После завтрака попросил доктора побыстрее оформить выписку. «От кого бегу — от Маши или от себя? — тоскливо думал Валентин. — От себя, говорят, не убежишь. Но — надо. Горбунов на моем месте точно так же поступил бы. Он одобрит мое решение».

Валентин попросил у сестры-хозяйки лист чистой бумаги, написал химическим карандашом: «Мария Егоровна, мы не можем быть вместе. Искренне желаю вам счастья в жизни. С уважением Белокрылов». Он сложил из листа письмо-треугольник и попросил сестру-хозяйку передать его Маше.

Выходя из больницы, Белокрылов задержался в коридоре у зеркала на стене. Правая щека словно перечеркнута двумя узкими лиловыми шрамами.

«Уйду с головой в работу, зарубцуется и эта рана, та что не снаружи, а в груди, от которой сейчас больно, — пытался он успокоить себя. — Увижу снова Александра Ивановича, Гирыша, товарищей, и полегчает на сердце, а остальное вылечит время».

— Товарищ начальник, сотрудник Белокрылов явился для продолжения службы, — бодро отрапортовал Валентин, войдя в кабинет Горбунова.

Тот поднялся из-за стола, внимательно осмотрел с ног до головы, задержался взглядом на шрамах:

— Зарубочки на память… Но они и украшают, как считается, воина. Не так ли?

— Так точно, — с невеселой усмешкой согласился Белокрылое. — Учту свои ошибки, Александр Иванович. Готов к выполнению любого вашего задания.

— Сначала, как договаривались, съездите с Машей в Уржум. Если понадобится, то выделим вам отдельную квартиру, небольшую, к сожалению, но молодым места хватит…

— Не потребуется. Спасибо. А домой я могу съездить позднее.

— Что так?

— Встреч с Машей больше не будет.

— Ну-ка, ну-ка… — Горбунов с тревожной заинтересованностью приготовился выслушать объяснение Белокрылова. — Говори прямо, начистоту, что у вас стряслось, какая кошка между вами пробежала.

Валентину ничего не оставалось, как рассказать председателю все, о чем он передумал в последнюю ночь на больничной койке, о записке, которую оставил для Маши, о своем окончательном решении.

— Так… похвально, — Горбунов нахмурился. — Я не знаю, что такое любовь, каждый любит по-своему, но ты поступил с девушкой жестоко.

Он взял из коробки на столе бланк пропуска, что-то написал на нем.

— Посиди пока здесь, я скоро вернусь, — сухо сказал председатель и вышел из кабинета.

Возвратился он минут через десять. Буквально следом за ним вошел Гирыш с папкой бумаг под мышкой. Парнишка бойко доложил:

— Ваш приказание выполнил, товарищ председатель. — Молодец, Григорий! Быстро сбегал. Можешь пройти и повидаться со своим не очень добрым Валентином агаем.

— Зачем так говоришь, Александр Иванович? Валентин агай очень-очень добрый и очень-очень умный, — вступился Гирыш за Белокрылова.

— Иногда случается, и умные люди делают глупости, товарищ курьер.

Гирыш ничего не понял из сказанного. Зато Белокрылову все было ясно.

— Я сейчас же иду в больницу, Александр Иванович, и постараюсь…

В дверь постучали.

— Войдите! — откликнулся Горбунов.

Появилась Маша. Валентин шагнул за спину Гирыша, словно пытаясь от нее спрятаться.

— Здравствуйте! — Маша, не взглянув на Валентина, подошла к столу. — Меня вызвали в ЧК к председателю… Вот повестка…

Горбунов, приветливо улыбаясь, пригласил ее присесть.

— Давайте познакомимся. Я знаю, вас зовут Маша, а меня — Александром Ивановичем. Вас вызвал не я, а вот этот не очень умный молодой человек, наш сотрудник, — он показал на растерявшегося вконец Белокрылова. — Пойдем, Гирыш, не будем мешать… У нас с тобой еще не все дела сделаны.

Парнишка понимающе посмотрел на Горбунова и поспешил следом за ним.

… Валентин стоял, опустив голову. Когда осмелился взглянуть на нее, увидел глаза, полные слез, боли и отчаяния. Он понял, что значили для девушки несколько слов в его записке, которую Маша держала сейчас в руке. Она, боясь разрыдаться, только тихо спросила:

— Как ты мог?..

— Не знаю, Маша… Прости меня, если можешь… Я люблю тебя… Очень люблю…

Девушка уткнулась головой в отвороты шинели на его груди, плечи вздрагивали от беззвучных рыданий. Валентин нежно гладил ее мягкие волосы и приговаривал:

— Не плачь, Маша, не надо… Прости меня… Я не хотел… Не плачь… Все будет хорошо…

— Я знаю, Валя… Это от счастья…