БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

ГЛАВА 9

Петр Иванович Рачковский, возглавлявший в Париже зарубежное отделение тайной полиции Российской империи, напоминал собою округлый мягкий батискаф, умеренно накаченный жирком и безмятежно плывущий в европейских ветрилах.

Сей добродушный субъект, зафиксированный парижским обществом, как удачливый биржевой игрок и неотразимый жюир, лучился неизменной улыбкой и обходительностью.

Обросший умопомрачительным количеством связей, он стал для многих персон грата патологически, необходимым, имея репутацию дырявого денежного портмонэ, из коего просыпались налево и направо заемные суммы. Про многие он нередко забывал.

Время от времени особо избранные персоны оказывались с Петром Иванычем тет-а-тет в уютно ароматическом закутке окраинного ресторанчика.

Там-то и брал Рачковский клиента, обросшего невозвращенными суммами и прочим, виртуозно собранным компроматом, за горло стальной рукой в бархатной перчатке.

Ибо в европейском муравейнике, на территориях Франции, Швейцарии, Англии и Германии Рачковский был одним из самых жестких, осмотрительных и результативных тайных агентов имперского Министерства внутренних дел, чья роль состояла в тайном надзоре и нейтрализации социал-революционеров за рубежом.

Клетка просто резидента становилась тесна для неуемной и авантюрно-крылатой натуры Рачковского, а министр Плеве, держащий Петра Ивановича в этой клетке, врагом № 1, поскольку взматеревший агент все настырнее и не по чину совал свой картофельный нос в крупную европейскую политику без спроса и высочайшего дозволения.

Именно поэтому снаряжена была министром специальная комиссия в Париж по душу непомерно разбухшего Петра Ивановича.

Рачковский, обладая феноменальной голографической памятью, вел дневник, где подробно и дословно, не без литературного изящества фиксировал наиболее значительные агентурные встречи, беспощадно и холодно высвечивая в диалогах извивы души собеседника, пересыпая их собственным комментарием.

Он пока сам не знал, когда все это всплывет. Но был уверен: подобная скрупулезная фиксация потайного бытия рано или поздно пригодится империи, а значит, и ему самому, может быть, даже после его жизни.

В этом он был абсолютно прав, снискав посмертную благодарность исследователей пикантных изнанок поздней романовской эпохи.

Ныне, запершись на одной из агентурных явок, Рачковский вспоминал и записывал последнее сверхважное для него рандеву с главным финансистом Парижа Альфонсом Ротшильдом, на которое был совершенно неожиданно приглашен.

«Поутру 16 февраля сего года был приглашен на рандеву Альфонсом Ротшильдом, где имел с ним нижеследующую беседу в кабинете.

Кабинет увенчан портретами предков династии Ротшильдов: Амшела Ротшильда и Гуты Мейер.

Под этими, весьма самонадеянно глядевшими со стен господами пламенел щит-вывеска, коя вывешена была на магазине вышеназванных жидков с готической надписью: ROT SCHILD что означает «красный щит». Господин Ротшильд весьма неплохо владел русским. Как вскоре оказалось, недаром, поскольку его гипертрофированный интерес был нацелен острием на Россию.

Он повел беседу на пределах откровения, подразумевая в себе неодолимого удава, тем самым отводя мне, агенту Рачков-скому, роль кролика.

– Рачковский, ми вас давно пасем. Поэтому будем говорить без глупых подъездов и чувствительных трепыханий.

– Чем вызвано внимание великого финансиста Ротшильда ко столь малой человеческой величине, как Рач…

– Делом визвано.

Похоже, господин удав не привык к глупым отвлечениям.

– Ви большой шалун, Рачковский. Это надо-таки додуматься, что вся российская зарубежная агентура Министерства внутренних дел, чем ви вертите в Париже, совсем не слушает своего папу из Петербурга министра Плеве. И не делает ему отчеты за свои политические действия. Это так?

– Это почти так, господин Ротшильд.

– Плеве сердится и сильно вас не любит. Он уже назначил комиссию. У комиссии свиные рыла, и они по-свински копают под Рачковского, которого все считают славянином, но мама которого Софа Гутман из-под Житомира, а бабушка Наина Груберман из-под Жмеринки. Вам сказать, что комиссия успела раскопать под вас?

Мне стало страшно впервые и по-настоящему: он, кажется, знал все или почти все. Знать мою маму и бабушку невозможно, если в департаменте Плеве (или при дворе?) нет троянского коня Ротшильдов, который имеет доступ к святая святых – личным делам агентуры.

– Комиссия что-то успела раскопать? Буду весьма благодарен, мсье, если поделитесь, что именно.

– Мсье сидели в Бастилии, Рачковский.

Эта всезнайская сволочь умела кусаться и весьма свирепо.

– Виноват, ваша светлость.

– Комиссия раскопала пока немного, но все равно ой-ёй-ёй. Например, ту встречу, что ми вам устроили с Римским папой XIII Львом, для того чтобы в России при обер-прокуроре Святейшего синода сел папский нунций Филипп в католическом представительстве.

Эти байстрюки из комиссии таки вынюхали, что господин Рачковский без позволения двора и министра Плеве сует свой нос в большую зарубежную политику.

– Позвольте узнать, откуда…

– Это не важно, Рачковский. Но комиссия пока не раскопала вашу встречу с Президентом Франции Лубэ,, где ви получили чемодан. Ми ей пока об этом не подсунули бумаги.

«Он знал и это?!»

– А в чемодане? В том чемодане было полтора миллиона франков: пятьсот тысяч ваши и миллион на организацию совместных русско-французских предприятий в империи.

Я был почти парализован. Они в действительности пасли и нередко направляли мои действия. Оставался вопрос: все ли? Какие из них?

– Ви-таки заметили, что я, чьи деньги ви затырили, еще не спросил, куда ви их затырили, и никому не показывал ваши расписки, хотя в России не вылупилось ни одно совместное предприятие.

Я решительно не знал, что говорить.

– Чертовски знакомый диалект у вас, господин Ротшильд. Аромат Малороссии с привкусом Одессы.

– Все ми временно сейчас стали родом из Одессы. Хотя мои предки Амшел и Гута родились во Франкфурте.

– Господин Ротшильд, вы зря потратили ваше драгоценное время на прелюдию. Я достаточно тертый калач, чтобы осознать свою абсолютную зависимость от вас, я ваш со всеми потрохами.

– Я никогда не трачу времени зря. Ви стали «нашим» после моей прелюдии. Но ми правильно держали вас за разумного человека.

«За продажную шлюху», – холодно и бесстрастно расшифровал я.

– Я весь внимание, господин Ротшильд.

– Именно этого я хотел. Нам не нравится Плеве, который копает под вас своей свинячьей комиссией. И совсем не нравится Столыпин, который может заменить Плеве в случае чего.

– Мне тоже не нравятся оба.

Это была ложь во спасение… собственной шкуры. Столыпин всегда вызывал во мне глубочайшее, теплое чувство совместимости; мы оба стали полезными сожителями одной империи, оба не зависели от мнений придворного и дворцового стада и были достаточно сильны, чтобы смотреть без шор и без очков в лицо неумолимого бытия.

– У них руки в крови наших мальчиков эсеров. Нам это надоело, – прорезался голос у Ротшильда.

– Понимаю.

Он долго смотрел на меня замораживающим взглядом и, наконец, спросил с сухой брезгливостью:

– Тогда что ви здесь расселись? Давно пора работать.

– Сколько времени мне отпущено? Мне нужен предлог для выезда в Петербург и основательная подготовка… министр и губернатор весьма серьезные фигуры.

– Повторяю: тогда что ви здесь расселись? Предлог на вас уже лежит в посольстве. Вызов через голову Плеве от дворцового коменданта Гессе. Он, оказывается, не может жить без Рачковского, как и вся империя.

«Гессе! Вот он троянский конь. Этой вести мне давно и категорически недоставало. Но кто его взнуздал и оседлал, кто уполномочен втайне управлять дворцовым комендантом кроме императора?

Мне явно не хватало воздуха, бешено колотилось сердце. Находиться под пронизывающим взглядом Ротшильда становилось далее опасно: ему очень хотелось видеть перед собой напрочь загипнотизированного кролика. Но я не мог доставить ему такого удовольствия. В любых катаклизмах я умел находить второе и третье дно и нырять на них.

– Благодарю, ваша светлость. Позвольте откланяться, господин Ротшильд.

– Мне кисло от вашего вида, которому нужен курорт. Но нашему агенту Рачковскому еще рано ездить по курортам.

– Вы правы. Я потрясен, если не сказать раздавлен, могуществом империи Ротшильдов. Смею предположить, что ее влияние на планете простирается дальше и глубже империи Романовых..

Он снизошел до одобрительной усмешки, оставив мой лакейский книксен без ответа.

– Держите в уме Евно Филипповича Азефа: он у нас давно работает по Столыпину. На этой шпионской сволочи негде ставить пробу, но он нужный нам человек. Агент царской охранки стал потрошителем царских сановников. По такому канату надо умудриться ходить. Кстати, он здесь, в Париже.

– Я знаю, ваша светлость. Именно его я хотел использовать.

Поклонившись, я направился к двери, но был задержан.

– Не туда! Возьмите левее, в ту дверь. И можете за ней послушать, это будет сладко и полезно.

Я развернулся, закрыл за собой указанную дверь. Вскоре раздался звонок. Ротшильд сказал секретарю:

– Запускай.

Кто-то вошел. Я услышал положительно знакомый, более того – завязший в ушах голос. Это был голос Витте! Имперский министр финансов в Париже у Ротшильда?! Знает ли об этом визите кита Плеве, спустивший целую комиссионную свору на мелкую барабульку Рачковского?

Витте озвучился медвяной учтивостью:

– Благодарен вам за приглашение, господин Ротшильд. Поверьте, еще ни на один визит я не спешил с таким душевным волнением.

– Сергей Юльевич, мы свои люди. Финансисты и политики всегда понимали друг друга и всегда сосали наш гешефт рядом, как Рэм и Ромул сиськи одной волчицы. Надеюсь, ваше прибытие в Париж имеет приличную причину?

– Цель поездки – инспекция финансового состояния парижского посольства России.

– А почему бы и нет? Приступим. Опускайтесь на мягкое. Не туда!

Он выкрикнул это фальцетом, вероятно напугав Витте, который сдавленно хекнул.

– Вам удобнее на софе будет, – вальяжно уточнил Ротшильд. – Сядьте немного левее.

– Куда? – бестолково озадачился совершенно сбитый с толку Витте.

– Еще левее. Ну что? Как вам?

– Простите, я не совсем…

– Что чувствует ваш зад?

Я чуть приоткрыл дверь. Витте сугубо ошарашен и, потерял дар речи. Весьма и весьма экстравагантны фортеля финансового зубробизона.

– Простите, я не совсем понимаю…

– А что тут понимать? Вам подходит температура под жопой?

Витте хихикнул. Поерзал. Вид – глупейший: жаба, кою спрыснули духами. Наконец, отозвался:

– Абсолютный комфорт.

– А что я говорил своим людям? Для зада Витте нужно теплое место. Например, место премьер-министра.

Мы с Витте, кажется, оба впали в шок: что за этими словами, блеф? Либо поистине безграничные возможности денежного осьминога в империи?

– Вашими бы устами да мед пить,- сказал Витте.

– Еще попьете своими. Начнем с политики. Европа немного времени назад помещалась в одной фразе Александра III. Он ловил рыбку, когда к нему стали приставать: подпишите срочную депешу для Европы. Что, ви думаете, – сказал русский император? Он сказал такое, что у нас, сильных евреев мира, долго болел живот. Он сказал: Европа подождет, пока император России ловит рыбу. А? Как вам это нравится, Витте?

– Омерзительно, господин Ротшильд. Азиатское хамство в помеси с манией величия – это наследственная паранойя Романовых.

– Нам это тоже не понравилось, Сергей Юльевич, и мы много работали с Японией, чтобы Александров байстрюк Николай так не хамил Европе после Порт-Артура и всей войны. Мы с Вартбургом, Яшей Шиффом и Парвусом не зря бросили в военную топку свои двести миллионов франков.

Но это далеко не все. Поэтому я пригласил вас, Сергей Юльевич, чтобы примерить ваш зад на место премьер-министра. Мы хорошо и долго смотрели за вами, вашими делами и разговорами, а также за вашими мислями. Ви нам подходите. Мы не будем ходить вокруг и около. Россия – это вонючий, но большой сундук с алмазами, золотом, углем, нефтью и рабской силой.

К этому сундуку ми решили зажать нос и приложить наши капиталы. Дубовая голова Александра III и его кулаки такого совсем не хотели. А его наследный потс Николай теперь, слава Иегове, надевает плисовые шаровары, косоворотку и пляшет с черносотенцами из «Союза русского народа». Мы совсем не против. Пускай себе скачет и тискает немку Алису. А мы будем делать свое дело.

Когда ви сядете на место премьер-министра…

Витге нервически вздернулся:

– Вы так уверенно говорите об этом…

– Я не люблю, когда втыкаются в мои мисли, – резко оборвал Ротшильд.

– Прошу прощения, господин Ротшильд.

– Если ми что-то говорим, ми это делаем. Когда вы сядете на кресло премьер-министра, то надо расшатывать гнилые зубы монархии, чтобы вместо них вставить либеральнодемократический золотой протез.

Для этого ви должны поднимать рабочих и делать из них для Николая большую бучу. Лучше с кровью: она хорошо бьет в рабочие ноздри и делает из него зверя.

Ви должны потом вырвать из глотки Николашки согласие на Конституцию, которую напишем ми, и парламент для России. Когда ми закупим и разделим этих болтунов на стаи, которые начнут кусать друг друга за глотки, в империи лопнет гноем то, что нам сильно нужно: ре-во-лю-ция.

Я никогда так много не говорил, Витте. Но ваш вонючий российский сундук стоит длинных речей.

Расшевелите рабочее движение через Гапона, мне говорили, что он умеет быть козлом при стаде баранов.

В петербургской публичной библиотеке работает хранителем отдела «Россика» Александр Исаевич Браудо. Он мало выпускает слов. Но его слова стоят половину золотого запаса империи. Ви и Рачковский будете с ним почтительно советоваться. Ви займетесь сухой политикой, Рачковский – мокрыми делами.

Браудо в петербургской публичной библиотеке. Вот кто за Гессе и над Гессе! – весьма полезный для меня день сегодня, – с отрадою определился я в сплетении событий.

– Рачковский… – возник голос Витте, – темная лошадка из департамента Плеве, парижский биржевой коммерсант?

– Не только. Это он нагрел место для вашей жопы на софэ. И будет заниматься тем же в России.

В карете, что привезла вас ко мне, лежит чемодан, где пять миллионов франков на интимные, наши с вами, расходы. Скоро вашим именем назовут улицу в Одессе, рядом с Дерибасовской.

– Я потрясен перспективою, господин Ротшильд. Отныне вся моя энергия будет направлена для великой цели…

– Витте, пст-пст. Не бросайте красивых слов на вашу сортирную роль, они завянут. Адью.

В тридцать сребренников для Витте заплавлено чистопородное золото, тогда как в мои – помесь олова со свинцом. Меня со скушной брезгливостью поймали на ржавый крючок и выволакивают на песок для поджарки.

Ненадежно и грубо сработано, господа. Я не одесский бычок, но морская барракуда и всегда работал не только за деньги.

Сергей Юльевич маслится перспективою обещанного премьерства и положительно обезумел в рвении. Но какой ценой? Загнать лошадь – Россию – в болото ротшильдовскими слепнями.

Мне же предписано лишь подталкивать колымагу большой политики, где Витте – коренник, а Плеве – занесенный надо мною хлыст.

Ну-ну. Поиграем-с.