Блаженство по Августину

КАПИТУЛ XVI

Достойнейший тагастийский куриал Патрик Августин сполна заплатил за год вперед за обучение старшего сына в риторской школе почтеннейшего картагского профессора Эпистемона Сартака.

Возможно, отец что-то предчувствовал, — позднее решит Аврелий. Разом вложил в сына все свободные деньги.

Потому что в февральские иды отец Аврелия скоропостижно скончается. В три дня Патрика унесла злокачественная лихорадка; сгорел в бреду, в беспамятстве от страшнейшего жара. Искусные ученые лекари с их ледяными примочками и обтираниями холодной водой ничего не могли поделать. Под конец они набожно воздели руки к небу, если на все воля Божья, властная в жизни и в смерти.

Моника не озаботилась послать раба-гонца в Картаг, чтобы немедленно известить Аврелия о кончине отца. О состоявшемся подобающем христианском погребении Патрика она сообщила лишь с попутной оказией через своего брата, почтенного торговца Дефила, кому она поручила присматривать за старшим сыном в большом городе, полнящемся мерзкими искушениями и греховными соблазнами.

Нераспорядительность в отношении смерти отца и отсутствия основного наследника на похоронах она объяснила тем, будто не желала надолго отрывать сына от школьных занятий. Письменные объяснения матери Аврелий прочитал, принял к сведению, пожал плечами и особо не намечал съездить в Тагасту, например, на пасхальных каникулах.

Чего ему там делать, если еженедельных денег на повседневные расходы ему выделили в два раза больше обычного? Отцу, конечно же, царствие ему небесное… Бог дал, Бог взял… Зато у кого-то на поясе полновесно зазвенели только что полученные серебряные денарии.

Зачем ему Тагаста, коль скоро его туда покамест не зовут? И отца ему не воскресить, если он не Иисус из Назарета и даже не Аполлоний из Тианы, а школяр-ритор в достопримечательном столичном городе Картаге. И заняться ему тут есть чем, вместо того, чтобы дураком сидеть с постной рожей за поминальным обедом с родственниками.

Дядюшкина отпущенница, крутозадая Волюптия, та еще дурища волосатая, но дело любовное знает отменно. От альфы до омеги умеет доставить мужчине чувственное удовольствие, порой и блаженство невыразимое до полного изнеможения. Досуха мужчину выжать умеет.

Да и без нее усладительной женской плоти в Картаге довольно…

Еще в день приезда, когда они со Скевием вышли с рабами прогуляться в сумерках, Аврелия до глубины мужской души поразило изобилие женственных соблазнов, выставленных на продажу. Раньше он и вообразить-то не мог, что почти открыто на улице можно и разрешается торговать женственностью в таком огромном доступном количестве и неописуемом качественном разнообразии.

А тут еще тебе исподтишка, мимоходом, с улыбкой такой близкий, воркующий, завлекательный шепоток:

— Иди, мальчик, ко мне, мужчиной сделаю. Первый раз — бесплатно…

Или еще одно предложение:

— Не пожалеешь, красавчик, коли мне для тебя ничего не жалко…

Притом шепчут тебе на ухо, улыбаются, задевают широкими длинными рукавами ярких одежд вовсе не сплошь да рядом грубо размалеванные девки с хрипящими испитыми голосами. Всякие найдутся, когда и таких, хватающих тебя за локоть, хватит и останется тому, кто не побоится подцепить вместе женской плотью в довесок еще и греческую болезнь себе на долгую память и дорогостоящее лечение болезненного мужества…

Аврелий припомнив, каким он когда-то был в прошлом году ротозеем-деревенщиной, завершил длинную фразу-период и пришел к практическому выводу: какая ни на есть, но лучше уж густопсовая в промежности штучка-сучка Волюптия.

Да и помечтать о сладком не грех, если уж так и быть согрешил, мысленно вожделея, ту самую, суровую красотку, светловолосую и голубоглазую рабыню из фамилии сенатора Атебана. Ведь ее, конечно же рабыню, а не фамилию, они со Скевием совсем недавно лихо опрокинули у входа в славнейшие термы Антонина Пия.

Допустим, не все денарии, в тот день выигранные на спор, записные опрокидыватели из риторов-майористов ему выплатили. До сих пор тянут, охломоны. Но это не лиха беда, теперь возможно и подождать с долгами, коль скоро новые денежки как вдруг завелись.

Той благословенной весной Аврелий одновременно повстречался с любовью к мудрости, прочитав, изучив, свиток «К Гортенсию» за авторством тогда еще ему мало знакомого Туллия Кикерона, и с любовью к женщине, нечаянно или неслучайно столкнувшись с Сабиной Галактиссой, кого ему предстояло узнать столь же подробно и близко, подобно многим другим философским трудам именитого римского оратора.

Очень красивая рабыня, чьего имени он еще не знал, держалась с достоинством истинного философа. В ней ни на зету Аврелий не заметил подлой и пошлой рабской приниженности, то есть сервильности, — подумал он перейдя от греческого языка на материнскую латынь.

Это чуть погодя ему в голову пришло. А в ту же ночь она ему многообещающе приснилась. Любовно и сладостно… И во сне и наяву он не мог не увидеть в том пророчества, вернее, знамения, какое точно провозвещает будущее. У девушки даже имя оказалось значимым, поскольку он безошибочно предположил, к какому роду-племени она могла бы принадлежать.

То, что ее зовут Сабина, он узнал от Нуманта и снова отправил доверенного прислужника следить за домом сенатора Фабия Атебана, болтать с рабынями, у когo, кроме женских желаний ничего на уме нет и никогда, по всей видимости, не будет. Пускай они отпускают Нуманту колкости и насмешки, хихикают за спиной — обязательно выложат, выболтают правду. И похищение возлюбленной сабинянки произойдет в любом случае.

Верный Нумант неотступно, хотя и незаметно, всюду следовал по городу за младшей дочерью сенатора и ее ближней прислужницей. Раба, куда-то озабоченно туда-сюда поспешающего, снующего по хозяйским делам, никто и не подумает замечать. А вот он все и всех видит, а после отчитывается, бубнит в подробностях тому, кто его послал.

Через нундины у Аврелия уже имелись кое-какие необходимые сведения о христианской фамилии благородного картагского декуриона пунического происхождения Фабия Метелла Атебана. Оставалось измыслить способ, как проникнуть в дом сенатора и стать отнюдь не его клиентом, — Боже, упаси, — но добрым и благонамеренным знакомцем.

Здесь как нельзя уместнее другу Аврелию должен пособить близкий друг Скевий, наперед посвященный в хитросплетенные детали намеченной стратагемы неминуемого завоевания сердечной привязанности неприступной рабыни-сабинянки.

Итак, в связи с тем, что их прославленный профессор риторики Эпистемон был и впредь остается язычником, то они в пику ему, в подражание старшим школярам-риторам, публично заделались правоверными христианами, принявшись риторически-научно изучать древнееврейские сказания и бесчисленные христианские евангелия, точное число которых неизвестно даже самым ученым пресвитерам и епископам. Надобно же знать и сравнивать, чем одни наивные вероисповедальные мифы отличаются от других?.. И многознающий пророк Мани нам о том же красноречиво толкует…

Надо сказать, — в чем самоисповедально признавался Аврелий, — той весной учеба, доскональный разбор по словесным косточкам слитных строчек древних языческих поэтов его все-таки заботили. Как-никак ему очень хотелось быть первым среди школяров-риторов. Ведь тут учатся прекрасным словам, приобретают красноречие, совершенно необходимое, чтобы убеждать и развивать свои мысли. Между тем разумному человеку, если не все, то очень многое, идет в толк и впрок памятным и умственным заделом на будущее. Интеллектуально и мемориально, — адекватно сформулируем на вернакулярной латыни.

Однако ради прекраснейшей девы-сабинянки мы радостно отложим на потом слишком много мудрости, приносящей многие печали тем, кто ее изучает. А в том числе — рукотворные, рукописные памятники всяких разных Квинтов Горациев, включительно его поэтических эпигонов-подражателей в последующих веках. Мифы и глифы, так сказать…

Стало быть, миметически, поэтически, креативно для избранной цели сгодятся и христианство и базилика Господа Милосердного в Картаге, куда вальяжно захаживает сенатор Фабий, где частенько бывает его дочь в сопровождении прислужницы Сабины. Слава Богу, и спасибо Нуманту на отличку вызнавшему, неприметно отследившему, где, когда, как можно встретить интересующих доминуса Аврелия членов фамилии доминуса Фабия.

По наводке зоркого эксплоратора Нуманта друзья Аврелий и Скевий однажды изобретательно подстерегли благочестивого сенатора на ступенях базилики. На двоих они затеяли громкую богословскую беседу, словно в иудейской синагоге. Но, в отличие от обычного еврейского горлодрания и горлопанства, какому зачастую следуют и неистовые христианские проповедники, оба хитроумных школяра-ритора дискутировали степенно, горячо не дебатировали, но развивали в катаскеве взаимные теологические тезисы. Непохожи они и на бродячих немытых софистов-киников, поскольку по-юношески безбороды, благопристойно одеты в чистые туники и сандалии из тонко выделанной кожи.

Богомольные и достоимущие прихожане не замедлили к ним прислушаться, если младенческие уста в простодушии юных сердец разглагольствуют о божественном. Видимо, сам Бог заботится о том, чтобы они говорили умно, праведно и благочестиво.

Самым естественным образом к небольшому кружку слушателей, изначально внимавших двум ученикам достопочтенного, пусть он там и язычник, профессора Эпистемона, начала понемногу присоединяться досужая публика. Задержался поодаль и сенатор Фабий со свитой клиентов. Потому что эти алюмнусы, — оно тебе сразу видно, — истовые христиане.

Больше всего Фабию Атебану пришелся по душе и по уму мудрый тезис школяра Аврелия о настоящем философском просвещении, какое привносит в мир христианство. Данную гипотезу катехумен Аврелий подкрепил канонической и католической цитатой из Евангелия от Матфея. Действительно и дословно: «Книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое».

Тогда как в обрядовом порядке крещеный душой и телом Скевий экспромтом развил тезис собеседника, заведя речь о том, при каких любомудрых обстоятельствах прозвучала на озере Геннисаретском евангельская заповедь Иисуса Христа не только проповедовать изустно, но и письменно сохранять, преумножая, распространять в книгах духовное философское знание в качестве апостолического индикиума к дотоле изложенным благовестным рацеям-назиданиям и параболам-притчам.

Ценную благую мысль друга Скевия на лету подхватил друг Аврелий, высказав где-то им почерпнутое мнение, что истинная философия не может не содержать духовный религиозный смысл, хотя бы ее носитель даже был язычником-гентилем, умершим задолго до наступления христианской эры и спасительного пришествия Иисуса Мессии. Например, значительные и многозначные труды выдающегося мыслителя древности Туллия Кикерона. Можно также упомянуть уместно письма философа Сенеки Младшего, того, кто обменивался посланиями со Святым апостолом Павлом и по всем вероятиям намеревался перейти в христианскую веру…

Книжная мудрость двух благонамеренных школяров малость подыссякла, но тут, на их счастье, сенатор Фабий Атебан, должно быть, вспомнил о делах и общественных обязанностях. По его знаку двое широкоплечих рабов раздвинули толпу зевак, чтобы доминус мог подойти, чин по чину представиться и церемонно познакомиться с умными, поистине праведными в подлинной вере христианскими юношами.

Сенатор выяснил, как их полнозначно зовут, кто у них отцы, откуда оба родом. Лестно для них удивился, узнав, у кого же учатся эти славные молодые люди. В заключение пригласил обоих, нисколь не чинясь, приходить в его домашнюю библиотеку. Необходимые распоряжения отпущеннику-домоправителю, рабу-архивисту и прочим либрариям он обязательно отдаст, чтобы его домочадцы им оказывали всевозможное содействие и выказывали почтительное благорасположение. Тем более, если у него самое лучшее в городе и самое полное собрание сочинений достославного римского элоквентора и достоименного философа Марка Туллия Кикерона…

Аврелий впоследствии по-разному иной раз припоминал различные обстоятельства своей юности в проконсульском Картаге, но одна нечаянная встреча с рабыней Сабиной в сенаторской библиотеке у него накрепко отложилась в памяти. Он великолепно помнил, какой именно свиток она тогда взяла для молодой хозяйки, и то, что они пока еще не сказали друг другу ни полслова.

После он неоднократно видел Сабину в театре, на декламациях в Одеоне, какие старалась не пропускать ее образованная домина для встреч и перемигиваний с женихом. Аврелий и в цирк зачастил, если там с той же целью постоянно появляется младшая дочь сенатора. Тем временем в доме декуриона Фабия вовсю шли приготовления к предстоящему торжественному бракосочетанию.

На большое свадебное пиршество Фабий милостиво и хлебосольно также просил пожаловать, так полюбившихся ему скромных юношей Аврелия со Скевием. Пожалуй, молодого Романиана из Тагасты он никогда не заставал в библиотеке, зато юный Августин там чуть ли не днюет и ночует. И он давно уж распорядился, чтобы за обедом Аврелия, всегдашним порядком устраивали, усаживали на хорошее место среди умных собеседников. Если этот сдержанный, воспитанный юноша молча слушает старших, лишь отвечая учтиво на вопросы, когда к нему обращаются, то он очень хороший удобный собеседник, кому никак нельзя отказать в немалом уме и образованности. Тем более, к обеду его приходится звать из библиотеки, где он вдумчиво интересуется списками старых и новых философов.

Аврелий в самом деле читал, переписывал для памяти труды Марка Кикерона и даже диалоги Платона, кое-что на греческом копируя по-школьному латинскими литерами. Однако главный его интерес вовсе не был образовательным и лежал в совершенно другой плоскости.

Ах, моя Сабина… Ни сон, ни явь…

С Сабиной он нередко сталкивался в библиотеке, в коридорах и переходах обширного сенаторского особняка. Но заговорить не смел, жутко боялся ее презрительного взгляда. Ой как бы ему не нарваться на жесткие, лишающие надежды на примирение резкие слова! Но наготове извинения за то опрометчивое опрокидывание, случившееся в феврале.

Наконец на шестой день в мартовские иды младшая дочь сенатора Атебана после утреннего благословения в церкви и всех помпезных церемоний по-домашнему, открывая свадебный пир, произнесла старозаветную венчальную фразу:

— Где ты Гай, там и я Гайя.

Как водится, Аврелий за невесту порадовался, преисполнился зависти к жениху, огорчился, подосадовав на свое одиночество. Потому, для приличия отведав всего, чем угощали, ушел в библиотеку искать утешения в философии и в поэзии.

Воистину неисчерпаемая бездна строк, страниц и книг касаемо плодотворящего брачного повода философически, поэтически понаписана у всех народов во всякие времена всяческими сочинителями, писателями и поэтами! Было или будь они представлены благосклонным читателям глубокомысленно, разномысленно или очень легкомысленно в словесности многоразличной и многоязычной…

Как там ни расписывать, но до сокровищ утешительного библиотечного словомудрия Аврелию в тот день и пополуденый час добраться не довелось. В коридоре его дожидались Нумант, выглядевший растерянным, чем-то огорошенным, и незнакомая пожилая рабыня. Нумант безмолвно развел руками, а старуха приложила палец к губам, затем молчаливым приглашающим жестом предложила следовать за ней.

Куда и к кому она его ведет темными переходами, Аврелий мигом сообразил, возликовал. От былой робости не осталось и следа. Слава Богу! И всем прочим мелким богам, если похищение сердца сабинянки успешно состоялось или вот-вот произойдет! Ведь ему истинно по силам божественно-красноречиво себя оправдать и обелить в ее глазах. Стоит ему лишь заговорить, а там уж он сумеет предстать в лучшем виде.

Однако же Сабина не стала слушать его посильных извинений и давно заготовленной, отрепетированной апологии. Не дожидаясь, пока старуха запрет за собой дверь, она немедля с ожесточенным сердцем обрушилась на него с горькими упреками и обвинениями:

— …Прямо на улице меня бесстыдно опрокинул, оголил, опозорил перед всеми, негодяй. Сам же тотчас трусливо смылся, испарился.

Потом без стыда и совести всюду преследовать девушку восхотел, проходу нигде не даешь. Пялится, таращится он бесцеремонно. Не насмотрелся, не нагляделся, что ли, там у терм Антонина?

Что ж, смотри, бесстыдник ненасытный! Зрелище только для тебя одного, чтоб успокоился и прекратил донимать бесчестно бедную несчастную рабыню, которой некому пожаловаться на произвол и насилие!

Сабина стояла лицом к окну и не оборачивалась к оробевшему Аврелию, враз позабывшему о красноречии. Ему и в голову не могло прийти, чего же имеет в виду его прекрасная обвинительница.

Слова Сабины не разошлись с делом. Одним движением плеч, казалось, не поднимая рук, она избавилась от столы, и все ее богатые одежды моментально скользнули к изящным тонким лодыжкам. Ослепительно обнажившись, она перешагнула через преграду на полу, сделала два-три шага, наклонилась и прочно оперлась двумя руками, взялась за низкий мраморный картибул напротив окна.

— Смотри на меня, бесстыжий развратник!!! — тем же злым голосом приказала Сабина.

Отдавать этакое приказание ей явно не стоило. Аврелий и без того глядел во все глаза, сравнивая Сабину с Кабиро, когда-то совсем так же низко склонившуюся перед статуей Кибелы. Пускай обнаженная девственная жрица, окончив молитвой ритуальный танец, пьедестала богини руками не касалась и бедра целомудренно сжимала. Чего-чего, но такую выразительную видную женственность, что у нее, что у Сабины ни за что не спрячешь, не скроешь. В добавку видно, — причем со спины! — как округляются в обе стороны барельефно пышные беломраморные светящиеся груди Сабины…

Господи! Что она себе думает? Здесь-то ведь не храм, и никакая вам богиня не покарает святотатца и нарушителя обрядового таинства…

Какие-либо иные членораздельные рассуждения Аврелия больше не посетили и мыслительные способности его надолго покинули…

Восходящим раскаянием и покаянными мыслями он стал мучиться лишь наутро, точнее, около полудня. Господи, помилуй!

Как, в каком виде возвратился домой, не помнит, Нумант дотащил…

Была ли Сабина девственницей? Об этом он тоже без малейшего тебе понятия. Хоть бы она что-то о том говорила перед вторым соитием, вроде как лежа, не стоя. Состоялось оно наверняка уже лицом к лицу на мягком ложе… Ее упругие груди утвердились у него в руках… наверное, держал спереди, не сзади…

Боже мой, на раз стоймя покрыл, словно дикий жеребец кобылу! Остальное, видать, случилось после…

В постели они оба хорошо хлебнули из одной емкой чаши крепкого каламского. Пить очень хотелось… Чуть погодя, возможно, получилось в третий раз, может, и в четвертый… Она сказала, хочет от меня еще… Вроде бы прибавилась вторая чаша вина, не меньше трех секстариев…

Ох голова моя как амфора пустопорожняя… Прибытки, убытки…

— Земия!!! Где ты там, обезьяна толстозадая? Беги скорей в лавку к Бибату, секстарий гиппонского для доминуса в похмелье!

Две лагены вина Аврелию принесла и почтительно поднесла в меру разбавленными его вторая рабыня — тринадцатилетняя красотка Афра, чем-то напоминающая Кабиро. Хозяина она боготворит и неизбывно ему благодарна за то, что забрал ее от злобной мачехи из виноградника, научил грамоте, взял с собой в Картаг.

Злючка Земия ее не обижает — Нумант не дает. Она очень боится его толстого ремня.

К вину обходительная Афра подала любимых хозяином пирожков с рыбой, спрыснула их уксусом, маслом, подогрела над жаровней и вернула им свежевыпеченную хрустящую мягкость, вкус и аромат. Заодно доложила, чем сейчас занимаются другие прислужники.

Значит, Земия понесла его одежду фулонам в стирку и штопку, — это Аврелия не удивило. Интерулу он точно разодрал в любовном приступе, а тунику уделал, когда Нумант помогал от выпитого и съеденного на брачному пиру опростаться.

Понятно, почему Нумант сегодня в цирке вместе с доминусом Скевием Романианом, если друг Скевий обещался представить орясину Нуманта ланисте Константу Фезону. Продолжить воинское обучение прислужнику можно позволить — не повредит, и убытка не принесет, если по знакомству задаром.

В Картаге Аврелий обходился услугами только трех рабов. Да и большее число тунеядцев ему ни к чему. Этих бы прокормить!

Земия вон фиванскую сдобную задницу наедает от безделья. Можно ее в Тагасту отослать, но жалко — Моника девку непреложно загонит в деревню подальше, на полевых работах корячиться.

А Скевию нравится, когда Земия в нерушимом девичестве ему голым задком мягко улыбается двумя складочками, — вспомнил Аврелий, сам усмехнулся, снова ощутил всю крепость и твердость юных сил, напружинил вытянутые вверх руки, готовясь вскочить одним прыжком. Но вставать раздумал и вновь растянулся на постели в блаженной истоме.

Слава всем богам, если достойный герой пристойно ожил, стойко жив и непреоборимо здоров!

Хорошо живет-поживает в достатке некто школяр Аврелий в инсуле на верхнем четвертом cтратуме, где никто у тебя на голове не ходит, копытами не топочет. Птицы и коты не в счет.

В большой передней у него помещаются рабы и кое-какая утварь. Ему же выше крыши достаточно небольшой комнатки. Как раз, чтобы между двумя ложами — спальным и кабинетным с высоким изголовьем — уместился низкий обеденный стол. В углу стоит картибул на ножке из обычного тесаного камня с дубовой столешницей. Вся обстанoвка тоже из простого дуба, включая две невысоких селлы. В стенах ниши: для платья, а также для свитков и восковых табличек.

Лишь три рисунка Палланта украшают кубикул. Все сработаны углем на папирусе. На одном Иисус, сгибающийся под тяжестью креста. На другом голова Иоанна Предтечи на блюде. На третьем в назидание Аврелию нарисовано грушевое дерево…

В комнате два окна, и рисунки хорошо освещены… Потолок и стены Нумант с Земией давеча побелили, трещины в цементном полу замазали, тараканов, клопов повывели…

Ни о чем особенном не думая, Аврелий безмятежно задремал. Его разбудил осторожным покашливанием Нумант, пришедший с неотложными последними известиями и разведывательными сведениями.

Вскоре Сабина с хозяйкой отправятся в церковь. Потом продолжение свадебного застолья, куда призван и доминус Аврелий. Завтра утром новобрачные на несколько дней уезжают на виллу молодого мужа. Прислужницу Сабину берут с собой.

В базилику Аврелий прихватил богомольную рабыню Афру. Так и быть, коли она истовая крещеная христианка и может часами стоять, плакать, беззвучно шепча молитвы, и безотрывно глядеть на рисунки Палланта. Грушевым деревом у нее изображается ветхозаветное древо познания добра и зла.

Аврелий не пытался ее в том разубеждать как-нибудь по-хозяйски или же по-риторски, поскольку и не знал, что же это такое. Причем еще неизвестно: какие такие искусительные сладкие плоды произрастали на том райском дереве в райском саду. Яблоки, груши, персиды или, быть может, геспериды?..

В переполненной прихожанами христианской церкви Аврелий ловко протолкнулся, выбрал себе местечко поудобнее и принялся разглядывать возлюбленную, желанную Сабину.

Она вроде бы на него и не глянула, плотно сжимала губы и молча молилась, куда-то уставившись прямо перед собой сухими злыми глазами.

А искусанные губы у нее очень мило припухли. Но в этом Аврелий уж верно не повинен. Такой дурной привычки за ним отродясь не водилось, чтобы кого-нибудь укусить в порыве страсти.

Хотя вчера всякое могло быть. Набросился, покрыл, как жеребец кобылу кроет или бык корову. Однако потом все ж таки по-людски нежно соединились, если ей хотелось еще и еще…

Тут Аврелий заново взялся сладко-томительно припоминать, как под ним высоко вздымаются и вовсе не опадают ее пышные груди, когда она распростерлась навзничь. Позабыла, милая, как с девственностью только что рассталась.

Грубовато, конечно, зашло, вышло, обернулось… И Кабиро, помнится, наставляла насчет дефлорации. Дескать, входить в узкие девичьи врата, срывать цветок девичества и сминать лепестки невинности нужно осторожно, ласково, бережно… Не то худо будет грубияну, насильнику и невеже — богиня накажет бессилием…

Аврелий припомнил мужественные суеверия раба Нуманта, до икоты боящегося Кабиро, и едва не расхохотался от всей души. Благо спохватился — он все-таки в церкви, не в лупанаре, надобно благочестие и благочиние блюсти. Всесильный Господь Вседержитель за кощунство накажет так, что и предположить тебе невозможно.

По окончании христианской вечерни та самая старая сводня из фамилии Атебанов на ступенях базилики сунула в руки Аврелия кожаную буллу с коротенькой запиской от Сабины. В ней она его предупреждала, что уезжает на пять дней, чтоб не вздумал ей изменить, бросить, позабыть… Не то ой плохо ему будет…

На другой день, чуть начало смеркаться, к Аврелию в инсулу на вeрxoтуру, пыхтя, с натугой и проклятиями взoбралась Волюптия. Ну пришла, так пришла. Не выгонять же толстуху? Запечатанный гипсом кувшинчик мульсума принесла от Дефила, заодно новое письмо от Моники из Тагасты.

Какое основное дело привело Волюптию, тоже ясно. Сейчас и начнем, только перекусим и выпьем.

— Земия! Где ты там, обезьяна голозадая? Тащи пожрать доминусу…

После же случилось, стряслось невозможное, неожиданное и невероятное… Ему хотелось, а он не мог!!?

Как ни старалась опытная Волюптия искусно расшевелить любовника, утвердить его в желании, ничего твердого от ее техники не получилось, не выходило… Да и не входило никуда в никакие тебе женские врата сладостного счастья и любовного блаженства.

Страшно перепуганного растерявшегося и потерявшегося Аврелия много чего знающая и понимающая в любви Волюптия по-свойски успокоила. Мол, всякое бывает, боги милостивы, предложила переждать до восхода солнца. Зато утром все непременно наладиться, если Аврора-Эос всем музам подруга, а Купидон-Эрос у нее в первых дружках ходит.

На рассвете Волюптия, несмотря на все ее чувствительно-трогательное прилежание, опять ничего не смогла сделать. Глубоко задумавшись, она подергала себя за сосцы и предложила Аврелию съездить в деревню, посмотреть на животную случку. Тогда, мол, у него от природы твердое желание возникнет, и сила мужества благодатно возвратится.

По уходу Волюптии обессиленный ее утренними стараниями Аврелий принялся страдальчески, хмуро и мрачно размышлять, что же с ним злоключилось. Каких же богов он ненароком прогневал, если в семнадцать лет они его так злосчастно оскопили?

Так и не придя к определенным выводам, взмолился в отчаянии Иисусу, Исиде, Кибеле, даже Венере, говорят, ответственной за это дело. Может, кто-либо из них вдруг да поможет, простит, если несчастный юноша-скопец искренне раскаивается, кается самоотверженно в том, чeгo случайно совершил вольно или невольно.

Возможно, Иисус на него зло заимел, если у него в храме некий развратный юнец на полюбовницу с вожделением взирал? Либо Великая матерь богов на него обиделась, коль скоро он девственницей грубо овладел, взял без подготовки и без ласки?

В те дни Аврелий действительно искренне, самозабвенно каялся, раскаивался, в глубине душевного тела надеясь на прощение. Так поступали очень многие до него и станут делать после, простодушно или с малой хитрецой уповая на то, как бишь им удастся подкупить кого-нибудь в вышних таким-сяким раскаянием, вовсе не ханжеским, мнимым и лицемерными.

Кто из нас в конце-то концов не без греха? И отчего, ответьте ради Бога, в старом русском православии древнюю патристику перефразировали присловьем: коль не согрешил, то не покаешься, а не покаявшись, не спасешься?.. Осанна, Господи, помилуй нас, грешных!..

По окончании семидневной недели по христианскому счету в комнатку на четвертом стратуме Нумант, после того иронически переименованный из языческого Меркурия в новозаветного архангела Гавриила, благовещательно в полночь привел Сабину. И все вновь собственно встало, вернулось на ретивые юношеские круги свои. Аллилуйя! Исайя, ликуй!..

Спустя девять месяцев у Аврелия и Сабины родится внебрачный сын Адеодат.

Лишь по истечении чуть ли не тридцати лет Аврелий Августин обронит исповедальное упоминание о тяжкой предупреждающей и предостерегающей каре Господней, постигшей его в юношеском возрасте за невежественное неразумное пренебрежение святостью храма христианского.

Либо так либо иначе по-настоящему приблизиться к христианству Аврелию в юности не удалось в силу множества чисто человеческих причин и совпадений, порой становящихся обстоятельствами неопредолимого сокрушительного бессилия, подобного на олицетворенное безволие корабля и корабельщиков, движимых, несомых без кормил и без ветрила по случайной прихоти стихий-первоэлементов. Так поиск натурфилософских истин от Древа Жизни, каковое является Премудростью Господней, привел Аврелия Августина в картагскую общину окаянных манихеев.

С манихейством или, скорее всего, без него школяр-ритор Аврелий отучился два года у профессора Эпистемона Сартака и начал подумывать, как бы ему бросить это далеко не философское занятие. Если писклявый Эпистемон его по-прежнему кормит дважды, а то и трижды сваренной капустой в дурацких древних суасориях и контроверсиях, знакомых еще по грамматической школе, эдакое изощренно техническое обучение ораторскому художеству вряд ли принесет славу и деньги в правосудных ристаниях на городском форуме.

Как ни крути, кому, скажите на милость, понадобится в достославном проконсульском Картаге неопытный девятнадцатилетний судебный оратор захолустного рода-племени?

Можно и погодить еще годик, не покидать даже такую вот учебу. К тому же Моника без задержек оплачивает его риторское школярство и не слишком скупится, отпуская ему деньги на обыденные нужды…

По завершении третьего года обучения риторике в Картаге на декабрьских календах Аврелий возвратится в Тагасту. Но прежде ему предстояло по-хозяйски распорядиться не только одной своей, покамест неприкаянной жизнетворческой участью начинающего философа, грамматика и ритора.

Орясина Нумант в ногах валялся, за колени цеплялся, но таки умолил, уговорил доминуса Аврелия продать его рабом в странствующую гладиаторскую школу ланисты Константа Фезона. Поначалу на это Аврелий ни в какую не соглашался, великодушно предлагая отпустить раба на волю без каких-либо ограничивающих условий и тяжелых трудноисполнимых обязательств.

Аврелий более-менее признал в Нуманте человека, когда тот почти самостоятельно доискался, от кого-то в гладиаторской школе вызнав, откуда происходит его славное в истории имя.

Об осаде римлянами иберийского города Нуманция Аврелий читал, но его рабу, неосведомленному в книжной мудрости, о том было неведомо. Поэтому, едва Нумант заикнулся, как бы и ему, орясине, чего-нибудь прочесть, узнать касательно войны храбрых и доблестных иберийцев с римскими завоевателями, Аврелий возликовал, враз переписал на таблички нужные отрывки из историков и с помпой вручил прислужнику, дав наказ изучить и помнить.

Помимо того Аврелий наделил Нуманта когноменом Иберик, который тот непременно заполучит, обретя гражданскую свободу и права отпущенника.

Теперь же этот остолоп одурело тебе жаждет залобанить себя на целых три года в гладиаторское рабство, соблазняя хозяина огромнейшими деньгами, какие ему заплатит ланиста Констант. Ну и что, если дуролому обещана знатная выучка во владении мечом и копьем? А если Нумант ослиный погибнет в учебном или настоящем сражении, пускай Констант смертоубийства своих профессиональных воинов и рабов-учеников никак вам не одобряет?

Однако Нумант удивил и сразил Аврелия совершенно неожиданным логическим аргументом. Он его убедил и победил, доказав, что продажа некоего раба Нуманта компенсирует доминусу предоставление воли рабыне Земии. Так как она в беременной тягости от этого недостойного раба и ему, недостойному, в мечтах и в снах видится будущий сын свободным и доблестным мужем нумидийским, если у него отец и дед из отважных иберийцев.

Этакую мужскую отеческую логику доминус Аврелий счел неотразимой, и рабыня Земия обрела цивильный статус вольноотпущенницы. И в Тагасту, распродав прочие пожитки, он прибыл налегке с одной лишь Афрой, усадив ее рядом с собой в повозке издалека приехавшего за ним друга Палланта.

В то время как в Картаг Аврелий намеревается еще вернуться во всеоружии. Надолго расставаться с возлюбленной Сабиной было бы крайне нежелательно. Хотя другие женщины уже могут ее заменить в какой-то мере для полного мужского счастья и юного здоровья.