Блаженство по Августину

КАПИТУЛ XX

Вилла Кассикиакум поблизости от Медиолана в италийской провинции Эмилия и Лигурия. От виноградных каникул до Пасхи Христовой.

«Время не проходит впустую и не катится без всякого воздействия на наши чувства — оно творит в душе удивительные дела. Дни приходили и уходили один за другим; приходя и уходя, они бросали в меня семена других надежд и других воспоминаний…»

Верно в Медиолане в первую голову Аврелий Августин духовно и любовно расчелся с манихейством ближайших друзей-последователей, пожалуй, до того, нежели сам благодатно отбросил прочь скептические колебания. Вовсе не походя расстался он с переменчивыми сомнениями в надежности духовного выбора между блужданиями в потемках телесности и светом небесных истин, не связанных земнородными материалистическими путами, но постепенно, по градусам.

Между тем развенчать манихейские материализаторские заблуждения в глазах, в умозрительных представлениях давних слушателей-учеников ему и вмале незатруднительно, коль скоро следует действовать в градации от простого к сложному, от ничтожного к великому. И подавно, когда он, философ Аврелий, путь-путем принялся за это дело экспериментально (выделим по-латыни) и любомудро, с любовью к ближним своим. Опыт есть опыт, на каком языке его ни назови…

И тот же неизменный смысл мы вкладываем в слова: вера-пистис, надежда-эльпис, любовь-агапе… И, в мать их, софию! Особенно, если греческой мудрости и латинского разумения самому ой как не хватает ментально…

Прежде всех Аврелий взялся за любимого давнишнего ученика Алипия Гауду Адгербала в порядке эксперимента и в категории подлежащей аристотелевской сущности, наименее упорной в манихейских ересях.

Римский друг Алипий перебрался к нему в Медиолан первым из их духовного братства, прочно обосновавшегося в конце сентября на вилле Кассикиакум. В Риме Алипий Адгербал не ужился с высокородным комитом италийских фиска, податей и сокровищницы, при ком состоял советником по судебной части. Таким категорическим образом честный мытарь и правдолюбивый молодой оратор, не пришедшийся ко двору всяким-разным имперско-республиканским лихоимцам-мздоимцам, оставил фискальную службу и решил продолжить философское образование. Благо фамильные доходы позволяют ему довольно безбедное существование.

Мудрыми словами учителя Аврелия ученик Алипий и в Картаге мог зачастую поклясться. Поэтому не замедлил сделать то же самое в подавляющем профессорском авторитете того, чьи рациональность, логичность, аподиктичность и раньше находили живой отклик в его разумной душе.

Вторым великовозрастным аколитом профессора Аврелия в Медиолане объявился Гонорат Афраний Масинта. В Риме его тоже не прельстило мздоимливое препровождение служилого времени в мелкочиновном статусе под началом власть имущего префекта анноны, от кого зависит, сколько хлеба, масла, мяса и зрелищ задарма вытребует неимущая римская чернь и рвань. А достоимущие квириты за все это и многое другое заплатят сами при должной организации хозяйства, подвоза и торговли в колоссальнейшем Вечном Городе.

Гонорату частично помогло отринуть манихейство, за какое он очень крепко держался, мелочное, бывало, и запредельное корыстолюбие римских поклонников учения пророка Мани, настырно и назойливо досаждавших ему с петициями о взаимовыгодном содействии и содружестве в ущерб иноверцам и снабженческому скотопромышленному делу. Потому-то чисто духовные не от мира сего доводы и промыслы Аврелия легли на хорошо унавоженную почву, в избытке материалистично сдобренную, удобренную человечьими нечистотами и скотьими испражнениями.

Отнюдь не на камень упали горчичные зерна истины, со временем благовестно разрастающиеся в пышные растения. Тогда как излишки навоза вовсе не по-евангельски легко смываются осенне-зимними дождями.

Так лишился зимой перед сатурналиями учеников и денег Небридий Дамар, вздумавший было стать профессором риторики в Риме. Преподавательское дело у него шло более-менее гладко в течение полугода, пока беспросветные тупицы-школяры не сыграли с ним ту же глупую шутку, что и с Аврелием. Правда, не рассчитались лишь за два осенних месяца. Зато ушли, скоты, все поголовно. Потому огорченный и опечаленный Небридий пустился в путь на север искать сочувствия и утешения у старого друга-учителя с камнем на сердце и манихейством за пазухой в придачу.

Манихеем друг Небридий оказался твердокаменным, кремневым; везде видел одно только пространство материального зла — на юге и по всем сторонам света. Но и капля подобру-поздорову камень точит, и кремнистые мельничные жернова снашиваются, если ты не злостный лжепророк, они у тебя не висят на шее и не тянут на дно морское.

Третьего картагского друга Аврелию удалось утешить философией древних стоиков и новых академиков-платоников. А к правоверному христианству Небридий подошел самотеком, однажды став окрещённым в незапамятном и бессознательном младенческом возрасте во время смертельной болезни, как ему исторически рассказывали о том явленном чуде исцеления.

Четвертым в поисках соболезнования и сострадания к Аврелию на днях заявился Скевий Вага Романиан. Его деловой тагастийский друг также в одночасье остался без блага, счастья и удачи. Он пережил и до сих пор переживает страшнейшее злосчастье и дикую неудачу с безвозвратной потерей пяти крупных трехвесельных кораблей со всеми людьми, рабами, животными и сверхценным грузом черного, красного и желтого дерева.

Теперь Скевий тускло и пасмурно ждет-дожидается присылки основательных денег из Африки от продажи осеннего урожая в своих имениях. Тем часом до манихейства, к которому он ранее не очень-то был подвержен, нисколько не привержен и сейчас, ему и дела никакого нет в принципах, в первоначалах, в первостихиях, от каких он фундаментально и элементарно столь бедственно пострадал. Однако охоту к любомудрию нам явленный Скевий ни на греческую йоту не утратил. От альфы и до омеги готов феноменально дискутировать до петушиной пополуночи, во все стороны, вширь и вглубь, туда и обратно, циклически…

Аврелий опять вернулся, обратился к памятной ретроспективе двух последних лет в Медиолане. Ему очень хотелось понять, наконец, уразуметь, почему и отчего он обрел христианское вероучение, и вот-вот, слава Тебе, Господи! Примет материнское вероисповедание, избрав принадлежность к православному и католическому никейскому Символу Веры.

Конечно же, тому очень и очень способствовали молитвы матери, приобретшие едва ли не чудотворную действенность.

Стоит также вспомнить правоверные докторальные проповеди Амвросия. Он, честное слово, не красноречивее того же доктора манихейской риторики Фавста, но безмерно превосходит его в общеисторических знаниях, в натурфилософии и в либеральных науках, какие наш епископ не стесняется свободно применять, обращаясь к пастве и жизнедеятельно толкуя Святое Писание.

И в действительности весьма помогли продолжительные подробные беседы со старым пресвитером Симпликианом, а также время от времени краткий немногословный обмен мнениями, замечаниями с епископом Амвросием при чтении вдвоем языческих философских или христианских духовных трудов.

В этом году Аврелий сошелся в своеобразном общении с Амвросием, наверное, ближе, чем когда-то с Фавстом в Картаге. Они так же имели приятное обыкновение в дремотные пополуденные часы преспокойно читать, когда по традиции успокаивается, едва ли не замирает суета сует людской жизнедеятельности, от какой никуда не деться ни духовному пастырю-наставнику душ человеческих, ни учителю, наставляющему те же души в иных более материалистических аспектах, текстах, контекстах или конспектах.

Вот они и читали вместе, подобно тому, как Аврелий проводил время после прандиума в совместном литературном чтении с Фавстом, конспективно обсуждая только что прочтенное или ранее вычитанное. В Медиолане профессор Аврелий тоже распускал алюмнусов на два-три часа в предобеденное время до начала какой-нибудь общей ученической декламации в присутствии зрителей-слушателей со стороны.

Доступ к епископу почти всегда открыт для всех, но в пополуденные часы его внимания и участия мало кто домогается. Поэтому Амвросий днем отдыхает за чтением, иногда правит свои сочинения. Хотя, наподобие некоего философствующего сочинителя Аврелия, он предпочитает создавать письменные труды в тиши вечерних и полуночных промежутков времени, когда не так уж чрезмерно, безотрывно занят либо сугубо мирскими делами, либо богослужебными и церковными обязанностями в епископальной базилике Святого Духа.

Как сейчас помнится, оторвался однажды епископ Амвросий от «Платоновой теологии» Ямвлиха и пытливо поинтересовался, каких мыслей придерживается катехумен Аврелий о тройственном понимании смысла Святого Писания. Одобряюще выслушал его ссылки на Оригена и добавил к тому, что для человека духовной жизни, образованного в науках и в истинной вере, прежде всего, наиважнейшим является богодухновенное пророческое понимание, тогда как для отсталых и недостаточных в божественных истинах слабо верующих людей доволе буквального, телесного и в каком-то отношении душевного разумения.

— …Оттого Ветхий Завет в большей мере, а Евангелия в меньшей степени, собеседуют с большинством простых и слабых умов тем же языком как бы слабым для слабых, делая в то же время указание на нечто такое, что должен в свой черед разуметь тот, кто сокровенно обогащен Духом Святым и открытыми сокровищами общеобразовательных знаний. Как новое, духовное и познавательное, тождественно тому многое старое, историческое, выносит образованный человек из чтения Святого Писания.

Развивать посылку и впадать в дальнейшие пространные толкования епископ Амвросий Медиоланский, снова углубившийся в Ямвлиха, не счел нужным. Это за него отчасти сделает епископ Августин Гиппонский в своем шестодневе, герменевтически по Аристотелю комментируя Книгу Бытия:

«…Сам же преуспевай в Писании, которое не оставляет тебя в твоей слабости, а с материнскою предупредительностью замедляет для тебя шаги свои и говорит подобным языком для того, чтобы гордых пристыдить высотою, внимательных устрашить глубиною, взрослых питать истиной, а малых — лаской…»

А в книге пятнадцатой «О Граде Божием» запечатлена та же самая идея подлинной христианской экзегезы, весьма далекой от скудоумного буквализма:

«…Бог не раскаивается в каком-нибудь поступке, будто человек. Его суждение о всех вообще вещах так же твердо, как верно Его предвидение.

Но если бы Писание не употребляло таких выражений, оно не говорило бы так близко сердцу всякого пошиба людей, для кого оно предназначено быть соведателем, чтобы устрашать гордых, возбуждать нерадивых, упражнять исследующих и давать пищу понимающим. Этого оно не могло бы делать, если бы предварительно само не склонилось и некоторым образом не снизошло к слабым…»

В Медиолане не без благодетельного общения с Амвросием, слушал ли он его проповеди или изредка беседовал, Аврелий плодотворно усвоил, насколько аллегорическое толкование любых священных книг может стать чудесным душеспасительным духовным упражнением. Тем оно и разнится, отличается от обманного буквального прочтения, какое подчас убивает и здравый смысл, и верующую душу, и маломальские умственные способности тех, кто, находясь в плену обыденного словоупотребления, не в состоянии либо не дает себе труда уяснить пророческое богооткровенное значение сакральных текстов.

Ибо не буква, но дух животворит веру, направляющую умственный взор к истине. О чем епископ Августин спустя тринадцать лет после святого крещения не преминет не раз исповедально упомянуть с благодарностью епископу Амвросию:

«…Я сразу полюбил его, сначала, правда, не как учителя истины, но как человека ко мне благожелательного…

Я прилежно слушал его обращение с народом не с той целью, с какой бы следовало, а как бы присматриваясь, соответствует ли его красноречие своей славе, преувеличено ли оно похвалами или недооценено…

…Когда, снимая таинственный покров, он объяснял в духовном смысле те места Святого Писания, которые, будучи поняты буквально, казались мне проповедью извращенности, то в его словах ничто не оскорбляло меня, хотя мне еще было неизвестно, справедливы ли эти слова…

…Услышав правдоподобные объяснения многих мест, я понял, что под нелепостью, так часто меня в них оскорблявшей, кроется глубокий и таинственный смысл. Писание начало представать перед мной тем более достойным уважения и благоговейной веры, что оно всем открыто, и в то же время хранит достоинство своей тайны для ума более глубокого.

По своему общедоступному словарю и совсем простому языку оно есть Книга-Библия для всех и заставляет напряженно думать тех, кто не легкомыслен сердцем; оно раскрывает объятия всем и через узкие ходы препровождает к Тебе, Господи, немногих. Их, однако, гораздо больше, чем было бы, не вознеси Писание на такую высоту свою авторитетность, не прими оно такие сонмища людей всвое святое смиренное лоно…

…Особенно подействовало на меня неоднократное разрешение загадочных мест Ветхого Завета. Ведь прежде их буквальное понимание меня убивало.

Услышав объяснение многих фрагментов из этих книг в духовном смысле, я стал укорять себя за то отчаяние, в которое пришел когда-то, уверовав, будто бы тем, кто презирает и осмеивает Закон Божий и Пророков, противостоять вообще нельзя…»

Что неложно, можно и должно авторитетно противопоставить врагам истинной веры и Церкви Христовой, Аврелий Августин начал малым-мало понимать, благополучно переубедив собственных учеников в неправомерности и подложности материалистических манихейских верований.

Притом действовал он себе на благо, не без пользы, истинно по-учительски, когда обучая, учится и учитель. Ибо наставляя других, никогда не следует забывать, как учить себя самого.

Действительно и достоверно: необходимо тройственное единое понимание, какое начинается со слабоосмысленного телесного восприятия, переходит в рассуждение душевное, откуда открывается путь к духовному разумению. Такова диалектическая триада: тезис, антитезис, синтез — во благословении Пресвятой Троицы во имя Отца, Сына и Святого Духа.

В истинном познавательном мнении, чтобы подняться, изначально следует спуститься к примитивам, оригиналам и элементам. И далее из глубины двигаться вперед и вверх от простейшего первичного к сложнейшему объединенному, от царств земных к Царствию Небесному. Если дедукция нам заповедана свыше, то индуктивное приближение к истине, предопределенное познание вероятны и возможны, становясь по мере присносущeго развития очевидными мыслительными достижениями человеческого разума в его многообразном приложении к бытию.

В бытность в Медиолане, — к мысли вспомнилось Аврелию, — они с Амвросием как-то раз достаточно пространно разговорились о развитии общечеловеческого понимания, о поступательном движении-прогрессе, какое приводит к новому постижению мироздания в виде смены религиозного осознания реальности-бытия. (Говорили, натурально, на латыни с вкраплением необходимых греческих слов.)

Тем самым на смену устаревшему язычеству прогрессивно пришло христианство в образе культуры-возделывания человеческой нивы и взращивания нового человека, взыскующего Царства Божия, будь то на небесах или на земле. На то и молитва «Отче наш», заповеданная Спасителем от причины прогрессивно к следствию.

Реально: непреложность следования путем эволюционного прогресса, то есть в разворачивающемся воочию поступательном движении вперед, мы благовестно находим во всех смыслах во многих логиях-заповедях Христовых в Новом Завете, — согласно пришли к единомысленному мнению Аврелий Августин Гиппонский и Амвросий Медиоланский. Ибо причины поэтапно надвигающегося будущего, предопределенно заложены Богом в свершившемся прошлом. От причины всякое естество продвигается к неотъемлемому развитому следствию.

Засим идею христианского прогресса отличительно развивал в посланиях-эпистолах Святой апостол Павел — первый ученик Христа, принявшийся в письменном эпистолярном представлении толковать благую весть, подлежащую книжной записи.

Ссылаться на конкретные соборные послания и стихи апостола епископ не стал, видя на столе перед Аврелием канонический сборник творений Павла Тарсянина. Но от себя высказал мысль о непреклонном движении вперед:

— …Все впоследствии продвигается к лучшему. Сам мир, вначале образовавшийся из связанных стихий благодаря бестелесной первопричине на молодом небесном своде, был покрыт мраком и холодом с еще беспорядочно запутанными сущностями.

Разве вслед за тем он не получил благодаря упорядоченному различению неба, морей и земли те формы вещей, какие кажутся прекрасными? Земли, освобожденные от сырой темноты, изумились новому солнцу. Белые дни в начале времен не сияли, но по прошествии утренних и вечерних промежутков сотворения засверкали усиливающимся светом и возрастающим теплом.

Но насколько же приятнее сбросить мрак с души, чем с тела, чтобы засиял свет веры, а не солнца!

Сумрачная немощная языческая старость мира пошатнулась, а его христианская блистающая зрелость или, быть может, лишь разворачивающаяся прогрессивно молодость, крепнет, растет день от дня и прирастает истинно верующими людьми духовной жизни…

Почему ритор и философ Аврелий внезапно и ясно осознал себя интеллектуально верующим в православном и вселенском облике, он был не в силах аналитически понять, логично отметить, рационально выделить. Подобно тому многие люди спустя тысячелетия в сугубом безбожном социальном окружении вдруг безотчетно, далеко не осознав свое существование в Боге, становятся истово верующими и воцерквленными.

Аврелий Августин не смог диахронически выделить, как-либо, чем-либо подчеркнуть тот день и месяц, когда перестал самоустраняться от евангелического апостольского христианства. Еще вчера он мучился, страдал, обиновался и колебался в необходимости приобщения к православному вероисповеданию. Да и сегодня он по-прежнему во многом сомневается, испытывает всекатолический скепсис и экуменический пессимизм.

Скажем, спрашивает он у епископа Амвросия, какую же книгу ему почитать, чтобы убедиться в необходимости принятия крещения. Тот рекомендует ему пророка Исайю, потому, что яснее других говорит он о Евангелии и призвании язычников. Катехумен Аврелий берет книгу в руки, и, как пишет в «Исповеди» епископ Августин:

«…Не поняв и первой главы и решив, что и вся книга темна, я отложил вторичное ее чтение до тех пор, пока не освоюсь с языком Писания…»

А потом раз и настало для него, Алипия и Адеодата самое время, чтобы, оставив Кассикиакум, вернуться в Медиолан и записаться к святому отцу Амвросию на крещение, — находим мы в его исповедальных строках, непосредственно затем следующих.

«…Таковы были мы, пока Ты, Всевышний, не покидающий нашей земли, не сжалился над жалкими и не пришел к нам на помощь дивными и тайными путями…»

Каким в конкретности образом мыслительных действий у Аврелия Августина все же получилось пассивно выйти из сумеречного и очень мучительного состояния души, ему было не дано понять в силу активности Господнего опус оператум, трансцендентно позволяющего прилагать церковные таинства к любому разумному существу, созданному по образу Его.

Однако же так либо иначе разбросанные во многих трудах Августина рациональные посылки дозволяют его исследователям и последователям по прошествии веков судить о том с герменевтической стороны при доскональном изучении литературного, исторического и богословского наследия этого величайшего отца и учителя Церкви Христовой. Текстуальные тому языковые свидетельства были, доселе находятся, они суть подлежат систематизации, классификации и таксономичной интерпретации. Разумеется, пост фактум и апостериори в энтимемах и эффектах.

Первой рациональной причиной того, что содержание имманентной веры — пистис Августина потребовало адекватной формы, представляющей собой веру — религию и вероисповедание — конфессио, фигурирует необходимость обретения эффективной опоры и поддержки в противостоянии собственной личностной слабости духа и физической немощности одушевленного тела.

При этом, — уместно подчеркнуть, — перво-наперво мы берем эту каузальную предпосылку не в ее главенстве, но индуктивно от простейших фактов к их синергии. Потому как в реальности не от психофизиологической астении, обиходного бессилия, слабоволия и невозможности справиться с самим собой пришел к православной и католической религии Аврелий Августин, но от безотчетной уверенности и убежденности в личном духовном и душевном динамическом потенциале.

Если страх перед жизнью создает ложных языческих богов, то осознание Августином себя в Боге произошло в приложении его личной доблести и отваги, успешно и последовательно противоборствовавших любым им встреченным неблагоприятным жизненным обстоятельствам и тленной порочной физиологии человека в результате филогенетического грехопадения, то есть ветхозаветного неповиновения Господу. Меж тем физическая боязнь смерти и социализированный страх Божий для него существуют лишь в силу моральных императивов, какие он осознанно, добровольно принимает в виде неизбежности коммуникативных ограничений свободы его личности.

Практически, даже не будучи обращенным и воцерквленным, Аврелий Августин смог бы занять подобающее ему место в римском доминате. Например, сменить в 387 году Кастория на посту высокородного мужа в должности викария Африки. А там, глядишь, через несколько лет предстать сиятельным или даже светлейшим комитом при кесаре Теодосии Великом. Политическими, нравственными и интеллектуальными качествами для такого рода государственной деятельности профессиональный оратор Августин обладал в достаточной количественной силе.

Тем не менее он избрал другую качественную стезю покамест философа, занятого поисками истины. Отсюда проистекает выделяемая нами вторая, — назовем ее интеллектуальной, логическая предпосылка воцерквления Августина в нашем рассудочном обобщении, не затрагивающем какой-либо божественной сверхрациональности и сверхразумной трансцендентности.

Незыблемое качество его неотъемлемой веры неукоснительно нашло воплощение в категории переходящего количества обретенных им знаний об универсуме. Тем самым достигнутый уровень познания определил вероисповедание Аврелия Августина в очевидной взаимосвязанности эпистемологии и конфессиональности.

Иначе актуально сформулировав в синхронии, мы можем выдвинуть нижеследующий конфессиональный постулат.

Чем более полнозначными массивами релевантной информации, адекватной реальности-бытию, владеет, имеет к ним доступ человек разумный, тем значительнее для него становится оптимум самоопределения, самоосознания существования в Боге и в творении Его.

Умопостигаемые истины входят в разумную мыслящую душу через мир сотворенный в благорасположенном Провидении Господнем, — таков эволюционирующий лейтмотив теологического творчества Августина.

Cogito ergo sum, — спустя века станет развивать его эвристическую мысль религиозный философ Декарт. Какие бы богомерзости ему ни приписывали материалисты-атеисты, Рене Декарт всегда оставался истинно, достойно верующим во Христе человеком, — уместно заметить в этой связи.

Достоименно и ритор Аврелий Августин имел самопознание философствующего субъекта в злостной манихейской молодости, информативно перешедшей в добрую христианскую зрелость в медиоланский период. Пусть объявить о себе как о независимом суверенном философе в конце 80-х годов четвертого столетия ни ему, ни какому-либо иному мыслителю было невозможно априори. При всех вариантах непременно следовало присоединиться к какому-нибудь философскому направлению или связующей школе: стать академиком-платоником, перипатетиком-аристотеликом или же стоиком, чтобы тебя, не дай Бог, не сочли неприкаянным и бездомным собачьим философом-киником.

Следовательно, единственной возможностью сохранить философскую независимость от языческих интеллектуальных стереотипов и ментальных масс-коммуникативных установок античности представало, как это ни парадоксально, конфессиональное присоединение к ортодоксальному экуменическому христианству. Тем паче, подчеркнем, в Медиолане, да и несколько лет до 391 года, возвратившись в Африку, христианнейший философ Августин нисколько не чаял, не помышлял об экклезиастической и синодальной карьере церковного деятеля.

Третья каузальная предпосылка жизнедеятельного воцерквления Аврелия Августина, какую мы можем в рационалистической интерпретации вывести из его дней и трудов, состоит в активной жизнеустроительной модальности объекта нашего герменевтического исследования. (Модальность, отнюдь не самое в себе, берем по Аристотелю.)

Так, Августин ни в коей мере не был созерцательным языческим философом, пассивно ограниченным собственной личностью и умопостигаемыми констатациями фактографических материалов об универсуме. Ибо ему непременно требовалось волевым действием перекраивать и трансформировать окружающую социальную среду в соответствии с персональным религиозным мировоззрением.

Иными словами, в духовном пророческом смысле Ветхого Завета, коли Бог-Отец все и вся исполнил мерою, числом и весом, то необходимо любой ценой, всеми доступными методами добиваться упорядочивания мироздания, одной частью или же многими своими составляющими отпавшей от Господа Бога нашего.

Взятые в абстрактном типологическом виде космическая гармония и музыка небесных сфер суть идеалы, непреложно требующие конкретной реализации и в земном глобальном обустройстве. И наилучшего пути, нежели католическое, то есть вселенское, апостолическое христианство Августин не видел в орбитальном неотступном преследовании данных ему в вышних предначертанных целей. Потому воцерквленная религия силы проницательнейшего ума и укрепившегося верою духа для него в дальнейшем обратятся в сознательный логичный выбор, крестное избрание, экклезиастическое звание и духовное призвание.

«По своей воле пришел я туда, куда не хотел…»

В Кассикиакуме Аврелий обрел поистине превосходное самочувствие и с большой охотой предался ничем и никем не ограниченным философским занятиям. Только здесь он сообразил, сколь тягостной неволей наваливаются, вернее, перестали давить на его разум и душевное тело профессорские обязанности.

Наверное, охладел он к риторике как-то непроизвольно за последние полгода, если служилые повинности очень досадно не дают сосредоточиться на важнейших мыслях. Куда-то исчезла прежняя радость от учительства, а ежедневное перелопачивание стихотворчества стародавних языческих поэтов — комедиантов и трагедиантов — превратилось в докучное надоедливое ярмо, от какого невтерпеж избавиться.

Эх, послать бы этих глупейших Вергилиев и Горациев куда ни попадя… В афедрон их тартарский, недоумков!..

Во вторую очередь катехумена-христианина Аврелия начали неприятно и отвратно раздражать недомыслия, недоразумения и попросту всякие проявления элементарнейшего скудоумия в измышлениях старых и новых философов-гентилей.

Вот тебе и бодрый умственный дух, лишающий бренное тело последнего здоровья!..

Видимым модусом раздражительное уложение духа, состояние души сказались и на телесной физиологии, — принял к сведению Аврелий. Потому что к лету легкие у него начали явно сдавать, голос стал глухим и прерывистым, в груди саднило. Надо хоть на время отказаться от преподавания, если садиться голос — основной ремесленный инструментарий, органон магистра риторики.

Летом ему во всех отношениях лучше не стало, и ритор Аврелий едва дождался виноградных каникул.

Как видим, точную крестную дату, когда Августин ощутил себя еще внеконфессиональным, но все же христианином, он впоследствии исповедально отметил. Либо он, безжалостно по-живому анатомируя собственную личностную психологию, ретроспективно препарировал переломный момент индивидуального жизнетворчества в виде временной систематизированной привязки к социометрическим обстоятельствам.

Помимо старых друзей-учеников, преданно ему внимавших, вокруг Аврелия обстоятельно собрались и его новые медиоланские знакомцы, по тем же духовным или человеческим душевным причинам искавшие его общества в ту пору. Одному из них, а именно грамматику Верекунду, он рассказал о намерении оставить преподавание по причине некоторого нездоровья, и тот обрадовано предложил всем собратьям по духу, кто сможет и того пожелает, отправиться к нему на виллу Кассикиакум.

Верекунд оставить преподавание и молодую жену, естественно, не в состоянии, да и нисколько того не желал. Точно так же не мог уехать из города и Небридий, кого Аврелий уговорил пойти к Верекунду грамматическим помощником.

Более всех обрадовался переезду в деревню Алипий, хотя вовсе не по идиллическим или эротически-буколическим стимулам-мотивам. Римские беседы о мужском воздержании друг Алипий не позабыл, отчего настойчивее кого-либо теперь ратует за добродетельное безбрачие и стоическую автаркию мудрецов, не нуждающихся в любовном возлежании с женщиной.

Ригористичных взглядов ученика Алипия его друг и учитель Аврелий не разделял, но переубеждать в чем-то обратном и противоположном нисколько не намеревался. Даром что с мыслями о том, чтобы дожидаться в Медиолане наступления брачного возраста у нареченной невесты Максимиллы, он незаметно расстался. Это уже ни к чему в иных надеждах обновленной благовестной жизни.

Так же неприметно, безучастно он в то лето отдалился и от вдовы Эльпис. Недаром из Кассикиакума в Медиолан к ней ни разу не съездил и о ней не вспоминал. Уж больно она похожа на Сабину, о ком ему думать категорически не хотелось. Проще вообще изъять из философского и мыслительного употребления аристотелевскую категорию обладания женщиной или женой, как наименее ему подходящую.

Вполне достаточно в ближних иметь мать и сына. К тому же для пущей и сущей семейственности в Африке найдется замужняя сестра, и младший брат из пехоты перешел служить на флот в Остии уже в чине центуриона.

Кто благовестно нам мать, кто сестры и братья наши?..

Безмятежное и благодатное существование в Кассикиакуме братской духовной общины единомышленников во многом обеспечивал за счет наличных средств Скевий Романиан. Вольно ему гораздо чаще других туда-сюда деловито ездить в Медиолан, добиваясь возмещения ущерба от злонравия враждебных человеку бессердечных волн и безмозглых ветров. Но в любомудрый досуг остальных он тоже вносил немалый умственный вклад.

Скевий даже иногда брался за обязанности секретаря-либрария. Хотя в основном этим занимался Клар — раб-чтец Моники. В пополуденные и вечерние часы Клар добросовестно записывал философские реплики и ремарки семи-восьми собеседников, ежедневно заседавших за обеденным столом.

А с утра пораньше Аврелий эти записи правил, дополняя и развивая содержание вчерашних и позавчерашних бесед. Поди, выходит нечто сходное с диалогами эпигонов-платоников и их афинского корифея. Диалог есть диалог, что у Платона, что у прочих, любомудро вопрошающих, утверждающих, отрицающих или восклицающих.

Кроме того и в контраст он приступил к написанию трактата «Против академиков». Благодатно и сообразно общему философскому духу, царившему в Кассикиакуме, исполу завершил высокое рассуждение «О музыке», где, разумеется, речь не идет об авлетике, игре на дудках и на флейтах, если натурфилософски затрагиваются принципы гармонического движения космических светил в интервалах кварты, квинты или октавы.

Принялся он также набрасывать промежуточные заметки к философским трактатам «О порядке», «О блаженной жизни», «О бессмертии души». В них прекрасно поместилось кое-что из содержания недописанного и незаконченного им в картагской молодости, как он сейчас понимает, в целом весьма незрелого, греховного и святотатственного опуса «О прекрасном и соответственном».

На прекраснейшее здоровье, кстати сказать, грех жаловаться, несмотря на холоднющую лигурийско-медиоланскую стужу осенью и зимой. Но доброжелательные люди медиоланцы научили порядком зябнущего южного выходца поддевать под две зимние туники жуткое легионерское одеяние бракарум в виде широчайших труб для ног и обширного мешка для укутывания живота и чресел.

Если потуже зашнуроваться, подпоясаться, то ходить в этаком безобразии, носить его можно, передвигаясь в пешем хождении; даже на коня в нем вполне способно взобраться и совершить небольшую поездку — верхний ум проветрить, если задняя, тебе, умственность ничуть не замерзает.

Но все-таки холодно. Оттого должно быть, на январских идах Аврелий страшно застудил зубы на обе челюсти. Три дня и три ночи невыносимо страдал, покуда Бог не помог. Ехать в Медиолан к зубодерам уж очень нежелательно, тогда он попросил друзей, мать и сына написать его имя на восковых дощечках и всем вместе помолиться за здравие и спасение несчастного.

Помниться, давным-давно нянька Эвнойя нечто подобное бормотала об этом народном христианском методе избавления от зубной муки…

Сам говорить страдалец уж не мог, и рта не отворял от боли, потому написал умоляющую просьбу на табличке.

Исстрадавшийся Аврелий с замиранием сердца ждал чуда, и оно свершилось. Боль, как будто бы Божьим повелением сняло. Недавний мученик мгновенно ожил, воскрес и даже немножко испугался. За какие такие заслуги ему вдруг эдакая благодать? Ни тьмы в глазах, ни скрежета зубовного?.. Не стоит он таковских хлопот в благорасположении Господнем…

В мартовские ноны Моника со всеми принадлежащими ей домочадцами хлопотливо засобиралась в Медиолан. Поститься и молиться она, конечно, могла бы и в Кассикиакуме, но прошел слух, будто кесарскую власть имущие ариане опять вынашивают злодейские замыслы вооруженной рукой захватить Порциеву базилику, как оно едва не злоключилось в прошлом году. Поэтому мать заново готова отстаивать дело правоверия, проводить в базилике дни и ночи, чтобы умереть со словом Божьим на устах, но не допустить еретического кощунства.

Год назад Аврелий довольно скептически отнесся к денному и нощному бдению католиков, распевавших восточные псалмы в Порциевой базилике. Сомневался он и в реальном существовании некоего святого Порция, если исторически одноименно звали жену республиканца Брута, одного из убийц кесаря Юлия, какая тоже покончила с собой, узнав о самоубийстве мужа.

Нынче же катехумен Аврелий хорошо понимает святые чувства набожной Моники. Ведь скоро и ему трогаться в путь в Медиолан, ждать, пока епископ Амвросий окажет ему великую милость и честь, окрестив его бренное тело и бессмертную душу.

В холодные апрельские календы, чуть оттаяла дорога от утренних заморозков, Алипий и Аврелий с Адеодатом, благословясь, двинулись в город. Остальным друзьям вольная воля, но они втроем решили весь путь благочестиво проделать пешком, словно кающиеся грешники-пилигримы.

Самое начало апреля-то в северной Лигурии — считай что стылая зима в Африке. Зато Алипий решился всю зимнюю дорогу аскетично идти босиком, физически упражняясь в благочестии.

Аврелий ему слегка позавидовал. Но позволить себе такого не мог — очень боялся снова застудить зубы. А куда ж с больными-то зубами принимать крестильную благодать? Вдруг крещение свершится завтра или послезавтра?..

Церковное таинство крещения катехумена Аврелия, вероятно, состоялось в одиннадцатый день на апрельские иды в первый день недели после новолуния на Воскресение Христово. Или же в современном григорианском летоисчислении 24 апреля 387 года нашей христианской эры.

Обряд крещения и владевшие им при этом чувства Августин в «Исповеди» подробно не описывает. Ибо таинство есть таинство, как бы ни трактовать велеречиво, песнопевчески это событие в баснословиях-легендах, в литературной ареталогии или в популярной агеографике.

«Te Deum laudamus» Святого Амвросия Медиоланского наверняка звучал проникновенно и тогда и потом.