Блаженство по Августину

КАПИТУЛ XXVI

Несколько лет кряду историю и предысторию африканского донатизма епископ Августин Гиппонский час к часу изучал подробно, досконально в показаниях свидетелей и в письменных документах, сколь это было в его возможностях. Вполне рационально, логично ересь донатистов он вывел из остатков захиревшей секты картагских тертуллианцев, воспрянувших духом в эпоху мучеников.

Иными словами, эти еретики безмерно расплодились, чрезмерно широко распространились за девять десятков лет со времени жестоких гонений на христианство, предпринятых безбожным кесарем Диоклетианом в 1056 году от основания Великого Рима. Так из малозначительной кучки захолустных доморощенных монтанистов вырос раскол. Или же, определимся по-гречески, схизму политически учредили восемью годами позднее на том скандальном синодальном собрании епископов в Картаге.

Основным подстрекателем, закоперщиком у раскольников выступил амбициозный епископ Донат из Касанеграса. Вот по имени того треклятого ересиарха, ярого низкопоклонника спорных писаний Квинта Флоренса Тертуллиана всех африканских схизматиков и сектантов со временем принялись именовать донатистами. Достоименно и заслуженно осужденный еретик Донат умер в северном изгнании после того, как его уклонение от правоверия вселенски изобличили западные и восточные епископы в Риме. За пределы Африки политическая крамола донатизма покуда не вышла и прозелитов не нашла.

С новой силой здешнее раскольничество возобновилось в годы империума кесаря Юлиана Отступника. Сегодня же оно бесспорно усугубляется республиканским мятежом в Мавретании, откуда на восток в Нумидию в угрожающей правопорядку численности откочевали вооруженные кoмaрки самых бесноватых донатистов, кичливо называющих себя греческим словом «агонистики», то есть способные к борьбе.

Или даже, — вы только подумайте! — в облыжном самомнении непримиримые еретики присваивают имя воинов Христа.

В то время как нумидийские поселяне-язычники давным-давно метко прозвали их по-латыни киркумкеллионы, то бишь бродящие вокруг клетей, когда б переводить это наименование на аттическое наречие. В общем: бродяги, сброд, алчно рыщущие у съестных припасов сельских жителей. Теперь же, требующие прокорма разбойно, нагло, с воинским оружием в преступных руках. Знаком креста лоб себе кощунственно клеймят…

Вот к чему порой приводят прекраснодушные измышления крамольных еретиков-ригористов, веками противопоставляющих христианство великоримскому империуму, сумасбродно смешивая духовное и телесное наподобие картагского пресвитера Тертуллиана, преданного анафеме, отлученного от правоверной Церкви Христовой за твердолобую приверженность старинным азиатским ересям монтанизма, хилиазма, новацианства.

Исстари эти еретики-диссиденты, где бы они ни объявлялись, ригористично отрицали, — увы, продолжают в том упорствовать, — богоданные способности и таинства Апостольской Церкви. Не воспринимают они ее полномочность, в благовестии учрежденную Святым Петром, отпускать грехи душевного тела человеческого. Хуже того, последователи самодельного африканского тертуллианства бездушно и бездуховно тщатся подвергнуть материалистическому отрицанию безусловное апостолическое правопреемство, вовек позволяющее в рукоположении совершать церковные таинства. Они по сю пору отвергают абсолютную возможность благодетельного прощения всякого раскаявшегося грешника и пребывание его в исправляющем лоне церковном.

Таким греховным образом строптивый епископ Донат, его тогдашние приспешники, нынешние поборники донатизма отказались и доселе отказываются признавать историческую правоспособность священства предстоятеля Нумидии епископа Кекилиана. Отколовшись от католического православия, домогаются крамольники распространить заразу сепаратного раскольничества. Историки пишут, что при кесаре Константине Магнуме африканских епископов-схизматиков набралось аж 270 строптивцев.

С тех пор здешние раскольники-сепаратисты безосновательно и голословно утверждают, будто бы святого отца Кекилиана, рукополагая, возводил в священнический чин недостойный клирик Феликс из Аптонги, якобы публично отрекавшийся от христианства в эпоху мучеников, какой воистину стал империум богомерзостного Диоклетиана.

Ну так что с того? Беспочвенно обвинять проще простого; сложнее доказать и обосновать вину. Ибо Промысл Божий продвигается в христианской эре Иисуса Спасителя от ничтожного и греховного к великому и безгрешному.

К мысли будь спрошено, кто из вас не без греха, лицемерящие фарисеи и ложно измышляющие книгописцы?

Не сами ли еретики, иже с ними пресловутый писчий книжник Тертуллиан, вовсе не благовестно до сих пор материалистично противопоставляющие Церковь Божию и Великий Рим, повинны в том, что вызвали гнев, разожгли негодование кесарской власти? Уж не те ли преступные и мятежные еретические измышления послужили причиной Диоклетиановых гонений?

Богу — неизменно богово, тем временем существующим властям преходящим надлежит отдавать кесарский денарий и рыбий статир храмовой подати. И не более того кесарям и первосвященникам следует в непреложном Провидении Господнем и предначертанном Предопределении Его.

Существование ересей в христианстве Господь Вседержитель предопределил исторически, если сам апостол Петр в трусливом естестве людском трижды бесчестно отрекался от Учителя своего, а недостойный ученик Иуда предал Сына Божия, рукоположившего его в посланники Господни. Предпосылки любых ересей естественны; они по существу заложены в самой событийной природе человеческих умствований, отвратившихся от неизменной истины Божией вследствие грехопадения и высокомерного ослушания. Лишившись бессмертия от плодов райского Древа Премудрости Господней, ветхий грешник Адам утратил и предвечное духовное познание, а несчастное потомство его обречено с той поры на познавательную деятельность по преимуществу в телесном изменчивом измерении. Оттого всякая ересь есть неправильное, неправомерное, несоизмеримое совокупление требований духа и тела. Поскольку любое ложное вероучение придает материальным сущностям излишнее, чрезвычайное значение в сравнении с потребностями духовной материи, движущей каждое материальное тело, оно несообразно правдивому порядку Божиему, гармонично исполненному мерой, числом и весом.

Еретикам недоступно, сколь-нибудь правомерное, разумное, премудрое буквальное толкование вероисповедания в совокупности с образным иносказательным пониманием сложнейших явлений духа и плоти. В том или ином безбожном соображении являясь избыточными материалистами, они по правде говоря лишены пророческого дара в Промысле Господнем. Их мнимые материализаторские пророчества чаще всего лживы, как выдумки плотского воображения, где уродливый переизбыток чего-либо частного переходит в недостаток общего разумения и умопостижения.

Что есть исторический вековой генесис христианства как не изобличение и разоблачение безбожных ересей?

Не счесть сколько раз неразумные еретические вымыслы опровергались правдолюбивой историей, а также предопределенным Вседержителем деятельным возделыванием, иначе скажем, плодоносящим развитием культуры времен и веков человеческих. Прошлое ересей сплошь заполнено бесплодной ложью, будущее им непостижимо, а настоящее есть потерянное всуе время в безумных умствованиях, когда погрязшие в химерических фантазиях фальшивые и тщетные вероисповедники скудоумно не понимают ни того, о чем говорят, ни того, что утверждают.

В какой-то мере с наличием ересей и ложных правил веры можно кротко смириться. Ведь и все еретики читают, чтят, почитают Святое Писание; отщепенцы они суть только лишь вследствие земнородного понимания и натуральной недостаточности телесного зрения. Между тем дарованное всем людям от веры в Царство Небесное истинное духовное видение, они наособицу отвергают, так как бездарно настаивают на своем и отстаивают вопреки общей истине обособленные частные мнения.

В общественном виде ереси, еретические понятия, понимаемые во взглядах инакомыслия и разномыслия либо следования отдельным неправильностям вероисповедания, допустимы лишь до той черты и дозволительны только в той степени, доколе они не перерастают в церковный раскол. Ибо Католическая Церковь в православном образе Тела Христова должна быть всеедина.

Один Христос, одно крещение!

Как таковые разъединяющие верующих внутрицерковные ереси не слишком опасны; они легко преодолимы, как скоро им не пособничают, не способствуют, их не подпитывают власть имущие. Вот и арианство без внешней политической опоры империума в целом сходит на нет, оставаясь уделом недоразвитых северо-западных варваров.

Но южной Донатовой ереси и подавно стоит по-республикански опасаться, если она может стать прообразом отвратного религиозного казуса, предвосхищая глобальный раскол вероисповеданий между католическими церквями Востока и Запада. Ведь соседние с европейской Африкой египетские земли принадлежат уже Азии.

Совершенно иначе складываются, сцепляются каждодневные мирские события, когда носители и промыслители ересей в политии противовосстают подлежащей власти Великого Рима, чем второй год злокачественно промышляют злобствующие неуступчивые донатисты в комплекте с оголтелыми упрямыми киркумкеллионами-агонистиками…

Разоблачать политическую и вероисповедальную ересь донатизма пресвитер Аврелий убедительно начал пять лет тому назад, красноречиво выступив на синодальном заседании апостолических епископов в Гиппо Регии. Этой коллегиальной чести он удостоился в качестве выдающегося автора богословского трактата «О святости Католической Церкви», во многом определившего отношение правоверных христиан Африки к еретическим заблуждениям раскольников, несовместимых с истиной общественного благочестия.

С другой же стороны, внимание, проявленное африканскими епископами к начинающему пресвитеру, объяснялось тем, как он красноречивыми проповедями искусно подводит к истинному вероучению закоснелых донатистов. Притом покаявшиеся раскольники добросердечно, без тени ханжества бесповоротно обращаются в католичество.

Лицемерная любострастная отравительница Акме, коей понадобились развод и повторный брак, априорно запрещенные у раскольников, тут стала достойным сожаления исключением. Потому как многие добродетельные миряне из донатистской паствы искренне заблуждаются, неверно и невместно оценивая святость единой Апостольской Церкви.

В Гиппоне и в соседних городах за каких-то пару лет Аврелий успешно вернул к православному вероисповеданию немало заблудших душ. Так что местные донатисты имущественно утратили всю церковную недвижимость, полностью лишившись мест для многолюдных экклесиальных молений.

Неспроста нынче безместные раскольничьи пресвитеры во главе с неким подпольным епископом полны зверской злобы, нарекая католического предстоятеля Гиппонской епархии подлым соблазнителем, краснобайствующим ловчилой, заманивающим простые души в сети умственного обмана.

Бог им судья и мельничный жернов на шею… Да и в море окунуть бы ругателей, не без пользы упражняющих наше долготерпение и незлобивую кротость…

Площадную брань и тайные злословия видимых и невидимых врагов католического вероисповедания епископ Августин полагал за похвалу. Он не раз им предлагал встретиться, переведаться полемически, кабы публично и протокольно обсудить, буде таковые найдутся, чисто догматические разногласия между католиками и схизматиками.

Открыто отвечать, дискутировать с ним вблизи и вдали пресвитеры, епископы, приверженные донатизму, покамест не отваживались ни письменно, ни устно. Зато соответствующие письма, какие Аврелий диктовал Алипию, направлялись в разные концы Африки; их переписывали, перечитывали. Даже, бывало, читали католические послания гиппонского прелатуса на молитвенных сборищах донатистов.

В причинах и следствиях этих миролюбивых соборных увещеваний у раскольников кое-какие пресвитеры и клирики примирились с материнской церковью, раскаявшись, перешли в католическое православие. Сверх того, вместе с ними и паствой в течение последних лет в других городах понапрасну упорствующие старейшины еретиков тоже оказались лишены целого ряда церковных зданий, десятилетиями принадлежавших схизматикам.

По слухам, из-за того самые отъявленные, отпетые, разбойные поборники ереси поклялись-де предать смерти православного епископа из Гиппона. Что ж, посмотрим, лишенцы, кто кого одолеет!..

Со всем тем совладать с еретиками совсем непросто, если ряды кощунственно дважды крещеных зачастую пополняются теми, кто праведно недоволен, по их мнению, безнравственной жизнедеятельностью и недостойным поведением православного клира, особенно причетников. Нередко вторично богохульно окрестившиеся прозелиты донатистов открыто не высказывают еретических воззрений, но впотай поддерживают, подкармливают единомышленников, ведущих разбойный образ жизни.

Одно время Аврелий втуне, не слишком доказательно подозревал в тайном пособничестве еретикам прелатуса Валериуса. Да и сам-то он не избежал клеветнических обвинений в скрытной принадлежности к донатистской ереси и пособничеству церковному расколу. Мол, и безгрешный гиппонский архиерей Августин втайне повторно крестит бунтовщиков-агонистиков, очищая их и напутствуя на вооруженную борьбу с владычеством Великого Рима.

Коли кто-то старается придерживаться критериев праведной и святой жизни, следовательно, не избежать ему подозрений в донатизме. Потому как именно показным нарочитым благочестием окаянные ересиархи и лжепророки привлекают сердца простодушно верующих от Бога.

Однако, надо сказать, привлекательность эта ограничена людьми с посредственным смыслом и приземленным соображением. Так как не видят, не соизмеряют, не различают они простодушно ни духовным, ни телесным зрением беспутной гордыни донатистов.

«Таков собственный дух всех гордецов, живущих по земному человеку и превозносящихся своею тщетностью…»

Только сатанинской непомерной горделивостью возможно объяснить то, насколько донатисты в надменности безобразной противопоставляют себя Католической Церкви, видя праведность лишь в собственническом обособленном толковании правил веры. Оттого и совершают они особо обряды водосвятия и крещения, тем самым профанируя таинства церковные.

Все же и такие еретики многажды достойны прощения, ибо ведают, что творят. Их можно и должно переубеждать премудрыми словами истины и правоверия, примерами состоятельного благочестия, соблюдением чистоты священнического сана.

«…Существует естество, в коем вовсе нет зла или в ком невозможно никакое зло. Но естества, в котором не было бы никакого добра, быть не может…»

К примеру, в сочинениях закоренелых еретиков Тертуллиана и Оригена мы в состоянии отыскать много доброго и поучительного. Недаром же их щепетильно штудировал, внимательно читал блаженной памяти покойный епископ Амвросий Медиоланский.

К тому же и того и другого сочинителя немалое сонмище посредственных поверхностных умов, далеких от недюжинной глубокой проницательности святейшего прелатуса Амвросия, чтут словно бы отцов и защитников-апологетов христианства. Ибо Богу по силам и зло обращать во благо, превращая прошлые телесные умствования не только пресловутых ересиархов-отщепенцев в настоящие апологии духовной всеобщей вселенской веры, изначально коренящейся в недрах каждой разумной души, созданной и существующей в миметическом образе Божием.

Поначалу Аврелий Августин замыслил написать два трактата против многокнижного Оригена и довольно плодовитого Тертуллиана, у которого больше остроумия, нежели глубокомыслия. Но впоследствии раздумал это делать, если намного уместнее не вносить сумятицу в недостаточные пошлые умы, но опровергать плотские словоблудия, предубеждения, предвзятость еретиков в других существенно важнейших произведениях, когда б придется к слову да к мысли попутно и по более значимым поводам.

Не боялся он и того, что может как-нибудь появиться нечто, озаглавленное «Против Августина». Чему и кому быть, существовать в познании видимых творений, тому и не миновать испить горькую чашу облыжной критики или несправедливых опровержений.

«Истина исправит заблуждение, вера обличит неверие и обращение запретит отвращение».

Августин много думал, как же ему обличать отвратных еретиков. Однажды в прошлом году он пять дней и ночей подряд неотрывно молился, прося у Бога направить его размышления на пути истинные. В те дни он не правил епископский суд и мессу, не читал проповедей, ни с кем не общался, пребывая в наистрожайшем отрешении от всего земного и мирского.

Тогда же он изменил его прежнее отношение к Донатовой ереси и ее крайним способникам и сподручникам из разряда киркумкеллионов, чванливо величающихся агонистиками.

Прежде он, собственно, опасался призывать имперские власти предержащие и африканских магистратов к жестким правосудным мерам, направленным против еретиков-донатистов. Ведь некоторые из раскольников с охотой идут на мученичество; многие и многие примерно воздержаны в похотях, душевно презирая слабость плоти человеческой.

В этом и во многом другом по жизни они следуют за Тертуллианом, велеречиво писавшем, что праведным будет тот, кто презрев плоть, часто видит смерть близко и тем освобождается от крови своей — тяжкого и докучливого бремени для души, нетерпеливо рвущейся на свободу.

Отчасти гиппонский пресвитер Аврелий Августин разделял свободолюбивые воззрения Квинта Тертуллиана. Тем не менее, уже в сане епископа, будучи облеченным полномочиями архипастыря, направляющего клир и мирян, он предпочел несколько иначе относиться к последствиям изуверской нетерпимости и религиозного сектаторства. Так как крайности аскетических упражнений, успешно обуздывающих плоть самого аскета, на деле зачастую оборачиваются духовной невоздержанностью, становясь вместо смирения своеобразной гордыней, непомерно превозносящей адепта аскетизма над заурядной людской толпой, какую нетерпимый ригорист и моралист не может не презирать ненавидя.

Хорошо, когда б моральный ригоризм сумеет благоразумно ограничиться благовестным смиренномудрием, дозволяющим любить и врагов наших, миролюбиво прощая им прегрешения перед нами. Блаженны миротворцы, благоразумно добивающиеся в людях благоволения.

Другое разделение, коли благорассудительность, добрая воля в недостатке, однако налицо умственная ограниченность, узость мышления или же простонародное нерассуждающее невежество. Тогда якобы христианская абстрактная любовь ко всему роду людскому, безличное сочувствие к человечеству в целом превращается в узколобую ненависть к определенным группам людей либо их сообществам. Или же предметом ненавистного личного отношения становится какой-нибудь конкретный человек, олицетворяющий для ригориста общественное зло.

Бессильная злобствующая ненависть и гневная нетерпеливость — подручное оружие слабых душ и нищих умом. Напротив, сильные духом, богатые разумом вооружаются исправительной любовью и незлобивым долготерпением.

Не один год епископ Гиппонский кропотливо исследовал, проницательно наблюдал многоразличные проявления донатизма и самих сектантов из тех, кого он обратил в католическое правоверие.

Понемногу Аврелий Августин напрочь убедился как на исторических примерах, так и очевидным опытным путем, что лишь всеединое правоверие укрепляется преследованиями и гонениями. Тем временем запрещенные секты, благонамеренно поставленные вне общества и закона, чахнут и слабеют без поддержки устрашенной массы пассивных соучастников, нравственно, мысленно сочувствующих от мира гонимым сектаторам-отщепенцам.

Так-то вот предстают секционно на всеобщее обозрение раскол, развод, размежевание, раздел, разрыв, разлад между праведным истинно христианским мученичеством в Провидении Господнем и бездарным напрасным самопожертвованием не во имя Божие, но ради моментальных человеческих умыслов и сиюминутных людских устремлений, не имеющих будущего ни в преходящих царствах земных, ни в вышнем совечном граде в небесном Иерусалиме.

Стало быть, против злоумышленно упорствующих сектантов и схизматиков, коснеющих в центробежных ересях, позволительно применять не только экклесиальное принуждение, но и насильственную республиканскую дисциплинарную власть, устрашающе вынуждающую строптивых обособленцев-сепаратистов центростремительно следовать общечеловеческим установлениям великоримского имериума.

Власти духовные призваны наставлять и назидать власти светские, также являющиеся их неотъемлемой паствой. На этом основании епископ Августин Гиппонский синодально предложил африканским прелатусам обсудить и споспешествовать принятию четких принудительных мер против донатистов, под видом религиозности посягающих на имперский правопорядок Великого Рима.

Прежде всего по возможности и по обстоятельствам сердечно умолять, настоятельно просить местных магистратов не предавать публичным казням и мучениям богомерзких еретиков, схваченных с оружием в руках. Насколько получится, всемерно противиться театрализованным наказаниям преступных агонистиков в городских амфитеатрах. Не отдавать этих преступников, их соучастников, пособников на цирковое растерзание дикими зверьми, но сурово казнить, карать преступивших римские законы смутьянов без огласки, бескровно, путем удавления или утопления.

Еще лучше милосердно даровать жизнь данным врагам гражданского сообщества и Католической Церкви, в наказание продавая их в рабство как можно дальше от Африки. Потому что редкий схизматик помимо немногих раскольничьих епископов и пресвитеров сумеет кому-нибудь постороннему, нездешнему квириту, истому чужаку внятно и убедительно разъяснить, в чем же конкретно состоят его догматические разногласия с православным вероучением.

Вне сочувственного, заинтересованного мирского соучастия самые рьяные приверженцы еретических воззрений теряются, проваливаются в пустоту. Благодаря тому, что любая ересь в генесисе происходит не от неизменного Бога в истинном прорицании, но от пустопорожних изменчивых людских измышлений, взятая в моральном отчуждении и общественном осуждении она со временем ослабляется, истаивает, испаряется, улетучивается.

Да будет всяк еретик открыто судим по совести, обсужден в обществе и откровенно осужден в истово католическом мнении православно верующих!

Остается лишь в полноте времен и пространств соборно объяснить, растолковать пастве, в чем заключается истовый католицизм и единомысленное православие всеединой Церкви Христовой, как обиталища Божия. Для чего епископ Аврелий время от времени предпринимал челночные поездки по нумидийский городам, разъясняя пастырям-клириками и власть имущим мирянам синодальные позиции здравомысленной веры относительно умеренных донатистов и крайних агонистиков.

Без скрытого содействия и негласного одобрения местных властей предержащих никакая экклесиальная ересь сколь-нибудь длительный срок не продержится, не сможет самостоятельно обеспечить свое существование. Тождественно республиканской поддержкой и симпатизирующим сообщничеством влиятельных декурионов в установленном ряде мест можно уяснить, почему же поныне, столько долгих лет в Африке беспрепятственно процветают полностью донатистские епархии.

Тайно придерживающиеся, отчасти склонные к Донатовой ереси двоеверцы или же явно ее исповедующие схизматики да сепаратисты могли бы презрительно не придавать какое-либо значение догматической критике и духовным опровержениям Августина Гиппонского. Но вот простить ему, безучастно оставить безвозмездно то, как он непреклонно, неумолимо выставляет их вон за пределы гражданского, то есть цивилизованного сообщества они естественно, политически оказались не в силах стерпеть.

Столь несхожие между собой политичный любознательный торговец Оксидрак и пристально присматривающий за республиканской обстановкой в епархии отец Эводий каждый по-своему не раз зловеще, — понятно что доброжелательно, — настойчиво предупреждали прелатуса Аврелия о готовящемся, зреющим против него заговоре донатистов. Причем оба они сходились на том, что умертвить гиппонского предстоятеля злоумышляющие еретики намереваются втихомолку, скрытно, незаметно, будто бы в естественном порядке вещей. И все эти зложелательные тайные ковы, происки дабы не превращать так ненавистного им епископа Августина в праведного мученика за католическую веру.

— …Например, втихую отравить тебя каким-нибудь неизвестным медицинской науке ядом. И дело с концом, твое святейшество.

Сначала, по сведениям Оксидрака Паллантиана, коварным заговорщикам взялись пособничать обиженные родственники казненной в назидание отравительницы Акме Филена. Но из их злодейской затеи ничего ядовитого не вышло.

Как известно, шумные многолюдные мирские пиры и попойки святейший прелатус Августин попросту не посещает. Где и с кем из паствы он мог преломить хлеб в евангельской простоте загодя никто, кроме могучего молчаливого диакона Турдетана, никогда и знать не ведал. Тогда как подобраться к монастырской поварне епископальной резиденции, которой бдительно и рачительно заведует отец келарь Поссидий, никому из посторонних практически невозможно.

Тогда, по дознавательским данным пресвитера Эводия, злоумышленники сделали ставку на внезапное нападение из засады на постоянно разъезжающего по всей епархии епископа Гиппонского. Задумано каверзно так, кабы проповедник католического правоверия, известнейший в Африке, в письменных трудах своих знакомый бесчисленным христианам различных экклесий Востока и Запада, в одночасье пропал бы без следа, исчез без вести, без звука и вдоха.

Но и такое ни на дух не представляется возможным, потому что хорошо обученная отборная береговая стража Гиппона под военачальством примпила Горса Торквата не теряет бдительности. И подчистую не допускает проникновения, просачивания на вверенную территорию каких-либо с большего организованных вооруженных бунтовщиков-киркумкеллионов. А без значительного воинского превосходства в людях и оружии с обычным сопровождением архипастыря из Гиппо Регия никому не справиться.

Гораздо того, пришлые агонистики никоим модусом не могут похвастаться укрывательским пособничеством и продовольственным содействием здешних донатистов. Меж тем робкие и суеверные пейзане-язычники, из опасения страшных колдовских проклятий именем Христовым тоже подчас подкармливающие разбойных еретиков, перестали их пугаться, если весьма авторитетные христиане торжественно объявляют грозное ведовство, ворожбу, волшбу дважды крещеных мятежников смехотворными, недействительными и несущественными потугами. Анафему зазря колдующим недоверкам по-гречески провозглашают церковно да кафедрально.

К тому же о лютом изуверстве и страшнейших пыточных издевательствах, надругательствах мятежных киркумкеллионов над безоружными беспомощными жертвами, в окрестных гиппонских землях только малость слыхали кое-чего. Отдаленным зверским слухам люди в сущности не очень-то склонны доверять, когда у них в ближней округе все по-человечески тихо, мирно. Говоря немудренными латинскими словами — культурно, гуманно.

Тройка-другая оголодавших нелюдей-разбойников, схваченных с поличным, с кровавым оружием в преступных руках, не повод особо беспокоиться, без толку тревожиться. Когда ж так на земле было, чтоб тебе без дикого голодного разбоя и варварского алчного грабежа? Разве что в баснословном самодостаточном золотом веке Сатурна? Но в эту сумасбродную языческую басню трудно поверить, если говорят, пишут, мол, даже земной христианский рай с незапамятных времен испокон веков недреманно охраняет, неусыпно сторожит непобедимый ангельский демон-воитель с огненным мечом.

Со всем тем к смертельной угрозе покушения на его жизнь преподобнейший епископ Аврелий относился как к недостоверной людской молве, которая совсем не предстает демоническим божеством язычников, а скорее она сродни апокрифическим россказням, каковыми век от века полнится, обрастает как плесенью христианское вероучение. Различные досужие кривотолки, пересуды, слухи, сплетни он небрежно принимал во внимание, частично к сведению, выслушивал их, но нисколько к ним не прислушивался и по большому счету им не верил.

— Недосуг и ни к чему это нам, правоверные братья и друзья мои…

Хотя насколько опасно пренебрегать огульно, как правило, смутными человеческими свидетельствами и апокрифами, где именно тебе, дорогой, насчет тебя басня сказывается, рассказывается, ему довелось удостовериться, убедиться непосредственно в мартовские иды теплой африканской весной во время поездки в дальние края к югу от Константины.

Такое вот пастырское деловое и душеспасительное путешествие намечалось давно, о нем было многим известно не только в провинциальном Гиппо Регии, но и в теперешнем метрополисе римской Африки, то есть в Картаге. Готовился к нему святой отец Августин заблаговременно, наперед предвкушал огромное удовольствие от посещения прекрасно ему знакомых мест.

Дело в том, что помимо богословских дебатов и синодальных словопрений в стародавней нумидийской столице, а именно в Константине, ему предстоит посетить далекую лимитрофную Ламбессу, откуда великоримский империум военной десницей Третьего легиона кесаря Октавиана Августа некогда метропольно правил завоеванной гетульской страной. Притом на полпути между Ламбессой и Константиной обустроено высокодоходное масличное имение, когда-то безраздельно принадлежавшее его покойному отцу — тагастийскому куриалу Патрику Августину.

А впервые по этим землям Аврелий с усладительным интересом путешествовал, паломничал вместе с чадолюбивым родителем в отдаленном детстве по дороге на дикий южный лимис. Очень, знаете ли, полезно освежить в памяти кое-какие полузабытые впечатления, учитывая, что «Исповедь» он теперь предполагает композиционно начать с повествования о младенческих годах дома, в семье.

Сейчас в бывшем имении тагастийских Августинов размещается католический монастырь, обустроенный не без помощи и участия гиппонского архипастыря, подобно нескольким другим иноческим обителям, разбросанным тут и там в Нумидии. Да будет так, пусть и не вовеки веков Господних, то по мельчайшей человеческой мерке присно и памятно потомкам!

Помнится, наследственные отцовские земли, рабочий скот, рабов, зависимых колонов Аврелий передал, продал по сходной цене некоему Авлу Протагену, ударившемуся на старости лет в безмятежное книжное чтение. Тогда как на службе в Картаге, в Лептисе, Константине, премудрые свитки и кодексы тот кесарский мытарь среднего ранга собирал, копил не читая; разворачивал и раскрывал их редко — только, чтобы просушить, проветрить папирус и пергамент. Небрежная или аккуратная рука стороннего переписчика его библиотечных сокровищ вовсе не касалась.

Особое предпочтение упорный собиратель письменной премудрости Авл уделял сочинениям африканских компатриотов. Далеко не в последнюю очередь довольно почетное место в его обширном либрариуме занимают философские и теологические труды епископа Августина Гиппонского как ныне здравствующего и прославляющего Африку — достославное отечество многомудрых мужей прошлого. А среди прочего по сей час благополучно наличествуют в прочных книжных ларях отставного сборщика податей полнейшее и ценнейшее собрание произведений нескольких поколений старых философов-киренаиков, почти все опусы приснопамятного ересиарха Квинта Тертуллиана и без малого двести фолиумов — православно-католических и порой откровенно еретических — Оригена Александрийского, предположительно также уроженца близкой Ливии. Имеется там и богатое натурфилософское наследие Апулея из Мадавры и кое-что Минукия Феликса из ближайшей Константины.

Незадолго до смерти достоимущий и бездетный собиратель-библиофил Авл Протаген обрел святое крещение, затем завещал лично образованнейшему архиерею Аврелию Августину все движимое и недвижимое имущество на неизбывный помин души до Второго пришествия Христова. Благочестивый посмертный дар христианский священнослужитель-понтифекс Аврелий честь по чести пaтримoниaльнo принял, учредив на былой отеческой земле Протагенову монастырскую обитель, для чего из Гиппона отослал с нужными полномочиями для обустройства и сохранения нового библиотечного прибежища полдюжины братьев, праведно сведущих как в письменных книжных трудах, так и в сельских хозяйственных работах.

Спустя пару-другую лет после основания этого южного монашеского учреждения, доднесь пребывающего под личным покровительством гиппонского предстоятеля, ему вот удастся его посетить. Помолясь, с Богом в путь.

В дальнюю дорогу на юг святой отец Аврелий отправляется не одиночку, но, как водится, под охраной диакона Турдетана, а ему в поддержку по обыкновению конный полудесяток контуберналов центуриона Ихтиса из рядов надежных умелых воинов портовой и береговой стражи. На сей раз Аврелию сопутствуют избранные друзья. Сам Горс Торкват выступает во всеоружии, и снаряжается в поход лекарь Эллидий Милькар, сноровистый в обращении с остро отточенными режущими и колющими орудиями — неважно будь то хирургия или военное искусство.

Ихтису очень захотелось побывать у давних соратников в постоянном каструме у порубежной Ламбессы. Зато Эллидию позарез как понадобился сбор весенних лекарственных трав, с пользой для целительства произрастающих лишь на южных склонах Атласа.

Незваными, но избранными непонятно зачем страстно возжелали стать пресвитеры Эводий и Алипий, но епископ Августин наотрез отказался их брать с собой. И без них у него свита едва ли меньше, чем у высокородных комитов кесаря.

— Здесь вам не там. Скромнее надо быть, скромнее, братья и дети мои.

Незачем ничтожным рабам рабов Божьих, соработниками Христовым, предаваться царскому пышному чванству или кесарской триумфальной спеси в помпезном ослеплении блеском мирской суеты, облыжно принимаемой за немеркнущую славу на белом свете… Ее потом и с Диогеновым фонарем никому не сыскать, друзья мои…

Друг Горс, кстати сказать, поддержал друга Аврелия. Нечего там делать епископальному секретарю-письмоводителю в трудном воинском походе на дикий порубежный юг.

В утешение дорогому Алипию на время своего долгого отсутствия епископ со всеми почестями вручил ему золотой архипастырский перстень с правом вершить духовный суд. Хотя обычно эта честь церемонно доставалась пресвитеру Гонорату, у которого, между прочим, и хранится этот перстень с печаткой для неотложного скрепления церковных и секулярно светских документов.

Носить на себе любые золотые украшения Аврелию Августину не по душе. Ему с лихвой хватает драгоценного черного резного посоха — знака пастырской власти. И на личной печати епископа таким символом вырезано изображение трех рыб с навершия этого знаменательного, знаменитого священнического жезла, частенько вызывающего у язычников и еретиков суеверный ужас.

Этим ли знаменем Августину Гиппонскому суждено и впредь побеждать врагов правоверия? Хотя не оружием единым живо и сильно правоверное воинство Христово.

Всякая вера без дел мертва; смертно всевозможное природное естество, единожды лишенное животворящего Слова Господня. Един свят Господь властен в животе и в смерти. Ибо все из Него, в Нем и чрез Него. Во имя Отца, Сына и Духа Святого…

Благочестивые тринитарные размышления не помешали епископу отметить, как экономично, компетентно, аккуратно снарядил в дальний поход предстоятеля и его свиту домовитый пресвитер Гонорат. Подобрал хороших верховых, заводных и вьючных лошадей из конюшен епархиального капитула. Приставил к услугам двух добросовестных вольных конюхов, способных носить оружие. На воинский случай бескормицы снабдил трехдневным запасом провизии для людей и фуража для животных, подготовил все необходимое в полевом стояночном обиходе. Неровен час случится заночевать вне поселений? По делу уговорил Аврелия взять под седло доброго, но флегматичного саврасого мерина Домикиана, отличающегося покойной рысью.

В самом деле, им поспешать можно медленно; четверо путешественников, двое слуг и в сопровождающих пять отличных конных стражников примпила Горса выступили во благовремении. Как намечено, прибудут они в Ламбессу аккурат к пасхальным торжествам на Страстной неделе.

Епископ Августин с чувством поучаствовал в праздничном всенощном бдении на ступенях городской базилики Ламбессы. А в Светлое Воскресение Христово с тамошними клириками благостно отправлял полуденную мессу в постоянном каструме на площади у претория при большом стечении праведно верующих воинов.

Как раз преогромный воинский стан Августа и стоило бы назвать городом, а маленькую Ламбессу — его незатейливым предместьем, обслуживающим военно-материальные потребности римского войска. Ныне же и духовная нужда возникла, и потому на следующий день-фестивус в убедительной проповеди, потом же в продолжение небольшого диспута на форуме почетный гость из Гиппона наголову разгромил ересь тупоголовых кватродекиманов, сумасбродно пытающихся отмечать христианскую Пасху Господню по иудейским обрядам 14 нисана вне зависимости от того, на какой день христианской недели выпадает этот их так называемый «песах» в путаном и неточном греко-еврейском календаре.

Ни праздника им, ни субботы, ни воскресенья, скудоумным отщепенцам от вселенских соборных правил истинной веры!

В Протагеновой обители, куда через три дня приехал епископ Аврелий, каких-нибудь выживших из ума жидовствующих старообрядцев, доселе не признающих календарного православия и канонов Никейского собора, быть в принципе не должно. И потому он занялся тем, что предвкушал еще в Гиппоне — преспокойно углубился, с головой ушел в книжные сокровища. Диакон Турдетан как всегда при епископе. Центурион Ихтис остался пировать среди старых вояк южного каструма.

Лекарь Эллидий наладился было с монастырской братией в горы за молодой целебной зеленью. Но спешно прискакавший центурион сообщил об угрожающем прорыве с юго-востока многочисленных сил черных кочевников:

— …Имеются верные сведения. Две-три сотни номадов рыщут где-то между нами и Константиной. Основная вражеская масса обходит с запада Гетульские озера…

Аврелий с неимоверным сожалением оторвался от увлекательных библиотечных изысканий. Ведь у него на столе в скриптории лежит любопытнейший! Чуть ли не лучший, полнейший список Книги Бытия, похоже, с собственноручными пометками, пояснениями на древнееврейском языке того самого Оригена. Вдобавок из них явствует: и гиппонского архипастыря и александрийского мыслителя очень и очень интересуют одни и те же избранные места из генесиса неба, земли, человека. Надо же?!

А тут на тебе! Набег, разбег, наезд, разбойники, грабители… Все-то им неймется, мерзавцам…

— Добрые триарии говорят, как если б это могло стать отвлекающей внимание первой волной серьезного вторжения нового племенного союза южных варваров, — продолжил докладывать озабоченный центурион. — Не исключено, враги дерзнут всей конной массой навалиться между Ламбессой и Тамугади. За Ливийском болотом и южной Тритонидой их тьма-тьмущая скопилась. Пустыня и засуха на них давят и вынуждают наступать на север.

Знаешь, оставаться нам здесь небезопасно, прелатус. Сокрушительные номады во многолюдстве песчаной бурей хлынут. И заслоны лихо сметут, и все поселения буйно разделают, разнесут по бревнышкам, по досочкам.

Через несколько часов тут широко пройдет кавалерийская ала, чтоб очистить и прикрыть дорогу на Константину для беспрепятственного подхода подкреплений. Нам стоит не мешкая направиться вслед за кавалеристами из Ламбессы.

Если поблизости окажутся просочившиеся варвары, думаю, нас не тронут, побоятся военной хитрости, приманки. Потому как им неведомо, кто и сколько людей следуют за нами. Да и кавалерия может вернуться наскоком. О простых разбойниках и толковать нечего — разбегутся от воинской силы куда ни попадя.

Моих контуберналов о свежих конях я высылаю наперед с целью погони и поиска. Они у меня люди знающие, с опытом, следопыты проверенные. Тихо выследят варваров, проследят, доложат, кому надо. Войсковой символ для опознавания римских эксплораторов я им дал.

А мы с тобой рысью вскачь в Константину, где тебя ждут не дождутся к апрельским календам. И не сердись, преподобнейший, — так уж необходимые тебе свитки и кодексы захватим с собой.

С предложенной стратагемой Ихтиса его подопечный, пожав плечами, согласился, вздохнул обреченно. С военными не спорят касательно их воинской науки или искусства, быть может, просто немудрящего ремесла, как посмотреть. Им, профессионалам, виднее.

Посокрушавшись, епископ распорядился готовить три повозки с книжными ларями и зорко следил, как монахи их заполняли по его указаниям, грузили бережно. Оставшиеся фолиумы повелел потом спрятать в горах, в потайных пещерах, в обережении от дикарей, мышей и сырости.

В дороге Аврелий по сторонам не смотрел, но отрешенно размышлял об общем истолковании священных книг так, чтобы, в частности, его герменевтический комментарий к сотворению мироздания в генесисе смогли бы уразуметь простые незамысловатые умы, мыслящие по складам, читающие не более фолиумной странички в один присест, забывающие в конце книги ее начало. А в те же время и место, здесь, сейчас и далее правильно постарались оценить эти многослойные толкования образованные книгочеи, владеющие обширными книжными познаниями, умеющие видеть авторские мысли между строк и помнить буквально изложенное от первой фразы до последней.

Обращаться к посредственным, срединным читателям в этом труде он не намеревается. Либо полным невеждам, либо совершенным мудрецам истинно станут доступны его рассуждения. В неподдельном любомудром разумении религии не бывает золотой середины…

Позже Августин оформит и развернет эту идею религиозного бытия в другом месте, в другое время, по-другому выразит и запишет. Но покамест на внезапный посвист боевых стрел прежде всех разом ответили его плоть и кровь. Одновременно и диакон Турдетан, заслонивший патрона широкими плечами, грудью, собственным телом от внезапного разбойного нападения. Оценивающий опаснейшую обстановку рассудок вмешался не сразу. Сначала сказали непреложное слово долголетняя воинская выучка, безотчетная постоянная боеготовность и безошибочное наитие прирожденного воителя.

Не мир, но меч, принесенный Христом, когда оно предопределено, необходимо открывается, становится евангелием правды. В подобии или же преподобии? Все едино.

Подобно шести днем творения в скоротечном бою все начинается, длится, заканчивается единовременно, по разделениям, вмиг и в последовательности в прошедшем, текущем, в наступающем. Уничтожение есть созидание и вовсе наоборот, сверхбыстро и замедленно.

Аврелий выбросился из седла влево и укрылся в тесной промоине рядом с мощеным полотном римской дороги. Мгновением после его смертельно раненый конь взвился на дыбы и ринулся навстречу выстрелам вправо.

Однако весь смертоносный поток стрел приняли на себя Турдетан и его лошадь. Через какие-то секунды застывшей окаменелости они вдвоем медленно рухнули наземь, словно поверженная конная статуя.

Кажется, единомоментно действие происходит в непостижимой беззвучности. С первых моментов нападения жуткий пересвист тяжелых стрел, ищущих и непременно находящих живую цель, град, грохот каменных и свинцовых ядер, паническое ржание лошадей, яростные возгласы людей, треск дерева, железное громыхание колес — взаимно уничтожают друг друга, порождая слитную неразборчивость ужасающей оглушительной какофонии.

Обезумевшие с отчаяния возницы безуспешно пытались развернуть повозки и уйти назад за поворот из-под обстрела. Заводные и вьючные кони в безрассудном скотьем ужасе рванули, понесло их напролом вперед.

Случается и подготовленные люди в минуту смертельной опасности бегут на поводу, крепко взнузданные животной душой. Хотя у иных воинская выучка тела и сила разумного духа заставляют их смертную плоть идти наперекор полоумной трусливой природе человека.

Аврелий отметил, как справа неустрашимый Горс рассчитанным броском поменял место укрытия на обочине — плотно обрел убежище от несущего верную смерть ливня стрел и камней под опрокинувшейся повозкой среди рассыпавшихся книг. Между тем счастливо невредимый Эллидий разместился в напряженном оцепенении с подрагивающим кавалерийским мечом за двумя агонизирующими тушами вьючных лошадей, предсмертно навалившимися одна на одну.

Аврелий слегка высунул навершие боевого посоха, показывая оглянувшемуся Горсу, что жив-здоров и к рукопашной схватке готов. Тот в ответ ободрительно отсалютовал длиннейшим германским мечом. Эллидий им обоим виден, и оба надеялись, что Турдетан только притворяется погибшим или оглушенным падением.

Сразу за их спиной круто уходили вверх скалы, далее высилась непроходимая каменная осыпь, а обстрел шел из густых дебрей горных кустарников и низких деревьев с отлогого правого склона на подъеме дороги после поворота. Осталось в самообладании выждать, покуда коварные нападавшие не прикончат как будто неиссякаемые метательные боеприпасы и не выйдут лицом к лицу честно сражаться.

Аврелий и помыслить не мог бесславно, бесчестно, безвестно погибнуть из-за вражеского коварства. Тыл обеспечен, а бока надежно прикрывают друзья, собратья по оружию.

Воистину доблестный воин обязан уметь считать и рассчитывать на победу в самом, казалось бы, безнадежном положении. Когда справа с холма из зарослей на дорогу, испуская придушенные вопли посыпалась разношерстная разбойничьего вида толпа, он быстро прикинул: на обороняющихся приходится не меньше трeх-чeтырeх десятков нападающих.

Один к десяти не так уж все плохо, если их трое, а кто чего стоит, покажет бой. И вопят враги явно со страху, подбадривая себя нестройными выкриками.

Увидя в обороне лишь трех воинов, молча, решительно поднявшихся им навстречу, разбойники осмелели, оживились и в беспорядке, мешая друг дружке, напропалую бросились на этих немногих, выживших после истребительного нежданного обстрела из засады.

Подробности ярой жаркой схватки, кровавой бойни на уничтожение не слишком хорошо отложились в памяти у Аврелия. Хотя поначалу он хладнокровно старался, как можно скорее уменьшить число напавших выверенными защитными выпадами костяного навершия по глазам, в лицо и прицельным поражением металлическим острием. Затем, когда ножны застряли в горле у кого-то из врагов, поражал их обнаженным копийным лезвием в корпус, по конечностям.

Точно так же рядом работал обоюдоострым германиком Горс, нанося быстрые, выводящие противников из строя раны. Побок анатомически орудовал удлиненной кавалерийской спатой Эллидий.

Тому и другому к анатомии не привыкать стать…

Когда, отчего, каким образом в неравный бой на дороге врасплох замешались, победоносно врубились во вражескую сутолоку четверо легионеров, Аврелий не запомнил в горячке. Сказались самозабвение, исступленное смертельное стремление убивать, истреблять, рубить, колоть; рвать хоть голыми руками, зубами… Безудержное упоение сражением, одержимость своей и чужой кровью отлично знакомы любому воину, знающему о войне не понаслышке.

Немногие выдержавшие беспощадное столкновение разбойники было отступили к лесистым восточным холмам, дернулись в бегство. Но никуда не делись, скорчились ракальи в предсмертной муке там же на обочине мощеной римской дороги, обильно залитой кровью.

Кровавые лужи, валявшиеся кое-где отрубленные члены павших тел, вывалившиеся наружу перепутанные внутренности людей и животных никого не заботили, не смущали. Несомненно, уцелевшие, оставшиеся в живых имеют озабоченности поважнее.

Юркий легионер, — лет тридцать малому, значит, соображает, что к чему, — видать, не получил ни единой царапины. Он немедля принялся проворно сновать туда-сюда и деловито добивать раненых врагов, тщательно проверяя: часом не прикидывается ли хитро какой супостат мертвецом.

К удивлению Аврелия, успевшего к тому времени перевести дух и мало-мальски успокоиться, обрушившийся на путников неприятель оказался вовсе не ожидаемыми кочевниками, а непонятно откуда взявшимся разномастным, не то нумидийским, не то мавретанским сбродом. Оружие, доспехи, платье — самые разные, видимо, чуть ли не со всей Африки…

Не глядя он ощупал, цела ли заветная жемчужина в навершии посоха. Не амулет охранный в суеверии, но все-таки…

От бесполезных натужных мыслей оцепеневшего епископа не церемонясь отвлек подвижный легионер, за кем он безучастно наблюдал, опершись о посох, чувствуя лишь тупое телесное изнеможение. Да еще холодно что-то стало в пропотевших насквозь кожаных доспехах.

— Твое святейшество! Видели мы тебя у претория в нашем каструме. Коли ты в силах и не шибко ранен, напутствуй к жизни лучшей крещеную душу моего центуриона. Куркий Гальбиан лежит без памяти и долго не протянет.

Едва шагнув к тяжелораненому римскому воину, епископ тут же ощутил довольно болезненную рану в левом боку. Наверное, кто-то достал сзади пилумом. Опять живьем кровища закапала…

Преодолевая слабость и горе, епископ нагнулся, закрыл глаза усопшему причетнику Турдетану. Встал над телом с краткой молитвой.

Тут как тут подоспел врачеватель Эллидий, кое-как овладевший собой, обратившийся к исполнению врачебного долга. Изувеченные культи мизинца и безымянного пальца на левой руке он уже наспех себе перевязал, дурацки хихикал, дергал плечом и ничуть не мог решить, кому первому оказать медицинскую терапию или хирургию: задумавшемуся неподвижному Аврелию или прихрамывающему Горсу, с трудом ковылявшему, обходя с мечом наготове, разбросанные там и сям вражьи трупы.

Как кто, куда ранен не очень-то издали определишь, если каждого из победителей, словно искупали в крови с ног до головы. Поди пойми с виду, где там чья. Однако помимо чуточку подрезанных спинных мышц слева сзади ничего более зловредительного медикус Эллидий у пациента Аврелия не выявил, о чем он ему и заявил со смешком, обещав вероятное выздоровление пополам с Божьей и лeкaрcкoй помощью.

Эллидий никак не мог отойти от холерического боевого возбуждения, пока подошедший Горс не сунул ему за пазуху походную лагену с крепким каламским вином. Основательно хлебнув неразбавленного санацио, вкусно крякнув, суетливый лекарь, наконец, вновь обрел хирургическую твердость руки, посерьезнел и бестрепетно вырезал обломок стрелы, застрявший у центуриона в коленном сгибе.

— Очень нам нехорошо, Горс… Как бы худа не вышло с твоим коленом. Остальное — мелочи, порезы…

Тем временем в двух шагах от них святой отец Аврелий совершил елеепомазание и отпустил неизреченные грехи умирающему центуриону Гальбиану из 14-й усиленной когорты августианцев, преторскому помощнику. Даруй ему добрый ответ, Господи, на Страшном Судилище Твоем…

Подле, преклонив колена, молился за спасение души командира легионер Секст Ливий Гней Киртак. Он участливо помог епископу подняться, представился и толково доложил, отчего и почему пришли на выручку путешествующему гиппонскому пастырю бесстрашные римские воины. Всего-то вчетвером.

Как выяснилось, претор каструма отправил пятерку искушенных эксплораторов и вексилариев на розыск чертовой дюжины дезертиров — в основном лучников и пращников. Беглых легионеров они выследили, нашли среди пришлых киркумкеллионов, послали человека в Ламбессу за подкреплением, два дня вываживали, окучивали этот хаврус охломонов. В конце концов дождались кавалерийскую алу, но ее трибун, служака упертый, и слышать, знать чего-либо не пожелал о мелкой шайке дезертиров, о бродягах с непотребными женщинами. Мол, не до них, когда несметные полчища номадов на север рвутся.

Эксплораторы вернулись после бесплодных переговоров, застали в самом разгаре бой. По-быстрому пораскинули мозгами, каковы совместно силы, средства, и насели с разбега с левого крыла на искомых дезертиров, не очень-то рвавшихся в гущу сражения.

— Какой вход, такой и выход, твое святейшество, — по-стариковски мудро подытожил молодой ветеран-триарий. Помолчал, потом поинтересовался:

— Скажи, чего с теми богопротивными блудницами делать-то будем?

У дважды крещеных киркумкеллионов в трех милях к востоку отсюда в ущелье разбито стойбище. Там сейчас восемь женщин и три старухи. Большинство телок средь ясного дня шляются прямо тебе голышом. В раскорячку срам-устье стоймя подставляют, едва мужчинам того твердо захочется.

У одной стельной потаскухи наголо перевернутый крест выжжен над срамным женским местом. У прочих он на левой груди комлем кверху, перекладинкой понизу…

Не дослушав разведчика, епископ тяжело зашагал к ближайшему мертвому телу. Не гнушаясь, перевернул навзничь, откинул волосы со лба. Освидетельствовал еще несколько трупов поодаль. У одного лысоватого отыскал то сатанинское крестовое клеймо на затылке.

— Вот оно как… Антихрист клеймит прислужников себе… Ох близок путь от Донатовой ереси к Сатане, широки ворота в преисподнюю, — вполголоса произнес епископ. А вдогон полнозвучно, непререкаемо обратился к соратникам:

— Чисты омытые в крови одеяния праведных воителей. Ничто не запятнает их.

Для чистых все чисто. Для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть. Молвят они, будто знают Бога, а делами отрекаются, будучи грязны и непокорны.

Мой грех необходимого смертоубийства, и мне он воздастся, воины. За всех и за вся. Изничтожить всяко блудящих на свету и во мраке! Без малейшего упомина о нечестивцах с нечестивицами!

Примпил береговой стражи Гиппо Регия Горс Армилий Торкват! Распоряжайся нами, сын мой.

— Послушание и повиновение, прелатус, — подтвердил легионерским салютом полученный приказ выпрямившийся центурион. — Слушай меня, квириты! Выдвигаемся в следующем порядке…

Епископ хотел предложить задержаться, чтобы прежде отпеть павших, похоронить должным чином, особенно самоотверженного милого диакона Турдетана. Но не счел уместным прекословить воинскому начальнику, благочестный долг исполняющему. Пускай мертвые хоронят своих да чужих мертвецов. И поминальная заупокойная служба обождет.

Будет вечер, будет и утро воскресения умерших, погибших, скончавшихся от ран. Сотворение христианского мира продолжается. День седьмой вечного отдохновения и покоя ох не в скором времени наступит…

Вне временной погибели не станет возрождения в вечности небесной… Чему быть по воле Божьей, того никому не миновать в юдоли земной.

«Никто еще никогда не умер, кто рано или поздно не должен был умереть».

Taк или иначе неотвратимую смерть женщины киркумкеллионов встретили безмолвно, безропотно. Само заскорузло окровавленное обличье четверых воинов им говорило: на пощаду надежды нет.

Только одна из старух мерзостно заверещала, вымаливая лишние секунды никчемной, напрасной жизни. Не у Бога, а у людей. Верно оттого ее и прикончили в первую голову.

Не знающий жалости черный посох, — весь в запекшейся крови чернее самого дерева, — перекрывает теснину на выходе из ущелья. Не праздно бездействует в отрешенности железный жезл, но сурово грозит греховному поголовью.

Резали же, закалывали паршивых овец, чтобы не портили стада, германик центуриона, спата лекаря и гладий вексилария.

Работали накоротке, без замаха, сноровисто нанося точные удары под ребра в сердце, под лопатку, вскрывали яремные жилы.

Напоследок осталась брюхатая блудница, подлинная дщерь вавилонская в громадной тягости, предвещающей не сегодня-завтра явление выродка от многих неизвестных отцов. Она бесстыдно стояла, срамно расставив голые ноги.

Ее продолговатый громоздкий белый живот постепенно расширялся от ложбины промеж растопыренных грудей со вздутыми венами. Выпукло, округло беременное чрево еретички мерзко сужалось у бритого лобка, переходя на глубоко выжженное дьявольское коричневое тавро в форме опрокинутого креста.

Разделала непотребство кавалерийская спата искусного врача-анатома. Прямой укол в шею, фонтаном алая кровь, вмиг накрест вскрытие утробы, резкий поворот орудия и отделенная от малого и большого тел голова выношенного плода долой покатилась по земле, живо подскакивая. Сам в черных мелких завитках, похожий на мяч в гарпастоне, едва ли младенческий череп вослед подпрыгнул и замер, оскалив полный рот мелких, острых крысиных зубов, уставил долу незрячий взор.

На глазах изумленных или ничего не понявших сотоварищей ученый анатом бесстрастно подобрал голову монстра, дал стечь крови, тщательно обернул кожаным вретищем и спрятал в лекарской котомке. Несведущим и незнающим он по-докторски пояснил:

— Нормальный младенец вынашивается в материнской утробе стремглав, вниз головой, а этот урод разлегся поперек ее шире… Так и так намертво закупоренной роженице пришлось бы ой долго умирать в муках…

Обратно Ихтис, все еще коривший себя за непредусмотренную разбойную засаду, вел ему подчиненных с максимальной осторожностью. Потому кочевников-мародеров, шаривших на дороге посреди мертвых тел и их клади, заметили упреждающе, собственное присутствие ничем не выдали.

Тотчас скрылись, унесли ноги подобру-поздорову, убрались куда поодаль. Все-таки до полусотни воинственных номадов будет многовато на четырех донельзя усталых воинов.

— В 20 милях далее на восток, за перевалом, чуть спустимся, начнутся летние пастбища Лабеона Гетуллика, крупного коннозаводчика из Константины. Потом здорово укрепленная усадьба неподалеку, с отрядом по-военному вооруженных пастухов, — на ходу внес тактическое соображение неунывающий эксплоратор Секст Киртак. — Лошадками можно разжиться.

— Знаю, — отозвался епископ. — Я у достопочтенного Лабеона двух жеребцов на племя закупал. Тамошний вилик, — коли еще жив совопросник старый, — мне знакомец добрый…

На первом привале в хорошем безопасном месте у горной речки прополоскали заскорузлую амуницию, одежду, развесили в кустах, чтоб малость просохло. Сами с наслаждением омылись. Без вопросов и понуканий занялись чисткой оружия.

Исправный легионер Секст Киртак усердно приводил к порядку меч, уважительно поглядывая на сверкающее копийное острие боевого посоха пастыря разумных душ, иногда и безмозглых телес.

— Думаю, преподобнейший, это тебе смертоносную ловушку на том повороте лукаво приготовили. Наших дурных легионеров большим золотым тельцом некто подкупил на дезертирство, наемное убийство… Ракальи три дня и три ночи терпеливо поджидали тебя всей засадной хеврой.

В Ламбессе или же в Константине надобно крыс в подполье поискать, претору каструма в подробностях поведать о произошедшем.

— Нет, сын мой, никаких подробных докладов. Слабые умы могут повредиться, отпав от чистоты.

Из Константины я особо твоему начальству обо всем, что нужно, отпишу. Ты же мое пастырское послание с умом прочтешь, скрупулезно его запомнишь, как мы вместе от превосходящих сил безбожных номадов претерпели. Еле-еле в душу живу ушли, оставя на расхищение пожитки и ценную поклажу.

— Понял, твое святейшество. Вопросы веры — твоя епархия.

— Истинно так, юноша. Ты и раньше был понятливым умным мальчиком, Алкион, хоть и шалуном изрядным, непослушным.

— Да ты меня нынешнего никак спознал, вспомнил, мудрейший магистр Аврелий?!!

— Я всех помню, кого учил грамоте и послушанию в Тагасте. Вижу, и тебя кое-чему выучил, мой мальчик Секст из гетулийской фамилии Киртаков.

— Так точно, твое святейшество! Mнe послушание и повиновение власти света от света, от Бога истинного…